Требования любви

НЕДЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ

Представим себе людей, мужчину и женщину — мужа, жену, брата, сестру, отца, дочь, мать, сына — богатого класса, которые живо поняли грехи жизни роскошной и праздной среди нищеты и задавленности трудом народа и ушли из го­рода, отдали кому-нибудь, так или иначе избавились от свое­го излишка, оставили себе в бумагах, скажем, 150 рублей в год на двоих, даже ничего не оставили, а зарабатывают это каким-либо мастерством — положим, рисование на фарфоре, переводы хороших книг — и живут в деревне, в середине рус­ской деревни, наняв или купив себе избу и своими руками обрабатывая свой огород, сад, ходя за пчелами и вместе с тем подавая помощь сельчанам медицинскую, насколько они знают, и образовательную — учат детей, пишут письма, про­шения и т. п.

Казалось бы, чего лучше такой жизни? Но жизнь эта очень скоро перестанет быть радостной, если люди эти не бу­дут лицемерить, лгать, если они будут искренни. Ведь если люди эти отказались от всех выгод и радостей, украшений жизни, которые им давали город и деньги, то сделали они только потому, что они признают людей братьями, равными перед Отцом, — не равными по способностям, достоинствам, если хотите, но равными в своих правах на жизнь и на все то, что она может дать им.

Если возможно сомнение о равенстве людей, когда мы их рассматриваем взрослыми с отдельным прошедшим каждого, то сомнения этого уже не может быть, когда мы видим детей. Почему этот ребенок будет иметь все заботы, всю помощь знания для своего физического и умственного развития, а этот прелестный ребенок с теми же и еще лучшими задатками сделается рахитиком, вырожденным, полукарликом от недо­статка молока и останется безграмотным, диким, связанным суевериями человеком, — только грубой рабочей силы?

Ведь если люди эти уехали из города и поселились жить, как они живут в деревне, то только потому, что они не на сло­вах, но на деле верят в братство людей и хотят если не осуще­ствить, то осуществлять его в своей жизни. И эта-то попытка осуществления должна, если только они искренни, — должна привести их в ужасное, безвыходное положение.

С своими с детства приобретенными привычками поряд­ка, удобства, главное, чистоты, они переехали в деревню и, наняв или купив избу, очистили ее от насекомых, может быть даже сами оклеили ее обоями, привезли остаток мебели, не роскошной, а нужной: железную кровать, шкап, письменный столик. И вот они живут. Сначала народ дичится их: ожидает, как и от всех богатых, насилием ограждения своих преиму­ществ и потому не приступает к ним с просьбами и требова­ниями. Но вот понемногу настроение новых жителей уясня­ется: сами они вызываются служить безвозмездно, и самые смелые, назойливые люди из народа опытом узнают, что но­вые люди эти не отказывают и можно поживиться около них.

И вот начинаются заявления всякого рода требований, которые становятся все больше и больше.

Начинаются не только выпрашивания, но и естественные требования поделиться тем, что есть лишнего против других, и не только требования, но сами поселившиеся в деревне люди, всегда в близком общении с народом, чувствуют неиз­бежную необходимость отдавать свой излишек там, где есть крайняя нужда. Но мало того, что они чувствуют необходи­мость отдавать свой излишек до тех пор, пока у них останется то, что должно быть у всех, т. е. у среднего — определения этого среднего, того, что должно быть у всех, — нет никакого, и они не могут остановиться, потому что всегда вокруг них есть вопиющая нужда, а у них излишек против этой нужды; казалось бы, нужно удержать себе стакан молока, но у Матре­ны двое детей: грудной, не находящий молока в груди матери, и двухлетний, начинающий чахнуть. Казалось, подушку и одеяло можно удержать, чтобы заснуть в привычных условиях после трудового дня, но больной лежит на вшивом кафтане и зябнег ночью, покрываясь дерюжкой. Казалось, можно бы удержать чай, пишу, но ее пришлось отдать странникам, ос­лабевшим и старым. Казалось, можно бы удержать хоть чис­тоту в доме, но пришли нищие мальчики, и их оставили ноче­вать, и они напустили вшей.

Нельзя остановиться, и где остановиться?

Только те, которые не знают совсем того чувства созна­ния братства людей, вследствие которого эти люди приехали в деревню, или которые так привыкли лгать, что и не замеча­ют разницы лжи от истины, скажут, что есть предел, на кото­ром можно и должно остановиться. В том-то и дело, что пре­дела этого нет, что то чувство, во имя которого делается это дело, таково, что предела ему нет, что если ему есть предел, то это значит только то, что этого чувства совсем не было, а было одно лицемерие.

Продолжаю себе представлять этих людей. Они целый день работали, вернулись домой, кровати у них уже нет, по­душки нет, они спят на соломе, которую достали, и вот, поев хлеба, легли спать, осень, идет дождь со снегом. К ним сту­чатся. Могут ли не отпереть? Входит человек мокрый и в жару. Что делать? Пустить ли его на сухую солому? Сухой больше нет. И вот приходится или прогнать больного, или положить его, мокрого, на пол, или отдать свою солому, и самому, потому что надо где-нибудь спать, лечь с ним. Но и этого мало: приходит человек, которого вы знаете за пьяницу и развратника, которому вы несколько раз помогали.и кото­рый всякий раз пропивал то, что вы ему давали, — приходит теперь с дрожащими челюстями и просит дать ему 3 рубля, которые он украл и пропил и за которые, если он не отдаст их, его посадят в тюрьму. Вы говорите, что у вас только и есть 4 рубля и они вам необходимы завтра для уплаты. Тогда при­шедший говорит: «Да, это значит только разговоры, а когда дело до дела, то вы так же как и все: пускай погибает тот, кого мы на словах называем братом, только бы мы были целы».

