Чтения о словесности

ЧТЕНИЕ ПЕРВОЕ

Необходимость дара слова для развития ума и его совершенствования. Врожденное стремление человека к раскрытию идеи изящного в слове. Предмет и цель философии словесности. Содержание ее и форма. Польза словесности в отношении к уму, воле и чувству изящного. Дар словесного сообщения другим своих мыслей есть один из тех высоких даров, которыми провидение наградило человека. Ум без этой дивной способности не проливался бы благотворным светом. Слово составляет важнейшее орудие, посредством которого человек содействует счастию ближнего. Успехи мышления зависят от выражения и сообщения мысли в слове. Усилия одного человека, без помощи других, недостаточны для совершенствования способностей. То, что мы называем разумом человеческим, не есть достояние или плод деятельности и врожденных дарований человека, но разум человечества, сокровище знаний, взаимно от одного другому передаваемых в слове и письме.

Поэтому слово и письмо требуют глубокого изучения. Предположим ли мы целию словесности ораторское убеждение или только занимательность чтения, пользу или одно удовольствие, в том и другом случае изучение искусства выражать мысли, красноречиво производить в слушателе или читателе желаемое действие составляет один из важнейших предметов образования. Все народы, выразив на языке своем нужнейшие понятия, стремятся к совершенствованию речи. Посмотрите на простолюдинов: и в них заметно старание выражаться сильно и приятно, когда они хотят убедить или тронуть. Человек начал еще тогда украшать речь свою, придавать ей свойственное изящество по врожденной идее красоты, когда не существовала наука о изящном. Но у народов просвещенных более всех искусств изучается искусство слова. Внимание, какое обращают на этот предмет, всегда служит свидетельством успехов образованности. Лишь только получают благоустройство общества, являются умы, которые могущественным словом превосходят других, с распространением и усилением влияния своего; они убеждаются в потребности возвышать дар слова, искусство красноречия. Так в наше время изучение искусства словесности почитается необходимым в воспитании юношества.

Многие предубеждены против искусства красноречиво говорить и писать; называют его суетным средством преклонять других на свою сторону и ослеплять; видят в нем только мелочное изучение слов, изысканной речи, витийственных оборотов, украшения, вместо сущности дела. Такие обвинения можно слышать даже от людей мыслящих – и они восстают против красноречия и поэзии. Действительно, риторика и пиитика иногда вредили успехам слова и вкуса, нимало не содействуя их совершенствованию. Несмотря, однако, на злоупотребление, нельзя не согласиться, что искусство словесное, как и всякое другое, имеет основанием законы разума и чувства изящного. Приложить эти законы к словесности, показать отличие истинного красноречия от ложных украшений, объяснить, что от сущности сочинения зависит его форма, и мысль служит основанием всякому художественному произведению, простота составляет все украшение – вот предмет и цель науки о словесности.

Словесность, рассматриваемая как особый предмет ведения человеческого, имеет свою философию и историю. Цель философии словесности – открыть непреложные законы мысли в слове. В этом отношении законы словесности тожественны с законами логики и эстетики. История словесности показывает явления этих законов в творческих созданиях словесных того или другого народа. Эти явления, как выражения умственной жизни, согласны с историею религии, нравов и всего быта общественного. Философия и история словесности взаимно одна другой помогают; одна указывает единство начал в разнообразии явлений другой. Из совокупных исследований философических и исторических образуется критика, развитие и облагородствование вкуса, или чувства изящного, до способности наблюдать степень приближения образцовых словесных творений к своим идеалам.

Предмет и цель философии словесности определяют содержание ее и форму. Словесность в этом отношении представляет две стороны: внешнюю, или материальную, и внутреннюю, или идеальную. С одной стороны, она изображает мир понятий в слове как веществе мысли со всеми его формами; с другой, она показывает творчество духа человеческого, проникнутого идеей изящного, как выражение мира действительного и возможного. Из этого естественно следует разделение философии словесности на две части: материальную, или объективную, и идеальную, или субъективную. В первой содержатся основные законы слова, во второй – законы красноречия и поэзии.

