Анатомия призраков 14 страница

– Надеюсь, вы отобедаете с нами? – спросил мистер Ричардсон. – Право слово, мы сто лет не видели вас в колледже.

Уичкот поклонился и ответил, что ничто не доставит ему большего удовольствия. Мужчины случайно встретились на Церковном дворе. Уичкот отправил Огастеса разнюхать, где сейчас находится Фрэнк, а сам не мог ничего поделать, пока пребывал в неведении. Но кто знает, что может быть сказано в профессорской или за высоким столом? Какие обрывки сведений могут всплыть на поверхность? Карбери несомненно в курсе, где Фрэнк, и Ричардсон тоже, почти наверняка; а может, и другие знают либо догадываются. Кроме того, Уичкот проголодался, а его собственная кухарка, по мере приближения увольнения, становилась все более склонной к пренебрежению своими обязанностями.

Обед должен был начаться только через двадцать минут. Ричардсон предложил прогуляться, чтобы раззадорить аппетит. Мужчины вышли через галерею часовни в сады колледжа и пересекли тень восточного платана. Уичкот улыбнулся, чтобы показать: его ничто не тревожит, хотя совсем рядом место, где нашли тело его жены и где якобы явился ее призрак. Однако он счел непростительной оплошностью то, что мистер Ричардсон вообще предложил прогуляться сюда. Старательной учебой он приобрел манеры джентльмена, но, по мнению Уичкота, это был лишь поверхностный лоск.

Они прошли сквозь калитку Сада членов совета и направились вдоль пруда.

– Я был здесь с Гарри Аркдейлом на днях, – заметил Уичкот. – Вы его видели? Надеюсь, с ним все хорошо.

– Его здоровье было довольно расстроено после последней встречи вашего клуба, – ответил Ричардсон. – Но счастлив сообщить, что он вполне поправился. По правде говоря, он посвятил себя книгам, и с необычайным усердием. Сэр Чарльз хочет, чтобы он подал заявку на медаль Водена в этом году, и его попытка заслуживает самого пристального внимания. Мистер Соресби – один из наших самых многообещающих молодых людей – занимался с ним.

– А бедный Фрэнк Олдершоу? Какие новости о нем?

– Увы, никаких, насколько мне известно.

– Гарри сказал, что он больше не у доктора Джермина.

– Да, я тоже это слышал.

– Интересно, куда его забрали.

– Крайне любопытно, – согласился Ричардсон. – Не имею ни малейшего представления.

Когда зазвонил колокол на обед, Ричардсон и Уичкот вернулись в Церковный двор и вошли в профессорскую, где уже собрались десять или двенадцать членов совета. Когда звон умолк, дверь отворилась и вошел сам директор. Уичкота поразило его изможденное лицо. Карбери был крупным, массивным мужчиной, но его вес как будто перераспределился, словно поддерживавший его внутренний каркас утратил жесткость. Однако директор казался вполне веселым и поприветствовал собравшихся с непривычным добродушием.

Они прошли в зал, где студенты уже ожидали, когда директор и члены совета займут свои места. Вот Карбери и остальные встали у своих стульев на помосте, и в зале воцарилась тишина. Директор посмотрел на богослова за кафедрой в знак того, что ему пора прочесть молитву.

Тишина была внезапной и не совсем полной. Молодой человек в конце зала продолжал говорить, обращаясь к одному из работников кладовой высоким взволнованным голосом:

– И еще полгаллона ревизорского пива[31], слышишь, и…

Уичкот, который стоял почти напротив Карбери, случайно посмотрел директору в лицо. Тот поглядывал на возмутителя спокойствия и улыбался.

Богослов прочел молитву, и все сели.

– Мистер Соресби сегодня в превосходном настроении, – заметил мистер Доу.

– Ревизорское пиво, слышали? – откликнулся мистер Краули. – Похоже, он при деньгах.

– Вот что, джентльмены, мне известна разгадка этой головоломки, – перебил Карбери. – Мистер Соресби получил весьма желанное известие.

