Галльские войны 2 страница

Только тогда, после речи Цезаря, Лиск высказал то, о чем раньше молчал. Есть известные люди, говорил он, очень авторитетные и популярные у простого народа, личное влияние которых сильнее, чем у самих властей. Вот они‑то своими мятежными и злостными речами и отпугивают народ от обязательной для него доставки хлеба: раз уж эдуи, говорят они, не могут стать во главе Галлии, то все же лучше покориться галлам, чем римлянам: ведь если римляне победят гельветов, то они, несомненно, поработят эдуев так же, как и остальных галлов. Те же агитаторы выдают врагам наши планы и все, что делается в лагере; обуздать их он, Лиск, не может. Мало того, он понимает, какой опасности он подверг себя вынужденным сообщением Цезарю того, что он обязан был сообщить; вот почему он, пока только можно было, молчал.

Цезарь понимал, что Лиск намекает на Думнорига, брата Дивитиака, но, не желая дальнейших рассуждений об этом в присутствии большого количества свидетелей, он немедленно распустил собрание и удержал при себе только Лиска. Его он стал расспрашивать наедине по поводу сказанного в собрании. Тот говорит откровеннее и смелее. О том же Цезарь спросил с глазу на глаз и у других и убедился в истине слов Лиска: это и есть Думнориг, говорят они, человек очень смелый, благодаря своей щедрости весьма популярный в народе и очень склонный к перевороту. Много лет подряд у него были на откупе пошлины и все остальные государственные доходы эдуев за ничтожную цену, так как на торгах никто в его присутствии не осмеливается предлагать больше, чем он. Этим он и сам лично обогатился и приобрел большие средства для своих щедрых раздач. Он постоянно содержит на свой собственный счет и имеет при себе большую конницу и весьма влиятелен не только у себя на родине, но и у соседних племен. Кроме того, для укрепления своего могущества он отдал свою мать замуж за очень сильного князя битуригов, сам взял себе жену из племени гельветов, сестру по матери и других родственниц выдал замуж в другие общины. Благодаря этому свойству он очень расположен к гельветам, а к Цезарю и к римлянам питает, помимо всего прочего, личную ненависть, так как их приход ослабил его могущество и возвратил прежнее влияние и сан брату его Дивитиаку. Если римлян постигнет несчастье, то это даст ему самые верные гарантии при поддержке гельветов овладеть царской властью; но если утвердится римская власть, то ему придется оставить всякую надежду не только на царство, но даже на сохранение того влияния, которым он теперь пользуется. В своих расспросах Цезарь узнал также и о том, что в неудачном конном сражении, бывшем несколько дней тому назад, первыми побежали Думнориг и его всадники (Думнориг был как раз командиром вспомогательного конного отряда, присланного эдуями Цезарю), а их бегство вызвало панику и в остальной коннице».

Цезарь призвал к себе виновных и конфиденциально объявил им о том, что ему отныне все известно. Когда их приперли к стене, они не могли не сознаться и начали слезно молить Цезаря о снисхождении, надеясь смягчить его сердце.

Удивительно, но им это удалось!

Цезарь, припомнив их былые заслуги, простил преступников и отпустил их с миром, не покарав за измену. Тем не менее он распорядился, чтобы за ними постоянно следили и обо всем ему докладывали.

Тем временем расстояние между противниками сокращалось и вскоре составляло не более нескольких километров. Цезарь буквально наступал галлам на пятки.

Сражение было неизбежно, и все это понимали, внутренне заходясь от возбуждения.

Когда, согласно «Запискам»,

«до распределения между солдатами хлеба оставалось только два дня и так как Цезарь находился не более чем в восемнадцати милях от самого большого у эдуев и богатого провиантом города Бибракте, то он счел нужным позаботиться о продовольственном деле и на следующий день свернул в сторону от гельветов, направившись к Бибракте. Об этом было сообщено неприятелям через беглых рабов декуриона галльской конницы Л. Эмилия. Может быть, гельветы вообразили, что римляне уходят от них из страха, тем более что накануне, несмотря на захват возвышенностей, они не завязали сражения; но, может быть, у них появилась уверенность, что римлян можно отрезать от хлеба. Во всяком случае, они изменили свой план, повернули назад и начали наседать на наш арьергард и беспокоить его.