Предпринимая изложение законов словесности, почитаем нужным исследовать важность и необходимость ее изучения. Мы не намерены превозносить одного предмета за счет других; напротив, думаем, что изучение словесности предполагает, даже требует познания прочих наук и изящных искусств; оно объемлет их в себе и всем им придает новое достоинство. Кто желает преуспевать в искусстве красноречиво говорить и писать, тот должен обогатить себя разнообразными и полезными знаниями, приобрести запас мыслей о предметах, какие могут встретиться в жизни. Древние почитали необходимым условием для витии иметь полное понятие о всех науках и не быть чуждым ни одного знания. Невозможно и бесполезно украшать выражениями сочинения, скудные мыслями, блестящие по наружности и ничтожные по содержанию. Эти самые попытки вредили иногда красноречию и унижали его достоинство. Многие стараются заменить мысли приятностию изложения, предпочитают скоропреходящие рукоплескания необразованной и непостоянной толпы прочному одобрению людей образованных и рассудительных. Такое заблуждение непродолжительно. Истинно изящное сочинение должно быть проникнуто ученостью и познаниями – они составляют его сущность; наука о красноречии придает ему только изящество, но кому неизвестно, что одни твердые тела способны принимать изящные формы?

Иные, может быть, должны будут писать или произносить речи, другие пожелают только образовать вкус к изящному в слове, узнать его законы, быть в состоянии судить о словесных произведениях. Что касается до тех, которые обязаны произносить речи, самое призвание их требует глубокого изучения словесности. Говорить и писать ясно и приятно, правильно и благородно, изящно и сильно – этот талант имеет нужду в образовании; неопытный в слове не в состоянии выразить мыслей своих с сохранением их достоинства. Сколько бы кто ни был богат приобретенными знаниями, сколь ни основательны были бы суждения, тот не успеет в убеждении наравне с другим, кто при меньших преимуществах во всем этом, владеет даром слова. Не должно однако думать, что для красноречия достаточно иметь врожденные способности. Правда, природа более иным благоприятствует, но в развитии этого таланта, равно как и в других искусствах, природа представляет науке усовершенствование и возвышение своих даров трудом и упражнением. Никто не сомневается в том, что только дарования, развитые и усовершенствованные учением, раскрываются в слове ораторов и других отличных писателей.

В рассуждении способа изучения искусства для достижения известной степени превосходства существуют различные мнения. Не станем утверждать, что одних правил, как бы они хороши ни были, достаточно для образования оратора: врожденные способности собственным упражнением более успевают, нежели одни упражнения и наставления в искусстве слова без дарований. Но если одни правила и учения недостаточны для успехов в красноречии, то не должно заключать об их бесполезности: они не могут заменить гения, но способствуют к его развитию; они не во состоянии восполнить скудности дарования, но предупреждают погрешности дарований врожденных, руководствуют в подражании образцам, открывают красоты, достойные нашего изучения, и ошибки, которых должны мы избегать; споспешествуют очищению вкуса, выводят гения на истинный путь, когда он уклоняется, и указывают должное направление; наконец, если они не могут произвести блистательных качеств, по крайней мере, предостерегают нас от опаснейших погрешностей. Сверх того, изучение словесности имеет влияние на образование ума, и в этом‑то отношении заслуживает особенное внимание. Образовать дар слова – значит образовать разум. Логика и риторика взаимно соприкасаются: учиться точности в выражении – значит учиться правильно мыслить. Облекая в слово мысли наши, мы приводим их в ясность. Каждый, сколько‑нибудь упражнявшийся в словесности, знает, что неточность выражения, вялость слога – все эти недостатки происходят от сбивчивости в мыслях. Столь тесна связь между словом и мыслию!

Изучение словесности, во все века столь уважаемое, в наше время представляет еще более важности и необходимости. Мы живем в таком веке, когда с необыкновенным усилием обрабатываются все науки, когда вполне предаются изучению изящного слова во всех родах сочинений. Писатель, не соединяющий изящества в выражении с достоинством мыслей, не может ожидать долговечности своим сочинениям. Может быть, мы стали слишком разборчивыми в этом отношении, может быть, мы преувеличиваем требования касательно изящества и украшений слога; даже иные впадают в крайность, занимаясь более словом, нежели мыслию: но это самое заставляет нас тем более заниматься искусством писать. Если необходимо уметь выражаться изящно и это уменье в наше время столько уважается, то еще более необходимо образовать вкус, для отличения ложных прикрас от красот истинных.<… >

ЧТЕНИЕ ВТОРОЕ

Первым предметом исследований наших будет слово как основная стихия красноречия. Мы войдем в некоторые подробности этой основной стихии: в области словесности мало предметов, заслуживающих более внимательного исследования.

