Сердце хирурга 43 страница

Помимо того, что такую операцию предстояло делать впервые, она будет производиться в неблагоприятных осложненных условиях. Ведь сердце, на котором я собираюсь работать, уже один раз подвергалось операции! Каждый хирург знает, что вторично делать операцию на одном и том же органе несравненно сложнее, чем в первый раз. Здесь и образование спаек и рубцов, здесь и дополнительное кровотечение из этих же спаек; здесь и сращение с соседними органами и с грудной стенкой.

Тем не менее отступить, отказаться от операции я не мог. Прошло пять лет после той, первой. Если один год Нина чувствовала себя совсем здоровой, два года недомогала, то последние два была настоящей мученицей, страдала больше, чем перед первой операцией...

Как и в первый раз, осуществили тот же разрез и прежним способом подключили аппарат искусственного кровообращения. Затем, включив термостат, охладили тело больной до 22°. Тут нужно заметить, что после нескольких операций при глубокой гипотермии — с охлаждением до 10° — мы убедились, что всякого рода осложнения при этом встречаются значительно чаще, чем при умеренной гипотермии.

Сердце Нины, хотя и не совсем правильно, продолжало работать, что мешало нам... Решили остановить его с помощью электрического тока.

Этому тоже предшествовала большая работа многих хирургов мира, искавших наиболее простые, эффективные и безопасные методы остановки сердца! Было установлено, что, если к нему присоединить электроды от слабого электрического тока, оно сразу же перестанет сокращаться и вместо этого возникает мелкое и легкое дрожание отдельных мышечных волокон — фибрилл, отчего и само такое дрожание сердца называется фибрилляция. В функциональном отношении оно соответствует полной остановке сердца. Где фибрилляция — там смерть.

В данном случае мы так и поступили: присоединили элементы к левому предсердию и к левому желудочку и пустили ток. В эту же секунду, не запоздав ни на миг, начал работать подключенный аппарат. Он как бы подхватил работу сердца и стал ритмично, как и оно, нагнетать кровь по всем органам!

В аппарате пять-шесть литров. От многих доноров. Эта кровь должна быть совершенно тождественной той, что у больной. Ее взяли от двадцати человек, а проверили и испытали для этого не менее пятидесяти! Тоже большая работа, которая проводится целой группой врачей... Работа, на первый взгляд, незаметная, вроде бы и не имеющая прямого отношения к операции. И на самом деле — одна из самых важных, без которой ничего не сделаешь...

Холодное, неподвижное сердце безмолвно! Наверно — подумалось невольно, — в этот момент оно лишено тех эмоций, которые движут человеком... Оно беспомощно лежит в руках хирурга и ждет своей участи!

Широко раскрыв левое предсердие, я увидел, что весь клапан пронизан известковыми отложениями. Створки его неподвижны. Они срослись между собой и пропускают только небольшую струю крови, диаметром менее полсантиметра... Вот он, источник мучений Нины! Клапан нужно иссечь весь, но так, чтобы небольшой ободок от него вокруг отверстия остался. Иначе не к чему будет пришивать искусственный... А известковые отложения мешают. Они то и дело переходят на стенку предсердия. Не удалять их нельзя, а удалять — значит никакого края не оставить. Вот и лавируй тут, когда подобраться к отверстию и увидеть его можно, лишь если вывернуть сердце. Однако такая травма для него не безразлична, оно может не заработать вновь... Но вот створки клапана иссечены.

Впереди — самая ответственная часть операции: вшивание клапана...

На большой глубине, когда с трудом видишь край отверстия, на него нужно наложить матрасный шов, причем не очень глубоко, иначе захватишь нервные пучки сердца, и оно после не заработает, и так, чтоб шов был не очень поверхностным, иначе порвется... Точно на одном расстоянии друг от друга, по окружности, должно разместиться шестнадцать швов! Концами ниток каждого шва клапан пришивается за ободок, тоже на одинаковом расстоянии. Пока клапан в ране. Но когда будут прошиты все швы, поставим его туда, где ему надлежит быть, и нитки завяжем. Так что главное — не перепутать ни одну нитку!

— Валерий Николаевич, фиксируйте клапан, но только одним пальцем, чтобы не загораживать мне доступ...

Почему-то одна нитка не тянется... Никак!