Заметив это, Цезарь повел свои войска на ближайший холм и выслал конницу, чтобы сдерживать нападения врагов. Тем временем сам он построил в три линии на середине склона свои четыре старых легиона, а на вершине холма поставил два легиона, недавно набранные им в Ближней Галлии, а также все вспомогательные отряды, заняв таким образом всю гору людьми, а багаж он приказал снести тем временем в одно место и прикрыть его полевыми укреплениями, которые должны были построить войска, стоявшие наверху. Последовавшие за ним вместе со своими телегами гельветы также направили свой обоз в одно место, а сами отбросили атакой своих тесно сомкнутых рядов нашу конницу и, построившись фалангой, пошли в гору на нашу первую линию.

Цезарь приказал прежде всего увести своего коня, а затем и лошадей всех остальных командиров, чтобы при одинаковой для всех опасности отрезать всякие надежды на бегство; ободрив после этого солдат, он начал сражение. Так как солдаты пускали свои тяжелые копья сверху, то они без труда пробили неприятельскую фалангу, а затем обнажили мечи и бросились в атаку. Большой помехой в бою для галлов было то, что римские копья иногда одним ударом пробивали несколько щитов сразу и таким образом пригвождали их друг к другу, а когда острие загибалось, то его нельзя было вытащить, и бойцы не могли с удобством сражаться, так как движения левой рукой были затруднены; в конце концов многие, долго тряся рукой, предпочитали бросать щит и сражаться, имея все тело открытым. Сильно израненные, они наконец начали подаваться и отходить на ближайшую гору, которая была от них на расстоянии около одной мили, и ее заняли. Когда к ней стали подступать наши, то бои и тулинги, замыкавшие и прикрывавшие в количестве около пятнадцати тысяч человек неприятельский арьергард, тут же на походе зашли нашим в незащищенный фланг и напали на них. Когда это заметили те гельветы, которые уже отступили на гору, то они стали снова наседать на наших и пытаться возобновить бой. Римляне сделали поворот и пошли на них в два фронта: первая и вторая линии обратились против побежденных и отброшенных гельветов, а третья стала задерживать только что напавших тулингов и боев.

Таким образом долго и горячо сражались на два фронта. Но когда наконец враги оказались не в состоянии выдерживать наши атаки, то одни из них отступили на гору, как это было и сначала, а другие обратились к своему обозу и повозкам: в продолжение всего этого сражения, хотя оно шло от седьмого часа до вечера, никто из врагов не показал нам тыла. До глубокой ночи шел бой также и у обоза, так как галлы выставили наподобие вала телеги и с них отвечали на наши атаки обстрелом, причем некоторые из них, расположившись между повозками и телегами, бросали оттуда свои легкие копья и ранили наших. Но после долгого сражения наши овладели и обозом и лагерем».

Вот чего дожидался Цезарь!

Вот почему он медлил со сражением!

Он хотел заставить галлов сражаться по ЕГО правилам.

Так оно и произошло.

Итог для галлов оказался более чем плачевен. Мало было им утратить лагерь и обоз; в «Записках» сказано: «Тут были взяты в плен дочь и один из сыновей Оргеторига (тот вождь галлов, что изначально замыслил поход против римлян. – Г. Б.). От этого сражения уцелело около ста тридцати тысяч человек, и они шли всю ночь без перерыва; нигде не останавливаясь ни днем ни ночью, они на четвертый день дошли до области лингонов, так как наши были целых три дня заняты ранеными и погребением убитых и потому не могли их преследовать».

Галлам было необходимо отдохнуть и наконец‑то подкрепить свои силы. Они сильно рассчитывали на то, что лингоны им деятельно помогут. Но вновь Цезарь сумел их переиграть. Он и не думал бросаться в погоню за галлами, прекрасно понимая, что его солдаты должны восстановиться и позаботиться о павших товарищах. А не думал он потому, что еще загодя остроумно подстраховался.