Атмосфера за столом изменилась. Уичкот почувствовал это, хотя причины пока не понимал.

С бокалом в руке директор наклонился над столом к молодым членам совета.

– Полагаю, вам известно, что мистер Мискин намерен отказаться от Розингтонского членства на Рождество? Так вот, я решил приберечь его для мистера Соресби, при условии, что его успехи на экзаменах будут соответствовать моим ожиданиям. Я сообщил ему сегодня свое решение, и подозреваю, что это как‑то связано с тем, что он заказал ревизорское пиво.

Карбери говорил достаточно громко, чтобы его слова услышали все за высоким столом. Среди собравшихся пробежала рябь удивления.

Ричардсон положил нож.

– Но так не принято, директор. Как вы сами сказали, мистер Соресби еще не получил степень.

– Мне это прекрасно известно, сэр. Если вы потрудитесь ознакомиться с условиями, на которых было учреждено данное членство, то обнаружите, что оно не только даруется директором, но последний также вправе придержать его sine die[32], буде у него возникнет такое желание.

– Не сомневаюсь, что вы правы, – Ричардсон промокнул рот салфеткой. – Мне также весьма приятно, что один из моих собственных учеников удостоен столь высокой чести. И все же, вы не станете отрицать, что назначение студента, пусть даже такого многообещающего, как мистер Соресби, поистине необычно.

– Что до этого, то к тому времени, как мистер Мискин покинет нас, мистер Соресби уже почти получит степень. И я ничуть не сомневаюсь, что он окажется в списке очень высоко, – Карбери улыбнулся, и это было не самое приятное зрелище. – Уверен, что вы со мной согласитесь, сэр: в подобных вопросах достоинства кандидата – единственное, что имеет значение. Многие великие ученые нашего университета обладают столь же скромным происхождением, что и мистер Соресби. Не сомневаюсь, при должном поощрении он пойдет весьма далеко, к вящей выгоде колледжа.

Карбери осушил бокал, как бы в знак правомерности своих чувств. Ричардсон пробормотал, что директор прав, безусловно прав. Беседа охватила весь стол. Ричардсон, однако, говорил мало и ковырялся в тарелке.

После обеда Уичкот не стал задерживаться в профессорской. Огастес ждет его в галерее у часовни. Они молча покинули колледж; мальчик отставал от хозяина на несколько шагов. Однако, оказавшись рядом с колледжем Христа, Уичкот подозвал его к себе.

– Ну?

– Я подслушал в конюшне, сэр. Бен возьмет фаэтон, запряженный пони, завтра в десять утра.

– Куда они направляются?

– Я не знаю, ваша честь. Об этом не говорили. Но мистер Малгрейв пришел сегодня откуда‑то. Он уже ушел, но, говорят, собирался в Директорский дом.

Уичкот потер щеку. Малгрейв со своей хромотой далеко не уйдет. Фаэтон, очевидно, предназначен для миссис Карбери и, возможно, кучера. Такой легкий экипаж не выдержит веса директора. К тому же пони не годятся для долгого путешествия.

Филипп взглянул в костлявое, грязное лицо мальчика.

– Вот что: ты пойдешь на конюшню завтра, дождешься, пока они уедут, и отправишься следом.

– Но они поедут быстрее, чем…

– Тогда ты побежишь, – отрезал Уичкот. – В конце концов, это всего лишь пони. Фаэтон поедет не намного быстрее пешехода. Я хочу знать, кто будет в экипаже, куда они отправятся и кого увидят. Но ты не должен попадаться им на глаза, парень, не то я высеку тебя до крови.

Должно быть, они прошли десять или двенадцать миль тем долгим летним днем. Они шагали по сельским дорогам, которые мерцали от пыли, и скотопрогонным дорогам, грязным даже в эту теплую сухую погоду. Они маршировали вдоль высоких зеленых берегов дренажных и сточных канав, проведенных, точно по линейке, насколько это удалось их голландским конструкторам. Они шлепали через болота, где высокий тростник колыхался над темной водой, пахнущей гниющей растительностью, и распугивали бесчисленных водоплавающих птиц.

