Торговля скотом 1 страница

Еще один бум второй половины XIX века в США связан с разведением скота. В 1860-е годы в богатейшей стране мира – Англии, которая была уже индустриальной державой, из-за роста уровня жизни рос спрос на мясо. Между тем поголовье местного скота сокращалось из-за сибирской язвы. Страна стала импортировать мясо из США. Импорт пошел и в Германию. Этому способствовало нововведение – появилась возможность доставлять свежее мясо в рефрижераторах на океанских судах. Европейские инвесторы в акции поверили в перспективы американского животноводства: вытеснение индейцев, обширные и обильно покрытые травой земли, дешевые (пока) племенные быки… Считалось, что доходность инвестированного в сельское хозяйство капитала там будет выше, чем в Англии.

В 1881–1882 годах были созданы первые компании – Anglo-American Cattle Company, Colorado Ranch Company Ltd., Prairie Cattle Company, Texas Land and Cattle Company, Matador and Cattle Company. За ними как грибы после дождя стали образовываться все новые и новые, и многие провели IPO. Инвесторы думали, что в скотоводческом бизнесе можно сделать легкие деньги, а местные жители пытались, в свою очередь, сделать легкие деньги на несведущих в скотоводстве инвесторах. Владельцы ранчо сообразили, что гораздо выгоднее не выращивать бычков и вывозить их мясо, а продать земли вместе со скотом вновь прибывшим иностранцам. Согласно современной терминологии, такие сделки можно назвать сделками с обратной арендой (lease back), так как зачастую ранчо сдавались в управление их бывшим хозяевам. На этом буме тоже были сделаны состояния. Люди, которые еще недавно были ковбоями и зарабатывали 15 долларов в месяц, получили десятки тысяч долларов и остались при делах.

Но были и честные компании. Вышеупомянутая Prairie за три года выплатила в виде дивидендов сумму, составлявшую 81% от размера привлеченных денег; еще пара успешных лет, и инвесторы вернули бы все вложенные в компанию деньги. Но бум неожиданно прекратился (так же как начался). Во-первых, из-за насыщения спроса на подобные бумаги на биржах Англии и Шотландии (в Эдинбурге, Лондоне, Глазго и др.).

Процветало мошенничество с отчетностью. Компании, выходившие на IPO, нередко указывали в информационных меморандумах завышенные размеры земли и количество голов скота. Так, один ушлый владелец ранчо из Вайоминга, некий Александр Свон, открыл представительство в Эдинбурге (шотландцы особенно увлекались вложениями в американское скотоводство) и решил разместить акции своей компании. В проспекте он указал, что владеет 4,5 млн акров земли и имеет 108 763 голов скота, тогда как в действительности у него было 6037 акров (и 24 813 – в процессе приобретения). Компания была оценена ее владельцем в 3 млн долларов, размещалось почти 100% акций. Шотландцы, которые считали предпринимателя гением, купили акций на 2,4 млн долларов, остальное было размещено среди американских инвесторов и сохранено за управляющими. Свон обещал дивиденды в размере 9% – довольно низкие для отрасли, так как другие крупные скотопромышленники платили все 26%. Предприниматель объяснил это тем, что его компания – растущая и большая часть прибыли реинвестируется. Это случилось в 1884 году. IPO Свона было одним из двух последних. Доходность скотоводческих акций в 1884–1885 годах была еще высока, но проблемы начали нарастать, в том числе и из-за таких латифундистов-аферистов, как Свон.

