IV искажение мелодики

Вслушаемся, например, в такие веселые, прямо-таки залихватские строки, которые напечатал в девя­ностых годах в одном из своих переводов уже упомя­нутый Иван Белоусов.

В воскресение раненько, Только зорька занялась, Я, младешенька-младенька, В путь-дорогу собралась '.

Между тем это перевод элегической шевченковской думы, которая в подлиннике написана скорбным, мед­ленным, тягучим стихом:

У нед!леньку та ранесенько, Ще сонечко не з1х6дило, А я, молоденька, На шлях, на дорогу Невеселая вихбдила.

У Шевченко эта гениальная по своей ритмике, на­родная песня звучит такой смертельной тоской, что если бы мы даже не знали ее слов, а вслушались бы только в ее плачущий ритм, мы поняли бы, что в ней слезы и боль.

Так что, когда переводчик заменяет протяжную мелодию этих скорбных стихов бойким танцевальным хореем, он выказывает пренебрежение не только к законам переводческой техники, но тем самым и к жи­вому человеческому горю. Он глух не только ухом, но и сердцем.

У великого лирика ритмы всегда осердечены, и нужна большая черствость сердца, чтобы с такой бра­вурной веселостью воспроизводить этот горький на­пев...

Перелеском я бежала, Укрываясь от людей, Сердце робкое дрожало В груди девичьей моей!² —

И. Белоусов, стр. 298.

Четвертое издание Н. Гербеля, стр. 303.

так и отплясывает эту же грустную песню другой пе­реводчик девяностых годов — Соболев. В его лихой скороговорке и узнать невозможно подлинные строки Шевченко:

Я виходила за гай на долину, Щоб не бачила мати, Мого молодого Чумака з дороги Зостр1чати...

У Шевченко — разностопный стих, столь свойствен­ный старинным украинским думам. Этим свободным стихом Шевченко владел превосходно. В той же думе, о которой я сейчас говорю, иная строка имеет двена­дцать слогов, иная — семь, а иная — четыре. Это при­дает им выразительность каких-то бесслезных рыда­ний. А переводчики метризировали этот свободный шевченковский стих механически правильным четы­рехстопным хореем:

В воскресенье на заре Я стояла на горе!..

Такое насилие переводчиков над шевченковской ритмикой было в ту пору системой. Есть у Шевченко в поэме «Слепой» великолепная по своей ритмической пластике дума о запорожцах, погибающих в «агарян-ской» земле:

I лютому ворогов!

Не допусти впасти В турецькую землю, в тяжкую неволю.

Там кайдани по три пуда,

Отаманам по чотири. I св!та божого не бачать, не знають, ГНд землею камень ламають, Без сповщ! свято? умирають,

Пропадають.

Эти широкие волны свободных лирико-эпических ритмов не только не соблазняли былых переводчиков своей красотою и мощью, но были просто не замечены ими.

Один из них, Чмырев, переводчик семидесятых го-

дов, втиснул всю эту думу в два залихватских куп­лета.

Поет песню, как в неволе

С турками он бился,

Как за это его били,

Как очей лишился,

Как в оковах его турки

Мучили, томили,

Как бежал он и казаки

Его проводили '.

Словом, то были глухонемые на великолепном концерте. У них даже и органа не было, которым они могли бы услышать музыку шевченковской речи.

Между тем вся поэзия Шевченко зиждется на чисто звуковой выразительности. Его речь всегда ин­струментована, и ее эмоциональная сила, как у вся­кого великого мастера, проявляется в богатых ассо­нансах, аллитерациях, изысканных ритмо-синтаксиче-ских ходах:

А у селах у веселих I люди весел!...

I пута кути не куй... Гармидер, галас, гам у rai.. ;

И это изящнейшее сочетание звуков для передачи еле слышного шелеста листьев:

Хто се, хто се по сш бощ

Чеше косу? Хто се?..

Хто се, хто се по т!м боц!

Рве на соб! коси?..

Хто се, хто се? — тихесенько

Спитае, пов1е.

Я привожу элементарные примеры, доступные даже неизощренному слуху, но люди сколько-нибудь чуткие к поэзии знают, как вкрадчива, сложна и утон­ченна бывала его словесная музыка.

¹ «Кобзарь» Т. Г. Шевченко в переводе Н. А. Чмырева. М., 1874. Вместо пятидесяти восьми строк оригинала у Чмырева дано одиннадцать.

Конечно, передать эту музыку под силу лишь боль­шому мастеру. Заурядным середнякам переводчикам нечего и думать о том, чтобы воспроизвести в пере­воде эти изысканные аллитерации, ассонансы, звуко­вые повторы.