– Жаль, у меня нет ружья, – повторял Фрэнк вновь и вновь. – Какую славную охоту мы бы устроили!

Они встретили очень мало людей, да и тех обычно поодиночке – сутулых мужчин с грязными лицами, которые казались такой же естественной принадлежностью этого сырого пейзажа, как заросли тростника и солоноватая вода.

– Ха! – воскликнул Фрэнк после одной такой встречи. – Держу пари, они принимают нас за отца и сына.

Холдсворт не ответил. Джорджи, подумал он, милый мой сын.

Несмотря на жару, шагали они быстро и почти не разговаривали. Из‑за монотонного пейзажа и прозрачного воздуха Холдсворт почувствовал себя жалкой песчинкой, затерянной в безбрежных небесах. Фрэнк, напротив, явно наслаждался. В одном месте, стоя на насыпи, которая тянулась вдоль дренажной канавы, он на мгновение замер, поднял руки и медленно покружился. Затем взглянул на Холдсворта, улыбнулся, как счастливый ребенок, и, не проронив ни слова, отправился дальше, с той же скоростью, что и прежде.

Они вновь увидели Уайтбич в восьмом часу вечера. Когда они проходили мимо фермы мистера Смедли, собаки залаяли, загремели цепями и бросились к калитке, где уставились на незнакомцев бешеными желтыми глазами.

Малгрейв, предупрежденный лаем, вышел встречать во двор мельницы. Фрэнк небрежно поприветствовал его и пошел в коттедж, крикнув через плечо, что ему нужен таз горячей воды, пиво, хлеб и сыр.

Холдсворт задержался.

– Ну? Смогли вы купить все, что необходимо?

– Да, сэр. Сходить в город – нелегкое дело, скажу я вам. Впрочем, большую часть обратного пути меня везли на фермерской телеге.

– Вы заглянули в Иерусалим?

– Да, сэр. Миссис Карбери передала мне письмо для вас. – Он достал его из кармана и протянул Холдсворту.

– Кого‑нибудь еще из знакомых вы видели?

– Только слуг из колледжа, сэр. Мистера Мепала в привратницкой и прочих.

– Надеюсь, вы не выдали им нашего местожительства?

Малгрейв выпрямился и изобразил оскорбленную гордость.

– Разумеется, нет, сэр.

Холдсворт отпустил слугу и сел на скамейку рядом с лошадиной кормушкой. Забыв об усталости, повертел письмо в руках. При виде собственного имени, написанного незнакомым почерком, он получил почти чувственное удовольствие. Сломал печать и разорвал конверт.

Колледж Иерусалима, 6 июня

Дражайший сэр, ее светлость отрядила меня навестить вас, чтобы узнать, как мистер Олдершоу обосновался на новом месте. Я договорилась о поездке на завтра и надеюсь, что вы оба сочтете удобным принять меня около двух часов.

С наилучшими пожеланиями, искренне ваша,

Э. Карбери.

Почерк Элинор похож на ее лицо, подумал Холдсворт: слишком решительный и выразительный, чтобы его можно было назвать красивым в официальном или общепринятом смысле этого слова, но, несомненно, выдающийся. Он перечел письмо, хотя в этом не было необходимости, как будто надеялся выжать из нескольких фраз еще хотя бы каплю смысла.

Рыжий кот неслышно прошел по двору и описал восьмерку вокруг лодыжек Холдсворта. Джон поежился от прикосновения тела животного, его небрежной интимности. Подумал о ладони Элинор Карбери на калитке у моста.

Прикоснись ко мне. Прикоснись ко мне.