Как тут поступить? Что сделать? Положить лихорадочно­го больного на сыром полу, а самому лечь на сухое, — еще хуже не заснешь. Положить его на свою постель и лечь с ним — заразишься и вшами и тифом. Дать просящему пос­ледние три рубля значит остаться завтра без хлеба. Не дать — значит, как он и говорит, отречься от того, во имя чего жи­вешь. Если можно остановиться здесь, то почему не остано­виться было раньше? Почему было помогать людям? Зачем отдавать состояние, ходить из города? Где предел? Если есть предел тому делу, которое ты делаешь, то все дело не имеет смысла или имеет только один ужасный смысл лицемерия.

Как же тут быть? Что делать? Не остановиться — значит погубить свою жизнь, завшиветь, зачахнуть, умереть, и без пользы как будто.

Остановиться — значит отречься от всего того, во имя чего делалось то, что делалось, во имя чего делалось что-либо доброе. И отречься нельзя, потому что ведь это не выдумано мною или Христом, что мы братья и должны служить друг другу, ведь это так, и нельзя вырвать это сознание из сердца человека, когда оно вошло в него. Как же быть? Нет ли еще какого выхода?

И вот представим себе, что люди эти, не испугавшись того положения, в которое их ставила необходимость жертвы, приводящей к неизбежной смерти, решили, что их положе­ние происходит от того, что средства, с которыми они при­шли на помощь народу, слишком малы, и что этого не было бы и они принесли бы большую пользу, если бы у них было много денег. Представим себе, что люди эти нашли источни­ки помощи, собрали большие, огромные суммы денег и стали помогать. И не прошло бы недели, как случилось бы то же самое. Очень скоро все средства, как бы велики они ни были, разлились бы в те углубления, которые образовала бедность, и положение осталось бы то же.

Но, может быть, есть еще третий выход? И есть люди, ко­торые говорят, что он есть и состоит в том, чтобы содействовать просвещению людей, и тогда уничтожится это неравен­ство.

Но выход этот слишком очевидно лицемерный, нельзя просвещать население, которое всякую минуту находится на краю погибели от голода. А главное, неискренность людей, проповедующих этот выход, видна уже по тому, что не может человек, стремящийся к установлению равенства, хотя бы через науку, поддерживать это неравенство всей своей жизнью.

Но есть еще четвертый выход — тот, чтобы содействовать уничтожению тех причин, которые производят неравенст­во — содействовать уничтожению насилия, производящего его.

И выход этот не может не прийти в голову тем искренним людям, которые будут пытаться в жизни своей осуществлять свое сознание братства людей.

«Если мы не можем жить здесь, среди этих людей, в де­ревне, — должны будут сказать те люди, которых я представ­ляю себе, — если мы поставлены в такое ужасное положение, что мы неизбежно должны зачахнуть, завшиветь и умереть медленной смертью или отказаться от единственной нравст­венной основы нашей жизни, то это происходит от того, что одни богаты, а другие нищие, неравенство же это происходит от насилия, и потому, так как основа всего — насилие, то надо бороться против него». Только уничтожение этого наси­лия и вытекающего из него рабства может сделать возмож­ным такое служение людям, при котором не было бы неиз­бежности жертвы своей жизнью.

Но как уничтожить это насилие? Где оно? Оно в солдате, в полицейском, в старосте, в замке, который запирает мою дверь. Как же мне бороться с этим насилием? Где, в чем?

Так ли, как борются люди, живущие насилием и борю­щиеся с насилием насилием же?

Но для человека искреннего это невозможно. Насилием бороться с насилием значит ставить новое насилие на место старого. Помогать просвещением, основанным на насилии, значит делать то же самое. Собрать деньги, приобретенные насилием, и употреблять их на помощь людям, обделенным насилием, значит насилием лечить раны, произведенные на­силием.

Если же и бороться с насилием не насилием, а пропове­дью ненасилия, обличением насилия и, главное, примером ненасилия и жертвы, то все-таки для человека, живущего христианской жизнью среди жизни насилия, нет другого вы­хода, как жертва, — и жертва до конца.

Человек может не найти в себе силы броситься в эту про­пасть, но человеку искреннему, желающему исполнить со­знанный им закон Бога, нельзя не видеть свою обязанность. Можно не идти на эту жертву, но если хочешь следовать тре­бованиям любви, то надо так и знать и говорить, считать себя виноватым, если не отдал всего и всю свою жизнь, а не обма­нывать себя.

И так ли страшна жертва до конца, как это кажется. Ведь дно нужды не глубоко, и мы часто, — как тот мальчик, кото­рый с ужасом провисел целую ночь на руках в колодце, в ко­торый он упал, боясь воображаемой глубины, а под мальчи­ком на пол-аршина было сухое дно.

Л. Н. Толстой

Дата добавления: 2014-11-06