А ЕСТЬ А 43 страница

– Так не охраняют, разве можно было до этого доводить? Отдайте лучше заключенного мне, пока с ним ничего не случилось, иначе я подам рапорт о вашей халатности и неподчинении приказу.

Начальник охраны тяжело опустился на стул, сгорбился над столом и поднял глаза на Реардэна. Его изможденное лицо стало похоже на мордочку одного из зверьков, что копошились в клетках.

Кто этот заключенный? – спросил он.

Дорогой мой, – сказал Реардэн, – если ваши непосредственные начальники не посчитали нужным сообщить это вам, я тем более не стану.

Они и о вашем появлении здесь не посчитали нужным мне сообщить! – вскричал начальник охраны. Голос его звучал злобно и беспомощно, заражая беспомощностью и подчиненных. – Откуда мне знать, что вы от них? Телефон не работает, кто может подтвердить ваши слова? Откуда мне знать, что делать?

Это ваши проблемы.

Я вам не верю! – Крик сорвался на визг, слишком резкий и потому неубедительный. – Не верю, что правительство могло послать вас сюда с заданием. Вы ведь один из друзей Джона Галта, предателей, которые скрылись, которые…

Ты ничего не слышал?

О чем?

Джон Галт договорился с правительством, и мы все вернулись.

Слава Богу! – воскликнул самый молодой из охранников.

Заткнись! Рылом не вышел о политике рассуждать! – рявкнул на него начальник охраны. Он снова повернулся к Реардэну: – Почему же об этом не сообщили по радио?

А вы считаете, что вышли рылом указывать правительству, где и как объявлять о своей политике?

Наступило молчание. Слышно было, как зверюшки царапают прутья клетки.

– Полагаю, следует напомнить, – сказал Реардэн, – что вы здесь не для того, чтобы обсуждать приказы, а для того, чтобы их выполнять. Не для того, чтобы знать или понимать политические соображения ваших боссов, высказывать свои суждения, делать выбор или сомневаться.

Но я не уверен, что должен подчиняться вам.

Откажитесь – и ответите за последствия. Сгорбившись над столом, начальник охраны медленно, раздумывая, перевел взгляд с лица Реардэна на охранников с револьверами, стоявших по углам. Почти неуловимым движением охранники прицелились. В комнате послышался нервный шорох. В одной из клеток визгливо пискнул зверек.

Думаю, следует вас предупредить, – сказал Реардэн несколько жестче, – что я не один. Мои друзья ждут снаружи.

Где?

У этой двери.

Сколько?

Увидите – так или иначе.

Эй, шеф, – раздался слабый, просящий голос одного из охранников, – не надо ссориться с этими людьми, они…

Заткнись! – взревел начальник охраны, вскакивая и целясь в говорящего. – Эй, вы, а ну не трусить! – Он кричал, стараясь обмануть себя в том, что уже знал. Они струсили. Он был близок к панике, не желая признаваться самому себе, что его людей каким-то образом разоружили. – Нечего бояться! – Он кричал это самому себе, стараясь вернуть себе уверенность в той единственной сфере, где чувствовал себя уверенно – в сфере насилия. – Нечего и некого! Я вам покажу! – Он резко обернулся и трясущейся рукой выстрелил в Реардэна.

Кто-то заметил, что Реардэн покачнулся и схватился правой рукой за левое плечо. Остальные в эту секунду смотрели, как револьвер выскользнул из руки их начальника и со стуком упал на пол. Начальник вскрикнул, из его запястья сочилась струйка крови. Потом уже все увидели, что слева в дверном проеме стоит Франциско Д'Анкония, который все еще держит револьвер с глушителем, направленный на начальника охраны.

Все вскочили, схватившись за оружие, но не осмеливаясь стрелять, и упустили момент.

– На вашем месте я бы не стал, – сказал Франциско.

Иисусе! – задохнулся один из охранников, с трудом пытаясь вспомнить имя. – Ведь это… это тот самый парень, который взорвал все медные шахты в мире!