Инвесторы в акции животноводческих компаний испытывали серьезные трудности с достоверной информацией: точное количество голов скота узнать было невозможно, американцы все время завышали данные. В США нарастало недовольство тем, что отраслью, по сути, владел иностранный капитал. Лоббисты со Среднего Запада требовали принятия законодательства, ограничивавшего влияние иностранцев. И оно было принято: фермам, контролировавшимся иностранным капиталом, запрещалось владеть угодьями, площадь которых превышала 30 кв. миль. В Монтане в 1884 году приняли местное законодательство, запрещавшее компании, в которых участие иностранных инвесторов в капитале было больше 20%. Англичане и шотландцы начали понимать, что в Штатах им не рады, и акции американских животноводческих ферм, которые еще в 1884 году в среднем котировались выше номинала (цены размещения), стали падать. В 1885 году, с приходом к власти нового президента – Стивена Кливленда, ситуация только усугубилась. Он то ли был искренне недоволен тем, что ранчо основывались на землях, отнятых у индейцев без всякого законодательного одобрения, и частный скот к тому же пасся и на государственных землях, то ли использовал данный факт в качестве предлога для своих действий. Кроме того, Кливленд поддержал фермеров в их противостоянии против скотовладельцев. И те и другие захватывали земли на западе США. Фермеры обычно оказывались первыми и окружали свои территории заборами, а скотовладельцы эти заборы сносили. В этой войне Кливленд принял сторону фермеров. Как бы то ни было, 23 июля 1885 года Кливленд дал скотовладельцам 40 дней на вывод 200 тыс. голов скота с индейских и государственных земель на западе страны. Скот стали уводить на юг, и многие животные подохли по дороге. К тому же в апреле 1885 года сначала в Канзасе, а затем в Техасе среди скота разразилась эпидемия поражения клещом. Возросла и себестоимость производства мяса – из-за роста зарплат ковбоев в относительно удачном для отрасли 1884 году.

1886 и 1887 годы были ужасными. Сказалось падение цен на мясо из-за снижения потребительского спроса, вызванного биржевой паникой 1884 года, и рост случаев забоя скота вследствие указов Кливленда о перемещении поголовья с государственных земель. Цена оленины, например, упала с 9 долларов за 100 фунтов в 1884 году до 5 долларов весной 1885 года, 3 – летом и 1,8 – в начале осени.

Дело довершили засушливое лето 1886 года и снежная и морозная зима 1886/1887 года. Снежные бури в Дакоте начались в начале ноября. Пострадали Дакота, Небраска, Колорадо, Канзас и другие штаты. Не только не выживал скот, но и рушились дома – крыши не выдерживали толстого снежного покрова. Животные замерзали. К весне, когда снег и лед растаяли, страна была буквально покрыта трупами. В одной Небраске их было захоронено 100 тысяч. В Канзасе выжили примерно 10% животных, а одна компания – Continental Cattle Company – сообщила о том, что в живых остались 100 голов из 32 тысяч. Средние оценки потерь по всем пострадавшим штатам начинаются от 30%. Тем, кто выжил, на следующее лето было нечем питаться – озимая кукуруза померзла.

emp1

Котировки скотоводческих компаний в период скотоводческой мании в США, долл.

Источник: [ Sobel 2000, p. 160].

emp1

Англичане и шотландцы выучили урок, который им преподнесли инвестиции в акции каналов и в скотоводческие фермы. Они решили никогда больше не инвестировать в американские ценные бумаги и сдержали слово. В американскую экономику начали вкладываться их дети, и это было уже в 1920-е годы.

* * *

Две другие крупные отрасли, созданные в стране во второй половине XIX века и на рубеже XIX–X X веков, – металлургия и нефтяная промышленность. Центром металлургической промышленности стал Питтсбург, где, разумеется, случился бум в секторе недвижимости, а центром нефтяного дела, понятно, – Техас. Возник сталелитейный гигант US Steel. Я видела подсчеты, согласно которым, капитализация US Steel накануне краха 1929 года будет сравнима с капитализацией самых крупных компаний США в настоящее время. Такие размеры объясняются отсутствием антимонопольного регулирования. Компания росла и естественным образом, и за счет поглощений конкурентов, которых она подмяла под себя практически полностью. Волна поглощений в сталелитейной промышленности в 1898–1903 годах породила сотни миллионеров в очень короткий период времени, что было новостью.

Подобным образом развивались дела и в нефтянке. Там консолидатором выступила Standard Oil, принадлежавшая Джону Рокфеллеру. Нефтяной бум на ранних порах напоминал «серебряную лихорадку» в Калифорнии. Можно сказать, что первая промышленная нефть в Техасе была разведана в начале 1901 года (хотя нефтяные пятна на воде были впервые замечены еще в 1866-м). И уже в этом же году 400 «нефтяных разведочных компаний» выпустили бумаг на 200 млн долларов. Один журналист, приехавший в Техас, рассказывал, что когда он сошел с поезда на станции, ему предложили участок для разведки в аренду за 1000 долларов; он отказался, но этот же участок купил другой пассажир и за час перепродал за 5000 тыс. долларов; а через некоторое время тот же участок сменил владельца уже за 20 тыс. долларов. На пике бума права на разведку продавались по цене 1 млн долларов за акр, и некоторые умудрялись покупать права на бурение скважин на улицах городов. Нефтяной бум породил еще больше миллионеров, чем сталелитейный. Один из них – Генри Флаглер, человек, который вошел в нефтяной бизнес, когда тот только начинался, и был другом Рокфеллера. Он стал одним из героев бума недвижимости во Флориде в 1920-е годы.

