Демонстратор

Лоу Кросби считал, что диктаторское правительство – зачастую очень неплохая система. Сам он вовсе не был скверным человеком, не был он и дураком. Ему были свойственны грубоватые, мужицкие повадки в отношениях с людьми, но многое из того, что он высказывал насчет недисциплинированного человечества, было не только забавно, но и правдиво.

Однако в одном важном пункте его покидал и здравый смысл, и чувство юмора – это когда он касался вопроса, для чего, в сущности, люди живут на земле.

Он был твердо уверен, что живут они для того, чтобы делать для него велосипеды.

– Надеюсь, что в Сан-Лоренцо будет ничуть не хуже, чем рассказывали, – сказал я.

– А мне достаточно поговорить только с одним человеком, и сразу узнаю, так это или не так. Если «Папа» Монзано у себя на острове даст честное слово в чем бы то ни было, значит, так оно и есть. И так оно и будет.

– А мне особенно нравится, – сказала Хэзел, – что все они говорят по-английски и все они христиане. Это настолько упрощает все.

– Знаете, как они там борются с преступностью? – спросил меня Кросби.

– Нет.

– У них там вообще нет преступников. «Папа» Монзано сумел всякое преступление сделать таким отвратительным, что человека тошнит при одной мысли о нарушении закона. Я слышал, что там можно положить бумажник посреди улицы, вернутся через неделю – и бумажник будет лежать на месте нетронутый.

– Ого!

– А знаете, как называют за кражу?

– Нет.

– Крюком, – сказал он. – Никаких штрафов, никаких условных осуждений, никакой тюрьмы на один месяц. За все – крюк. Крюк за кражу, крюк за убийство, за поджог, за измену, за насилие, за непристойное подглядывание. Нарушишь закон – любой ихний закон, – и тебя ждет крюк. И дураку понятно, почему Сан-Лоренцо – самая добропорядочная страна на свете.

– А что это за крюк?

– Ставят виселицу, понятно? Два столба с перекладиной. Потом берут громадный железный крюк вроде рыболовного и спускают с перекладины. Потом берут того, у кого хватило глупости преступить закон, и втыкают крюк ему в живот с одной стороны так, чтобы вышел с другой, – и все! Он и висит там, проклятый нарушитель, черт его дери!

– Боже правый!

– Я же не говорю, что это хорошо, – сказал Кросби, – но нельзя сказать, что это – плохо. Я и то иногда подумываю: а не уничтожило бы и у нас что-нибудь вроде этого преступность среди несовершеннолетних. Правда, для нашей демократии такой крюк что-то чересчур… Публичная казнь – дело более подходящее. Повесить бы парочку преступников из тех, что крадут автомашины, на фонарь перед их домом с табличкой на шее: «Мамочка, вот твой сынок!» Разика два проделать это, и замки на машинах отойдут в область предания, как подножки и откидные скамеечки.

– Мы эту штуку видали в музее восковых фигур в Лондоне, – сказала Хэзел.

– Какую штуку? – спросил я.

– Крюк. Внизу, в комнате ужасов, восковой человек висел на крюке. До того похож на живого, что меня чуть не стошнило.

– Гарри Трумен там совсем не похож на Гарри Трумэна, – сказал Кросби.

– Простите, что вы сказали?

– В кабинете восковых фигур, – сказал Кросби, – фигура Трумэна совсем на него не похож.

– А другие почти все похожи, – сказала Хэзел.

– А на крюке висел кто-нибудь определенный? – спросил я ее.

– По-моему, нет, просто какой-то человек.

– Просто демонстратор? – спросил я.

– Ага. Все было задернуто черным бархатным занавесом, отдернешь – тогда все видно. На занавесе висело объявление – детям смотреть воспрещалось.

– И все равно они смотрели, – сказал Кросби. – Пришло много ребят, и все смотрели.

– Что им объявление, ребятам, – сказала Хэзел. – Им начхать.

– А как дети реагировали, когда увидели, что на крюке висит человек? – спросил я.

– Как? – сказала Хэзел. – Так же, как и взрослые. Подойдут, посмотрят, ничего не скажут и пойдут смотреть дальше.

– А что там было дальше?

– Железное кресло, где живьем зажарили человека, – сказал Кросби. – Его за то зажарили, что он убил сына.

– Но после того, как его зажарили, – беззаботно сказала Хэзел, – выяснилось, что сына убил вовсе не он.

Дата добавления: 2014-11-06