«Записки» говорят:

«Цезарь отправил к лингонам гонцов с письменным приказом не помогать гельветам ни хлебом, ни чем‑либо иным: тех, кто окажет помощь, он будет рассматривать как врагов наравне с гельветами. Затем сам он по истечении трех дней двинулся со всем своим войском в погоню за ними.

Доведенные таким образом до полной крайности, гельветы отправили к Цезарю послов с предложением сдачи».

Вот!

Вновь попытка организовать мирные переговоры.

Вы помните, как дерзко и нагло вели себя галлы на первых переговорах, когда, забывшись, их посол не только не выказал уважения перед Цезарем, но даже принялся тому угрожать.

И вот снова галлы и римляне встречаются ради того, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию и попытаться понять, как со всем этим разобраться.

Правда, от былой бравады галлов не осталось и следа.

Прибегнем же вновь к свидетельству автора «Записок»: «Они встретились с ним на походе, бросились к его ногам и со слезами покорно молили о мире. Он приказал им ждать его прихода на том месте, где они теперь находятся. Они повиновались. Прибыв туда, Цезарь потребовал от них заложников, а также выдачи оружия и перебежавших к ним рабов. Пока все это разыскивали и собирали в одно место, наступила ночь…»

У кого‑то из галлов явно сдали нервы, и

«около шести тысяч человек из так называемого Вербигенского пага в самом же начале ночи оставили гельветский лагерь и направились к Рейну и в страну германцев, может быть, из страха, что по выдаче оружия их перебьют, а может быть, в надежде на спасение, так как при очень большой массе сдававшихся их бегство могло бы быть скрыто или даже совсем остаться незамеченным.

Как только Цезарь узнал об этом, он приказал тем племенам, через страну которых они шли, разыскать их и вернуть назад, если они желают перед ним оправдаться. С возвращенными он поступил как с врагами, а сдачу всех остальных принял по выдаче заложников, оружия и перебежчиков. Гельветам, тулингам и латовикам он велел вернуться на их покинутую родину, а так как по уничтожении всего урожая им дома нечего было есть, то приказал аллоброгам дать им нужный запас провианта; сожженные ими города и села они должны были отстроить сами. Это он сделал, главным образом, из нежелания, чтобы покинутая гельветами страна оставалась пустой: иначе вследствие доброкачественности почвы могли бы переселиться в страну гельветов зарейнские германцы и, таким образом, сделались бы соседями Галльской Провинции и аллоброгов. На просьбу эдуев поселить в их стране известных своей выдающейся храбростью боев он изъявил согласие. Они отвели им землю и впоследствии приняли их в свою общину, дав им те же права и свободу, какими пользовались сами.

В лагере гельветов были найдены и доставлены Цезарю списки, написанные греческими буквами. В них были поименно подсчитаны все вообще выселившиеся и отдельно указано число способных носить оружие, а также детей, стариков и женщин. В итоге оказалось: гельветов – двести шестьдесят три тысячи, тулингов – тридцать шесть тысяч, латовиков – четырнадцать тысяч, рауриков – двадцать три тысячи, боев – тридцать две тысячи; из них около девяноста двух тысяч способных носить оружие. А в общем итоге – триста шестьдесят восемь тысяч. Число вернувшихся домой по переписи, произведенной по приказу Цезаря, оказалось сто десять тысяч».

Таков был красноречивый финал первого этапа Галльской войны.

Цезарь был триумфатором и заслуженно принимал поздравления.

Согласно «Запискам», «по окончании войны с гельветами к Цезарю явились с поздравлениями, в качестве представителей почти всей Галлии, князья общин… Они все со слезами бросились перед Цезарем на колени и сказали, что они столь же настойчиво стремятся к сохранению в тайне своих сообщений, как к исполнению своих желаний, потому что в случае разглашения тайны им, несомненно, предстоит мучительнейшая смерть.