Верно, – отозвался Реардэн.

Охранники невольно попятились от Франциско и, обернувшись, увидели Реардэна, все еще стоявшего в проеме входной двери с револьвером в правой руке. На его плече расплывалось темное пятно.

Стреляйте же, вы, подонки! – завопил начальник охраны своим растерявшимся подчиненным. – Чего вы ждете? Стреляйте, убейте их! – Он оперся одной рукой о стол, из другой сочилась кровь. – Я подам рапорт на каждого, кто не будет стрелять. Вас приговорят к смерти!

Бросьте оружие, – приказал Реардэн.

Семеро охранников мгновение стояли неподвижно, не подчиняясь ни тому, ни другому.

– Выпустите меня отсюда! – завопил самый молодой из них, рванувшись к двери справа. Он распахнул дверь и отскочил – на пороге с револьвером в руке стояла Дэгни Таггарт.

Охранники медленно пятились к центру комнаты, пытаясь осознать происходящее и совершенно утратив чувство реальности, и эта утрата обезоружила их; в присутствии таких легендарных личностей, которых они и не мечтали увидеть, они чувствовали себя так, будто им приказывали стрелять по привидениям.

Бросьте оружие, – повторил Реардэн. – Вы не знаете, зачем вы здесь. Мы знаем. Вы не знаете, кого вы сторожите. Мы знаем. Вы не знаете, почему вам приказано его сторожить. Мы знаем, почему мы хотим его освободить. Вы не знаете, за что вы сражаетесь. Мы знаем, за что сражаемся мы. Если вы умрете, вы даже не будете знать, за что умираете. Если умрем мы, мы будем знать за что.

Не… не слушайте его! – завопил начальник охраны. – Стреляйте! Приказываю вам стрелять!

Один из охранников взглянул на начальника, положил револьвер и, подняв вверх руки, отошел от группы в сторону Реардэна.

– Черт тебя побери! – заорал начальник охраны, схватил левой рукой револьвер и выстрелил в дезертира.

Едва тот упал, как окно разлетелось на тысячи осколков – с ветки дерева, как из катапульты, в комнату впрыгнул высокий, стройный человек. Едва встав на ноги, он выстрелил в ближайшего охранника.

Кто это? – раздался чей-то пораженный ужасом голос.

Рагнар Даннешильд.

В ответ раздалось три звука: долгий, нарастающий панический вопль, грохот четырех револьверов, брошенных на пол, и лай пятого – начальник охраны внезапно выстрелил себе в лоб.

К тому времени как четверо уцелевших бойцов гарнизона начали приводить в порядок свои мысли, они уже лежали связанные, с кляпами во рту; пятый стоял, руки его были связаны за спиной.

Где заключенный? – спросил его Франциско.

В подвале… наверное.

У кого ключи?

У доктора Ферриса.

Где лестница в подвал?

За дверью в кабинет доктора Ферриса.

Показывай.

Едва они двинулись, Франциско повернулся к Реардэну:

Ты в порядке, Хэнк?

Конечно.

Хочешь отдохнуть?

Нет, черт возьми.

С порога двери, ведущей в кабинет доктора Ферриса, они глянули вниз, на пролет круто спускающейся вниз каменной лестницы, и увидели стоящего на нижней площадке охранника.

– Руки вверх, поднимайся! – приказал Франциско. Охранник увидел решительно настроенного незнакомца и поблескивающий револьвер. Этого было достаточно. Он медленно повиновался. Казалось, он с облегчением выбирается из сырого каменного склепа. Его оставили связанным на полу в кабинете вместе с охранником, который показал дорогу.

Четверо спасителей бросились вниз по лестнице к запертой стальной двери. До этой минуты они действовали четко и дисциплинированно. Теперь внутренние барьеры, казалось, рухнули.