— Откройте операционное поле... Отодвиньте все кверху! Направьте свет точно на это место!

Ничего не видно! Нитка зацепилась, а за что — не могу увидеть. А увидеть надо, иначе шва не завязать...

— Валерий Николаевич, уберите свой палец па секунду... Хорошо... Теперь вижу! Дайте длинный пинцет...

Оказывается, одна нитка шва захлестнулась за продольную металлическую балочку клапана. Не распутай её — остался бы дефект в шве, что в будущем привело бы к отрыву клапана...

Каждый узел затягиваю со страхом: вдруг порвется?! Так и есть. Нитка лопнула. Сердито гляжу на Полину.

— Почему не проверяете нитку, прежде чем подать ее? Вы видите, как мне трудно...

Полина молчит; знает, что в это время хирургу возражать не следует.

Что делать? Один узел остался незавязанным. Отсюда может начаться разбалтывание клапана... И когда все швы наложены, возвращаюсь к этой злополучной нитке. Лишние минуты!

...И вот наступает момент, когда снова накладываем на сердце электрод от тока высокого напряжения. Включаем рубильник. Удар! Сердце вздрогнуло и... заработало: сначала неохотно и как-то неуверенно, а затем все энергичнее, так, как нужно! Честное слово, невозможно привыкнуть к этому, хотя применяем такое уже много раз! То, чего люди боялись во все века — остановки сердца, — хирург сейчас осуществляет по собственному желанию для блага больного. Сердце, остановись! Прекрати работу! Ты мешаешь хирургу исправить тебя, спасти твоего хозяина! И сердце послушно останавливается... Оно не бьется пять, десять минут... Полчаса, час... А если надо, то и больше... В этой операции оно было неподвижным сто минут. Но вот хирург закончил самую трудную, внутрисердечную часть операции, зашил его и сказал: бейся, сердце! И оно послушно начинает свой нормальный рабочий ритм... Волшебная сказка наяву. А если без эмоций — это огромное достижение медицины, хирургии, большая победа ума и воли многих сотен и тысяч энтузиастов — хирургов, экспериментаторов, инженеров.

...Операция закончена. Извлечены все трубки, отключен аппарат... Но, как всегда, нам не до отдыха. Он будет еще не скоро. В самом сердце, внутри его, находится посторонний предмет. Как оно его воспримет?! На нем, как на всяком инородном теле, могут оседать сгустки крови, и не исключено, что они в виде тромбов попадут в сосуды, в мозговой, например. И тогда вся работа хирурга пойдет насмарку — больная погибнет. Выходит, надо давать противосвертывающие средства... Но они способствуют сильному кровотечению, и это тоже угроза для жизни! Так что — десятки подводных камней, которые надо предвидеть и вовремя обойти!

На этой операции, кстати, присутствовал наш мэр — председатель Ленсовета Александр Александрович Сизов. Он строил нашу клинику как начальник Главленстроя, а затем доводил строительство до конца уже в должности председателя горисполкома. Много сил вложил он в то, чтобы клиника была построена на современном уровне, чтобы врачи имели все возможности для развертывания большой хирургии сердца... Чтобы я имел удобное место для работы и приема многочисленных делегаций, он по своему проекту прекрасно отделал мне кабинет, и когда тот был готов, сказал: «Это лично вам подарок от города за ваш самоотверженный труд!..»

Что и говорить, очень редкое и приятное понимание заслуг хирурга!

Александр Александрович простоял за нашими спинами два с половиной часа и вышел пораженный. Спросил: «Неужели эта женщина будет жить после того, что вы делали с ее сердцем?» Я ответил: «Мы постараемся, чтобы она была жива...»

И поздно вечером этого же дня и много дней спустя он звонил нам, спрашивая: «Как больная?» И было радостно сообщать ему, что женщина поправляется, дело идет к выздоровлению...

Когда Володя увозил жену из клиники, все, — и врачи, и больные — смотрели из окон им вслед. Шагайте веселее, дорогие люди, и... не возвращайся, Нина, сюда никогда! Я немного побаивался, как бы у Нины не приключилась эмболия, так как около клапана часто образуются тромбы. Поэтому назначили ей лечение на дому...