Элинор услышала шарканье тапочек доктора Карбери за дверью. Через мгновение ее муж, все еще в ночном колпаке и сорочке, медленно вошел в гостиную, опираясь на трость. Единственного взгляда на его лицо хватило, чтобы понять: ему выпала не самая спокойная ночь. Элинор немедленно подошла к нему и отвела к креслу. С тех пор как он сообщил ей о своем нездоровье, ее чувства пребывали в смятении. Она не понимала, что должна или может испытывать. Ей не нравилось быть замужем за ним, но это лучше, чем вовсе не быть замужем, и без него ей не на что будет рассчитывать, не считая ненадежной щедрости леди Анны. Но самое странное, она испытывала к нему жалость и даже некоторое уважение. Вот человек, который знает, что стоит на самом пороге смерти. Казалось, подобное положение скорее раздражает, нежели пугает его.

– Вы собираетесь сегодня утром на мельницу, насколько я понял? Надеюсь, что вы очень внимательно допросите мистера Холдсворта. Не знаю, доведется ли вам увидеть самого мистера Олдершоу… возможно, его пришлось запереть; вы должны позволить мистеру Холдсворту быть вашим проводником. – Он глядел на нее маленькими темными глазками, частично скрытыми складками кожи. – Я считаю, что в целом ему можно доверять. Как и мы, он имеет веские основания желать скорейшего выздоровления мистера Фрэнка. В какое время он ожидает вашего приезда?

– В два часа.

– Вы должны приехать раньше. В час или даже до того. Застаньте их врасплох, и вы увидите их подлинные лица. Ее светлости нужны самые точные сведения обо всем, и это верный способ их получить.

– Хорошо. Как скажете, сэр.

– А я хотел бы, чтобы ее светлость осталась довольна, – медленно произнес Карбери. – У меня к ней есть особая просьба.

Он умолк, дав Элинор время заключить, что эта просьба, несомненно, касается ее перспектив, когда она станет вдовой. Но жена отвлеклась, заметив, что муж дрожит. Она вскочила с кресла. Его губы тряслись, а огромная бочка груди слегка колыхалась, как будто внутри подскакивал маленький тяжелый предмет. Она открыла рот, чтобы спросить, что случилось, и в тот же миг поняла, что в вопросе нет нужды: доктор Карбери смеялся.

– Жаль, что вы его не видели, моя дорогая миссис Карбери… в смысле, мистера Ричардсона… поистине занимательное зрелище. Он не знал, что делать или говорить.

– О чем, сэр?

– О Розингтонском членстве, разумеется. Я сообщил ему во время обеда, перед всеми собравшимися. Бедняга чуть не свалился со стула, – Карбери сложил ладони на своем огромном животе. – Более всего на свете он мечтает стать директором этого колледжа. Если ее светлость воспользуется своим влиянием против него, это будет чудесно. И Соресби тоже может пригодиться, поскольку, став членом совета, получит право голоса на выборах.

Он поморщился от приступа боли. Но постепенно та отступила. Доктор широко улыбнулся супруге, отчего его глаза совершенно исчезли в окружающих складках кожи.

– Моя дорогая миссис Карбери, – повторил он. – Жаль, вы не видели его лица. Очень жаль, что не видели.

Элинор улыбалась и кивала, как положено доброй жене, когда муж приглашает ее разделить свою радость. Ее умирающий муж больше беспокоился о судьбе врага, чем о будущем жены. На пороге смерти ненависть была могущественнее любви.

Проблема с запряженным пони фаэтоном заключалась в том, что на нем была всего одна скамья, которую Элинор приходилось делить с Беном. Слуга был крупным, вечно потным мужчиной, бедра которого норовили занять все сиденье. Избегать контакта с ним было нелегко, и уж совершенно невозможно – не думать о том, как его белые бедра подпрыгивали вверх‑вниз в прачечной. Несчастный пони с трудом тащил фаэтон вверх по наклонной Хантингтон‑роуд. Экипаж был маленьким, четырехколесным и легким, с плетеными боками. Элинор вполне могла бы управлять им сама, и, несомненно, он и был предназначен для использования дамами. Но доктор Карбери не позволил бы ей странствовать по общественным дорогам одной.

