Без противоречий 21 страница

Тень вновь двинулась прочь. Дэгни ждала, но человек не возвращался. Она вскочила со стула. Ей хотелось увидеть исход этого сражения; теперь, когда он победил или проиграл, ей вдруг очень захотелось узнать, кто он, этот человек, и что ему было нужно. Она пробежала через темную приемную, открыла дверь и выглянула на улицу.

В переулке никого не было. Постепенно сужаясь, он уходил вдаль, поблескивая мокрым тротуаром, словно освещенная редкими огоньками зеркальная полоска. Дэгни увидела темный проем выбитой витрины заброшенного магазина. За ним виднелись подъезды нескольких жилых домов. Капли дождя падали на землю в свете фонаря, склонившегося над черной пустотой открытых ворот, ведущих в подземные тоннели «Таггарт трансконтинентал».

***

Реардэн подписал бумаги, отодвинул их на край стола и отвел взгляд, надеясь, что ему больше не придется о них думать. Сейчас ему хотелось перенестись в будущее, чтобы это мгновение оказалось далеко позади.

Пол Ларкин нерешительно потянулся к бумагам. Вид у него был заискивающий и беспомощный.

– Хэнк, это всего лишь юридические тонкости, чистая формальность, – говорил он. – Ты же знаешь, что для меня эти рудники всегда будут твоими и только твоими.

Реардэн медленно покачал головой. Его лицо оставалось невозмутимым и бесстрастным, словно он разговаривал с совершенно чужим человеком.

– Нет, – сказал он. – Собственность либо принадлежит мне, либо не принадлежит. Третьего не дано.

– Но… ты же знаешь, что можешь доверять мне. Можешь не волноваться о поставках руды. Мы заключили соглашение. Ты же знаешь, что можешь положиться на меня.

– Не знаю. Надеюсь, что могу.

– Но я же дал тебе слово!

– Я никогда раньше не зависел от чужого слова.

– Зачем… ну зачем ты так говоришь? Мы же друзья. Я сделаю для тебя все что захочешь. Ты будешь получать всю добываемую руду. Эти рудники по-прежнему твои – все равно что твои. Тебе нечего бояться. Я… Хэнк, что с тобой?

– Помолчи.

– Но в чем дело, Хэнк?

– Я не люблю обещаний. Не нужно делать вид, что мое положение надежно и безопасно. Это далеко не так. Мы заключили соглашение, выполнения которого я не имею формального права требовать. Я хочу, чтобы ты знал, что я прекрасно понимаю, в каком положении нахожусь, и полностью отдаю себе в этом отчет. Если ты намерен сдержать свое слово, не нужно уверять меня в этом, просто сдержи его и все.

– Почему ты смотришь на меня так, словно я во всем виноват? Ты же прекрасно знаешь, как это мне не нравится. Я купил рудники лишь потому, что думал, что это поможет тебе выйти из затруднительного положения, что лучше уж тебе продать их своему другу, чем незнакомому человеку. Я не виноват. Мне самому очень не нравится этот гнусный закон. Я не знаю, кто за всем этим стоит, и никогда не думал, что его могут принять. Для меня было таким потрясением, когда они…

– Ладно, не будем об этом.

– Но я только хотел…

– Почему ты настаиваешь на продолжении этого разговора?

– Я предложил тебе самую высокую цену, Хэнк, – сказал Ларкин умоляющим тоном. – В законе сказано «разумная компенсация», я предложил тебе больше, чем другие.

Реардэн посмотрел на лежавшие на столе бумаги. Он думал о деньгах, которые, согласно этим бумагам, должен получить за свои рудники. Две трети этой суммы Ларкин получил в качестве государственного займа. Это предусматривалось законом, чтобы «предоставить новым владельцам равные возможности, которых они были лишены раньше». Оставшуюся треть суммы Ларкин занял у самого Реардэна. А эти государственные деньги, подумал вдруг Реардэн, деньги, которыми мне заплатили за рудники, – откуда они взялись? Кто их заработал?

– Тебе не о чем беспокоиться, Хэнк, – сказал Ларкин с настойчиво-умоляющей ноткой в голосе. – Это чистая формальность, твои рудники принадлежат мне лишь на бумаге.