Через год, убедившись, что сердце Нины работает хорошо, лучше желать не приходится, уступили настойчивым просьбам обоих супругов, разрешили ей иметь ребенка. Через год она родила мальчика нормального веса. Сердце с новым клапаном прошло через новое большое испытание и выдержало его с честью!

Нина показалась через пять лет. По-прежнему чувствовала себя хорошо, сердце при прослушивании почти невозможно было отличить от других, обычных сердец. И только если приложить трубку и послушать очень внимательно, уловишь несколько необычный сердечный перестук: более грубый, более требовательный!

Пересадка искусственного клапана, которую стали делать во многих клиниках страны, позволяла надеяться, что это лишь начало... И вскоре появились сообщения о пересадке одновременно двух и даже трех клапанов!

А ХИРУРГИ МЕЧТАЛИ о возможности пересадки сердца! Ведь не всегда замена клапанов способна восстановить его деятельность...

Но дальше смелых экспериментов на собаках эти мечты не шли. Собакам же сердце пересаживали и в грудную клетку, и в область паха, и на место удаленной почки... и в качестве единственного, после удаления основного, и в помощь ему!..

И пересаженное сердце собаки жило, работало... Сначала несколько минут... потом час... два... затем сутки... месяц!.. Причем пересаживали и одно сердце и вместе с легкими! Можно себе представить, сколько человеческого долготерпения было потрачено, чтобы добиться успеха даже в эксперименте! И технически операции удавались все лучше и лучше, однако по прошествии определенного времени сердце неизменно отторгалось... как бы отмирало в результате биологической несовместимости тканей.

Казалось, надежда на пересадку сердца у человека закрыта за семью замками... И вдруг ярко блеснул луч этой надежды! Где-то в Африке, почти неизвестный молодой профессор Бернард, который приезжал в Москву учиться пересадке сердца у нашего ученого — одного из неистовых медиков-экспериментаторов — профессора Демихова, с успехом пересадил сердце человеку от другого, погибающего от травмы... Больной умер через две недели... Тогда профессор предпринял вторую попытку — и... второй его пациент прожил более полутора лет!

Это событие огромного биологического и медицинского значения вызвало живейший интерес во всем мире и, более того, во многих странах — нездоровый ажиотаж... Стали пересаживать сердце часто. Были случаи, когда один хирург делал по две такие операции в день... Но больные — в массе — после пересадки погибали очень быстро. Некоторые же жили по шесть — двенадцать месяцев, а в единичных случаях даже больше.

Однако из-за высокой смертности после операций, малой продолжительности жизни большинства больных с пересаженным сердцем, а главное, биологической несовместимости, для подавления которой требовалось или мощное рентгеновское облучение, или прием специальных лекарств, которые в то же время делали человека беззащитным перед инфекцией, постепенно наступало охлаждение к такого рода попыткам... Но значительное отрезвление пришло после смерти человека, за жизнью которого с неослабевающим интересом следил весь мир!

Именно после кончины Блайберга, прожившего с чужим сердцем более полутора лет, выяснились интересные факты. Большую часть времени из прожитого после операции Блайберг тяжело болел, фактически находясь все время между жизнью и смертью. Но поразительное заключалось в другом: сердце молодого негра, пересаженное больному, страдавшему тяжелым склерозом венечных сосудов, через полтора года оказалось... склеротически измененным больше, чем сердце самого Блайберга перед пересадкой! Это убедительно подтвердило, что стареет не только сердце, но и человек, что сосуды сердца изменяются и стареют одновременно со всеми другими тканями и органами! Поэтому больших надежд на замену старого сердца новым возлагать не приходится... Во всяком случае, до тех пор, пока мы не научимся менять внутренний состав тканей организма. Но при этом условии и сердце не будет стариться раньше времени!

Так что основную ставку надо делать на сохранение своего собственного сердца. Беречь, что имеем... А оно ведь страдает не только от пороков, которые мы научились лечить хирургически. Большинство людей болеют и умирают от поражения сосудов, питающих сердце. На это питание — сердца и мозга — идет до тридцати пяти процентов от общего количества всей крови в человеческом организме. Малейшие затруднения в кровоснабжении сердечной мышцы приводят к ее кислородному голоданию, отсюда боли в области сердца, грудная жаба, коронарная недостаточность. А затрудненное поступление крови к сердцу может быть вследствие артериосклероза с образованием бляшек, закрывающих проходимость сосуда, и в результате спазма сосудов. Чаще же всего оба эти фактора бывают неотделимыми.