Выехав из Кембриджа, они вскоре покинули главную дорогу и нырнули в сеть более мелких, заключенных между высокими насыпями и живыми изгородями. Белая пыль клубилась за их спинами, отмечая продвижение фаэтона. Земля под колесами становилась все более грубой, и пони спотыкался о выбоины и рытвины.

Они завернули за поворот, и примерно в четверти мили впереди показалась горстка крыш. Бен сказал, что это Уайт‑бич, и мельница находится по ту сторону. Псы встретили их приближение нестройным лаем. Деревушка была такой скромной и незначительной, что едва ли заслуживала имени собственного. Два или три коттеджа сгрудились вокруг полуразрушенного паба. За ними находилась ферма, более солидный дом с двором и амбарами, приют большинства собак. Бен слегка выпрямился и вытянул пони хлыстом. Обезумев, тот снова споткнулся, и фаэтон накренился к изгороди со стороны Элинор. Пони замедлил ход. Он прихрамывал.

Бен еле слышно выругался.

– Прошу прощения, мадам, скотина потеряла подкову.

– Ничего страшного, если мы пройдем остаток пути пешком и положимся на милость мистера Смедли.

Бен слез с сиденья и помог хозяйке спуститься. Она шла так быстро, как только могла, не обращая внимания на грязь на ботинках и пыль на подоле юбки. Бен поспешал следом, ведя в поводу пони и фаэтон. Ферма находилась на другом конце деревни. Элинор услышала металлический звон молота. Перед самой фермой стояла маленькая кузница, и дым поднимался из ее трубы. Возможно, беспокоить мистера Смедли не придется.

Она отправила Бена в кузницу, а сама осталась ждать на дороге с пони. Через мгновение слуга вернулся с кузнецом, коренастым сгорбленным мужчиной с узкими плечами и крупными предплечьями, как у барсука.

– Он поможет, мадам, – сообщил Бен.

– Сколько времени это займет? – спросила Элинор, обращаясь непосредственно к кузнецу.

Мужчина переступил с ноги на ногу и пробормотал что‑то насчет часа, возможно; заранее не угадаешь.

– Далеко ли Уайтбич‑Милл?

Он указал закопченным пальцем на начало тропинки за фермой и противоположную сторону дороги. Вновь посмотрел на Элинор и смерил ее взглядом, оценивая ее физическую форму, как будто она была лошадью.

– Пять или десять минут, может быть.

Она приняла решение.

– Я пойду пешком, – сказала она Бену. – Когда пони будет готов, приведи его к мельнице.

– Но мадам, разве я не должен отправиться с вами?

– Нет, – отрезала Элинор. – Я хочу, чтобы ты остался с пони.

Она немедленно тронулась в путь, не позволяя своей решимости ослабнуть, сознавая, что Бен будет смотреть ей вслед с тревожным выражением лица. Ему хватало ума, чтобы понять: хозяин предпочел бы, чтобы он сопровождал госпожу.

На тропинке сильно пахло чесноком, поскольку обе ее стороны густо заросли черемшой. Элинор замедлила шаг, скрывшись из виду Бена и кузнеца. Она не взяла часы, но по положению солнца знала, что день едва перевалил за середину. Неважно. Если на мельнице никого нет, что маловероятно, она найдет место в тени и подождет. Оказаться на людях одной, пусть даже в этой глуши – разновидность свободы. Все тревоги остались в Кембридже – дело Сильвии, болезнь мужа, угроза возвращения к жизни без друзей и денег. Здесь ее опьяняла свобода, чувство, что она может делать что угодно, и никто ее не остановит, никто даже не увидит. Элинор не была так счастлива уже много месяцев. С тех пор как Сильвия умерла.

Скоро она увидит мистера Холдсворта. Фрэнка тоже, но он всего лишь мальчик. Как странно, что она познакомилась с этим мужчиной всего две недели назад; ей казалось, что намного раньше.