Даннешильд сломал замок. Первым в подвал вошел Франциско. Он на долгую секунду загородил дорогу Дэгни – чтобы убедиться, что зрелище не испугает ее, затем впустил ее, и она устремилась вперед. Галт, весь обмотанный проводами, поднял голову и приветственно взглянул на них.

Дэгни опустилась на колени у края мата. Галт взглянул на нее совсем так же, как в их первое утро в долине; улыбка его была словно смех, в ней не было боли; голос звучал мягко и тихо:

– Ни к чему принимать это все всерьез, правда?

По ее лицу катились слезы, но она улыбалась радостно и уверенно:

– Конечно.

Реардэн и Даннешильд перерезали связывающие Галта ремни. Франциско поднес к его губам фляжку с бренди. Галт сделал глоток и, приподнявшись, облокотился на свободные теперь руки.

– Можно сигарету? – попросил он.

Франциско протянул ему пачку со знаком доллара. Рука Галта слегка дрожала, когда он прикуривал от зажигалки. Но рука Франциско дрожала еще сильней, когда он помогал Галту прикурить.

Взглянув на него поверх пламени, Галт улыбнулся и сказал, словно отвечая на не заданный Франциско вопрос:

Да, туго пришлось, но не очень, да и ток такой мощности не оставляет последствий.

Кем бы они ни были, я их найду… – сказал Франциско ровным, безжизненным тоном. Голос его был едва слышен, но присутствующие поняли – он найдет.

Если ты их найдешь, то увидишь, что то, что от них осталось, уже незачем убивать.

Галт взглянул на окружающих его людей; он видел огромное облегчение в их глазах и гнев, застывший на их лицах; он понимал, что сейчас они переживают то, что пережил он.

– Все позади, – сказал он. – Не мучайте себя больше, чем они мучили меня.

Франциско отвернулся.

Тебя… – прошептал он, – они мучили тебя… пусть бы это был кто угодно, только не ты…

Но это должен был быть именно я, ведь они хотели испытать последнее средство. Они это сделали, и… – он взмахнул рукой, словно сметая эту комнату, а с ней и тех, кто ее создал, на задворки прошлого, – и вот что из этого вышло.

Франциско кивнул, все еще не поворачивая лица; в ответ он лишь крепко сжал руку Галта.

Галт приподнялся и сел, медленно восстанавливая свободу движений. Дэгни тут же протянула руку, пытаясь помочь ему. Он взглянул ей в лицо. Она пыталась улыбнуться, сдерживая слезы. Сколько вынесло его тело! Но – она знала – ничто уже не имеет значения по сравнению с тем, что он жив. Глядя ей в глаза, он поднял руку и кончиками пальцев коснулся воротника ее белого свитера, подтверждая и напоминая ей о том единственном, что теперь имело для них значение. Губы ее слегка дрогнули, она улыбнулась, она все поняла.

Даннешильд нашел рубашку, брюки и остальную одежду Галта, валявшуюся на полу в углу комнаты.

Ты сможешь идти, как ты думаешь, Джон? – спросил он.

Конечно.

Пока Франциско и Реардэн помогали Галту одеваться, Даннешильд спокойно, планомерно, никак не выказывая своих чувств, крушил вдребезги машину для пыток.

Галт еще неуверенно держался на ногах, но мог стоять, опершись на плечо Франциско. Первые шаги дались ему с трудом, но, дойдя до двери, он уже мог двигаться сам. Одной рукой он опирался на Франциско, другой обнимал плечи Дэгни, – это была и опора для него, и поддержка для нее.

Они молча спускались к подножию холма. Темная стена деревьев защищала их, укрывая от мертвенного света луны и еще более мрачного отблеска ее в окнах ГИЕНа, который остался у них за спиной.

На краю поляны в кустах за следующим холмом был спрятан самолет Франциско. На мили вокруг не было признаков человеческого жилья. Никто не мог увидеть и рассказать, как внезапно загорелись фары самолета, выхватив из темноты заросли сорняков; никто не услышал неистового гула мотора, ожившего по мановению руки севшего за штурвал Даннешильда.