И если обидно терять человека при наличии у него глубоких изменений в сердце, то несравненно тяжелее переживается потеря, когда оказывается, что был только спазм сосудов, а он обычно возникает в ответ на отрицательный психологический раздражитель.

Клевета, склока, несправедливая обида, черствость, нечуткость, а особенно грубость, хамство — все это вызывает те самые отрицательные эмоции, что губительно действуют на сердце человека.

И колоссален ущерб, что наносят отрицательные эмоции людям и государству в целом. Многие тяжелейшие заболевания, нередко заканчивающиеся инвалидностью, а то и смертью больного, возникают или развиваются только как следствие постоянных или очень тяжелых отрицательных эмоций. Им обязаны своим происхождением гипертоническая болезнь, грудная жаба, инфаркт миокарда и даже артериосклероз... Крупнейший кардиолог Г. Ф. Ланг писал: «Фактором, вызывающим гипертоническую болезнь, является перенапряжение и психическая травматизация эмоциональной сферы». В 1965 году сессия Академии медицинских наук, посвященная сердечнососудистым заболеваниям, полностью подтвердила мнение Г. Ф. Ланга, что перенапряжение нервной системы и отрицательный психологический раздражитель — ведущие факторы в развитии многих сердечно-сосудистых заболеваний. Здесь, на сессии, были приведены, в частности, такие данные: инфаркту миокарда предшествуют — острая психическая травма в 20-ти процентах, хроническая психическая травма — в 35-ти процентах, перенапряжение в работе — в 30-ти процентах случаев. Таким образом, более чем в половине случаев возникновению инфаркта содействовал отрицательный психический раздражитель.

При этом не надо думать, что любое перенапряжение нервной системы, любые отрицательные раздражители предрасполагают к развитию тяжелых сердечных заболеваний. Вспомним блокаду, когда мы голодали, все время была угроза гибели если не от голода, то от пуль и снарядов, а инфарктов тогда было не так много, меньше, во всяком случае, чем в мирные дни. Это подтверждают и сведения, которые я получил во время поездки во Вьетнам, охваченный войной. В ту пору вся страна подвергалась воздушным бомбардировкам, днем и ночью то и дело объявлялась тревога, всякое движение по дорогам возможно было только в ночные часы, смерть дежурила всюду, сея горе и страдания, а в госпитале больных с сердечно-сосудистыми заболеваниями было всего 5 процентов, больных с гипертонией — 1,9 процента, а больных с инфарктом миокарда зарегистрировано всего восемь за шесть лет!

Выходит, не всякий отрицательный раздражитель является причиной тяжких сердечных заболеваний! Губительно на сердце действуют, повторяю снова, грубость, хамство, недостойное поведение человека, низость, подлость и другие действия, которые ты чувствуешь себя бессильным остановить, а они возмущают все твое существо. Немалую роль также играет чувство страха. Но не страха перед смертью или страданием за правое и благородное дело, который порой может даже укрепить человека. А того страха за себя, за своих родных, когда сознаешь, что какой-то грубый и невежественный человек грозит тебе, может действительно сделать что-то плохое, хотя ты такого отношения к себе не заслужил, что этот человек несправедлив, но, пользуясь своим правом сильного, не только незаслуженно оскорбляет тебя, но может унизить и своими действиями причинить тебе и семье большой, непоправимый вред...

На административном совещании отчитывался ученый о работе коллектива. Разрабатывалась новая проблема, имевшая большое значение для медицинской науки и практики. Руководил совещанием администратор, который не любил, чтобы говорили о чьих-то достижениях. Поэтому он требовал от ученого, чтобы тот не излагал существа дела, а ограничился чисто административным отчетом.

Несмотря на то, что ученый не выходил из лимита отведенного времени, администратор четыре раза его перебивал, так и не дав изложить перед аудиторией научную значимость вопроса. И как переживал этот ученый, для которого его работа была целью жизни?