Реардэн пытался понять, чего хочет от него Ларкин. Он чувствовал, что этот человек ожидает чего-то большего, каких-то слов, которые он, Реардэн, якобы должен произнести, рассчитывает на милосердие и сострадание, которые Реардэн обязан к нему проявить. Сейчас, в момент своего триумфа, Ларкин представлял собой жалкое зрелище. Он был похож на нищего, который просит милостыню.

– Почему ты сердишься, Хэнк? Это всего-навсего новая бюрократическая формальность. В связи с изменившимися историческими условиями. А раз так, то уже ничего не поделаешь и никто тут не виноват. Но выход всегда можно найти. Посмотри на других. Они не принимают все так близко к сердцу. Они…

– Они назначают управлять отобранной у них собственностью подставных лиц, которых полностью контролируют и держат в узде. Я же…

– Зачем ты так говоришь, Хэнк?

– Я хочу повторить тебе только одно, думаю, ты и сам это знаешь: я в такие игры не играю. У меня нет ни времени, ни желания состряпать что-то против тебя, связать тебя по рукам и ногам шантажом и по-прежнему, но уже через тебя владеть своими рудниками. Для меня собственность – это то, чем я ни с кем не делюсь. Я не хочу владеть рудниками благодаря твоей трусости – все время бороться, пытаясь перехитрить тебя, и постоянно тебе угрожать. Я не веду дела подобным образом и никогда не связываюсь с трусами. Рудники твои. Если ты намерен продавать мне всю добываемую руду – пожалуйста, ничто не мешает тебе так поступить. Захочешь обмануть меня – что ж, это тоже целиком в твоей власти.

Ларкин выглядел обиженным.

– Это несправедливо с твоей стороны, Хэнк, – сказал он с упреком. – Я никогда не давал тебе повода не доверять мне.

Он торопливо взял со стола бумаги. Реардэн увидел, как они исчезли во внутреннем кармане его пальто. Он успел заметить, что рубашка Ларкина потемнела от пота.

В его памяти вдруг ни с того ни с сего всплыло лицо проповедника, которого он видел двадцать семь лет назад, проходя по улице города, название которого уже забыл. Он помнил лишь дождливый осенний вечер, темные стены трущоб и злобное лицо человека, с чувством собственной непогрешимости вещавшего в темноту глухого, грязного закоулка: «…вот благороднейший из идеалов: чтобы во имя ближних своих жил человек, и вместо слабых работали сильные, и способные служили неспособным…»

Затем Реардэн вспомнил юношу, которым был он сам в восемнадцать лет. Он видел сосредоточенное лицо, стремительную походку, пьянящее веселье и, несмотря на бессонные ночи, бьющую фонтаном энергию. Он шел с гордо поднятой головой, у него были ясные, спокойно-безжалостные глаза человека, который, не щадя себя, идет к поставленной цели. Он увидел Пола Ларкина таким, каким тот, должно быть, был в те годы, – юнцом с лицом пожилого младенца, который безрадостно, заискивающе улыбался, прося сжалиться над ним, умоляя окружающих дать ему хоть какой-то шанс. Если бы в те годы Реардэну показали этого юнца и сказали: вот к кому приведут тебя твои устремления, вот кто примет энергию твоих натруженных мышц – он бы тогда…

Это была даже не мысль – его мозг словно содрогнулся, как от удара. Когда к нему вернулась способность мыслить, Реардэн понял, что у восемнадцатилетнего юноши, каким он был тогда, возникло бы единственное желание: наступить на эту мерзость по имени Ларкин и растоптать, как червя, чтоб не осталось и мокрого места.

Никогда раньше он не испытывал подобного чувства. Ему потребовалось время, чтобы осознать: то, что он чувствовал, называется ненавистью.

Реардэн заметил, что, уходя и бормоча что-то вроде «до свиданья», Ларкин обиженно поджал губы и посмотрел на него с укоризной, словно пострадавшей стороной, человеком, с которым обошлись несправедливо, был именно он.

Реардэн спрашивал себя, почему, когда он продал свои угольные шахты Кену Денеггеру, владельцу самой большой в Пенсильвании угольной компании, это прошло практически безболезненно. Он не испытывал ненависти. Кен Денеггер, которому минуло пятьдесят, был человеком с суровым неприветливым лицом. Свой путь он начал простым шахтером.

Когда Реардэн протянул Денеггеру документ, подтверждающий его право на собственность, тот безразлично сказал:

– По-моему, я забыл упомянуть, что за весь полученный от меня уголь ты будешь платить по себестоимости.

Реардэн удивленно посмотрел на него:

– Но это же противозаконно.