ГЛАВА 10. ПОЗОЛОЧЕННЫЙ ВЕК: КАНАЛЫ И ДОРОГИ «В ОДНОМ ФЛАКОНЕ»

Еще одним классическим произведением, рисующим картины жизни в экономике пузырей, является роман Марка Твена «Позолоченный век», из которого я и заимствовала эпиграф для этой главы. Это ранний роман, написанный в соавторстве с американским писателем Чарльзом Уорнером в 1874 году (Твен тогда издавался под своим настоящим именем – Самуэль Клеменс). В то время Уорнер был гораздо известнее Твена, но сейчас его имя забыто.

Роман изображает жизнь в США, как на Среднем Западе, так и в Вашингтоне, в 1860-х – начале 1870-х годов, то есть после окончания гражданской войны. Это были годы ничем не ограниченного предпринимательства, или, как сказали бы советские историки, хищнического накопительства. Роман построен на документальных материалах – громких делах того времени (в частности, в отношении железнодорожно-строительной компании «Кредит Мобильер» и «Шайки Туида»). Название романа стало нарицательным – «Позолоченным веком» стали называть этот период американской истории.

Значение Твена как художественного историка США трудно переоценить. Бернард Шоу однажды сказал, что исследователю американского общества XIX столетия придется обращаться к Твену не реже, чем историку французского общества XVIII века – к сочинениям Вольтера. Вот мы и обратимся. Я буду много цитировать: Твен пишет лучше меня, пересказ текста своими словами означал бы ситуацию из известного анекдота: «Как, ты не слышал Карузо? Сейчас я тебе напою…»

Как можно заметить при анализе исторического материала, финансовые пузыри обычно возникают в эпоху процветания и уверенности в будущем. Шестидесятые годы XIX века в США вполне можно охарактеризовать так: «Любая роскошь была доступна: денег хватало на все, и ни у кого не возникало сомнения, что так будет продолжаться и впредь и что скоро каждый без особого труда разбогатеет», – пишет Марк Твен[71].

Где-то на Среднем Западе пересекаются пути нескольких предпринимателей, склонных к аферам. Они пытаются заработать на упреждающей скупке на основе инсайдерской информации и перепродаже участков в тех местах, где должна пройти железная дорога. Разумеется, они связаны со строительной компанией, ведущей эту дорогу на запад страны. Один из них так объясняет финансовую схему этой аферы: «Мы покупаем землю… пользуясь долгосрочным кредитом, поддержанным гарантиями верных людей; затем закладываем земли и получаем достаточно денег, чтобы построить большую часть дороги. Потом добиваемся, чтобы в городах, оказавшихся на новой железнодорожной линии, выпустили акции на сумму, необходимую для завершения работ; акции мы продаем и достраиваем дорогу. Под достроенную линию частично выпускаем новые акции, что будет нетрудно, если по мере завершения работ на каждом новом участке мы будем закладывать его. Остальные акции можно будет продать, разрекламировав возможности, которые открывает в этих краях наша дорога. Затем мы продаем с большой прибылью скупленные ранее земли. Все, что нам нужно… это несколько тысяч долларов, чтобы начать изыскательские работы и уладить кое-какие дела в законодательном собрании штата».

Как мы видим, схема отнюдь не примитивна, не какая-нибудь простая пирамида МММ, а вполне продвинутая и вполне «летающая». Криминала в этом пока еще нет, особенно по меркам того времени, когда закона об инсайдерской информации не существовало.

Однако интересно, как эта схема применяется на практике. Цели заработать подчинено все, даже инженерные изыскания. Работу инженеров Твен сатирически описывает так: «Утром Гарри выходил на работу и целый день шагал по прерии с рейкой на плече, а по вечерам производил подсчеты и вычерчивал очередной участок трассы на миллиметровке, делая все это с отменным трудолюбием и бодростью духа, но без малейшего теоретического или практического представления об инженерном искусстве. Весьма вероятно, что научных знаний не хватало и у остальных изыскателей, да они, собственно, и не очень требовались. Инженеры занимались тем, что называется предварительными изысканиями, а главная цель таких изысканий – создать шумиху вокруг строительства дороги, заинтересовать каждый близлежащий город тем, что линия будет проходить именно через него, и заручиться поддержкой плантаторов, посулив каждому из них, что именно на его земле будет выстроена станция».