Сознание бытия нашего собственного и существование предметов посторонних, нас окружающих, заключает в себе всю систему выражения мысли или слова. Поэтому при воззрении на слово как на вещество мысли представляются рассмотрению нашему два предмета: возможность образования и развития словесной стихии и проявления ее в различных формах. С одной стороны, мы должны показать стихии слова и законы их соединения. Сверх того, представление мыслей письменами есть особая способность – память человечества, а потому исследовать должно различные системы знаков, соответствующие, равно как и слово, развитию разумения. С другой стороны, рассматриваемое слово со стороны форм, какие принимает оно от проявления в нем мысли, как совокупность образов и звуков, представляет изобразительность речи и ее благозвучность. В этих общих условиях совершенной речи открываются особенные свойства творящей мысли – слог, или различные способы выражения. Все эти исследования составляют предмет собственно философии слова, или объективной части словесности.

Слово вообще есть выражение мыслей наших посредством членораздельных звуков наших. Под членораздельными звуками мы разумеем изменения голоса или простой, исходящий из груди звук, ограничиваемый различными органами, каковы: зубы, язык, губы, поднебье, нос, гортань. В наше время этот способ сообщения мыслей находится в высочайшей степени совершенства. Посредством слова мы быстро объясняем друг другу тончайшие оттенки мысли и нежнейшие ощущения сердца. Не только окружающие нас чувственные предметы имеют свои названия, указывающие нам на самые предметы, но все их взаимные отношения и малейшие отличия обозначены в слове со всею точностию; внутренние чувствования также выражены особыми знаками; понятия отвлеченные, все идеи, составляющие богатство наук, и все создания воображения, облекаясь в слово, переходят в явления, для нас осязательные. Слово, разделившееся на разные ветви, образовало разные языки, собственность того или другого народа. Этот способ выражения мысли нашей, по удовлетворении первых потребностей общественной жизни, обращается в орудие художественной роскоши. Недовольные простою ясностию выражений, мы требуем от них известного убранства. Для нас недостаточно, чтобы другие просто сообщали нам мысли свои; мы хотим, чтобы это сообщение было изящно. В этом состоянии за несколько тысячелетий уже находим мы слово у многих народов. Привычка до того сроднила нас с этим явлением, что мы взираем на него без удивления, равно как взираем на твердь небесную и на другие величественные предметы природы, к которым привыкло наше зрение. Мы любуемся различными произведениями искусств, гордимся новейшими открытиями в науках, способствующими удобству и приятностям жизни, поставляем в них славу человечества, но что более слова имеет право на наше удивление?<… >

ЧТЕНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ

<…>Древние разделяли речи на три рода: на повествовательный, совещательный и судебный. Цель повествовательного рода – похвала или порицание; совещательного – убеждение или просветление разума, а судебного – обвинение или защищение. Главные предметы первого рода речей: панегирики, надгробные и поздравительные слова; речи совещательные занимались прениями и общественными делами в сенате или в народных собраниях; судебное витийство относилось к судиям, когда требовалось прощение или обвинение какого‑либо лица. Такое разделение служит основанием всем древним сочинениям риторическим; новые писатели подражали в этом древним. В этих родах содержится почти все, что только может быть предметом ораторской речи. Но согласно с настоящим состоянием красноречия приличнее принять разделение речей на совещательные, или народные, судебные и духовные. Каждый из этих родов речей имеет отличительный и свойственный ему характер. Разделение это не вполне согласуется с разделением древних. Судебное наше красноречие совершенно соответствует красноречию судебному древних. Красноречие народное хотя и принадлежит более к речам совещательным, однако отчасти оно относится и к роду повествовательному. Красноречие духовное имеет совершенно особый характер, по тону же оно одинаково с родом повествовательным древних.

Правила, относящиеся к изящному построению речи ораторской, принадлежат вообще ко всем родам красноречия: духовному, судебному и совещательному. Но каждый из трех родов имеет отличительный характер, свойственный ему дух и тон: знание этих особенностей необходимо нужно для вывода частных правил об изящном в каждом роде. Красноречие судебного оратора, без сомнения, отлично от красноречия проповедника, и верное знание характера каждого рода речей служит основанием изящному вкусу при разборе таких произведений и правилом для творящего гения. Начнем с того рода, который может прояснить и другие, именно с красноречия народного, или совещательного. Оно может развиваться во всех тех случаях, когда совещаются о пользах общественных под различными формами, каковы всенародные объявления и другие бумаги государственные.