Тогда от лица их взял слово эдуй Дивитиак. Вся Галлия, говорил он, распадается на две партии: во главе одной стоят эдуи, во главе другой – арверны. Они много лет вели друг с другом ожесточенную борьбу за господство, и дело кончилось тем, что арверны и секваны наняли на свою службу германцев. Последние перешли через Рейн сначала в количестве около пятнадцати тысяч человек; но когда этим грубым варварам полюбились галльские поля, образ жизни и благосостояние, их перешло еще больше; и теперь в Галлии их уже около ста двадцати тысяч человек. Эдуи и их клиенты неоднократно вели с ними вооруженную борьбу, но в конце концов потерпели тяжкое поражение и лишились всей знати, всего сената и всей конницы. Эдуи, когда‑то самые могущественные во всей Галлии благодаря своей храбрости, а также узам гостеприимства и дружбы с римским народом, были сломлены этими роковыми сражениями и вынуждены были дать в заложники секванам своих знатнейших граждан, а кроме того, обязать свою общину клятвой – никогда не требовать назад заложников, не молить римский народ о помощи и не отказывать в полном и неизменном повиновении их неограниченной власти.

Он, Дивитиак, оказался единственным человеком во всей общине эдуев, которого не удалось принудить ни к этой клятве, ни к выдаче детей своих в заложники. Поэтому он бежал из своей общины и прибыл в Рим просить сенат о помощи, так как он один не связан ни клятвой, ни заложниками. Впрочем, с победителями секванами случилось нечто худшее, чем с побежденными эдуями: в их стране утвердился германский царь Ариовист, занял треть земли секванов, самой лучшей во всей Галлии, и теперь приказывает секванам очистить еще одну треть, так как несколько месяцев тому назад к нему прибыло двадцать четыре тысячи гарудов, которым должна быть предоставлена земля для поселения. Дело кончится тем, что через немного лет все галлы будут выгнаны из своей страны и все германцы перейдут через Рейн, ибо нельзя и сравнивать галльскую землю с германской, равно как и галльский образ жизни с германским.

Ариовист со времени своей победы над галльскими войсками при Магетобриге властвует высокомерно и жестоко, он требует в заложники детей самых знатных граждан и подвергает их для примера жесточайшим наказаниям, если что‑либо делается не по его мановению и воле. Это – человек дикий, вспыльчивый и вздорный: его деспотизма они выносить дальше не могут. Если они не найдут помощи у Цезаря или у римского народа, то всем галлам придется последовать примеру гельветов, именно покинуть родной дом, искать себе другой земли, другого местожительства подальше от германцев и испытать все, что выпадет на их долю. Если все это будет сообщено Ариовисту, то он, несомненно, подвергнет жесточайшей казни всех находящихся у него заложников. Только Цезарь своим личным авторитетом, внушительным войском, недавней победой и самим именем римского народа может остановить германцев от переселения в еще большем количестве за Рейн и защитить всю Галлию от обид со стороны Ариовиста».

Победитель вполне может проявить великодушие, не правда ли?

Бывает и наоборот, но это был иной случай.

На память Цезарю жаловаться не приходилось; он прекрасно помнил, что римляне убеждали эдуев, что они – братья, в то же время решительно игнорируя тот факт, что эдуи во множестве своем томятся в плену у германских племен, а также являются заложниками все того же Ариовиста.

Едва ли подобное положение дел было допустимо счесть приемлемым.

К чести Цезаря, он пообещал свою поддержку, а поскольку слова его с делом никогда не расходились (не то что у нынешних политиков!), «решил отправить к Ариовисту послов с требованием выбрать какое‑либо место, одинаково от них обоих удаленное, для переговоров, которые он желает вести с ним о делах государственных и по вопросам, очень важным для них обоих лично. Этому посольству Ариовист ответил: если бы ему самому был нужен Цезарь, то он к нему и явился бы, а если Цезарю что‑либо от него угодно, то он должен прийти к нему. Кроме того, он не решился бы явиться без войска в те части Галлии, которыми владеет Цезарь, да и войско он не может стянуть в одно место без провианта и без сложных приготовлений. Ему только удивительно, какое дело Цезарю и вообще римскому народу до его Галлии, которую он победил войной».