Один из аферистов – некий отставной полковник Селлерс, местный житель, примазавшийся к команде из Нью-Йорка, которая совершенно не знает местности, уговаривает тянуть железную дорогу в близлежаший город Наполеон (!), не нанесенный на карты. Это название Селлерс выдумал, настоящее название поселения – Пристань Стоуна. Селлерс уверяет, что у города большое будущее: он стоит на реке, и если там будет еще и железная дорога, то деловая жизнь начнет бить ключом.

Изыскательская экспедиция туда и направляется. Вот что она видит по прибытии в «город»: «Перед ними стояло около десятка рубленых домишек с глинобитными печными трубами, разбросанных как попало по обеим сторонам не очень ясно очерченной дороги, которая, не зная, видимо, сама, куда ей направиться, нерешительно пробивалась сквозь “город” и вилась по холмистым просторам прерии; казалось, что началась она, не догадываясь, где окончится, но твердо решив достичь конечной цели…

Дорогу эту никто никогда не строил – ее просто наездили; сейчас, в дождливую июньскую пору, она представляла собой ряд прорезанных в черноземе рытвин и бездонных колдобин. В центре города она, несомненно, пользовалась большим вниманием, ибо здесь в ней рылись и копошились свиньи и поросята, превратившие ее в жидкую топь, которую можно было перейти только по брошенным кое-где доскам.

Вокруг главного домика, служившего этому торговому центру универсальным магазином, грязь была еще жиже, а все местные бездельники сходились на грубо сколоченной перед домом площадке, где и коротали время, сидя на ящиках из-под бакалейных товаров. У самой реки виднелась полуразвалившаяся постройка – склад для хранения конопли, и шаткие мостки вели от него в воду. К пристани была пришвартована плоскодонная баржа, уткнувшаяся носом под продольные балки мостков. Выше по течению через реку был переброшен шаткий деревянный мост: его опоры торчали из зыбкой почвы под самыми неожиданными углами; в некоторых местах настил был сломан, и представители закона могли не беспокоиться о том, что кто-нибудь нарушит правила, проезжая через мост на слишком большой скорости».

Ясно, что этот город – не город, а деревенька, да и река не река: как выясняется, это протока, но один из встречающих экспедицию громко называет ее рекой Колумба. С точки зрения привлечения инвесторов город Наполеон на реке Колумба – это, конечно, гораздо лучше, чем Пристань Стоуна на Гусиной Протоке. Джефф, один из участников экспедиции в Пристань Стоуна, нахваливает реку: «А это, джентльмены… река Колумба, она же Гусиная Протока. Если ее расширить, углубить, выпрямить и удлинить, то на всем Западе не сыщешь лучшей реки».

С присущим ему сатирическим даром Твен дает картину природы, на фоне которой звучат эти громкие речи: «Взошло солнце, и его лучи постепенно разогнали малярийные миазмы и слой колыхавшегося над рекой реденького тумана; но даже солнечный свет не смог оживить тусклые, безжизненные воды или проникнуть в них настолько, чтобы казавшиеся бездонными глубины раскрыли свои тайны. Речные черепахи почтенного возраста вылезали из грязи и грелись на старых корягах посреди реки; солнце поблескивало на спинах этих столичных жителей, первыми начавших активную трудовую деятельность».