Цель этого рода речей – убеждение. Они должны иметь предметом раскрытие какого‑либо мнения, относящегося ко мнению общественному и в пользу которого оратор желает склонить своих слушателей. В убеждении надобно действовать на разум, от того речи народные допускают слог сильный и витиеватый; но главная сущность их – основательное суждение. Без твердого основания в отношении к мышлению речи могут блистать всеми красотами внешними и при всем том не производить желаемого действия. Блеск этот прельстит слушателей поверхностных, но люди рассудительные скоро скучают пустым витийством. К какому бы званию ни принадлежали слушатели, оратор никогда не должен думать, что язык напыщенный, но без мыслей и строгого суждения, может на них действовать или его прославить. Опасно испытывать подобное средство: такое витийство торжествует случайно, но в сущности оно ничтожно. Общее мнение – лучший судия в отношению к здравому смыслу и верности суждения. Простой повествователь в суждениях своих прямо идущий к цели дела, всегда берет верх над оратором, исполненным искусственности и учености, но заменяющим здравый смысл цветами риторическими. Тем более требуется осторожности, когда оратор говорит в собрании людей просвещенных.

Не забудем, что основанием всякого рода красноречия служит основательность мысли. Несмотря на то, что Демосфен говорил толпе афинских граждан, речи его построены на строгих умствованиях. Он почитал необходимым убеждение ума слушателей, чтобы после преклонить волю и располагать всеми качествами душевными. В этом заключалась сила и могущество речей его для слушателей; в этом тайна и удивление, какое они доселе возбуждают в читателях. Вот образцы, которыми должны бы руководствоваться ораторы, а не следовать тщеславным декламаторам, унижающим красноречие. Кто готовится к речам советовательным, тот должен прежде всего овладеть предметом, о котором намерен говорить, приобресть все относящиеся к этому предмету сведения, убедительность доказательств – это главное основание речи. От такого приготовления речь становится сильною и мужественною; украшения явятся сами собою, и они не должны озабочивать оратора: «cura sit verborum, sollicitudo rerum» – о словах надобно стараться, о мыслях заботиться. Изучающие искусство красноречия должны помнить эти слова Квинтилиана.

Но может ли слово того быть могущественно, кто сам не убежден, в чем хочет убедить других? Истинный оратор никогда не будет основываться на таких доказательствах или мнениях, справедливостью которых сам не проникнут. Никто не бывает красноречивым, говоря противно мыслям своим, выражая не собственные свои чувствования. Одна только речь откровенная, один язык сердца нас убеждают. Высокое красноречие должно быть словом страсти или чувства самого живого. В них источники убеждения; они сообщают гению человека силу, которой не имеет он во всякое другое время. Напротив, сколь затруднительно положение оратора, когда он не чувствует того, что выражается словами, когда он высказывает чувства, которых не имеет.

Занимающиеся красноречием для приобретения навыка говорить, при рассматривании какого‑либо предмета, иногда с намерением поддерживают сторону менее основательную; они испытывают силы свои в преодолении трудностей. Но подобное упражнение не послужит к усовершенствованию оратора; можно даже опасаться, что оно приучит к пустым и ничтожным противоречиям. Это еще допускается в обществе, где не говорится ни о каком важном предмете и где обращают внимание на блестящий разговор. Гораздо лучше защищать мнение, в котором мы сами убеждены, и для доказательства справедливости его употреблять доводы истинные, которыми мы сами проникнуты. Таким только способом можно привыкнуть к размышлению основательному, к сильному и пламенному изложению мыслей. Там, где рассуждают о делах государственных, навык говорить не по убеждению может подать невыгодное понятие о характере; иногда игра ума покажет совершенное его отсутствие.

Предмет речей совещательных редко позволяет оратору заранее изготовлять их со всею подробностию; большею частию доказательства должны родиться во время состязаний. Невозможно предугадать направление стороны противной, и тот, кто надеется на речь, прежде обдуманную, нередко отвлекается от избранных им положений. Главные мысли часто изменяются, а вместе с тем уничтожаются и доводы. Не без основания все предубеждены против обыкновения приносить в совещательные собрания наперед заготовленные речи. Они бывают полезны при наличии прения, потому что оратор вправе избирать и ограничивать свой предмет. Но по мере усиления прений и опровержений с противной стороны подобные речи теряют силу, обращаются в декламацию, имеющую целию блистать внешними красотами, а не сущностью дела; и могут ли они убеждать наравне с речами, изливающимися прямо из уст оратора, хотя и несовершенно обработанными?