Возьмем хотя бы только два звука, твердое и мяг­кое и (в украинском написании и и i), что делает Шев­ченко с одним этим звуком:

Отак 1 ifi, одшй-единш, Ще молодШ мснй княгини..

Или:

£диного сина, едину дитину, £дину над!ю — в вшско оддають!

Или: -

I широкую долину, I високую могилу, I вечернюю годину, I що снилось-говорилось,

Не забуду я.

Или эти пять л:

Неначе ляля в льол! бшй...

В них и нежность, и мягкость, и без них этот стих превращается в жесткую прозу.

Или это четырехкратное а в сопровождении йота:

За що, не знаю, називають Хатину в га! тихим раем.

Если не передать в переводе этот четырехкрат­ный повтор, получается опять-таки антимузыкальная проза.

Обычно вторая строка переводится так:

Хатенку в роще тихим раем.

Но это не имеет ничего общего с шевченковской звукописью.

Переводчики Шевченко совершенно не замечали его внутренних рифм. А если бы и заметили, то как им перевести, например:

Що без пригоди // мов негода...

Ми б подивились, // помолились^..

Все покину // i полину...

Вийдеш подивиться // в жолобок, криницю...

Шякого! // Однаково!..

Рано-вранщ // новобранщ...

Никто из переводчиков даже попытки не сделал передать хотя бы такие простые звуковые подхваты:

Поховайте // та вставайте!

Между тем вся эмоциональная призывная сила этой стихотворной строки ослабится в тысячу раз, если вы уничтожите эти два айте и скажете в своем переводе: «схороните и восстаньте». При видимой точности это будет искажением подлинника.

И можно ли перевести строчку «Той муруе, той руйнуе» такими несозвучными словами:

Тот построит, тот разрушит?

Можно ли такой перевод считать сколько-нибудь похожим на подлинник, если вся сила данного шев­ченковского стиха в фонетике этих повторов? Ника-кого намека на подлинную звукопись шевченковской лирики нет в огромном большинстве этих переводов.

У Шевченко это не праздный перезвон стиховых побрякушек, а могучее средство для наиболее дей­ственного выражения чувств и дум, и потому ни йоты формализма нет в наших читательских требованиях к его переводчикам, чтобы они воспроизводили в пере­воде всю глубоко осердеченную, эмоциональную му­зыку слова, без которой самое содержание поэзии Шевченко будет обеднено и умалено.

Так низка была в семидесятых, восьмидесятых и девяностых годах культура стихового перевода, что из четырехсот изученных мною тогдашних переводов стихотворений Шевченко две трети оказались с иско­верканной ритмикой. Около семидесяти процентов за­ведомого литературного брака!

Иногда, как это ни странно, такое искажение рит­мики приводило к злостному искажению политиче­ского смысла стихотворений Шевченко.

Показателен в этом отношении перевод «Гамали», сделанный еще в 1860 году Николаем Васильевичем Бергом, писателем славянофильского толка.

У Шевченко первые строки этой симфонически на­писанной думы звучат в народном рыдающем ритме:

Ой нема, нема m в!тру, н! хвил!

1з нашей Украши! Чи там раду радять, як на турка стати,

Не чуемо на чужиш Ой повш, ncmifl, в!тре, через море

Та з Великого Лугу, Суши наш! сльози, заглуши кайдани,

Розвш нашу тугу.

Это плач миллионов украинских крестьян, томя­щихся в тюрьме самодержавия. А у переводчика каж­дая строка буквально танцует:

Что ни ветру, ни волны от родимой стороны,

От Украины милой? Что-то наши не летят: видно, биться не хотят

С некрещеной силой. Ветер, ветер, зашуми, в море синем подыми

До неба пучину, Наши слезы осуши, наши вздохи заглуши

И развей кручину '.

Эта пляска вместо плача совершенно разрушила внутренний смысл поэмы.

Было бы сумасшествием думать, будто в русском языке не хватает ресурсов передать всю поэзию укра­инского подлинника. Мало существует таких трудно­стей, с которыми не мог бы совладать этот многооб­разный язык, «столь гибкий и мощный в своих оборо­тах и средствах, столь переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам»².

¹ Третье издание Н. Гербеля, стр. 52.

² А. С. Пушкин. О Мильтоне и Шатобриановом переводе
«Потерянного рая». Полное собрание сочинений, т. XII. М.—Л.,
Издательство АН СССР, 1949, стр. 144.

Дата добавления: 2014-10-31