Когда дверца самолета захлопнулась за ними и они почувствовали под ногами толчок пришедших в движение колес, Франциско в первый раз улыбнулся.

– Теперь я могу приказывать тебе, это мой первый и единственный шанс, – сказал он, помогая Галту улечься в откидывающемся кресле. – Лежи спокойно, расслабься и забудь обо всем… И ты тоже, – добавил он, повернувшись к Дэгни и указывая на кресло рядом с Галтом.

Колеса вертелись все быстрей, слегка подпрыгивая на рытвинах, как будто обретали большую легкость и целеустремленность вместе со скоростью. Когда толчки перестали ощущаться и внизу в темноте поплыли кроны деревьев, Галт молча наклонился и поцеловал руку Дэгни – он покидал мир, который оставался за окнами самолета, получив то единственное, что хотел у него отобрать.

Франциско достал дорожную аптечку и снимал с Реардэна рубашку, чтобы перевязать рану. Галт видел, как по плечу на грудь Реардэна стекает алая струйка.

– Спасибо, Хэнк, – сказал он. Реардэн улыбнулся:

– Я повторю твои же слова. Ты мне их сказал в день нашей первой встречи, помнишь? Я благодарил тебя, а ты сказал: «Не нужно говорить спасибо, я ведь сделал это ради себя».

– А я повторю, – сказал Галт, – то, что ты мне тогда ответил: «Вот за это и спасибо».

Дэгни видела, что взгляд, которым они обменялись, выразил больше, чем любые слова, даже больше, чем рукопожатие. Реардэн заметил, что она на них смотрит, и слегка прищурился, словно улыбаясь в знак одобрения, словно повторяя то, что сказал ей в своей короткой записке из долины.

Внезапно они услышали голос Даннешильда, который громко и бурно говорил, ни к кому из них. не обращаясь. Они поняли, что он разговаривает по рации:

Да, все целы и невредимы… Нет, с ним все в порядке, лишь небольшая слабость; он отдыхает… Нет, ранений нет… Да, мы все здесь. Хэнка Реардэна ранили, но… – он обернулся, – он мне сейчас улыбается… Потери? Да, мы там на несколько минут потеряли самообладание, но теперь все в порядке… Не пытайтесь обогнать меня. В Долине Галта я приземлюсь первым и помогу Кей в ресторане, мы успеем приготовить завтрак.

Кто-нибудь из посторонних может его услышать? – спросила Дэгни.

Нет, – ответил Франциско, – они не могут подключиться к этому диапазону.

И с кем же он разговаривает? – спросил Галт.

Примерно с половиной мужского населения долины, – ответил Франциско, – со всеми, кому хватило места в самолетах. Они летят за нами. А ты думал, они будут сидеть дома и не попробуют вызволить тебя из лап бандитов? Мы были готовы к открытому вооруженному нападению на институт или даже на «Вэйн-Фолкленд», если понадобится. Но мы понимали, что рискуем потерять тебя; они убили бы тебя, если бы поняли, что проиграли. Поэтому мы решили сначала попытаться вчетвером. Если бы мы потерпели неудачу, начался бы открытый штурм. Они ждали в полумиле. Наши люди стояли на постах в зарослях. Они видели, как мы вошли, и связались с остальными. Ими командовал Эллис Вайет. Кстати, он на твоем самолете. Мы не смогли добраться до Нью-Гэмпшира одновременно с доктором Феррисом, потому что, в отличие от нас, он мог пользоваться открытыми аэропортами. Кстати, скоро уже не сможет.

Да, – подтвердил Галт, – не сможет.

Это было единственным препятствием. Остальное оказалось просто. Я тебе потом расскажу подробней. В любом случае, для того чтобы разбить их гарнизон, нас четверых оказалось достаточно.