– А кто узнает, что за деньги ты от меня получаешь в собственной гостиной?

– Иными словами, ты предлагаешь мне скидку.

– Да.

– Это противоречит куче законов. Если тебя поймают на этом, тебе придется несладко, куда хуже, чем мне.

– Конечно. Таким образом ты подстрахуешься, чтобы не зависеть от моей воли.

Реардэн улыбнулся. Это была счастливая улыбка, но он прикрыл глаза, словно получил удар, и отрицательно покачал головой:

– Спасибо, но я не из этих и не рассчитываю, что кто-то станет работать на меня себе в убыток.

– Я тоже не из их компании, – сердито сказал Денеггер. – Послушай, Реардэн, ты думаешь, я не понимаю, что получаю то, чего не заработал? Деньгами за это не заплатишь. Тем более сейчас.

– Ты не изъявлял желания купить мои шахты. Я сам об этом попросил. Мне хочется, чтобы в горнодобывающей отрасли нашелся такой человек, как ты, которому я мог бы со спокойной совестью передать свои рудники, не опасаясь, что они попадут в плохие руки. К сожалению, такого человека нет. Если ты действительно хочешь оказать мне услугу, не предлагай скидки. Лучше запроси любую цену, лишь бы я получал уголь в первую очередь. Со своей стороны я сделаю все что надо. Только дай мне уголь.

– Ты его получишь.

Первое время Реардэн удивлялся, почему ничего не слышно от Мауча. Его звонки в Вашингтон оставались без ответа. Затем он получил письмо, состоявшее из единственного предложения, в котором сообщалось, что мистер Мауч оставляет службу у Реардэна. Две недели спустя он узнал из газет, что Висли Мауч назначен заместителем директора Отдела экономического планирования и национальных ресурсов.

Не думай об этом, повторял себе Реардэн, пытаясь подавить приступ ранее неведомого ему чувства, испытывать которое ему вовсе не хотелось. Мир полон низости и зла, ты это знаешь, и бесполезно ломать голову над их частными проявлениями. Ты просто должен работать еще больше и еще упорней. Не позволяй сломить себя. Будь выше этого.

Детали из металла Реардэна ежедневно отправлялись с его заводов к месту строительства линии Джона Галта, где, поблескивая зеленовато-голубыми искорками в первых лучах весеннего солнца, вздымались конструкции будущего моста через каньон. У Реардэна не было времени страдать, не было сил сердиться. Через несколько недель все прошло, ослепляющие приступы ненависти прекратились и больше не возвращались.

В тот вечер, когда он позвонил Эдди Виллерсу, к нему уже полностью вернулись его обычные уверенность и самообладание.

– Эдди, я в Нью-Йорке, в отеле «Вэйн-Фолкленд». Приходи позавтракать со мной завтра утром. Мне нужно кое-что обсудить с тобой.

Эдди Виллерс шел к Реардэну с тяжелым чувством вины. Он еще не оправился от потрясения, пережитого после утверждения Закона о равных возможностях. Подобно тому, как после удара на теле остается синяк, этот закон оставил в его душе тупую, ноющую боль. Ему не нравился город – в нем словно таилась неведомая, зловещая угроза. Эдди с тяжелым сердцем шел на встречу с человеком, который стал жертвой нового закона: у него было такое чувство, будто он каким-то необъяснимым образом тоже в ответе за это.

Когда он увидел Реардэна, это чувство исчезло. Глядя на Хэнка, никак нельзя было сказать, что он жертва. Утренние лучи весеннего солнца поблескивали, отражаясь в оконных стеклах. Бледно-голубое, нежное небо дышало свежестью и чистотой. Двери офисов были еще закрыты, и город казался уже не зловещим, а готовым подобно Реардэну с надеждой и радостью окунуться в дела. Проведя спокойную ночь и хорошо выспавшись, Реардэн выглядел свежим и отдохнувшим. На нем был халат, и казалось, необходимость переодеться несколько раздражала его, как будто ему не терпелось перейти к своим захватывающе интересным делам.

– Доброе утро, Эдди. Извини, что заставил тебя встать в такую рань, но другого времени у меня нет. Сразу после завтрака я улетаю в Филадельфию. Поговорим за столом.

На нагрудном кармане его темно-голубого фланелевого халата белыми нитками были вышиты инициалы «ГР».

Он выглядел молодым и чувствовал себя в шикарном номере отеля легко и непринужденно, как дома.