Откуда ни возьмись появляется полковник Селлерс, он нагнал экспедицию, чтобы «лично» показать место. Он не умолкает:

«– Добро пожаловать в город Наполеон, джентльмены, добро пожаловать! Вы еще не осмотрелись здесь, джентльмены? Тут все вчерне пока, все вчерне. Все эти здания придется снести. Вот там будет городская площадь, поблизости – суд, гостиницы, церкви, тюрьма и прочее. А примерно вот здесь, где мы стоим, – вокзал! Как это на ваш инженерский взгляд, мистер Томпсон? Подальше – деловые кварталы, спускающиеся к речным причалам. А университет – вон там, на высоком живописном холме, – реку с него видно на много миль. Это река Колумба, по реке всего сорок девять миль до Миссури. Поглядите на нее: спокойная, не капризная, течение слабое, никаких помех для судоходства; кое-где ее придется расширить и расчистить, углубить дно для пристани и построить набережную по фасаду города; сама природа уготовала здесь место для торгового центра. Взгляните вокруг: на десять миль никаких других построек и никакой другой реки, – ничего лучшего не придумаешь; пенька, табак, кукуруза – все устремится сюда. Дело только за железной дорогой; через год город Наполеон сам себя не узнает».

Остап Бендер со своими Нью-Васюками был не оригинален!

Но возникает затруднение: «Инженеры сообщили, что дорогу удастся подвести к будущему городу только в том случае, если она опишет небольшую дугу и пересечет реку по высокому мосту, но что подъемы будут очень крутые. Полковник Селлерс заявил, что подъемы не имеют особого значения, лишь бы линия подошла к элеваторам у реки. На следующий день Томпсон спешно сделал кое-какие промеры вверх и вниз по реке, примерно мили на две, чтобы полковник с Гарри могли на своем плане показать, какие удобства для города представляет этот водный путь. Джефф получил от них что-то вроде расписки взамен еще не выпущенных акций, но Филипп отказался от участия в этом деле, сказав, что денег у него нет, а брать на себя невыполнимые обязательства он не желает (Филипп – это единственный участник экспедиции с высшим инженерным образованием, который старается зарабатывать честным путем, используя свои знания; для него в романе все заканчивается тотальным хеппи-эндом. – Е.Ч.). Наутро лагерь снялся с места и двинулся дальше. Кучка местных жителей, собравшихся у лавки, провожала изыскателей равнодушным взглядом, пока они не скрылись из виду. Один из них сказал:

– Пусть меня разорвут собаки, если эта железная дорога появится здесь еще хоть раз!

Гарри уехал с полковником в Хоукай (близлежащий сравнительно крупный город. – Е.Ч.) заканчивать разработку плана; в частности, им предстояло подготовить прошение в конгресс относительно необходимости улучшить условия судоходства на реке Колумба».

Наши предприниматели для лоббирования того, чтобы на проект выделили государственные ассигнования, решают использовать влияние в Вашингтоне местного сенатора и везут его в Наполеон: «Полковник Селлерс, конечно, не упустил случая внушить столь влиятельной особе мысль о необходимости улучшить условия судоходства на реке Колумба. Они с мистером Брайерли возили сенатора в Наполеон и там открыли ему свои планы. Подобного рода планы сенатор понимал без особых разъяснений, видимо, ему не раз приходилось иметь с ними дело. Однако, когда они доехали до Пристани Стоуна, он огляделся и спросил:

– Это и есть Наполеон?

– Только его основа, только основа, – сказал полковник, развертывая карту. – Вот здесь будет вокзал, здесь – церковь, а вот тут муниципалитет, ну и так далее.

– Так, так, понятно. А далеко отсюда река Колумба? Этот ручей впадает, видимо...

– Да это Гусиная Протока, – вмешался один из местных жителей, подошедший поглазеть на приезжих, – и никакой реки Колумба здесь нет; может, она и течет где-нибудь поближе к Хоукаю… Прошлым летом приезжала сюда железная дорога, но больше ее тут не видали.

– Да, да, сэр, – поспешил объяснить полковник, – на старых картах река Колумба называлась Гусиной Протокой. Взгляните, какую великолепную дугу она описывает у города; по ней всего сорок девять миль до Миссури, и на всем ее протяжении ходят барки, причем довольно часто; в нее впадают все здешние реки; немножко труда – и пароходы будут доходить до самого города. Ее нужно расширить и углубить. Взгляните на карту! Вот река Колумба! Этому краю необходим свой водный путь.

– Вам потребуются немалые ассигнования, полковник Селлерс.

– Не меньше миллиона долларов, ведь вы называли эту цифру, мистер Брайерли?»

