Annotation 33 страница. Полковник Хромов частенько в недоумении смотрел из своего окна на Москву

Полковник Хромов частенько в недоумении смотрел из своего окна на Москву. Смотрел, удивлялся и в итоге лишь пожимал плечами: «Это же надо — такой город образовать, совсем люди сдурели». На самом деле из окна кабинета нельзя было увидеть Москву такой, какой ее видел полковник Хромов. Были видны в углу двора заросли сирени, аккуратно выметенная и политая дорожка и часть каменного, слегка зеленоватого от времени, забора — идиллия. Но Хромову представлялось другое и, как это ни парадоксально, из-за любви к Москве… «Город проституток, воров и сумасшедших, — иногда говорил он на планерке после ознакомления с суточной сводкой происшествий и преступлений. — Вывезти этот город далеко за город и взорвать к чертовой матери!» — горячился он. «Ну-у… — как-то неуверенно реагировало начальство. — Прямо-таки взорвать…» «Взяточники, — думал в таких случаях Хромов. — Взорвать и новой столицей сделать какое-нибудь зажиточное село, и чтобы все, включая депутатов, правительство и президента, работали в сельском хозяйстве, а в свободное от навозно-святой работы время управляли государством». «Вы давно у врача были?» — сварливо интересовалось у Хромова начальство. «А вы?» — угрюмо парировал Хромов, потому что планерку проводил он сам и начальства в его кабинете не было, были одни подчиненные и, даже в ущерб субординации, друзья. — Кто берет взятки? — спросил Хромов у своей группы. Все дружно подняли руки. — Это хорошо, — удовлетворенно хмыкнул Хромов. — Группа захвата уже готова, берем кодлу с Профсоюзной. Они нам должны пять джипов, пятнадцать «Жигулей» и семь трупов… Дело об убитых на ВДНХ как-то само собой заглохло. Во-первых, Хромов с этим был полностью согласен, убили, ну и черт с ними. В Москве любят убивать, и не важно, что ты думаешь по этому поводу. Тем более что после убийства на ВДНХ произошло еще десять убийств, и все они легли на плечи отдела, который возглавлял Хромов, и все были совершены с особой дерзостью и с помощью автоматического оружия. «Надо конструктора Калашникова посадить, — непатриотично думал Хромов и тут же профессионально додумывал: — Дискредитировали, гады, институт стукачей, а теперь пусть получают свинец между ушей». Во-вторых, после того случая они уже три раза встречались с Веточкиным, и тот его убедил, что Хонду надо выпустить. «Хороший вьетнамский парень». — Не выделывайся, Хромов. Если бы мы твоего агента застукали на подрывной деятельности против государства, ты бы попросил, а мы бы выпустили. Веточкин врал самозабвенно, а Хромов у него спрашивал: — У вас в ФСБ все такие брехливые, как ты, Тарас? — Ну что ты! — искренне обижался Веточкин. Встречи Хромова и Веточкина начинались с бара в гостинице «Савой», с перцовой «неклиновской атомной», а заканчивались черт-те где и рано утром, иногда у Стефана Искры, алкоголика со свежим лицом и изящным, на грани уникальности, антипохмельным видом. Если в первый раз они истратили свои деньги — жена Хромова все-таки ушла жить к матери, и Хромов успел подумать ей вслед не без грусти: «Хрен тебе, а не меха, совсем оборзела», — то во второй и третий раз тратили деньги Веточкина, выданные ему «для работы с агентами представительской категории», то есть с депутатами Госдумы. На Хонду в принципе ничего не было, и Хромов выпустил его, подумав при том: «И без тебя, вьетнамская рожа, дел с головой и рук не видно, иди уже в свою ФСБ!» И в-третьих, Тассов Ананий Сергеевич. Только Хромов и Стариков начали копать в этом направлении, как их вызвали на самый верх, наорали зачем-то, забрали все материалы по этому делу и отпустили, буркнув: «Сами разберемся, вы туда вообще не суйтесь». — Серьезный ученый, — озадаченно проговорил Стариков, как только они вышли из здания министерства на улицу. — Но сигнализация у него хреновая была. — Если бы он был хорошим ученым, его бы не застрелили, — не согласился с ним Хромов, который уже с первых шагов расследования догадался, что дело именно этим и кончится. Регулярные общения со Стефаном Искрой научили его угадывать присутствие УЖАСа по самым прозрачным намекам.