Когда-нибудь, – сказал Даннешильд, на секунду оборачиваясь к ним, – лет этак через сто, сторонники силы, явные или тайные, уверенные, что управлять теми, кто лучше их, можно только с помощью насилия, поймут, что происходит, когда грубой силе противостоят сила и разум.

Они это уже поняли, – сказал Галт. – Разве не этому ты их учишь двенадцать лет?

Я? Да. Но учебный семестр окончился. Сегодня я в последний раз совершил насилие. Это было моим вознаграждением за двенадцать лет. Мои люди уже строят в долине дома. Мой корабль спрятан в надежном месте, его никому не найти. Там он и будет стоять, пока я не смогу продать его кому-нибудь, кто найдет ему лучшее применение. Его переоборудуют в трансконтинентальный пассажирский лайнер – великолепный, хотя и небольшой. Я же начну давать другие уроки. Думаю, мне придется пройтись по трудам того, кто был первым учителем нашего учителя.

Реардэн усмехнулся:

Хотелось бы мне присутствовать на твоей первой лекции по философии в университете. Хотелось бы посмотреть, удастся ли твоим студентам не отвлекаться от этой лекции и как ты будешь отвечать на вопросы, не имеющие никакого отношения к теме. Не удивлюсь, если твои студен ты захотят задать их тебе, и не смогу их за это упрекнуть.

Я скажу им, что ответ на все вопросы в самом предмете.

Внизу, на земле, почти не было огней. Земля под ними лежала сплошным черным покрывалом, лишь кое-где в окнах административных зданий мерцал свет. Иногда можно было заметить дрожащий огонек свечи в окне какого-то расточительного хозяина. Большинство сельских жителей давно жили, как их деды, когда искусственный свет считался непозволительной роскошью и с заходом солнца жизнь в деревнях замирала. Города напоминали оставленные приливом лужицы: в некоторых окнах еще сияли капельки драгоценного электричества, но постепенно и они исчезали, поглощенные все надвигающейся пустыней норм, квот, контроля и правил экономии энергии.

Но вот вдали показался Нью-Йорк, бывший когда-то источником этого прилива. Он все еще ярко освещал небо, бросая вызов первобытной тьме, словно из последних сил простирая руки к летевшему над ним самолету в мольбе о помощи. Все невольно выпрямились, словно отдавая дань уважения у смертного одра того, что когда-то было величием.

Сверху они наблюдали за последними конвульсиями города: огни машин, метавшихся по улицам, словно загнанные в тупик, неистово ищущие выход животные; запруженные транспортом мосты; подъезды к мостам походили на гроздья огней – автомобильные пробки намертво блокировали движение; в самолете был слышен даже отдаленный отчаянный вой сирен.

Известие о том, что главная магистраль материка разорвана, захлестнуло город; люди выбегали из контор, в панике пытаясь выехать из Нью-Йорка, ища спасения там, где все дороги были отрезаны и спастись было невозможно.

Самолет уже летел над самыми небоскребами, как вдруг город словно вздрогнул, казалось, земля расступилась и поглотила его. Город исчез с лица земли. Лишь спустя мгновение они поняли, что паника достигла электростанций и огни Нью-Йорка потухли.

Дэгни в изумлении вздрогнула.

– Не смотри! – резко приказал Галт.

Она подняла на него глаза. Его лицо было суровым, как всегда, когда он смотрел в лицо фактам.

Она вспомнила то, о чем как-то рассказал ей Франциско: «Он ушел из „Твентис сенчури“. Жил на чердаке в трущобе. Однажды он подошел к окну и показал на небоскребы ночью. Он сказал, что нам придется погасить огни мира и, когда увидим потускневшие огни Нью-Йорка, мы поймем, что наше дело сделано».

Она вспомнила это, заметив, как молча переглянулись эти трое – Джон Галт, Франциско Д'Анкония и Рагнар Даннешильд.

Она взглянула на Реардэна; он смотрел не вниз, а вперед. Так же, вспомнила она, как он смотрел на нетронутую целину: в его глазах было будущее, он оценивал, что можно сделать.