Из этого, однако, не следует, что не нужно обдумывать предмет и приготовлять то, о чем надобно говорить перед собранием. Напротив, кто пренебрегает этою предосторожностью или полагается на свою готовность, тот непременно привыкает говорить слабо и не в порядке. Размышление или приготовление полезно, когда объемлет целый предмет, а не какую‑либо часть предмета. Что касается до основания самого предмета, то надобно совершенно им овладеть и знать все, что к нему относится. Излишняя заботливость о словах и выражениях придает речи изысканность и искусственность. Оратор, неуверенный в присутствии духа, еще не повелевающий своим словом, что приобретается одним только навыком, пусть выучивает наизусть всю речь, которую произнести желает. С большею уверенностью в слове он придет в состояние говорить без приготовления. Тогда пусть письменно изготовляет вступление, чтобы начинать без замешательства; для остального исследования может довольствоваться главными положениями, на которых намерен останавливаться, не заботясь о словах – они родятся в пылу произношения. Такие указания, содержащие все основание речи в малом объеме, полезны для начинающих и в том отношении, что приучают к точности, которую оратор скоро утрачивает, будучи обязан говорить часто; они заставляют внимательнее рассматривать предмет и располагать мысли методически, в строгом порядке.

Во всех родах совещательного красноречия всего важнее ясный метод, соответствующий предмету. Под методом мы не разумеем правильных подразделений, как то бывает в проповеди: в совещательном собрании излишняя дробность разделения тягостна для слушающих, разве только в том случае, когда оратор пользуется особенною доверенностью или когда предмет, по своей важности, этого требует. Одно исчисление главных и подчиненных предложений пугает слушателей, предвещая длинную речь. Притом главное разделение не должно быть обнаружено, но ему необходимо следовать в развитии речи. Оратору нужно наперед распределить свои мысли и усвоить их прежде произношения; это вспомоществование памяти дает возможность говорить последовательно и без замешательства, которого не избегнет тот, кто не составил себе никакого начертания. Порядок необходим и в отношении к самым слушателям, если только хотим произвести на них желаемое впечатление. Он придает словам нашим силу и ясность, способствует нам следить ход речи и вполне обнимать доказательства оратора. Самое изящество речи требует порядка в ней, как и во всяком художественном произведении; без него оратор не достигает цели своей, и часто самое блистательное красноречие нимало не убеждает.<… >

Что касается до слога, то он должен быть обилен и естествен; здесь изысканность неуместна – она препятствует убеждению. Этому роду красноречия приличествует слог сильный и мужественный, украшенный язык – все это производит поразительные впечатления. В метафорах блестящих, одушевленных, изобразительных слушатели оставляют без внимания некоторые неправильности, заметные в других сочинениях. В быстром разговоре блеск украшений поражает нас – тут не замечается и самая неточность.

Прилична ли совещательному красноречию более сжатость или обилие? В этом трудно определить границы. Обыкновенно предпочитают развитие предмета обильное. Но крайность и тут опасна: оратор часто теряет более в силе речи, нежели сколько выигрывает в ясности. Без сомнения, обращаясь к собранию, не говорят отрывистыми предложениями и краткими изречениями; необходимо развивать свои мысли, чтобы передать их другим. Часто это намерение употребляют во зло. Не забудем, что как бы приятно мы не передавали другим мысли свои, внимание слушателей утомляется, а как скоро слушатели почувствовали утомление, тогда бессильно красноречие. Речь слабая и многословная не может нравиться: лучше недосказать, нежели говорить слишком много; лучше мысль свою показать с одной какой‑либо стороны в самом ярком свете и при этом оставить слушателей, нежели представить ее во всех возможных видах, обилием слов утомить внимание слушателей и оставить их тогда, как они уже пресыщены и утомлены. Произношению пред собранием людей различного звания и различных характеров речь твердая и смелая наиболее приличествует. Надменность и самонадеянность отвращают от себя; не должно подавать даже мысли о подобных чувствованиях. Но убеждение имеет свой особенный тон, свойственный человеку самому скромному, уверенному в излагаемом деле: это более всего действует на убеждение других. Напротив, кто произносит слабо и с сомнением, обнаруживая, что и сам не вполне убежден в своем мнении, тот в состоянии ли передать его другим?