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Прокурор Миронов язвительно посмотрел на чистый бланк городской прокуратуры и, лицемерно вздохнув, начал писать ходатайство: «…Самсонов Семен Иосифович (Скотина такая, все время издевается), будучи долгое время начальником горотдела, полностью не соответствует (Козел!) своей должности. До сих пор не пресечены действия маньяка, предположительно некрофила, выкапывающего из могил трупы (Интересно, а меня бы он мог выкопать? Интересно, а если бы вот так Ленина уперли и положили при входе в Елисеевский гастроном?) и раскладывающего их в исторических местах города. (А что, седьмую больницу построили в 1952 году, еще при Сталине, куда историчнее? А проходная завода так вообще, могут и массовые волнения возникнуть.) Среди оперативного состава, возглавляемого Самсоно-вым, царит хаос и беззаконие. (Савоева, в первую очередь Савоева, надо выгнать и по возможности посадить.) Преступность в городе растет и наглеет. (Негодяи, из моей машины даже приемник стырили и портсигар, зачем я его на сиденье оставил?) Проституция, сутенерство, наркотики, повальное увлечение коммерческой деятельностью. (Это не надо писать, вычеркнуть, а то самого за шкирку возьмут. Липа, все липа, я не проверял, кто мне даст? С другой стороны, рыло у всех в пуху, даже у меня, если хорошо проверить.) Ходатайствую об отстранении полковника Самсонова от должности и начале комплексной проверки работы УВД города за прошедшие два года. (Савоева вообще надо лет на десять посадить, и Басенка тоже на десять, и Баркалова — всех! Самсонова тоже.) Прокурор города Таганрога, старший советник юстиции I класса Миронов С.А.». Миронов с удовольствием прочитал написанное, злорадно посмотрел в сторону окна, скрутил кукиш и показал его кому-то невидимому в углу. Затем аккуратно сложил ходатайство и столь же аккуратно порвал его на мелкие, негодные для прочтения кусочки. Он это делал регулярно — два раза в неделю, — снимал стрессы и чувствовал себя превосходно…
В городе Сочи шел дождь. Теплый, густой и продолжительный дождь. С ветром, молнией и громом. Курортные люди, словно фантики от конфет под порывом ветра, весело перебегали улицы и рассредоточивались под навесами многочисленных магазинов и кафе. Невидимое за густой растительностью, вздыхало море. Его вздохи напоминали сонные вздохи пресыщенной коровы, лежащей на лугу в полдень. Дождь умыл рододендроны парка Ривьера и теперь гладил глянцевые листья пальм. Где-то раздавались веселые крики пьяной компании, впавшей от дождевых струй в истерично-припадочную радость курортно-надрывного счастья. Дождь беспристрастно омывал шашлыки, разложенные на скатерти посреди поляны. На горе Бытха случился оползень и смял, буквально съел на излете, гордо стоящее, сложенное из кирпича отхожее место в саду пенсионера Уточкина, который, увидев это, заплакал. Дождь смыл с его лица слезы и заменил их своими. Где-то в районе Хосты случился разрыв провода, и он, весело искря, валялся на земле. Нескольких человек — спортсменов-волейболистов — уже прилично жахнуло, но они успели прыжками, словно горные козлы, отпрыгнуть в безопасное место и теперь, несмотря на то что вокруг мелькали струи любопытного дождя, выставили оцепление с одной и другой стороны улицы, не пропуская к опасному месту людей. Дождь веселился от всей души, видя, как электрический провод от его нападок отфыркивал искрами. Какая-то бабка в резиновых, с литой подошвой, калошах вышла из калитки в середине оцепления и прошла, шаркая по земле ногами, в пяти сантиметрах от провода, который не обратил на нее внимания, увлеченный игрою с дождем. Бабка не отрывала от земли ноги и ушла по своим делам уцелевшей. Никогда не размыкайте цепь, и вы уцелеете. Струи дождя омывали город и гостиницы. Корова печально и сонно чавкала. Любопытные капельки дождя заглянули в фойе УВД Сочи и ничего не увидели, кроме каких-то букетов в центре и большой фотографии с черной лентой поперек угла. Дождь отпрыгнул от окон и снова приник к ним. На фотографии в фойе был запечатлен улыбающийся полковник Краснокутский, под ней — табличка: «Скоропостижно… от инфаркта… наш боевой товарищ, который…» — обычные официальные строки. Но необычной выглядела последняя приписка к основному тексту: «Прощай, амиго». Теплый, густой и продолжительный дождь, с ветром, молнией и громом, плакал над городом Сочи.