Глядя на простирающуюся впереди пустоту, она вспомнила, как однажды, кружа над Эфтонским аэропортом, видела поднимающийся с темной земли серебристый самолет, подобный птице Феникс. Она понимала, что теперь в их самолете было все, что осталось от Нью-Йорка.

Она снова посмотрела вперед. Земля будет безлюдна, так же безлюдна, как пространство, в котором беспрепятственно прокладывал себе дорогу их самолет, – пуста и свободна. Она знала, что чувствовал Нэт Таггарт, когда начинал, и теперь у нее впервые возникло такое же чувство: она осознала, что перед ней пустота и на этом пустом месте нужно построить новый материк.

Перед ее глазами пронеслось все ее прошлое, борьба, через которую она прошла, и она особенно ясно почувствовала вдохновение, охватившее ее в эту минуту. Она улыбалась – про себя она повторяла слова, которыми оценивала прошлое и навсегда прощалась с ним. Это были мужественные, гордые и самоотверженные слова, непонятные большинству, слова из языка деловых людей: «Цена не имеет значения».

Она не изумилась и не взволновалась, когда увидела внизу, в темноте, тонкую ниточку огней, медленно тянущихся сквозь пустоту на запад; точечка первого огня светилась особенно ярко – это были фары, словно ощупью находившие дорогу во тьме; она ничего не почувствовала, хотя знала, что это поезд и что ему уготована лишь пустота.

Она обернулась к Галту. Он наблюдал за ее лицом, словно следил за ее мыслями. Он ответил улыбкой на ее улыбку.

Это конец, – сказала она.

Это начало, – откликнулся он.

Они откинулись на спинки кресел и молча смотрели друг на друга. Потом их тела наполнились близостью друг друга, это было итогом и значением будущего – но этот итог включал и знание всего, что надо было заслужить, прежде чем другой мог бы олицетворять ценность и его собственного существования.

Нью-Йорк был уже далеко позади, когда они услышали, как Даннешильд отвечает кому-то по рации:

Нет, он не спит. Не думаю, что он заснет сегодня… Думаю, да. – Он обернулся к ним: – Джон, доктор Экстон хочет с гобой поговорить.

Как! Он тоже летит в том самолете за нами?

Конечно.

Галт вскочил и схватил микрофон.

Здравствуйте, доктор Экстон, – сказал он; в его спокойном, тихом голосе слышалась улыбка.

Здравствуй, Джон. – По слишком ровному голосу Хью Экстона можно было понять, чего ему стоило до ждаться минуты, когда он снова смог произнести эти два слова. – Я просто хотел услышать твой голос… узнать, все ли в порядке.

Галт рассмеялся и тоном студента, с гордостью демонстрирующего домашнюю работу в качестве доказательства хорошо выученного урока, ответил:

– Конечно, все в порядке, профессор. Должно было быть в порядке. Иначе и быть не могло. А есть А.

* * *

Локомотив «Кометы», направлявшейся на восток, вышел из строя в пустоши в самом центре Аризоны. Он остановился внезапно, без всякой видимой причины, как человек, не признававшийся самому себе, что взял на себя слишком много: сломалась какая-то изношенная деталь в моторе.

Эдди Виллерс вызвал проводника. Его пришлось долго ждать. Когда он все же пришел, по смиренному выражению его лица можно было догадаться, каким будет ответ на вопрос.

Машинист пытается устранить неисправность, мистер Виллерс, – мягко ответил он. Тон его ясно говорил, что надеяться его служебная обязанность, но сам он давно уже ни на что не надеется.

Он еще не знает, в чем дело?

Он пытается это понять.

Проводник вежливо подождал минуту и повернулся к выходу, но остановился, желая дать какие-то объяснения. Словно какое-то неясное ощущение, привычка подсказывали ему, что любая попытка объяснить происходящее развеет ужас, в котором никто не мог признаться даже самому себе.

