Феодосийская баталия

Икары

Памяти моей бабушки,

Нины Викторовны Виноградовой

Вы когда-нибудь лежали в стоге сена? И чтобы над головой – звёзды? Огромные, непонятные. Иногда, как перезревшие сливы, они срываются и, прочертив недлинную линию, гаснут у самой земли.

– Саша, а правду говорят, что когда звезда падает, если успеешь желание загадать, оно обязательно сбудется?

– Сеструха, ты в седьмой перешла и такие глупости спрашиваешь!

– Ой, подумаешь, восьмиклассник выискался! Саш, а всё-таки… Ну, если бы про звёзды – правда? Ты что бы загадал?

Саша, обычно быстрый на ответ, молчит.

– Сань?

– Чего?

– Ты спишь?

– Думаю. О желании.

– А-а… А я вот загадала бы, чтобы мама снова поехала к тёте Люсе в Ленинград и привезла мне оттуда синее шерстяное платье с бантом и ботики с пуговкой.

– Девчачье желание.

– Ну и что!

– А то! Мама без всяких звёзд в Ленинград поедет. Желание, Нинка, должно быть такое… Настоящее! Вот послушай, нам на уроке литературы Марья Григорьевна про одного греческого парня рассказывала – Икара.

– Знаю, мы его тоже проходили.

– Именно что проходили. Вот это желание! Лететь, как птица! А под ногами – деревья, деревня наша …

– Так самолёты же есть. Помнишь, мы с тобой в прошлом году один видели? Когда он поломался и на рожь сел?

– Самолёты – не то. Я бы хотел, как Икар.

– Вот и загадай звезде.

– Я что, совсем дурной? Я своё желание и сам исполню. Восьмой класс в следующем году закончу, попрошу мамку, чтобы в девятый отдала. Потом в десятый… Дальше в техникум пойду. Все, что надо, выучу, придумаю, как крылья сделать, чтобы они к человеку прикреплялись, и полечу. Поняла?!

– Поняла. Знаешь, Саш, а я тебе про платье с ботиками просто так сказала. У меня тоже есть одно главное желание. Только я про него никому не говорю.

– Снова девчачье?

Нина кивнула, перевернулась в шуршащем сене, раскинула руки.

– Я хочу на балерину выучиться. Помнишь, мама рассказывала, как ходила в Мариинский театр в Ленинграде на балет «Лебединое озеро»?

– А у тебя получится?

– Получится! Я даже иногда пробую танцевать. Мне мама показала, какие они там движения делают. А Марья Григорьевна однажды случайно увидела и сказала, что у меня талант, и мне обязательно нужно учиться.

– Вот и учись! А то платье, ботики… Звёзды приплела. Уеду после школы к тёте Люсе, поступлю учиться, на следующий год тебя вызову. И будешь в этом своём Мариинском театре танцевать!

***

Любит Нина лисички. И надо же, повезло! Только в лес пошла, на целый выводок напала. Корзина полная. Можно бы и домой бежать, но в лесу так хорошо!

Корзину поставила, проверила, нет ли змей (в этом году их – тьма тьмущая: и огромные, и гадючата), легла под сосной. Голова – у самого ствола. Ствол внизу претолстенный, а в небе до точки сужается. Ветки – как руки у балерины раскинутые. Красивое дерево. И лес сосновый красивый. Светлый, радостный!

– Нин-ка-а! Нин-ка-а!

Она вскочила. Чего это её братик зовёт?

– Санька! Я тут!

Саша подбежал запыхавшийся, красный: жарко!

– Пошли! – он поднял её корзину. – Ух, сколько лисичек. Молодец. Быстро набрала?

– Ага. Куда пойдём-то?

– Штуку одну придумал. Испробовать надо. Там Колька на лугу ждёт. Если получится – полечу!

На лугу, рядом с длиннющим, расстеленным по траве свежевыбеленным полотном томился Колька. Увидев его, Нина покраснела. Санин дружок давно ей нравился, но признаться в этом даже себе было стыдно.

– Коль, вставай! Еле её нашёл.

Коля поднялся. Высокий не по возрасту, стройный. Нине показалось, что она стала ещё краснее. Чтобы не заметили мальчишки, отвернулась, сделала вид, что рассматривает что-то за спиной.

– Нинка, не вертись. Слушай меня. Я придумал провести опыт. Ты и Коля берётесь за края полотна, я становлюсь в центре. Считаю до трёх – и всё, бежим! Воздух надует полотно, и я чуточку полечу. Если выйдет, потом придумаю, как края полотна закрепить, чтобы не обвисали. Ты всё поняла?

– Поняла. А если ты высоко подлетишь?

– Хотелось бы. Только высоко всё равно не получится. Вы же края не сможете отпустить!