Директор одного предприятия часто устраивал так называемые хозяйственные совещания, каждое из которых превращалось в день разноса... Директор, не стесняясь женщин, сыпал нецензурными словами, метал громы и молнии. Презрительные прозвища и оскорбления раздавались им направо и налево. Инженеры в конструкторы, начальники отделов шли на совещание как на заклание, и многие уходили с него, держась рукой за сердце.

Разве могут такие мероприятия и вообще работа с таким руководителем пройти бесследно, не разрушить сосуды, не измотать сердце в самое короткое время? Люди в подобной обстановке преждевременно делаются стариками... Именно с этого предприятия после директорского разноса привезли в нашу клинику женщину — молодого инженера М. Я вынужден был обратить внимание партийной организации на недопустимость травмирования людей директором-самодуром, видя в этом свой долг врача.

Действие же отрицательных эмоциональных факторов не исчезает по окончании грубого разговора. Оно продолжается долгое время спустя, а утомленная переживаниями нервная система к тому же гиперболизирует все эти отрицательные эмоции, аккумулирует их, и если на такую болезненную нервную систему оказать новое отрицательное воздействие, оно уже будет воспринято человеком значительно серьезнее, чем, может быть, стоит того. В таких случаях при сравнительно небольшом раздражителе может возникнуть тяжелый приступ сердечной болезни, способный привести к гибели.

Подобных примеров, причем из жизни, можно привести множество. Но неизмеримо больше случаев, когда грубость и незаслуженное оскорбление не приводят к смертельному исходу или инфаркту, но все же не остаются без последствий. Каждое оскорбление, пережитый страх или унижение, неуверенность в завтрашнем дне порождают перемежающийся спазм сосудов, который, в конечном счете, создает условия для хронической коронарной недостаточности, близкого инфаркта миокарда. В других же случаях подобные отрицательные психологические раздражители вызывают общий спазм сосудов, который при длительном существовании или частом повторении выливается в гипертоническую болезнь, а она сама по себе уже серьезная угроза для жизни человека.

Мне, как врачу, часто приходилось видеть людей, на многие месяцы прикованных к постели тяжелым недугом, причиной которого была чья-то грубость...

Многочисленные эксперименты показывают, что отрицательный психологический раздражитель оказывает свое вредное влияние даже на животных... Группе крыс вводился под кожу никотин. Под его влиянием и вызванным им спазмом сосудов наступали глубокие изменения в конечностях: зверьки начинали хромать, а затем и совсем теряли способность передвигаться. У них появлялись отечность и изъязвления на кончиках лап... И когда крысам время от времени показывали кошку, то есть добавляли отрицательный психологический раздражитель (страх), у них наступал такой тяжелый спазм сосудов, что у большинства тут же образовывалось омертвление лапок, хвоста...

А мы говорим о человеке с его высокоразвитой и высокочувствительной нервной системой! Homo sapiens!

Очень сильно травмирует психику людей грубость, сказанная, что называется, мимоходом.

Вот почему, видя проявление всяких, оскорбляющих человеческое достоинство действий, мы, врачи, преду­преждаем: «Осторожно, сердце в опасности!»

А если сердце подготовлено предыдущими отрицательными раздражителями, если у человека уже замечаются частые спазмы коронарных сосудов, роковым может стать для него любой новый сильный раздражитель! В этом случае при больном сердце лучше слушать музыку, чем, например, смотреть футбольный матч, ярым болельщикам в особенности. По статистике не было случаев смерти в филармонии во время концерта классической музыки, в то время как на стадионе, в момент футбольных «страстей», это бывает. И не так уж редко.

Один из таких эпизодов связан со знакомым мне человеком — врачом по профессии.

Это был мой бывший больной: когда-то я удалял ему нижнюю долю правого легкого по поводу рака. Приблизительно через три года после операции он почувствовал сильные боли в левой руке. Подумал о возможности метастаза и написал мне встревоженное письмо, прося разрешение приехать к нам в клинику из Ессентуков.

В Ленинград он прибыл в субботу утром. Я его посмотрел, ничего подозрительного не обнаружил и порекомендовал тут же лечь в клинику для всестороннего обследования. Место в палате для него уже было. Он согласился, но, помявшись, попросил отложить госпитализацию до понедельника. Оказалось, что в воскресенье футбольный матч, играет его любимая команда. Быть в Ленинграде — и пропустить такой случай!