Эдди наблюдал, как официант с профессиональной сноровкой вкатил в номер сервировочный столик на колесиках. Он ощутил необычайное удовольствие при виде свеженакрахмаленной скатерти, поблескивающих в лучах солнца серебряных столовых приборов и двух ведерок с колотым льдом, в которых охлаждались графины с апельсиновым соком. Он даже не подозревал, что подобные вещи могут так воодушевить его.

– Мне не хотелось беспокоить по этому поводу Дэгни, у нее и без того хватает забот. Мы с тобой сами можем за пару минут решить этот вопрос, – сказал Реардэн.

– Если я вправе его решать. Реардэн улыбнулся.

– Вправе, Эдди, не переживай. – Он наклонился к Виллерсу через стол и спросил: – Каково в данный момент финансовое положение «Таггарт трансконтинентал»? Безнадежное?

– Хуже, мистер Реардэн.

– Вы в состоянии платить по счетам?

– Не совсем. Мы держим это в тайне, но я думаю, все и так знают. Мы кругом в долгах, и Джим уже не знает, как оправдываться.

– Ты знаешь, что со следующей недели вы должны начать платежи за рельсы из моего металла?

– Да, знаю.

– Давай заключим мораторий. Я отсрочу выплаты, вы внесете первый взнос лишь спустя полгода после открытия линии Джона Галта.

Не зная, что сказать, Эдди со стуком поставил на стол чашку кофе.

Реардэн усмехнулся:

– Что с тобой, Эдди? У тебя же достаточно полномочий, чтобы принять такое предложение?

– Мистер Реардэн… я даже не знаю… что вам сказать.

– Просто скажи, что согласен. Этого вполне достаточно.

– Я согласен, мистер Реардэн, – еле слышно вымолвил Эдди.

– Я подготовлю и перешлю тебе все бумаги. Можешь сказать Джиму, пусть подпишет.

– Хорошо, мистер Реардэн.

– Я не хотел решать этот вопрос с Джимом. Он потратил бы битых два часа, пытаясь убедить себя, что убедил меня, что, принимая это предложение, оказывает мне неоценимую услугу.

Эдди неподвижно сидел за столом, уставившись в тарелку.

– В чем дело, Эдди?

– Мистер Реардэн… Я хотел бы поблагодарить вас, но у меня просто нет слов, чтобы выразить…

– Послушай Эдди, у тебя есть все задатки для того, чтобы стать хорошим бизнесменом, поэтому ты должен раз и навсегда кое-что уяснить для себя. В подобных ситуациях нет и не может быть никаких слов благодарности. Я делаю это не для «Таггарт трансконтинентал». С моей стороны это себялюбивый, чисто деловой ход. Зачем мне сейчас требовать с вас деньги, если это нанесет смертельный удар вашей компании? Если бы я видел, что «Таггарт трансконтинентал» – предприятие никудышное, я бы без колебаний содрал с вас эти деньги. Я не играю в благотворительность и не связываюсь с некомпетентными партнерами. Но вы по-прежнему лучшая железная дорога в стране. После завершения строительства линии Джона Галта ваша компания станет самой надежной и платежеспособной. Поэтому у меня есть веские основания подождать. Кроме того, проблемы у вас возникли именно из-за моих рельсов. Мне хочется стать свидетелем вашей победы.

– Я все равно должен поблагодарить вас, мистер Реардэн… за что-то куда большее, чем благотворительность.

– Да нет же, Эдди. Ну как ты не понимаешь? Я только что получил крупную сумму денег, которые мне сейчас ни к чему. Мне не во что их вложить. Для меня они сейчас мертвый груз. Я даже получу удовольствие, использовав эти деньги в борьбе против тех, благодаря кому их получил. Они предоставили мне возможность дать вам эту отсрочку и помочь в борьбе против них же.

Реардэн заметил, как Эдди вздрогнул, словно задели его больное место.

– Это-то и ужасно.

– Что?

– То, что они сделали с вами, и то, как вы поступаете в ответ. Я хочу сказать… – Он замолчал. – Простите меня, мистер Реардэн. Я знаю, что так о делах не говорят.

Реардэн улыбнулся:

– Спасибо, Эдди. Я знаю, что ты хотел сказать. К черту их всех. Забудь об этом.

– Хорошо. Только… мистер Реардэн, могу я вам кое-что сказать? Я понимаю, что это не имеет никакого отношения к делу, и говорю не как вице-президент компании.