Конец лета в городе выдался беспощадно жарким. Настолько жарким, что Самсонов начал скептически относиться к будущей осенней прохладе. «Климат становится безобразным и непредсказуемым», — устало думал он, с опаской косясь в сторону кондиционера, установленного в кабинете. Пессимизм все больше и больше поглощал Самсонова. Во-первых, из-за возникающих то и дело трупов у него накрылся отпуск и наметилось понижение в должности. У Самсонова до сих пор стоял в ушах крик и мат комиссара Кияшко. Инфаркт, который обещал ему комиссар, настиг самого комиссара, и Самсонов всерьез опасался, что в отместку за то его настигнет инсульт. Все это время в кабинете Самсонова находились фальшиво понурые Степа Басенок, Игорь Баркалов и Слава Савоев. Последний то и дело незаметно и яростно влезал рукой к себе за шиворот и чесался. Перед вызовом к Самсонову ему вздумалось сорвать с росшей во дворе управления яблони плод, и ему за шиворот упало несколько гусениц. Вся шея Славы волдырилась. — У нас болезни попроще, — неосторожно заметил он. — Инсульт — болезнь полковничья. — Значит, так, — решительно заявил Самсонов. — Савоев, ты отстраняешься от всех дел, хватит, попил кровушки, сдай оружие. — Да мне его уже полгода не выдают, — растерянно произнес Слава. — Значит, получи и сдай… Самсонов гневно указал на дверь и гаркнул на Савоева: — Вон! Я уже написал рапорт о твоем несоответствии. Будешь баланду зекам в КПЗ раздавать. Вон из моего кабинета! Грустный Савоев покинул кабинет Самсонова. — Так, — повернулся Самсонов к оставшимся и стал переводить взгляд с одного на другого. Наконец задержал его на Степане и, ткнув в него пальцем, столь же громко, хотя и не столь эмоционально, приказал: — Вон! Сдай оружие. Ты тоже не соответствуешь, вам всем в уголовном розыске нечего делать… — Он перевел взгляд на Игоря, но тот, успокаивающе выставив перед собой руки с ладонями вперед, миролюбиво произнес: — Сдаю, сдаю, сдаю. — Сдавай, — хрипло согласился с ним Самсонов. — И я сдам тоже. И сам пойду без оружия этого труповыкапывателя ловить, а то с оружием я его пристрелю. — Успокойся, Иосифович. — Игорь и Степа участливо смотрели на Самсонова. — Найдем мы этого философа. Дверь в кабинет приоткрылась, и просунулась голова Савоева с вопросом: — Чего? — Ничего, — буркнул Самсонов. — Заходи, работать будем. Глория Ренатовна Выщух принимала ванну. Совсем недавно в ее квартире произвели перепланировку, и она из трехкомнатной стала пятикомнатной. Делалось это простыми методами. Самвел Тер-Огонесян купил двухкомнатную квартиру, находящуюся на одной лестничной площадке с квартирой Глории Ренатовны, и объединил их. Соседи с удовольствием продали свою двухкомнатную квартиру, во-первых, потому, что Самвел давал хорошую цену, а во-вторых, они переезжали в трехкомнатную с улучшенной планировкой, поскольку денег Самвела вполне хватало на приобретение трехкомнатной квартиры, хотя и не в центре города, но и далеко не на окраине. После объединения двух квартир, которое мастерски, быстро и красиво произвела бригада строителей из Армении, квартира Глории Ренатовны приобрела «новорусский» налет армянского происхождения. Поэтому она принимала ванну в большой, с пятью зеркалами, включая потолок, ванной комнате, и размеры ванны, встроенной в пол, напоминали маленький бассейн. Глория Ренатовна подняла вверх ногу и провела по ней двумя руками. Нога Глории Ренатовны — одна только нога — в этом положении могла бы смести на задворки эротической истории всю свору голливудо-плейбой-секс-бомбовых красавиц и сделаться мировым эталоном сексуальной энергетики. Но Глория Ренатовна не думала об этом. Она думала о сыне, которого вот-вот заберут в армию, и о Самвеле Тер-Огонесяне, проделавшем все манипуляции с квартирой Глории Ренатовны и предложившем ей руку и сердце. Глория Ренатовна согласилась. И что ее восхитило, после этого согласия Самвел не стал домогаться ее постели. Сразу было видно, что Самвел, как настоящий кавказец, отдал дань респектабельности и еще чему-то невероятно далекому и грозному, лежащему высоко в горах Армении. Она вздохнула, опустила ногу и, поднявшись во весь рост, ступила на разноцветно мозаичный пол ванной, отражаясь своим блистательным тридцатишестилетним телом во всех зеркалах…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