А в воскресенье, в ночь на понедельник, он вдруг позвонил мне по домашнему телефону и сказал, что очень плохо себя чувствует, а в гостиничном номере один. Я ответил, что вызываю «скорую помощь» и сейчас же позвоню в клинику. Надо ложиться туда немедленно! «Скорая помощь» тут же выехала, но в живых его уже не застала...

При обследовании никаких метастазов! Нет и инфаркта. Был тяжелый спазм коронарных сосудов, который все это время вызывал отраженные боли в руке, а после волнения на стадионе усилился и привел к печальному концу...

Знаю, что кое-кто готов мне возразить, но я уверен в правоте своего суждения: ажиотаж, который мы нередко наблюдаем вокруг футбола, нельзя назвать здоровым и тем более полезным. Футбол в смысле физического развития, что он может дать человеку, не отличается выгодно от других видов спорта, а в смысле красоты и эстетики явно уступает таким играм, как волейбол, баскетбол, теннис. И, право, приходится лишь удивляться, что футболу уделяет так много внимания и печать, и радио, и телевидение. Вот, скажем, о состоявшейся сложной операции, которая, как чудо, вернула человеку жизнь и здоровье, газета не считает нужным дать три-четыре строчки, а о том, что одиннадцать молодых здоровых ребят из одного города закатили мяч в ворота других почему-то извещается весь Советский Союз, даже весь мир, и каждый из молодцов бывает назван поименно!

Мне думается, что поднимать ажиотаж по поводу и любого другого вида спорта вряд ли следует. Да и какой вид спорта, в том числе и футбол, нуждается в ажиотаже? Чтобы внести окончательную ясность, скажу: лично я за футбол, но против футболомании!

Кстати, если бы наша пресса, телевидение и радио хотя бы часть того времени и тех сил, что ежедневно отдаются ими футбольно-хоккейной теме, переключились на пропаганду медицинских знаний и борьбе с вредными привычками: пьянством, курением, грубостью и тому подобному, — пользы для народа было бы во сто крат больше! Поверьте, что даже пятиминутная беседа, допустим, о насморке, говоря спортивным языком, результативнее двухчасового ажиотажа вокруг того, куда загнали шайбу...

То же самое скажу и о шахматах. Это, несомненно, интересная и полезная игра. Но шахматы заслуживают столько же внимания, сколько и любая другая умная игра, предназначенная, в итоге, для препровождения времени. Не больше! Те же, кто инспирирует повышенное внимание именно к этой игре, знаю, указывают на то, что она якобы развивает математические способности. Пусть даже в какой-то степени так. Но постараемся вспомнить: кто из наших чемпионов, то есть наиболее выдающихся шахматистов, развил в себе математические способности настолько, что стал известным математиком? Мне такие шахматисты неизвестны. Да их и не может быть. Игра есть игра. И не надо из нее делать что-то сверхсерьезное... Как бы ни убеждали столбцы газетных корреспонденций, что в такой-то момент взоры всех тружеников мира прикованы к шахматной доске в ожидании, какой ход изберет тот или иной гроссмейстер, этому не веришь. Мир занят настоящей работой — производством хлеба и машин, лечением недугов и воспитанием детей, борьбой с нищетой и стихийными бедствиями. Именно этим он занят и на этом держится. Людям остается время и для игры, конечно, но возводить ее в ранг первейших наших забот нельзя.

И хочется предостеречь: берегите сердце, берегите мозг! Не засоряйте его! Пощадите ваши нервы! Не изнашивайте преждевременно! Помните, что это иногда может стоить вам жизни!

Вся жизнь хирурга заполнена тяжелыми переживаниями, и бывает, что по нескольку раз в день сердце его испытывает сильные волнения... Он переживает, когда назначает больного на операцию, сознавая, что она может кончиться печально. Его нервы до предела напряжены в течение многих часов в ходе операции. Несколько дней после нее он тоже в неуходящем беспокойстве. А ведь такой больной у него не один! И всегда бывает печальная возможность несчастного случая не только во время операции, но и при различных обследованиях, возможность диагностической или тактической ошибки — собственной или помощников... Поэтому надо быть постоянно начеку! Кроме того, надо учитывать атмосферу сострадания и горя, которую приносят с собой в хирургическое отделение больные... Все это держит и твое сердце в состоянии смутной тревоги. И не день, не два, а многие годы.