Для пущего успеха дела аферисты изготавливают и подают в законодательные органы «проект развития территории» в виде карты города будущего: «тут был порт с верфями и причалами, у которых теснилось множество пароходов, и густая сеть железных дорог вокруг, и огромные элеваторы на берегу реки, – иначе говоря, все, что могло породить воображение…»

Наконец деньги – первый транш – выделены, но пока еще не пришли. Тотчас же начинается бурная деятельность, финансируемая за счет задолженности перед подрядчиками: «Целая армия землекопов дружно взялась за работу, и застывший воздух огласился веселой музыкой труда…

Они начали с того, что решили “спрямить” реку чуть выше Пристани Стоуна, в том месте, где она описывала крутую дугу и где, согласно картам и расчетам,“спрямление” должно не только укоротить реку, но и увеличить дебит воды. Они принялись рыть канал поперек мыса, образованного изгибом реки, и вслед за приказом о начале работ вся округа стала свидетельницей необычайных событий: земля взлетала с лопат в небо, и грязь шлепала под ногами в невиданных здесь ранее масштабах. Среди черепах поднялась такая паника, что через шесть часов на три мили вверх и вниз от Пристани Стоуна их не осталось ни одной. Взвалив малых и престарелых, больных и увечных на спины, черепахи отправились нестройной колонной на поиски более тихих заводей; следом за ними тащились головастики, а лягушки замыкали шествие».

На этой стадии проекта наши друзья получают наконец первые барыши: «К этому времени Пристань Стоуна стала предметом живейшего интереса во всем близлежащем районе. Селлерс выбросил па рынок парочку участков – “на пробу” – и неплохо продал их. Он одел семью, купил запас продовольствия и еще остался при деньгах. Тогда он завел небольшой банковский счет и невзначай упоминал о нем в разговоре с друзьями и даже с незнакомыми людьми – по сути, с каждым встречным; но говорил он об этом не как о событии совсем недавнего прошлого, а как о чем-то старом и привычном. Он не мог устоять против соблазна ежедневно покупать всякие, зачастую ненужные, пустяки: ведь так эффектно вместо обычного “запишите на мой счет” вытащить чековую книжку и небрежно заполнить чек. Гарри тоже продал пару участков, дал пару обедов в Хоукае и вообще славно повеселился. Однако оба они стойко держались, выжидая, когда можно будет начать продажу по самым высоким ценам».

И как это бывает в классических пузырях, пузырь начинает влиять на экономику («сознание определяет бытие»): «Двое-трое из тех, что купили участки у Пристани Стоуна, поставили каркасные дома и въехали в них. И конечно же в поселок забрел некий дальновидный, но довольно беспечный бродячий издатель, который тут же основал и начал выпускать газету под названием “Еженедельный Телеграф и Литературное Хранилище г. Наполеона”; над заголовком красовался латинский девиз, заимствованный из энциклопедического словаря, а ниже шли двусмысленные историйки и стишки; подписная цена на год всего два доллара, деньги вперед».

Дело за малым – привести в Наполеон железную дорогу. Селлерс так возбужден в предвкушении добычи, что «грузит» своими «наполеоновскими» планами даже жену Полли: «Ах да, теперь мы должны двинуться к Пристани Сто... к Наполеону. Теперь мы двинемся к Наполеону. Прекрасная дорога! Взгляни-ка (Селлерс имеет в виду макет. – Е.Ч.): совершенно прямая линия, – прямая, как путь к могиле. А что будет с Хоукаем? Он сходит на нет, моя дорогая, совсем сходит на нет. Этому городу суждено умереть, как... – в общем, будь я его владельцем, я бы уже заготовил некролог и предупредил плакальщиц. Помяни мое слово, Полли, через три года Хоукай превратится в пустыню, вот увидишь. А теперь посмотри на реку, на этот живительный поток, вьющийся по жаждущей земле! На эту мирную, ласковую водную артерию, освежающую ее истомленное лоно! Железная дорога пересечет реку, пойдет прямо по ней, как на ходулях. На три с половиной мили – семнадцать мостов, а всего от Зова-из-Могилы до Пристани Стоуна – сорок девять мостов, да еще кюветов столько, что можно раскюветить всю Вселенную! У меня здесь не хватило ниток, чтобы показать их полностью, но тебе уже, наверное, ясно: это сплошная эстакада протяженностью в семьдесят две мили. Мы с Джеффом Томпсоном уже обо всем договорились: он получает подряды, я их осуществляю, доходы пополам. Мосты принесут нам горы денег!»