— Васнецов! — На лице дежурного капитана явно было отображено отчаяние. — У нас грандиозное ЧП в семьдесят второй камере. — В общей? — испуганно воскликнул начальник оперчасти. — Что там? — И, не дожидаясь ответа, выскочил из кабинета, на ходу застегивая китель и устремляясь на второй этаж тюрьмы. — Да я сам толком не пойму, — едва успевая за ним, бубнил дежурный. — Похоже на передел сфер влияния. — Дурак ты, капитан, — сообщил дежурному затасканную новость Васнецов, быстро, через ступеньку, поднимаясь по лестнице. — Очередь на парашу не поделили, что ли? — Не знаю, — уклончиво ответил дежурный. — Но похоже на передел сфер влияния. На мой взгляд, полкамеры убито. — Сучары! — чуть не всхлипнул Васнецов. — Пусть хоть все подохнут, мне важно, чтобы один живой остался. — Кто такой? — живо заинтересовался дежурный. — Не твое дело, — профессионально отреагировал Васнецов. Возле 72-й камеры толпились две тревожные группы быстрого реагирования контролеров и солдаты из роты охраны. С немного растерянным лицом между ними стоял заместитель по режиму Дудко. Увидев Васнецова, он кинулся к нему и взволнованно-официальным тоном сообщил: — Ну все, Васнецов, хана тебе за неправильное распределение осужденных по камерам. — Смотри, чтобы тебя не выгнали, блоха режимная, — не дал себя запугать начальник оперчасти и сделал знак корпусному: — Открывай! Он быстро обвел камеру взглядом. Верхний ряд нар у окна был пуст, если не считать двух человек, которые выглядели настолько миролюбивыми в своей неподвижности, что всем вошедшим в камеру за Васнецовым стало понятно: двойное ЧП — два трупа. Кладовщик сидел за столом и с увлечением строил из костяшек домино домик. — Он, — дрожащей рукой ткнул коридорный надзиратель в сидящего за столом строителя доминошного домика. — Он их тут шугал, как курей в курятнике. — Коридорный нагнулся под нижнюю нару. — Лом, вылазь оттуда! — Нет, — раздался уверенный голос главного в камере. — И не просите. — Вылазь, пропадлина! — гаркнул лейтенант, пришедший с солдатами. — А то «черемуху» под нару пущу. — Нет, — сурово отказался Лом. — Я лучше тут, в темноте, побуду. — Вылазь же, Иванцов, что ты в самом деле? — тоже нагнулся и вмешался в уговоры заместитель по режиму. — Все уже тихо… Васнецов с удовольствием рассматривал место происшествия и почти с любовью поглядывал на невозмутимого кладовщика. Увольнение откладывалось. — Что вы, Иванцов да Иванцов, — с негодованием откликнулся Лом. — Нас тут человек двадцать сидит. — Все вылазьте, тараканы ползучие! — взорвался строевой лейтенант. — А то сейчас «АКМ» принесу, он вас быстро уговорит. — Это вам не тридцать седьмой год, — возмутился заместитель по режиму. — Не видите, что ли, люди и без того напуганы, может, они там все раненые. — Да, конечно. Все, как один, герои-панфиловцы. Из-под нижних нар потихоньку стали выбираться перепуганные сокамерники. — Он! — вновь протянул свою дрожащую руку коридорный в сторону невозмутимого любителя доминошных домиков. — А мне кажется, — раздраженно перебил его Васнецов, — что среди этих, — он ткнул пальцем в сторону мертвых, — возникла поножовщина. И они друг друга уничтожили. — Ну-у… — неуверенно начал догадываться коридорный. — Вообще-то… — Гну! — перебил его уже догадавшийся дежурный. — Прямая поножовщина. Доктор, — обратился он к рассматривающему трупы начальнику санчасти, — обоюдное убийство надо документально