Тут впору удивиться, сколь схожа заносчивость Ариовиста с той наглой бравадой, продемонстрированной галлами на первых же мирных переговорах с Цезарем. Казалось бы, Цезарь должен вскипеть и мигом двинуться всей ратью на Ариовиста. Однако Цезарь был стратег милостью Божьей, а потому знал, что час битвы покуда не настал. Именно поэтому Цезарь «снова отправляет к Ариовисту послов со следующим поручением: за великую милость со стороны его, Цезаря, и римского народа, именно за то, что в его консульство сенат признал его царем и союзником, – чем Ариовист отблагодарил теперь его и римский народ – отказом от приглашения явиться для переговоров и нежеланием высказаться по вопросам, общим для них, и даже познакомиться с ними! Поэтому Цезарь предъявляет ему следующие требования: во‑первых, он не должен производить никаких дальнейших массовых переселений через Рейн в Галлию; далее он должен возвратить эдуям их заложников, а секванам разрешить вернуть – с его соизволения – эдуям имеющихся от них заложников; не беспокоить эдуев какими‑либо враждебными действиями и не идти войной на них и их союзников. Если Ариовист удовлетворит эти требования, то у него навсегда сохранятся добрые отношения и дружба с Цезарем и с народом римским; но если Цезарь не получит удовлетворения, то он не сочтет себя вправе закрывать глаза на обиды, чинимые эдуям, так как в консульство М. Мессалы и М. Писана сенат постановил, что каждый наместник Провинции Галлии обязан защищать эдуев и остальных друзей римского народа соответственно интересам республики».

Дипломатия, что и говорить, это искусство!

С одной стороны, Цезарь сулит лишь благо, а с другой стороны – ставит Ариовиста в заведомо безвыходное положение. Легко подумать, что Цезарь благодушен и смиренен, но на деле он наступает. Наступает неотвратимо и страшно. Ариовист чувствует это и, будучи явно не робкого десятка (а как иначе – он же германец, истинный вояка!), принимает вызов Цезаря.

Характерны весьма его слова, запечатленные в тексте «Записок»: «Ариовист отвечал: право войны позволяет победителям распоряжаться с побежденными, как им угодно; так и римский народ привык распоряжаться с побежденными не по чужому предписанию, но по собственному усмотрению. Если сам он не предписывает римскому народу способов осуществления его права, то и римский народ не должен мешать ему пользоваться своим законным правом. Эдуи сделались его данниками потому, что они решили испытать военное счастье, вступили в бой и были побеждены. Цезарь совершает большую несправедливость, уменьшая своим прибытием его доходы. Эдуям он заложников не возвратит, но не намерен без законного основания открывать войну ни против них, ни против их союзников, если они будут оставаться верными условиям договора и ежегодно платить дань; в противном случае им нисколько не поможет титул братьев римского народа. Правда, Цезарь заявляет ему, что не будет закрывать глаза на обиды, чинимые эдуям, но для всех, кто до сих пор вступал с ним, Ариовистом, в борьбу, эта борьба была гибельной. Пусть Цезарь идет, когда хочет: он тогда убедится, что значит храбрость непобедимых германцев, этих очень опытных воинов, которые за последние четырнадцать лет совсем не бывали под кровлей дома».

Проигнорировать то обстоятельство, что Ариовист принял его завуалированный вызов, Цезарь, конечно же, не мог. Тем более что почти одновременно с ответом Ариовиста прибыла очередная депутация от эдуев с новыми сетованиями на очередные жесточайшие притеснения. Помимо всего прочего, эдуи поведали Цезарю о внушительном полчище свебов, собравшихся на берегу Рейна и явно готовящихся слиться с основными силами Ариовиста.

Титульный лист «Записок о Галльской войне» (издание XVIII в.)

Цезарь отлично понял, что промедление смерти подобно.

Он отдал приказ, и его бравые легионы, снабженные продовольствием (он и об этом успел позаботиться!), стремительно двинулись в направлении расположения главных сил Ариовиста.

Так начался новый эпизод (или этап, как угодно) Галльской войны.

Трое суток продолжался этот невероятный марш‑бросок, когда вдруг, если верить автору «Записок», Цезаря известили о том, что «Ариовист со всеми своими силами направляется для захвата главного города секванов – Весонтиона – и уже отошел на три дневных перехода от границ своей страны. Занятие этого города Цезарь считал нужным всячески предупредить. Именно здесь легко можно было найти много всяких военных запасов, и уже по самому характеру местности город был так защищен, что открывал полную возможность затянуть войну… Цезарь двинулся сюда ускоренным маршем, не прекращая его ни днем ни ночью, и, заняв город, поставил в нем гарнизон».

