Интеллектуализированные средства воздействия

Одним из способов воздействия является прием адресации, т.е. указание в речи лица, к которому она обращена. Основным средством адресации в судебной речи является собственно обращение ваша честь, уважаемый суд, уважаемые присяжные заседатели, господа присяжные заседатели, уважаемые судьи, употребление которого обусловлено стилевой нормой. Используются также местоимения Вы, Вам, глаголы повелительного наклонения посмотрите, вспомните, проанализируйте, вдумайтесь, вникните, подумайте, согласитесь, взвесьте и др. Довольно часто воздействие проявляется через инфинитивные предложения с модальными словами, имеющими значение долженствования: Нельзя не верить показаниям такого свидетеля. Или: Нужно здесь сделать вывод. Или: Его действия следует расценивать как неосторожные. Или: Вот тогда необходимо вменять этот квалифицирующий признак.
Для судебной речи характерно выражение авторского отношения к анализируемому материалу. Авторская оценка может выражаться конструкциями я полагаю, я считаю, я утверждаю, я уверен, я отвергаю, я глубоко убежден и др., оценочное значение в которых создается лексическим значением глаголов. С помощью этих построений оратор стремится вовлечь членов суда в ход своих рассуждений: Я полагаю, уважаемые присяжные заседатели, что вы согласитесь с этим моим суждением. Или: Я уверен, вы придете к такому же выводу. Но если сказанного все же недостаточно, то давайте обратимся к другим доказательствам.
Важным средством речевого воздействия на состав суда является точность словоупотребления, когда выступающий привлекает внимание суда к важным, с его точки зрения, явлениям. Точным использованием слов отличались речи А.Ф. Кони, К.К. Арсеньева, П.А. Александрова, С.А. Андреевского, В.И. Жуковского, Н.П. Карабчевского, Н.И. Холева. С.А Андреевский, например, в речи по делу Мироновича уточняет значение экспертизы, внесшей путаницу в материалы дела: «…Выступил профессор Сорокин. Экспертизу его называли блестящей: прилагательное это я готов принять только в одном смысле - экспертиза эта, как все блестящее, мешала смотреть и видеть. Вернее было бы назвать ее изобретательной». Анализируя материалы предварительного следствия, оратор обращает внимание на допущенные в них ошибки из-за неточного словоупотребления: «Биография Мироновича в обвинительном акте заканчивается следующими словами: он слыл и за человека, делавшего набеги на скопцов, проживающих в его участке, и к тому же за большого любителя женщин. «Большой любитель женщин… делает набеги на скопцов…». Можно подумать, что Миронович, как фанатик сластолюбия, искоренял скопцов за их равнодушие к женскому полу!… Но оказывается, что здесь говорится о взятках». И еще: «Любопытно теперь читать то место обвинительного акта, где говорится, что убийство было совершено из каких-то личных видов на покойную и только для отвода замаскировано похищением вещей и векселей Грязнова! Особенно хорошо это «замаскировано». Все, как один человек, нашли, что было изнасилование, и добавляют, что оно было замаскировано».
Н.П. Карабчевский путем точного выбора слов дал точную характеристику разбираемому делу: «Прокурор, ссылаясь на то, что это дело «большое», просил у вас напряжения всей вашей памяти… Это не только «большое дело» по обилию материала, подлежащего вашей оценке, оно, вместе с тем, очень сложное, очень тонкое и спорное дело».
В.И. Жуковский в полемике с прокурором показывает, что неточный выбор слова ведет к искажению мысли: «Прокурор говорит в своей речи: «Мы вам их докажем, - у нас есть книги и цифры». Защита в первый раз видит прокурора, который грозит обвинением, а не предъявляет его». К.К. Арсеньев прямо указал на необходимость точного словоупотребления в судебном процессе: «Когда я даю формальное показание перед судебной властью, тогда я взвешиваю каждое мое слово». В современных судебных речах ораторы разъясняют для присяжных заседателей значения юридических терминов. Так, прокурор О.С. Кривцова поясняет понятия умышленно и осознанно [172. С. 345]; В.Н. Сальникова сказала: «…прежде чем перейти непосредственно к анализу, я хочу пояснить, что же закон понимает под доказательствами» и далее подробно показывает, что входит в это понятие, объясняет, что такое допустимые доказательства [172. С. 338-339]. Очень ярко, на конкретных примерах Ю.В. Андрианова-Стрепетова показывает значение косвенных доказательств [172. С. 280]. Адвокат Н.А. Сырожук объясняет присяжным заседателям значение юридического термина явка с повинной. Г.М. Резник в речи по делу Григория Пасько, осужденного за шпионаж, обращает внимание на точность словоупотребления: во-первых, поясняет понятие «адресат доказывания»; во-вторых, опровергая выводы экспертов о том, что Пасько раскрыл сведения о деятельности частей радиоэлектронной борьбы в ходе учений, указывает на различия между понятиями «раскрыть» и «назвать» [161. С. 70.]