Но в один прекрасный момент все рушится. Первого транша ассигнований на углубление реки аферисты так и не увидели – он весь ушел на взятки; следующие транши не последовали, поскольку грязные дела сенатора-лоббиста были разоблачены (он был обвинен в даче взяток) и конгрессмены с сенаторами побоялись давать деньги на спонсируемые им проекты; а железную дорогу решено было все-таки прокладывать через Хоукай. «Над головой полковника грянул гром. После всех его тщательно разработанных планов, после того как он столько времени усердно работал головой и языком, привлекая всеобщее внимание к своему детищу и вербуя повсюду его сторонников, после того как он непрестанно трудился не покладая рук и неустанно бегал, не жалея ног, – после всех его блестящих надежд и громких пророчеств фортуна повернулась к нему спиной, и все его воздушные замки мгновенно рухнули. Торжествующий Хоукай оправился от испуга и возликовал, а Пристань Стоуна впала в ничтожество. Приближалась осень, и немногочисленные жители Пристани Стоуна один за другим стали собирать свои пожитки и разъезжаться кто куда. Никто больше не накупал земельных участков, уличное движение замерло, и местечко снова погрузилось в мертвую спячку; газета “Уикли телеграф” безвременно сошла в могилу, осторожные головастики вернулись из ссылки, лягушки снова затянули свою извечную песню, невозмутимые черепахи, как в доброе старое время, грели спины на берегу или на корягах, благословляя свои мирные дни».

ГЛАВА 11. СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ И ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ ГРУППОВОГО ПОВЕДЕНИЯ

Давно подмечено, что человеку в некоторых ситуациях свойственно имитировать поведение окружающих, и это может вести к возникновению стадного поведения. Ранние психологические теории толпы, рассмотренные в главе 6, объясняя этот феномен, исходят из иррациональности индивидов. Как выразился Серж Московичи, «…авторы (психологии толп. – Е.Ч.) борются со старой политической точкой зрения, основывающейся на заинтересованности и рассудке, или расчете. То есть точкой зрения на человека, которая принимает во внимание поведение промышленника, рабочего, отца семейства и других исключительно сквозь призму их объективных гражданских интересов. Нацеленный на осознание того, что он может заработать или потерять, человек действует строго в соответствии с этими интересами и заглушает свои чувства и верования.

Психология толп не считает, что человек в целом ведет себя так, чтобы получить максимальную личную выгоду и устанавливает социальный контакт с другим наподобие рыночной сделки между покупателем и продавцом…» [ Московичи 1996, с. 58].

Теории ле Бона и Тарда, безусловно, были шагом вперед по отношению к доктрине рационального и атомизированного (то есть существующего отдельно от других) индивида, которая не объясняла многих феноменов, наблюдаемых в обществе.

Но неоклассическая рациональность так быстро сдаваться не собиралась. Может быть, стремление быть как все можно все же объяснить с помощью логики?

Мы с приятелем вдвоем

Замечательно живем.

Мы такие с ним друзья,

куда он, туда и я, –

тараторит лирический герой детского стишка Сергея Михалкова. «Стадное» поведение героя легко объяснить: с другом ему гораздо веселее. Как поется в другой песенке:

Вместе весело шагать по просторам,

По просторам, по просторам.

И конечно, припевать лучше хором,

Лучше хором, лучше хором.

(М. Матусовский)

О том, что вместе веселее «шагать по просторам» твердят и социологи с экономистами. Как выражается Московичи, «равенство толпы – это что-то вроде тихой гавани. Это убежище, окрашенное чувством обретения себя. Индивиды испытывают ощущение освобождения. У них создается впечатление, что они сбросили тяжесть, бремя социальных и психологических барьеров, обнаружив, что люди равны» [ Московичи 1996, с. 331]. По его же мнению, «имитационное наслаждение равно сексуальному» [ Там же, с. 331].

Первым вполне рациональное объяснение «имитационному наслаждению» предложил американский социолог и экономист начала XX века Торстейн Веблен в своей книге «Теория праздного класса», вышедшей в 1899 году. На момент публикации труда Веблена в экономической науке господствовала предпосылка об отрицательном наклоне кривой спроса – то есть чем выше цена товара, тем ниже спрос на него. Веблен показывает, что для некоторых видов товаров это далеко не так. Их, напротив, покупают тем охотнее, чем выше цена. Как в известном анекдоте про нового русского:

Дата добавления: 2014-11-25