Что ж, мы видим, Цезарь по‑прежнему верен себе и стремится обеспечить своей армии тактическое и позиционное превосходство. Достигнув этого, он решил подсобрать полезную информацию – последние сведения о тех, с кем легионерам предстояло сойтись в бою. До сведения римлян галлы и бродячие торговцы довели, что «германцы отличаются огромным ростом, изумительной храбростью и опытностью в употреблении оружия: в частых сражениях с ними галлы не могли выносить даже выражения их лица и острого взора».

Это изрядно огорошило римлян: «Вследствие этих россказней всем войском вдруг овладела такая робость, которая немало смутила все умы и сердца. Страх обнаружился сначала у военных трибунов, начальников отрядов и других, которые не имели большого опыта в военном деле и последовали из Рима за Цезарем только ради дружбы с ним. Последние под разными предлогами стали просить у него позволения уехать в отпуск по неотложным делам; лишь некоторые оставались из стыда, не желая навлечь на себя подозрение в трусости. Но они не могли изменить выражение лица, а подчас и удержаться от слез: забиваясь в свои палатки, они либо в одиночестве жаловались на свою судьбу, либо скорбели с друзьями об общей опасности. Везде во всем лагере составлялись завещания. Трусливые возгласы молодежи стали мало‑помалу производить сильное впечатление даже на очень опытных в лагерной службе людей: на солдат, центурионов, начальников конницы. Те из них, которые хотели казаться менее трусливыми, говорили, что они боятся не врага, но трудных перевалов и обширных лесов, отделяющих римлян от Ариовиста, и что опасаются также за правильность подвоза провианта. Некоторые даже заявили Цезарю, что солдаты не послушаются его приказа сняться с лагеря и двинуться на врага и из страха не двинутся».

Вот вам и железная гвардия легионеров!

Только что они еще полагали себя победителями и готовились увенчать себя новыми победными лаврами, однако россказни непутевых галлов и каких‑то заезжих купчишек столь сильно повлияли на них, что в войске явно началось брожение умов!

Очень важное свидетельство «Записок», надо сказать.

А что же Цезарь?

Неужто и к этому он был готов?

Пожалуй, это не важно. Главное то, что он ни на миг не утратил присутствие духа.

Сказано в «Записках» следующее:

«Цезарь созвал военный совет, на который пригласил также центурионов всех рангов, и в гневных выражениях высказал порицание прежде всего за то, что они думают, будто их дело – спрашивать и раздумывать, куда и с какой целью их ведут. В его консульство Ариовист усердно домогался дружбы римского народа: откуда же можно заключить, что он теперь без всяких оснований откажется от своих обязательств? Он, по крайней мере, держится того убеждения, что, как только Ариовист познакомится с его требованиями и удостоверится в их справедливости, он не станет отталкивать от себя расположения его, Цезаря, и римского народа.

Но если даже под влиянием бешенства и безумия он действительно начнет войну, так чего же они в конце концов боятся? И зачем они отчаиваются в своей собственной храбрости и в осмотрительности своего полководца? Ведь с этим врагом померились на памяти наших отцов, когда Г. Марий разбил кимбров и тевтонов, – и войско явно заслужило не меньшую славу, чем сам полководец: померились недавно и в Италии во время восстания рабов, когда ему все‑таки некоторую пользу принес полученный от нас опыт и дисциплина. В конце концов они одолели врага, несмотря на его вооружение и победы, хотя перед этим некоторое время без всякого основания боялись его, даже пока он был плохо вооружен. По этому можно судить, сколько выгоды заключает в себе стойкость.

Наконец, это все тот же враг, над которым часто одерживали победы гельветы, и притом не только на своей, но по большей части на его земле, а ведь гельветы никогда не могли устоять против нашего войска. Но если некоторых смущает неудачное сражение и бегство галлов, то, разобрав дело, они поймут, что галлы были утомлены продолжительной войной.