Наши дизели давно нужно было заменить, мистер Виллерс. Их уже давно бесполезно ремонтировать.

Я знаю, – спокойно ответил Эдди Виллерс.

Проводник почувствовал, что лучше было вообще ничего не объяснять: его объяснение наводило на вопросы, которых в эти дни не задают. Он покачал головой и вышел.

Эдди Виллерс сидел, глядя в черную пустоту за окном. Это была первая за много дней «Комета», вышедшая из Сан-Франциско на восток; это был плод его мучительных и напряженных попыток восстановить межконтинентальное сообщение. Он не мог сказать, чего ему стоили несколько последних дней или что он сделал, чтобы спасти станцию в Сан-Франциско от слепого хаоса бесцельной гражданской войны; невозможно было вспомнить все сделки, которые он заключил в угоду постоянно менявшейся ситуации. Он знал только, что добился обещания неприкосновенности станции от лидеров трех воюющих между собой группировок; нашел человека на пост управляющего, и этому человеку, казалось, еще не все было безразлично; пустил на восток еще одну «Комету Таггарта», снабдив ее лучшим локомотивом и лучшей поездной бригадой; и он возвращался на этой «Комете» обратно в Нью-Йорк в полном неведении, долго ли просуществует его достижение.

Никогда прежде он так не работал; он трудился добросовестно, как всегда, над любым заданием; но работал он словно в вакууме, словно его энергия не находила выхода и уходила в песок… какой-нибудь пустыни, подобной той, что простиралась сейчас за окнами «Кометы». Он вздрогнул – на секунду ему показалось, что он сам в чем-то сродни отказавшему двигателю поезда.

Некоторое время спустя он снова потребовал проводника.

– Как дела? – спросил он.

Проводник пожал плечами и покачал головой.

Пошлите помощника машиниста, пусть позвонит по линейному телефону. Пусть попросит центр прислать сюда лучшего механика.

Да, сэр.

За окнами не на что было смотреть; выключив в купе свет, Эдди Виллерс смог различить лишь серую пустоту, без конца и края; кое-где виднелись черные пятна кактусов. Он думал о том, как люди решились пересечь эту пустыню и какой ценой им это далось, ведь тогда поездов не было. Он отвернулся от окна и включил свет.

Я чувствую нарастающее беспокойство лишь потому, что «Комета» вдруг оказалась отрезанной от всего мира, подумал он. Она застряла на чужих рельсах – на путях «Атлантик саузерн», проходящих через Аризону. Мы пользовались этими путями не заплатив. Нужно выбраться отсюда, думал он; это чувство исчезнет, едва мы вернемся на свой путь. Но узловая станция вдруг оказалась недостижимо далекой – на берегу Миссисипи, у моста Таггарта.

Нет, подумал он, дело не только в этом. Ему пришлось признать, что неприятное чувство, которое ему было трудно определить и от которого он никак не мог избавиться, навеяно дорогой. В пути он наблюдал нечто странное, непонятное, неопределимое, необъяснимое и навязчивое.

Более двух часов назад они проехали станцию, на которой не было ни души. Окна небольшого здания вокзала были ярко освещены; в комнатах было светло и пусто; пуста была и платформа; не было видно ни одного человека – ни в здании, ни на путях. А платформа следующей станции, которую они проезжали, была запружена неистовствующей толпой. Теперь они были уже далеко и не могли видеть огней или слышать шум какой бы то ни было станции.

Нужно вывести отсюда «Комету», подумал он. Он не мог понять, почему это нужно сделать так срочно, почему так важно сдвинуть «Комету» с места. Пассажиров в поезде было немного; они тряслись в полупустых вагонах; идти им было некуда, нечего добиваться. Он боролся не ради них; но ради кого? Он не знал. Словно в ответ на это в его мозгу всплыли два высказывания, притягивавшие его как непонятность молитвы и как обжигающая сила абсолюта. Одно: «От океана к океану, навсегда» и второе: «Не позволяй оставить это!..»