Тропа проходила мимо рощицы каштанов и лип, листья которых сверкали ослепительной свежестью зелени раннего лета, и заворачивала за угол. Внезапно Элинор оказалась на месте. Впереди была калитка, за ней – мельница и коттедж. Дым поднимался из единственной трубы. В тени лошадиной кормушки лежал рыжий кот. Он наблюдал за гостьей.

Элинор открыла калитку и прошла по булыжникам. В закрытом дворе было очень тепло. Тропинка вела за коттедж, в заросший сад. Главная дверь и окна нижнего этажа располагались на этой стороне дома. Она заглянула внутрь. Никого не было. Но дом выглядел обитаемым – подсвечники, оловянная кружка и книга на столе; сюртук, небрежно наброшенный на спинку стула.

Дверь была приоткрыта. Элинор распахнула ее и окликнула хозяев, сперва тихо, затем громче. Ответа не последовало. После мгновенной нерешительности она вошла в коттедж, думая, что, возможно, найдет Малгрейва на кухне, которая предположительно должна находиться на стороне с дымящей трубой. Но и в кухне никого не было. Она почувствовала себя шпионкой.

Ей впервые стало не по себе. Женщина без компаньонки, в пустом доме среди сельской глуши! Конечно, слуга знает, где она, но до него сотни ярдов, он ее просто не услышит. С ней может случиться что угодно, и никто ничего не узнает.

Элинор вернулась в комнату, которую, по‑видимому, использовали в качестве гостиной, и на мгновение задумалась, не стоит ли вооружиться одним из подсвечников. Вместо этого она взяла книгу, которая лежала рядом, – экземпляр «Ночных размышлений» Юнга. Она забрала ее на улицу, чтобы скоротать ожидание, листая страницы.

Солнечный свет заставил ее заморгать, поскольку глаза уже привыкли к относительному полумраку коттеджа. Сад уходил вниз, к воде; в нем росла высокая прямая трава, бурьян, наперстянка и, в самом низу, растрепанная рощица запущенных фруктовых деревьев и ива за ними. Что‑то двигалось между ветвями – вспышки белого на зеленом. Возможно, Малгрейв постирал рубашки и развесил их сушиться.

Затем, когда ее глаза привыкли к свету, она вполне отчетливо увидела то, что лишь частично скрывалось ветвями. Белизна не была белизной рубашек. Она была белизной кожи, и кожа эта принадлежала высокому обнаженному мужчине.

Кто‑то заговорил. Мужчина полуобернулся на звук, поднял руку и обнажил еще больше свое длинное поджарое тело. Капли воды летели во все стороны, сверкая бриллиантами на солнце.

Элинор отступила в тень дома. Ее мозг, наконец, сумел справиться с сумятицей впечатлений последних нескольких секунд и прийти к выводу.

В саду находился Джон Холдсворт. Мокрый и в чем мать родила.

– Вот видите? – произнес за спиной Фрэнк. – Вы не утонули.

Холдсворт обернулся. Он все еще дрожал, и капли воды летели с его тела, сверкая на солнце.

– Только потому, что опирался на вашу руку.

– Не все время, – Фрэнк вылез из воды и встал, размахивая руками, чтобы обсохнуть. – Вы держались на воде. Более того, вы били ногами…

– Не нарочно. Это был акт отчаяния, и я совершенно не сознавал своих действий.

– Неважно. Вы били ногами и двигались в воде или, скорее, по воде. Мы называем это плаванием, мистер Холдсворт. Таков наш технический термин.

Смеясь, Холдсворт расстегнул бриджи, висевшие на ветке грушевого дерева, и натянул их.

– Давайте собираться, мистер Олдершоу. Уже, должно быть, перевалило за полдень.

Лицо Фрэнка утратило всю свою живость.

– Лучше бы миссис Карбери не приезжала.

– Ничего не поделаешь, – Холдсворт накинул рубашку на голову, и она затрепетала вокруг его тела; хлопковая ткань заглушала его голос. – Ее светлость желает знать, как вы поживаете… вполне естественно, если по совести.