зафиксировать. — Ну да, — ворчливо отреагировал начальник санчасти. — У них шеи свернуты, дырок от ножа нет. — Поищите лучше! — возмутился Васнецов. — Делов-то, дырки… Солдаты вытащили убитых в коридор и положили на принесенные санитарами из хозобслуги носилки, и те унесли их в овощехранилище, находящееся во дворе тюрьмы и по необходимости выполнявшее функции временного морга. — Мы теперь под Министерством юстиции, а не МВД, — предупредил доктора Васнецов. — Чтобы все было по закону, раны от ножей есть, я уверен. Ножи я вам попозже принесу. — Есть так есть, — равнодушно согласился начальник санчасти. — Мне-то какая разница. Васнецов решительно ткнул пальцем в сторону низложенной подоконной аристократии: — Всех в карцер, а этого, — он задержал палец на выползающем из-под нар Ломе, — ко мне в кабинет. Человек с лицом хмельного Пьера Ришара оторвался от своего занятия, как-то затуманенно посмотрел в сторону находящейся в камере администрации и контролеров и, слегка кивая головой, улыбнулся им беззащитной улыбкой…
Мне иногда становится грустно. Убийства окружают и сопровождают меня по жизни. Я очарован своей нестандартностью. Вот эти двое убитых мною молодых людей уже обрели счастье неведения. Что их ожидало впереди? Мое сердце от этих мыслей становится размягченным и нежным, словно его омыли чем-то теплым, хмельным и бархатным. Вокруг меня суетятся грубые люди в форме, уносят мертвых юнцов в глубь своих казематов. Я же строю из костяшек домино хлипкий замок своих эмоций и отстранен от этой суеты. Что? Мне задают вопросы, с ума сойти, это может развеселить кого угодно. О да, конечно. Убили друг друга? Вы знаете, по большому счету — да. В этом тюремном мире они только и делают, что убивают друг друга. О нет. Спасибо, я побуду здесь. Я терпелив и нежен. Эти двое были избраны судьбой. Один от окна крикнул в мою сторону грязное оскорбление, а второй под воздействием этого призыва решил принести себя в жертву и бросился в мои объятия. Я обнял его, всхлипывая, а затем, внимая призыву, обнял и оскорбившего меня. Всех остальных я прогнал вниз, дабы они не нарушили эксклюзивности принесенных мне жертв, а затем стал строить дом вот из этих забавных костяшек. Как жаль, что женщину в таких местах не хочется, молоденький нежный юноша был бы очень кстати, но, судя по нравам в этом мрачном каземате, здесь можно получить для утех лишь старого рецидивиста. Это слишком уж авангардно, я предпочитаю классику…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Начальник краснодарского УФСБ Лапин прибыл в Сочи на похороны полковника Краснокутского как раз в то время, когда фоб с телом погружали в автобус ритуальной фирмы «Последняя надежда». Было очень много людей в форме и без нее. Краснокутского любили в городе. Среди провожающих полковника в последний путь Лапин заметил Хромова и приблизился к нему. Хромов поздоровался с ним и печально произнес: — Хорошего мужика потеряли. — Да, — огорченно кивнул Лапин. — Он с моим отцом дружил. Меня еще ребенком помнил. Хромов скептически взглянул на Лапина и спросил: — А сколько же тебе лет? — Сорок семь, — тяжело вздохнул Лапин. — А ему, — Хромов посмотрел в сторону уже установленного в автобус гроба, — пятьдесят два. — Да, — уныло кивнул головой Лапин. — Совсем молодой, ох уж эти инфаркты. — Покосившись в сторону задумавшегося Хромова, он пояснил: — Я его тоже еще ребенком помню. Хромов и Лапин сели в автомобиль Лапина и вместе с колонной других автомобилей и автобусов поехали на кладбище. Впереди ритуального автобуса ехал гибэдэдэшный «форд» сопровождения, а по бокам четыре гибэдэдэшных мотоциклиста… Видел бы все эти почести полковник Краснокутский, вот бы загордился, так любил почет и уважение. Но он не видел. Ему было глубоко наплевать на все, он был окончательно спокоен, оцепенело-невозмутим и, бессомненно, неподвижен — труп, одним