Через час проводник вернулся. С ним был помощник машиниста, лицо его странно помрачнело.

– Мистер Виллерс, – медленно произнес помощник машиниста, – центр не отвечает.

Эдди Виллерс выпрямился. Он отказывался в это верить, но в то же время вдруг понял, что именно этого почему-то ждал.

Этого не может быть! – тихо сказал он; помощник машиниста, ле двигаясь, смотрел на него. – Очевидно, линейный телефон не в порядке.

Нет, мистер Виллерс. Телефон в порядке. Линия работает. Центр – нет. То есть трубку никто не взял – или не захотел взять.

– Но этого не может быть, вы же знаете! Помощник машиниста пожал плечами; в эти дни могло произойти все.

Эдди Виллерс вскочил.

– Пройдите по всему поезду, – приказал он проводнику. – Стучите во все двери, – туда, где есть люди; найдите электрика.

– Да, сэр.

Эдди знал, что они, как и он, понимают, что электрика им найти не удастся, – только не среди этих сонных, пустых лиц.

– Пойдемте, – приказал он, поворачиваясь к помощнику машиниста.

Они взобрались в кабину локомотива. Седовласый машинист сидел, уставившись в окно на кактусы. Прожектор был включен и его луч устремлен в темноту, прямой и недвижимый, но он ничего не высвечивал, кроме расплывающихся контуров поездного пути.

Давайте посмотрим, что случилось, – сказал Эдди полуприказывая, полуупрашивая. Он снял пальто. – Давайте попытаемся еще раз.

Да, сэр, – без раздражения и без надежды ответил машинист.

Он уже истощил свой небольшой запас знаний; он проверил все, что, по его мнению, могло быть в неисправности. Тем не менее он снова забрался в мотор, то здесь, то там что-то откручивая и прикручивая, наугад разъединяя части двигателя. Он был похож на ребенка, разбирающего часы, с той лишь разницей, что ребенок убежден, что узнает, как работает этот механизм.

Помощник машиниста все высовывался из окна кабины, глядя в темную тишину и вздрагивая от ночного воздуха, который становился все прохладнее.

Не волнуйтесь, – сказал Эдди Виллерс, напуская на себя уверенный вид. – Мы должны попытаться сами все исправить, но если у нас ничего не получится, рано или поздно пришлют помощь. Ведь поезда не бросают в неизвестности.

Не бросали, – поправил помощник машиниста.

Время от времени машинист поднимал голову – его лицо было испачкано машинным маслом – и поглядывал на Эдди Виллерса, лицо и рубашка которого тоже были в масле.

– Ведь это бесполезно, – сказал он.

– Мы не можем все так оставить! – вспыхнул Эдди; в глубине души он сознавал, что говорит сейчас не только о «Комете»,– и даже не только о железной дороге.

Переходя от кабины к трем блокам двигателя, осматривая их один за другим, снова возвращаясь к кабине, Эдди Виллерс питался вспомнить все, что когда-либо знал о двигателях, все, что узнал в колледже и даже раньше, все, чему научился еще в те Дни, когда станционные смотрители станции Рокдэйл сгоняли его со ступенек громоздких тепловозов. Руки его уже были в царапинах, рубашка прилипла к спине. Голова была полна каких-то обрывочных сведений, которые никак не могли помочь; он знал, что не разбирается в двигателях, понимал, что не знает, в чем дело; но он понимал также, что теперь это стало для него вопросом жизни и смерти. Он смотрел на цилиндры, лопасти и провода, на все еще мерцающие лампочками приборные панели. Он старался не допускать в сознание мысль, которая не давала ему покоя: можно ли надеяться и сколько обычному человеку нужно времени – согласно математической теории вероятности – на то, чтобы методом тыка найти нужную комбинацию и вернуть двигатель к жизни.

Дата добавления: 2014-11-06