Точному выражению мысли содействует и точный выбор эпитетов. Аргументируя невиновность подсудимой Максименко, обвиняемой в отравлении мужа, Н.И. Холев употребил эпитет невинный: Невинный стакан чая. Важные детали в показаниях свидетеля он называет драгоценной подробностью.
Действенным средством убеждения, а значит, и воздействия является парономазия - преднамеренное столкновение паронимов в одном высказывании с целью оттенить, выделить различия между понятиями: «Прокурор называл здесь / Югова / скрытым / человеком // Я бы не сказал / что он скрытный // Вспомните как откровенно / рассказывал он о себе / о своей жизни//». Или: «Учитывая его безупречную прошлую жизнь / коллектив авиаотряда / на общем собрании / обсудив и осудив преступление / все-таки выдвинул общественного защитника / а не общественного обвинителя//».
Результатом неточного словоупотребления может быть неточная формулировка обвинения. На это указывал советский адвокат Н.П. Кан: «…Ни следователем, ни при судебном разбирательстве не добыто ни одного доказательственного факта, который прямо или косвенно позволял бы думать, что Далмацкий смертельно ранил Игоря Иванова, желая из хулиганских побуждений лишить его жизни. Откуда взялись все эти суждения о том, что Далмацкий вдруг замыслил убийство и оказался во власти гнусного замысла? Надуманные слова, к тому же опровергнутые самим следователем в его конструкции обвинения» [С. 360-361].
Одним из своеобразных средств воздействия на присяжных заседателей и аудиторию выступают термины оценочного характера (юр. оценочные понятия), в которых имеется потенциальная оценочность за счет входящих в них слов оценочного значения: злостное хулиганство, особая жестокость, грубое нарушение правил, вредные последствия и т.д. Эти термины способствуют выполнению судебной речью профилактической функции.

«Умеренный стиль красноречия»

Нормой судебной речи в дореволюционной России был ее красивый, образный язык. Этот язык Н.П. Карабчевский назвал деловым языком, простым и нервным (разрядка моя. - Н.И.). Судебные ораторы широко использовали в речах изобразительно-выразительные средства языка. С.А. Андреевский называл защитника «говорящим писателем», который должен перенести в суд «простые, глубокие, искренние и правдивые приемы… литературы в оценке жизни». Оратор умел образно передать психическое состояние подсудимого перед совершением преступления. Характеристика Андреева в его речи овеяна лиризмом.
«Возьмите всю жизнь Андреева. Вы увидите, что он работал без устали и работал успешно. Добывал очень хорошие деньги. Но деньгами не дорожил. Роскоши не понимал. Убыточных увлечений не имел. Не игрок, не пьяница, не обжора, не сладострастник, не честолюбец. В сущности, вся работа уходила на других. Он отдал большой капитал первой семье. Помимо того, участвовал во всевозможных благотворительных обществах и заслужил разные почетные звания. Высшие духовные интересы - наука, искусство - были ему чужды. Скажите: надо же было иметь и этому хорошему человеку что-либо такое, что бы составляло его личное счастье, его отдых, его утешение. И его влекло к тому простому счастью, которое вложено в нас самой природой, - к излюбленной женщине, которая бы пополнила одиночество мужчины. Что бы там ни говорили, но «не подобает быть человеку едину». Это закон жизни, основа всего мира. Какую бы дружбу мы к ближним ни испытывали, мы все-таки чувствуем себя отдаленными от них. Только в существе другого пола мы находим как бы частицу своего сердца, которое стучит нам навстречу и сливает нас с этим существом нераздельно. Эту высшую радость нашел Андреев в своей второй жене. Он не знал, как отблагодарить ее… Исполнял все ее прихоти. Отдавал ей все, что у него было. Уступал ее резкостям, всегда умел оправдывать ее шероховатости».