словом. — …Старик, конечно, с придурью был, на Мексике помешан, но мужик хороший, — говорил начальник отдела по борьбе с наркотиками сочинского УВД Ростоцкий майору Абрамкину. Абрамкин, слегка уязвленный тем, что Краснокутский не успел его рекомендовать на повышение в должности и звании, кивнул: — Знали бы мексиканцы, что у них такой почитатель в России есть, они бы в честь его улицу в Мехико назвали. — Ну да, — хмыкнул согласившийся с ним Ростоцкий. На кладбище гроб установили на специальный постамент, и, как всегда в таких случаях, зазвучали прощальные официальные речи. Выступил мэр Сочи, затем Хромов, его сменил выступающий от рабочего коллектива УВД майор Абрамкин. И в этот момент в кармане Лапина засигналил мобильник. Оглядываясь по сторонам, Лапин достал его и, выслушав сообщение, сразу же стал настороженным. Положив мобильник в карман, он незаметно посигналил Хромову и кивнул — мол, на выход. Выбравшись из толпы провожающих, они направились к воротам кладбища. — Ты сейчас умрешь от удивления, — сказал Лапин Хромову. — А на что мне такое удивление? — раздраженно проговорил Хромов и, оглядевшись, добавил: — Да еще в таком месте…
На похороны Краснокутского, с легким опозданием, прибыла мексиканская делегация из горного индейского города Чьяпоса в количестве тридцати человек во главе с послом Мексики в России и мэром этого города. Вскоре провожающие в последний путь Краснокутского оказались перемешаны яркими национальными одеждами новоприбывших мексиканцев. Появились яркие, какие-то праздничные цветы, зазвучала с трибуны эмоциональная, пронизанная темпераментной скорбью речь мэра Чьяпоса. Переводчик, прибывший с делегацией, еле успевал сообщать слушающим: «Он был нашим другом… амиго… Он спас старшего сына Родригоса от пули гангстера… наши слезы жгучи, как тройная текила… он любил петь… Вот!» Затем посол Мексики сухо и лаконично сообщил: «Мексиканское правительство и народ Мексики скорбит. Амиго Краснокутский спас от смерти сына великого Родригоса. Сейчас вся семья Родригоса Салема погрузилась в траур по амиго Краснокутскому. В честь его парламент и правительство Мексики постановили назвать одну из улиц Мехико. Она так и будет называться — улица Амиго Краснокутского». Затем вдове и дочерям было передано официальное приглашение и билеты на самолет от правительства Мексики для участия в торжественной церемонии переименования улицы в честь отца и мужа, а также личное приглашение и чек на крупную сумму от великого Родригоса. В конце концов Краснокутского похоронили. Могила утопала в цветах России и Мексики, многие плакали. — Кто такой Родригос? — с недоумением произнес Хромов и посмотрел на Лапина. — Знаменитый контрабандист и наркобарон в прошлом, а сейчас владелец крупнейших отелей в Акапулько и Мехико, уроженец города Чьяпоса, — с восторгом глядя на портрет Краснокутского, утопающий в цветах на могиле, объяснил ему Лапин.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Саркис Вазгенович Ольгерт, известный в уголовном мире под кличкой Резаный, с удовольствием сделал последнюю затяжку «пяточки» в папиросе с марихуаной и, посмотрев на Морса, вежливо спросил: — Тебя как, из пистолета застрелить или на кол посадить? Морс, переведенный из таганрогского СИЗО в Сочи и выпущенный Ростоцким на свободу, пытался объяснить Резаному, что полкилограмма опиума, выданные ему Резаным для продажи, пропали безвозвратно из-за злокозненности таганрогских ментов и стукачей. — Еле ноги унес, Резаный, что поделаешь, издержки нашей жизни. — Не нашей, а твоей, — назидательно произнес Резаный. — Вот и получается, Морс, что если среди нас есть такие, которые работают на ментов… — Он достал коробочку с кокаином и, ловко орудуя лезвием, сделал четыре дорожки, затем быстро, со смаком, вдохнул их через стеклянную трубочку и продолжил: -…то и среди ментов есть свои, которые