– Что вы ей скажете?

– Это другой вопрос…

Холдсворт осекся. Высвободив голову из рубашки, он оказался напротив открытой двери коттеджа. Он почти не сомневался, что в тени внутри что‑то двигалось. Он поспешно повернулся обратно к воде.

– Черт побери, похоже, она уже здесь, – произнес он тихо и торопливо и поскорее заправил рубашку в бриджи. – Где этот проклятый Малгрейв? Почему он не предупредил нас?

Прилично, хоть и не почтенно, облачившись в рубашки и бриджи, мужчины босиком направились к коттеджу, причем Фрэнк тащился позади. Когда они достигли двери, миссис Карбери с книгой в руке поднялась из‑за стола.

– Тысяча извинений, мадам, – произнес Холдсворт. – Давно вы ждете?

– Я приехала раньше времени, – ответила миссис Карбери, глядя на Фрэнка, который стоял сбоку и смотрел в землю. – Несчастный пони потерял подкову, так что я оставила его с Беном в кузнице и остаток пути прошла пешком.

– Должно быть, вы устали, мадам.

– О нет… я с удовольствием размяла ноги.

На тропинке, ведущей от мельницы, раздались торопливые шаги. Появился Малгрейв, поправляя галстук и распространяя сильный запах табака. Оставив его с миссис Карбери, Холдсворт и Фрэнк поднялись в свои комнаты. Когда они вернулись, одетые для общества леди, то обнаружили, что Малгрейв разливает чай. Фрэнк встал у окна, точь‑в‑точь надутый школьник, который вынужден вести себя прилично при взрослых, в то время как ему не терпится поиграть на улице. Элинор разрумянилась чуть сильнее обычного, заметил Холдсворт, что было ей весьма к лицу. Он не понимал, как ее внешность могла показаться ему попросту примечательной. Любому дураку очевидно, что она красива.

– Итак, мистер Холдсворт, как вам с мистером Олдершоу нравится в Уайтбиче? Вы нашли его приемлемым?

– Он превосходно служит своей цели, благодарю вас.

Элинор чуть кашлянула, как будто прочищая горло, и отпила чаю.

– Мистер Олдершоу, – сказала она, – я хотела бы прогуляться по саду. Вы не могли бы составить мне компанию?

Фрэнк неуклюже поклонился и позволил вывести себя на улицу. Холдсворт сел за стол, наблюдая, как они идут по дорожке к воде, и рука Элинор лежит на руке Фрэнка. Ее лицо было обращено к нему, и она говорила; но Фрэнк смотрел в землю.

Холдсворт восхитился элегантным силуэтом миссис Карбери, покачивающимся из стороны в сторону. Женщина прелестна в движении. Во время этого визита ему доведется говорить с ней наедине. Разговор будет не из простых. Неважно, о чем они станут или не станут беседовать, он не перестанет гадать, видела ли она его голым в саду.

Вопрос, занимавший Элинор во время разговора с Фрэнком, она вряд ли могла задать ему или кому‑то другому. Понял ли мистер Холдсворт, что она видела его таким же обнаженным, как Ева – Адама перед грехопадением?

Даже желание спросить было унизительным. Так вышло, что она никогда не видела полностью обнаженного мужчину, за исключением статуй и картин, которые не в счет. Да, члены низших сословий порой предоставляли ей случайную возможность взглянуть на те части своей анатомии, которые обычно скрыты в силу приличий. Но когда пребывающая в беспорядке одежда пьяницы или нищего обнажает часть его естества, отвести глаза легко и просто. Беда в том, что она видела мистера Холдсворта полностью обнаженным. Она видела все его тело, белое и поросшее волосами, в солнечном свете под фруктовыми деревьями, и отчасти ей не хотелось отворачиваться. Более того, она сочла сие зрелище странно притягательным.