Вот условия изящества совещательного красноречия, основанные на началах психологических и наблюдениями над произведениями ораторов. Цель этого рода ораторской деятельности – убеждение, рождающееся от познания истины. Доказательства и развитие дела служат здесь основанием. Надобно быть проникнуту справедливостью мнения своего, выражать истинные чувствования, а не притворные. Философский элемент речи, или рассуждение, должно основываться на деле, а не на словах. Порядок и ясное расположение необходимы. Выражение требуется сильное и одушевленное, однако среди самого пламени речи не надобно забывать приличий в отношении к слушателям. Слог пусть будет лучше свободный и легкий, сильный и изобразительный, нежели слишком обильный; в произношении нужна твердость и определительность. Наконец, оратор должен помнить, что впечатление, производимое речью щеголеватою и искусственною, кратковременно; напротив, действие ума точного и основательного сильно продолжительно.<… >

Вопросы и задания

1. Что такое словесность как наука? Как понимает И. И. Давыдов разницу между наукой и искусством?

2. Философия словесности состоит из теории языка, изящной речи и слога. Что является предметом каждой науки?

3. Как понимаются И. И. Давыдовым поэзия и красноречие?

4. Что требуется, по мысли автора, для «преуспеяния» в искусстве красноречия?

5. Как объясняет И. И. Давыдов термин слово (см. чтение второе)?

6. Какие советы дает И. И. Давыдов к построению убедительной речи? Можно ли после этих советов предполагать, что он был «напыщенным» человеком?

7. Как И. И. Давыдов рекомендует готовить ораторскую речь? Каким должен быть слог оратора?

В. Т. Плаксин

Учебный курс словесности (1843–1844)

Василий Тимофеевич Плаксин (1795–1869) – преподаватель и теоретик, писатель. Сын сельского священника, окончил Рязанскую духовную семинарию в 1816 г., затем поступил в Главный педагогический институт в Санкт-Петербурге (1819 г.), откуда в 1822 г. был уволен «по неблагонадежности к учительскому званию». На следующий год Плаксин был принят в Департамент народного просвещения канцеляристом. Начав педагогическую деятельность в 1827 г. в Морском кадетском корпусе по приглашению И. Ф. Крузенштерна, Плаксин продолжал оставаться преподавателем русской словесности более 40 лет. Он «получил лекции» русской словесности и истории русской литературы в Артиллерийском училище (1828–1847), во 2-м Кадетском корпусе (1829–1832), в Технологическом институте (1829–1838), в Академии художеств (1830–1839), в Школе гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров (1830–1839, 1855–1860), в 1-м Кадетском корпусе (1835–1864 – «наставник-наблюдатель русской словесности») и в разных пансионах и частных домах.

Сохранились многочисленные отклики о Плаксине как о преподавателе, умевшем заинтересовать учеников своим предметом, строго преследовавшим «долбню», обращавшем особое внимание на сочинения, по поводу которых он часто устраивал в классе диспуты учеников. Плаксин был интересным собеседником; на вечерах у него собирались многочисленные ученики и ученые, например И. И. Срезневский, М. П. Погодин и др.

В. Т. Плаксин известен рядом трудов по словесности: «Краткий курс словесности, приспособленный к прозаическим сочинениям» (СПб., 1832; 2-е изд. 1835); «Руководство к познанию истории литературы» (СПб., 1833; 2-е изд. 1846). В 1843–1844 гг. вышли два тома его «Учебного курса словесности». Для публикации из этого курса избраны: Вступление; Введение в риторику; Глава V. Ораторские сочинения и несколько примеров ораторских речей. Названия отдельных параграфов вынесены у В. В. Плаксина на поля, фиксируя основное содержание текста.

Печатается по изданию: Плаксин В. Т. Учебный курс словесности, с присовокуплением предварительных понятий о человеке вообще, о его познавательных силах, о свойствах и связи мыслей; краткой теории изящных искусств и примеров во всех родах прозаических и поэтических сочинений. Книга первая. СПб., 1843. – С. 1–2, 64–69, 222–224, 228–233, 235–238, 252–255.

Дата добавления: 2014-11-26