работают на меня. И вот эти свои сообщили, что среди нас кто-то работает на отдел по борьбе с наркотиками, а попросту на Ростоцкого. Что ты на это скажешь, Морс? «Конец», — мысленно похолодел Морс, но виду не подал и спокойно спросил: — И кто же из наших работает на Ростоцкого? Резаный усмехнулся, вытащил из ящика стола коробочку со шприцем, достал из стола пузырек с уже разведенным героином и какой-то лист бумаги. Блаженно улыбаясь, он выбрал шприцем два кубика и, кивнув на бумагу, сказал: — Возьми, Морс, почитай. Внутренне холодея, Морс взял бумагу и узнал свой почерк и свое сообщение на имя капитана Ростоцкого, которое он в спешке написал на улице и передал через оперуполномоченного лейтенанта Сардиди, так как Ростоцкий отсутствовал, а ждать Морс не мог. В сообщении было написано: «Сегодня, в 21.40, 9-й вагон, Москва — Сочи, 10 кг, таджик с фруктами, встречает Абрек». Морс, понимая, что смерть близка, решил хотя бы набить Резаному морду. Он напружинился, поднял глаза и увидел, как Саркис Вазгенович Ольгерт склонил голову набок и умер от передозировки, даже не успев выдернуть из вены пустой шприц… Морс облегченно вздохнул и подумал: «Теперь бы из дома выбраться». Затем огляделся и понял — не выбраться. Все окна зарешечены, за дверью сидит охрана, на первом этаже играли в карты самые близкие соратники и родственники Саркиса — Резаного. Он лихорадочно стал обыскивать комнату Ольгерта и самого Ольгерта в поисках оружия. Нашел его, это был оснащенный полной обоймой пистолет Макарова, и, столкнув мертвого Саркиса Вазгеновича с кресла, сам уселся в него лицом к двери, положив перед собой снятый с предохранителя пистолет. Его слегка знобило, он нагнулся и вытащил из кармана покойника коробочку с кокаином, быстро сделал себе дорожку и вдохнул, пользуясь стеклянной трубкой Ольгерта. После кокаина страх исчез, и Морс даже повеселел немного. Неожиданно внизу раздался страшный шум и возгласы: «Всем на пол! Не двигаться! Милиция!» «Меня освобождать пришли», — необоснованно подумал Морс, механически открыл ящик стола и обнаружил пузырек с героином и рулон разовых шприцев. Когда он набрал три куба героиновой смеси и стал вводить раствор, массивная дверь распахнулась и на пороге появилась экзотическая «группа захвата»: пьяный Хромов, пьяный Лапин, пьяные Ростоцкий и Абрамкин, пьяный начальник КПЗ Фелякин и, еще несколько пьяных оперативников из УВД, а также пьяный мэр мексиканского города Чьяпоса, которые, поминая Краснокутского огромными дозами текилы, пришли к выводу, что самое лучшее поминовение для усопшего будет взятие под стражу Резаного. Ворвавшись в кабинет Ольгерта, они увидели, что мертвый Саркис лежит на полу, а такой же мертвый Морс сидит в кресле с откинутой головой. Обводя кабинет взглядом, Ростоцкий торжественно заявил: — Мой агент, как камикадзе, убил врага и сам застрелился, я горжусь собой. Мэр Чьяпоса взял пузырек героина, внимательно осмотрел его, затем капнул на ладонь раствора и лизнул. — О-о-ооо! — восхитился он. — Что он говорит? — спросил пьяный Хромов у пьяного Лапина. — Все это, говорит, надо отдать больным детям, — ответил пьяный Лапин, ставший в этот день как бы переводчиком с мексиканского языка, с которым он столкнулся впервые в жизни.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