Ариовист же много месяцев подряд не выходил из своего лагеря и из болот и не давал случая сразиться с ним; они уже потеряли всякую надежду на сражение и рассеялись, когда он внезапно напал на них и одержал победу не столько храбростью, сколько хитрым расчетом. Но если расчет этот был уместен в борьбе с неопытными варварами, то и сам Ариовист не надеется провести им наше войско. А те, которые прикрывают свой страх лицемерной тревогой за продовольствие или ссылкой на трудные перевалы, те позволяют себе большую дерзость, отчаиваясь в верности полководца своему долгу и осмеливаясь давать ему предписания. Это его дело.

Хлеб ему доставляют секваны, леуки и лингоны, и он на полях уже созрел; а о состоянии путей они скоро сами получат представление. А что будто бы его не послушаются и на неприятеля не пойдут, то эти разговоры его нисколько не волнуют: он знает, что те, кого не слушалось войско, не умели вести дело, и им изменяло счастье; или же это были люди, известные своей порочностью и явно изобличенные в корыстолюбии; но его собственное бескорыстие засвидетельствовано всей его жизнью, а его счастье – войной с гельветами. Поэтому то, что он предполагал отложить на более отдаленный срок, он намерен осуществить теперь и в ближайшую же ночь, в четвертую стражу, снимется с лагеря, чтобы как можно скорее убедиться в том, что в них сильнее: чувство чести и долга или трусость. Если за ним вообще никто не пойдет, то он выступит хотя бы с одним 10‑м легионом: в нем он уверен, и это будет его преторской когортой. Надо сказать, что этому легиону Цезарь всегда давал особые льготы и благодаря его храбрости очень на него полагался».

Вот где Цезарю пригодилось его ораторское искусство, а также отменное знание военной истории Рима. Блестящая логика, безукоризненность словесных построений, непоколебимая мощь фактов – разве мыслимо было устоять перед таким всепобеждающим красноречием? Цезарю не нужно было применять карательных методов, он просто обратил к своим легионерам СЛОВО, и оно было услышано. Лишь СЛОВОМ сумел Цезарь вновь привлечь к себе и завоевать солдатские сердца.

В «Записках» читаем мы, что «эта речь вызвала удивительную перемену в настроении всего войска и пробудила весьма большую бодрость и боевой пыл. Прежде всего 10‑й легион принес ему через военных трибунов благодарность за очень лестный отзыв и уверил в своей готовности к бою. Затем и остальные легионы просили своих военных трибунов и центурионов первых рангов оправдаться от их лица перед Цезарем и указать, что у них никогда не было ни колебаний, ни страха, но они всегда думали, что высшее руководство войной принадлежит не им, а полководцу. Приняв это оправдание, Цезарь поручил Дивитиаку, которому доверял более, чем кому‑либо другому, обследовать путь, с тем чтобы можно было вести войско по открытой местности, но с обходом в пятьдесят с лишком миль. После этого он, как и сказал раньше, выступил в четвертую стражу. На седьмой день безостановочного марша он получил известие от разведчиков, что войска Ариовиста находятся от нас в двадцати четырех милях».

И вновь тактика Цезаря на высоте.

Только что он находился неведомо где, как вдруг – всего двадцать четыре мили отделяют его лагерь от ставки Ариовиста. Цезарь застал его врасплох. Ариовист никак не ожидал столь быстрого начала военных действий и явно еще не был готов к сражению. Мигом сменив высокомерие и апломб на учтивость, он направил к Цезарю своих людей, ходатайствуя о начале переговоров. Казалось, все идет как по маслу, но послы мирной воли с той и другой стороны сновали беспрестанно, а толка с этого видно не было. Цезарь, тонкое чутье которого мгновенно распознавало аромат обмана и измены, забеспокоился. Поначалу он был практически готов уверовать в то, что Ариовист одумался и примет теперь все его условия. Но как только он ощутил, что переговоры начинают намеренно затягиваться, Цезарь немедленно принял важное решение.

Дело происходило в равнинной местности.

Это предоставляло отличные шансы для действий конницы.

Поэтому Цезарь приказал спешиться галлам, присоединенным к его войску, а опустевшие седла их коней тотчас приняли новых седоков в лице солдат того самого, вернейшего из верных, 10‑го легиона. В случае чего они бы задали жару кому угодно!

Дата добавления: 2014-11-25