Редко бывает, когда все спокойно и ни за кого не болит душа. Чаще же одно тяжелое переживание наслаивается на другое, они не дают расслабиться. Если же напряжение усугубляют семейные неприятности, хирургу негде искать успокоения и сил для дальнейшей борьбы и труда. Работа и атмосфера, в которой он живет и трудится, создают богатые возможности для предъявления ему тех или иных обвинений. Было бы желание. Вот несколько возможных конфликтных ситуаций.

Молодую женщину с тяжелым митральным стенозом готовили к операции, в разгар подготовки, когда хирург считал, что оперировать еще рано, у нее начался отек легкого с инфарктом и пневмонией. Что делать? Брать в таком состоянии на операцию — подвергать больную очень большому риску. А не делать ее — женщина умрет от отека легкого.

Если хирург решился больную оперировать, а она умерла, те, кто не видел ее, но имеют должностное право судить хирурга, подчас поучают: «Кто же берет больных на операцию в таком тяжелом состоянии?! Зачем рисковать?» А если хирург все же стал рисковать, попытался вывести больную из тяжелого состояния консервативными мерами, но больная умерла, те же люди снова воспитывают хирурга: «В случае отека легких, раз создалась угроза, надо немедленно брать больного на операцию! В этом единственное спасение. Не сделали этого и допустили грубейшую ошибку».

А ведь врач боролся за то, чтобы человек жил. Кто, кроме близких скончавшегося, пережил столько же?! Не зря в некоторых странах существует закон, по которому действия и ошибки врача не подведомственны гражданскому суду. И ясно, что любые, даже мелкие придирки не могут не отражаться на психике хирурга, а следовательно, и на его работе. Бывает так, что перед тем, как тебе идти в операционную, кто-то позвонит и скажет что-то неприятное. И вот уже в какой-то миг мысли твои далеки от операции, и лишь силой воли заставляешь себя думать о необходимом. Обычно это удается, и, хоть на время операции, восстанавливаешь душевное равновесие, без которого нельзя ходить к операционному столу. Но если неприятные разговоры повторяются часто, помимо воли владеют тобой, может случиться, что в процессе работы они вдруг напомнят о себе, ты на секунду-другую отвлечешься — и произойдет непоправимое...

На операционном столе — больной. Когда вскрыли ему грудную клетку, обнаружили: опухоль левого главного бронха проросла нижнюю легочную вену, доходит до левого предсердия... Есть от чего вздрогнуть! Чтобы удалить опухоль, надо отсечь и стенку сердца! Выдержит ли больной такую операцию?.. Возможно ли вообще технически осуществить ее?.. Чувствую, что не только удалить опухоль будет трудно, у больного не хватит сил вынести это... Однако, если признать его неоперабельным и зашить рану, опухоль, конечно, очень быстро совершит свое злое дело — человек погибнет. Но все же это будет позже... Не на операционном столе!

О, эти мучительные мгновения, когда надо решать: да или нет? Шансы на спасение — ничтожные. Изменяю ход операции, оставив самую опасную ее часть на заключительный этап, когда легкое — кроме вены — будет отдалено от сердца... Мелькнула мысль, что предсердие тут можно прошить механическим ушивателем, которым обычно прошивают корень легкого. Это, наверно, будет спасением для больного...

После, анализируя течение операции и свои действия, я мог восстановить, почему же великолепная, чудесная догадка не была мною реализована... В тот самый миг — рождения идеи — я, подняв на секунду глаза, вдруг увидел в операционной человека, который на днях совершил по отношению ко мне низкий поступок. В сознании пронеслось: «Зачем он сейчас здесь?»

Переключившись на какой-то момент с больного на другой предмет, я... забыл о механическом сшивателе! Стал, как обычно, накладывать лигатуру на вену, фактически на стенку предсердия. Тщательно перевязал, прошил, еще раз перевязал... Сделал все, казалось, как надо. И вдруг, когда пересек вену, лигатура со стенки предсердия соскользнула, началось кровотечение прямо из полости сердца! Тот, кто хоть раз пережил нечто подобное во время операции, может себе представить положение хирурга в такие минуты!

Дата добавления: 2014-11-25