После третьего извлеченного из земли трупа в городе все стало грандиозным и шумным. Первым и выпуклым проявлением этой грандиозности оказалось появление московских журналистов и телевидения, которое прислало в Таганрог свою съемочную группу. Вслед за столичными журналистами развили бурную деятельность областные и городские журналисты, встрепенулись депутаты российского и областного уровня, в город приехал губернатор области и накричал на мэра города. Мэр города в отместку накричал на полковника Самсонова и городского прокурора Миронова. Возле мэрии города появились люди с плакатами, на которых было написано: «Остановите маньяка!», «Защитите мертвых от живых!», «Отдайте мою зарплату!» На самом крупном плакате, который держала в руках уволенная за рукоприкладство и подлог из органов юстиции бывшая следователь прокуратуры Злодюшкина, было крупными буквами написано: «Гады!» Весь удар приняли на себя полковник Самсонов и прокурор города Миронов. Начальник Самсонова комиссар Кияшко отстранился от дел и оттуда, из уютного полумрака реанимационной палаты, с полным основанием имел право плевать на все, что не касалось его лично. Самсонов, видя, что огласки уже не избежать, бросил пить по утрам стимулирующие работу сердца таблетки и стал вечерами выпивать по двести граммов водки. Миронов флегматично рассматривал осаждающих его с вопросами журналистов, поворачивался выгодным для себя ракурсом, если видел, что его снимает телевидение, и отделывался от всех вопросов странными ответами: «Вон Гоголь тоже хотел из могилы вылезти», «Всему свое время, и на покойников управа найдется». На вопрос корреспондента ОРТ: «Вы надеетесь в ближайшее время найти преступников?» — он спокойно ответил: «А вы?…» В общем, город давно не знал такого всплеска активной жизни. Но общественность общественностью, а по линии сугубо профессиональной в город прибыла группа сыщиков МУРа во главе с Хромовым, который так прямо и сказал Самсонову: — Полковник, все начальство с придурью, вас и себя я вывожу за скобки, так что не расстраивайтесь. Если вы ничего пока не нащупали, то мы без знания местности и людей тем более этого не сделаем. Поэтому сейчас уходим на пляж, а через неделю вы нас, загорелых и восхищенных вашей работой, проводите в Москву, где мы доложим, что таганрогский уголовный розыск — это один из самых лучших в стране розысков. — Пляж будет шикарный, — пообещал Самсонов, с удовольствием рассматривая Хромова. — Я вас в доме отдыха «Морской» на полное довольствие поселю. — Я рад. — Пожав руку Самсонова, Хромов вышел из кабинета. Не успев сделать и нескольких шагов, он подвергся нападению корреспондента ОРТ, который вместе со съемочной группой был приглашен к Самсонову. — Чем будет заниматься МУР и лично вы в этом городе? — Отцепись, — буркнул Хромов, отводя рукой корреспондента. — По такой жаре никто, кроме тебя, дурака, ничего делать не будет, а преступник тем более. МУР и лично я будем загорать на пляже. Хромов никогда не врал без крайней необходимости… Вскоре возле здания мэрии стало тихо. Столичные корреспонденты и политики постепенно рассредоточились по сокровенным, ухоженным турбазам местных бизнесменов и представителей власти, ибо Азовское море только с виду неказистое, а при ближайшем и дружелюбном знакомстве как-то так, незаметно, красоты Средиземноморья и всех остальных экзотических мест по сравнению с этим морем тускнеют и кажутся фальшивыми. А местные активисты, заметив отсутствие столичного внимания, сразу же охладели к протестам; к тому же подходила пора копать картофель, а это для провинциального жителя, а тем более таганрожца, святое дело. Великое успокоительное средство, жара, утихомирило страсти, и город вновь задремал… — Фу… — выдохнул Самсонов, вытирая пот со лба. — Тишина… — Он поглядел на Миронова, сидящего в его кабинете с невозмутимым видом, и вдруг резко протянул ему руку со словами: — Мир! Миронов от этого резкого и стремительного движения отшатнулся и вместе со стулом упал спиной на пол. Ударившись в падении о стенку металлического сейфа, стоящего позади, он потерял сознание. Самсонов озадаченно почесал затылок и, сняв трубку, позвонил секретарше: — Вызови «скорую», Аллочка. Тут у меня Миронов на полу лежит. Не пойму, то ли у него припадок, то ли на солнце перегрелся, то ли просто моего рукопожатия избегает.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Дата добавления: 2014-11-25