Мистер Холдсворт казался вполне довольным своей наготой. Даже доктор Карбери, ее муж, никогда не выставлял того, что скрывалось под одеждой. В самом начале их брака, в тех крайне редких случаях, когда он приходил к ней ночью, это совершалось под покровом темноты, и, вероятно, чтобы супруга гарантированно не увидела ничего предосудительного, он даже не снимал ночной рубашки. Она, со своей стороны, была этому рада, поскольку не питала желания видеть своего мужа обнаженным, равно как и не желала, чтобы он видел ее в подобном виде.

Все эти соображения гудели у нее в голове, тяжелые и удушливые, как воздух в ночь жестокой грозы. Она пыталась не обращать внимания на их надоедливое присутствие, напоминая себе, что прибыла сюда с определенной целью.

Элинор впервые видела Фрэнка Олдершоу, с тех пор как его забрали в заведение доктора Джермина. Ее поразило, каким нормальным он казался. Она ожидала увидеть его небритым, с нечесаными волосами, в одном исподнем, а то и заключенным в смирительную рубашку. Вместо этого Элинор прогуливалась по маленькому саду в обществе совершенно респектабельного и здорового на вид молодого человека. Волосы Фрэнка, все еще влажные после купания в реке, аккуратно уложены. Одет он просто, в темный костюм, и в его поведении, пусть угнетенном и замкнутом, не заключалось ничего необычного. Когда она спросила, как он поживает, он отвернулся и пробормотал, что прекрасно.

– Здесь вам нравится больше, чем у доктора Джермина?

– Да, – промямлил он.

– И ваше здоровье идет на поправку, сэр?

– Да.

– Ее светлость будет рада это слышать. Она очень беспокоится о вас, разумеется; и ей крайне интересно все, что я смогу разузнать. Но ее так порадует личная весточка! Передать ей что‑нибудь на словах? Или даже в письме?

Фрэнк отчаянно затряс головой. Он был очень привлекательным юношей, и последние события лишь украсили его облик, поскольку уже несколько недель он ел и пил намного меньше обычного, а упражнялся больше. Но сейчас он походил на капризного малыша.

– Ее светлость живет только ради вас, – тихо сказала Элинор. – Она будет так счастлива увидеть вас вновь. Могу ли я хотя бы передать, что вы надеетесь вскоре вернуться к ней?

Фрэнк остановился и повернулся к ней. Он сглотнул, открыл рот и облизал губы. Элинор терпеливо ожидала ответа.

– Кря‑кря‑кря, – сказал он. – Кря.

Внезапно юноша побежал по саду. Не переставая крякать, он размахивал руками, словно хлопая крыльями. Пробежал сквозь рощицу фруктовых деревьев и прыгнул в воду.

Холдсворт ринулся через сад и остановился на берегу. Щеки Элинор коснулся ветерок, когда он пробегал мимо. Малгрейв последовал за ним, но менее поспешно.

Я довела несчастного мальчика до самоубийства?

Холдсворт что‑то крикнул Фрэнку. Она не разобрала слова. Но раздражения в его голосе было не меньше, чем тревоги.

Юноша спокойно проплыл по широкому кругу, вылез на берег и позволил отвести себя к коттеджу. Промокшая одежда липла к его телу. Один ботинок он потерял в воде, второй нес Малгрейв. Фрэнк выглядел неуклюжим и растрепанным, как плохо сделанное пугало в грозу; он больше не был красивым. Проходя мимо Элинор, он даже не взглянул на нее.

Она расхаживала взад и вперед, чувствуя облегчение и страдая от собственной глупости и бесполезности. Наконец Холдсворт вышел к ней. Она вихрем повернулась к нему.

– Как Фрэнк?

– Вы кажетесь более взволнованной, чем он, мадам, – Холдсворт стоял совсем рядом, и ей хотелось прислониться к нему, как к стволу дерева. – Сядьте и постарайтесь успокоиться. Хотите еще чаю, а может, бренди?

Элинор покачала головой.

– Спасибо, но это лишнее, сэр. Вы уверены, что он не пострадал?

Дата добавления: 2014-11-25