– Теперь понятно.

– Тогда становитесь.

Коля с Ниной крепко вцепились в полотно. Между ними, взволнованный и уже какой-то неземной, встал Саша. Его разведённые в стороны руки продолжали белые полотняные «крылья».

«Совсем как Икар, – подумалось Нине. – Вот бы он взлетел! Он обязательно взлетит!»

– Раз, два, три!

Ребята что есть мочи рванули по лугу. Нине показалось, что с такой скоростью она не бежала никогда. Да она сама сейчас взлетит, не то, что Саня!

Полотно надулось, напряглось, затрепетало. Вот! Вот сейчас! Ну же!

– Стойте! – Саня согнулся, опёрся руками о колени. Совсем задохнулся! – Ничего не выйдет. Полотно тяжёлое. Буду ещё думать. Эх, жалко, не получилось!

– У тебя получится. Обязательно получится! – воскликнула Нина.

– Сам знаю.

***

Этот рассказ я услышала от маленькой сгорбленной старушки. Был праздник 8 Марта. Она стояла в цветочном ряду с одним единственным тощим букетиком подснежников, худенькая, в таком же, как и она, старом пальтишке, какая-то прозрачная и почти неземная. Если бы не горб, можно было бы предположить, что в юности она была ладной и красивой. Среди цветочного бала, среди упакованных в тёплые цветные куртки торговок её невозможно было не заметить. Но люди шли мимо. Их интересовали жёлтые нарциссы, помпезные тюльпаны, благоухающие на весь рынок гиацинты, но не бледные, чуть помятые старческими руками подснежники.

Я купила этот букет. Я спросила, хочет ли она есть, и по отсутствию ответа поняла, что хочет. Не желая унижать, сказала, что это – мой подарок ей на 8 Марта. Мы пошли к хлебному ларьку. На большее она не согласилась. Мы купили кекс с изюмом (как оказалось, не покупаемый уже лет десять).

Там же, у ларька, я узнала и про Сашу-Икара, и про будущую великую Нину-балерину. Старушка рассказала, как в 1941-м её брат окончил школу и вместо техникума пошёл на войну. Как в первый же его фронтовой день в блиндаж, где он налаживал телефонную связь, попала бомба. И Саша взлетел. Взлетел в небо, в которое так стремился.

А она в семнадцать лет, после того, как в деревне не осталось ни одного мужчины, грузила в вагоны вместе с женщинами и такими же, как она девчонками сосны, те самые, которыми любовалась однажды летом. Прекрасные, но огромные и тяжёлые! Неподъёмно тяжёлые даже для дюжего мужика, не то, что для её неокрепших, почти детских плеч. Но фронту нужен был лес, поэтому она не роптала.

А ещё она мстила за Сашу, своего любимого братика.

– Знаешь, внученька, – Нина Викторовна убирает второй кекс на потом, – а я ведь была в Ленинграде. Сходила и в Мариинский театр. На «Лебединое озеро». А о себе – не жалею. Стала бы я балериной или не стала – неизвестно. Зато мы победили! Наверное, и Сашенька там, на небе, так же думает.

***

Короток мартовский день. К дому я подходила уже в темноте. У подъезда остановилась. Подняла голову к небу. Звёзды… Огромные, непонятные.

И вдруг из самого зенита вниз устремились две, чтобы исчезнуть у самой земли. Не живётся им там, в небе! Может быть, это чьи-то несбывшиеся мечты?

Меньше секунды полёт. Но я успела загадать желание. Какое? Да вы и сами знаете.

Афанасий Красовский

***

Плывёт в далёкий океан веков

бессмертье тех, кто Родине был предан,

кто за неё, за алый стяг Победы,

жизнь отдавая, сокрушал врагов.

Кто на волнах вдали от берегов

пускал во вражьи корабли торпеды

и отводил от Родины все беды

ударом атакующих штыков.

Кто в грозный час за друга был готов

пожертвовать собой, как брат за брата,

исполнив долг матроса и солдата.

Кто там, где бой гремел на сто ладов,

в железной буре, в пламени ветров

присягу выполнял Отчизне свято.

В бронзе на чёрном мраморе

сидит Айвазовский с палитрою

и пристально смотрит на море,

когда-то гремевшее битвою.

Притихла за ним Феодосия

под самой грядою горною,

где на врага нас бросило

с палубы море Чёрное.

Гремела вода неистово,

взрывалась шальная фугаска,

валялись на взорванной пристани

фашисты в пробитых касках.

И ночь разрывалась в клочья

стальной корабельной мощью,

казалось, свистели осколками

звёзды на небе колкие.

И море гремело сталью,

мы шли на врага в открытую…

Писал Айвазовский баталию

с палитрой, насквозь пробитою.

Дата добавления: 2014-11-25