Мир искусственности

Мы с рождения живем в мире сдержанных, заниженных, подавленных и вообще не возникших эмоций. В лучшем случае – в атмосфере холодного и расчетливого любопытства. И вместе с тем – в мире искусственно раздутых, показных, театральных и извращенных внешних проявлений внутренне заниженной или вообще рационально допускаемой эмоциональности. Все то, что, по идее, должно было бы образовывать наш внутренний мир и его внешнее проявление, у нас разложено на мельчайшие части, описано в бесчисленных научных и псевдонаучных сочинениях, изображено в еще более многочисленных произведениях искусства и псевдоискусства, превращено в источники бытия для столь же многочисленных специалистов. В нашем мире нету никаких тайн. Все открыто. Все объяснено. Для всего есть средства и наставники. Если ты начал, например, чихать, то стоит нажать кнопку, как тебе на помощь приходит целая наука – чихология, целая область медицины – чихотерапия, целая армия целителей, готовых завалить тебя советами и обобрать до липки.

Мы рождаемся, формируемся и живем в мире искусственности. Все то, что считалось (и считается на словах) естественностью, послужило лишь исходным пунктом, материалом, поводом и жизненным соком для грандиозной искусственной сферы отчужденной (отнятой у людей, взятых индивидуально) эмоциональности. Мы с рождения, обучаемся не культуре переживаний, которой вообще нет, а культуре притворства, игры в переживания, расчета поступков, изображающих, скрывающих или преувеличивающих переживания. Мы не переживаем в некоем первозданном смысле, а обучаемся тому, что следует переживать в той или иной ситуации и как проявлять внешне то переживание, которое мы должны испытывать. Одним словом, то, что раньше немногие люди должны были делать в особых ситуациях и многие в исключительных случаях (похороны, визиты, приемы, празднества), теперь делают почти все и почти всегда. Мы вырастаем психологически как короли, герцоги, графы прошлого, оставаясь ничтожными социальными единичками безликих величин настоящего.

Университет

В университет я поступил самый дешевый и бесперспективный. Одновременно с учебой приходилось подрабатывать, так как отец не помогал мне никак. Об этих годах могу сказать лишь два слова: работа и учеба. Все то хорошее, что люди должны переживать в этом возрасте и в среде себе подобных, прошло мимо меня. И таких, как я, было, надо думать, немало.

До университета я рос в среде почти стопроцентной аполитичности. Кое-кто в моем окружении работал в государственных учреждениях и общественных организациях. Но мы не воспринимали это как участие в политической жизни. Это была профессиональная работа, и все. Сферой политической активности мы считали правительства, политические партии и движения, борющиеся за власть или стремящиеся оказать какое-то давление на нее, выборы органов власти, участие в демонстрациях и митингах. Мои родители и я вслед за ними игнорировали все это, не имея на это ни времени, ни сил, ни охоты. Все это никак не влияло на наш образ жизни, а если и влияло, то настолько косвенно, что мы вообще не замечали тут роли политики.

В университетские годы я был всегда вне того, что некоторые социологи называют сферой гражданского плюрализма. Я имею в виду бесчисленные внеполитические организации, движения, кампании, сборища. В ЗС существует только зарегистрированных около двухсот тысяч обществ и движений такого рода. Их поощряют. Они в какой-то мере удовлетворяют стремление людей к стадности и коллективности. Все студенты, с которыми мне приходилось сталкиваться, принимали участие в таких объединениях. Они не столько учились, сколько функционировали в этой среде. Меня тоже пытались вовлечь в такой образ жизни. Но я не поддался. Я хотел во что бы то ни стало пробиться на уровень научной или профессорской карьеры.

Ко времени окончания университета я приобрел репутацию аполитичного, одержимого наукой и оригинально мыслящего студента. Место ассистента мне, казалось, было гарантировано. Но чтобы получить его, я должен был написать диссертацию. Я это и сделал, вложив в нее все свои способности и результаты размышлений. Я был уверен, что заслужу высшие похвалы коллег. Но получилось наоборот. Моя работа вызвала сильнейшее раздражение у моих профессоров. Ее разгромили как научно несостоятельную. Место в университете мне, разумеется, не предложили.

Мое сочинение разгромили не потому, что оно было плохое, – в кулуарах о нем говорили как о блестящем, – а потому, что я нарушил неписаные нормы на этот счет. Я это понял потом, пополнив ряды безработных.

Дата добавления: 2014-11-06