Современные теоретики судебной речи, ссылаясь на мнение Квинтилиана о том, что «пусть красноречие будет великолепно без излишеств… богато без роскошества, мило без развязности, величаво без напыщенности: здесь, как и во всем, вернейший путь - средний, а все крайности - ошибки», пишут об «умеренном стиле красноречия», который «для обвинительной речи оптимален» [172. С. 159]. И аргументируют свой тезис тем, что этот стиль, во-первых, в наибольшей степени соответствует предмету судебной речи; во-вторых, «такой стиль соответствует среднему уровню развития обыкновенного здравомыслящего присяжного заседателя»; в-третьих, такая речь «соответствует среднему уровню развития большинства судебных ораторов, их реальным интеллектуально-духовным ресурсам, душевным качествам». Но что такое современный «средний стиль красноречия»? Как понимают его авторы? И почему нужно рассчитывать на средний уровень развития судебных ораторов? Культуру судебных процессов, когда они стали гарантией прав и свобод человека, следовало бы повышать, а не снижать.
Да, в наши дни, в период общественных преобразований, в период демократизации общественной жизни, особенно ясно видно, как нестабильность во многих областях жизни отражается в нашей речи. Речь стала небрежной, косноязычной, неграмотной. Профессор Казанского университета Т.В. Губаева пишет о «непомерной языковой распущенности» [62. С. 264]. «Эпохой тотального косноязычия» назвала наше время заместитель заведующего кафедрой адвокатуры и нотариата МГЮА С. Володина [50. С. 69].
Пришла, к сожалению, неряшливость речи и в залы судебных заседаний, где нужна необыкновенная точность и ясность. Тот высокий, торжественный, возвышенный стиль, который звучал в речах Ф.Н. Плевако, С.А. Андреевского, Н.П. Карабчевского, в наши дни, безусловно, неприемлем. Патетика, которая была неизбежной в судебных речах, произносимых в открытых процессах в советский период, сейчас кажется смешной, неуместной. Современная судебная речь, произносимая в судах общей юрисдикции, нередко вместо анализа обстоятельств дела содержит констатацию фактов.
Еще в 70-е годы прошлого века юристы обращали внимание на то, что «в современной судебной речи различные точки зрения высказываются без излишних эмоций» [256. С. 57]. Многообразные советы о том, что в суде следует говорить языком закона, а также увеличивающееся количество рассматриваемых дел постепенно вытеснили из судебной речи глубокий психологический анализ и композиционные части, связанные с ним, а вместе с этим ушли из речи многие изобразительные средства.
Поэтому в речи преобладают языковые средства официально-делового стиля^[60], заученные стандартные обороты. Аргументация стала носить формальный характер.
Более частой стала слабая по содержанию и плохая по форме судебная речь, которая не способствует формированию внутреннего убеждения суда; которая, если строго говорить, нарушает этические нормы в отношении судей, подсудимых и потерпевших. И до тех пор, пока этот вопрос не получит официального решения, формально выполняющие свои функции судебные ораторы, не уважающие людей, будут произносить плохие речи.
Думающий, уважающий себя и свою профессию оратор, привыкший творчески работать над каждой судебной речью, и в наше время произносит в суде речь, похожую на художественное произведение. Таким примером может служить речь Г.М. Резника по делу Г. Пасько, произнесенная в заседании кассационной инстанции Военной коллегии Верховного Суда РФ 25 июня 2002 г. [161].
Речь логична и убедительна. И глубокому содержанию соответствует яркая форма. Значение приговора для адресата доказывания (общества) и неубедительность аргументов раскрываются непривычно для современных судебных ораторов «среднего уровня»: в речь введен образ рядового гражданина, среднего здравомыслящего человека, через восприятие которого анализируется приговор и выводы экспертов. От этого речь только выигрывает в убедительности.
Цитаты из произведений М. Зощенко, метафора и сравнение (суд сыграл-таки вместе с обвинением, как в фильме Абуладзе, «польку-бабочку»), внутренний диалог простолюдина, не утомленного высшим образованием, ирония по поводу экспертов, не различающих понятия «раскрыть» и «назвать» (Что и говорить: ценнейшая информация?! ), использование слов с уменьшительно-ласкательным и увеличительным значениями для оценки доказательств, поговорка не на рассуд, а на осуд - все эти изобразительные средства органически вплетаются в логическую структуру речи, совершенно не кажутся в ней чуждыми и содействуют тому, что речь читается на одном дыхании. Вот на таких примерах надо учить студентов судоговорению!
В судебных речах, обращенных к присяжным заседателям, необходимы средства диалогической речи, изобразительно-выразительные средства, так как убеждающая речь не может быть сухой констатацией фактов, она не может не быть взволнованной, экспрессивной и эмоциональной. «Нервный» язык судебного оратора - это речь не равнодушного человека, а человека, отстаивающего свою позицию по делу, заинтересованного в убеждении адресата доказывания в правоте своей точки зрения.
В помощь молодым, начинающим судебным ораторам предлагается материал следующего раздела.

Дата добавления: 2014-10-31