– Я тебя слушаю.

– Мне не нужно говорить вам, что значит ваше предложение для Дэгни и каждого порядочного человека в нашей компании. Вы и сами знаете. Вы также знаете, что можете положиться на нас. Но… по-моему, ужасно несправедливо, что Джим Таггарт тоже извлечет из этого выгоду, что вы, именно вы спасаете его и ему подобных после того, что они сделали…

Реардэн рассмеялся:

– Эдди, да начхать нам на Таггарта и таких, как он. Мы ведем экспресс, а они едут на крыше и надрывно кричат о том, что они всем руководят и все зависит только от них. Пусть кричат. Мы ведь не надорвемся, везя их?

***

«Ничего у них не выйдет».

Лучи летнего солнца полыхали в городских окнах и искрились, поблескивая в уличной пыли. Похожие на легкую дымку потоки горячего воздуха поднимались с раскаленных крыш к белому табло календаря, который висел над городом, отсчитывая последние дни июня. «Ничего у них не выйдет, – твердили все в один голос. – Когда пустят первый поезд по линии Джона Галта, рельсы треснут. Им не доехать до моста. А если и доедут, мост рухнет под тяжестью состава».

Со склонов Колорадских гор грузовые составы спускались по железной дороге «Финикс – Дуранго» к северу – до Вайоминга и дальше, к главной линии «Таггарт трансконтинентал» и к югу – до Нью-Мексико и магистрали «Атлантик саузерн». Длинные составы сверкающих на солнце цистерн расходились во всех направлениях от нефтяных вышек Вайета к предприятиям отдаленных штатов. Но эти составы не были темой для разговоров. Для общества они скользили так же бесшумно, как солнечные лучи, их замечали, лишь когда нефть превращалась в свет электрических лампочек, жар печей, работу моторов. Но самих составов никто не замечал. Они воспринимались как нечто само собой разумеющееся.

Закрытие железной дороги «Финикс – Дуранго» было назначено на двадцать пятое июля. «Хэнк Реардэн – одержимое алчностью чудовище, – говорили люди. – Посмотрите, какое он сколотил состояние. Он хоть когда-нибудь дал что-то взамен? Хоть раз проявил чувство гражданского долга? Его интересуют только деньги. Ради них он готов на все. Ему плевать, что, если рухнет мост из его сплава, погибнут люди».

«Таггарты из поколения в поколение были стаей стервятников, – говорили люди, – это у них в крови. Вспомните их родоначальника Нэта Таггарта, самого отъявленного негодяя на земле, который по капле высосал из страны всю кровь, чтобы нажить свое богатство. Можно не сомневаться, что эта семейка без колебаний поставит на карту человеческие жизни, лишь бы заграбастать побольше прибыли. Таггарты купили никудышные реардэновские рельсы потому, что они дешевле стальных, им плевать на катастрофы и искалеченных людей, ведь денежки за провоз они уже получили».

Люди говорили так, потому что слышали это от других. Они не знали, почему вокруг этого поднят такой шум. Они ни от кого не требовали разумных объяснений. «Разум, – сказал им доктор Притчет, – это самый наивный из предрассудков!»

«Источник общественного мнения? – сказал Клод Слагенхоп в своем выступлении по радио. – Да нет никакого источника. Общественное мнение стихийно, самопроизвольно и единодушно. Это рефлекс, явление сугубо инстинктивное, исходящее от коллективного сознания».

Орен Бойл, в свою очередь, дал интервью журналу «Глоб» – самому массовому изданию. Интервью было посвящено проблеме социальной ответственности металлургов перед обществом. Основное внимание в нем уделялось тому факту, что металл имеет огромное значение и зачастую жизни людей зависят от его качества. «По-моему, недопустимо, чтобы при внедрении в жизнь нового, ранее не опробованного продукта людей использовали в качестве подопытных кроликов», – сказал Бойл, не назвав никаких имен.

«Нет, я не заявляю, что мост рухнет, – сказал главный инженер „Ассошиэйтэд стил“ в выступлении по телевидению. – Я этого не говорю. Я лишь хочу сказать, что, если бы у меня были дети, я не позволил бы им ехать на первом поезде, который пересечет этот мост. Но это мое личное мнение, не более. Просто я очень, люблю детей».

"Я не утверждаю, что железное детище Хэнка Реардэна и Дэгни Таггарт рухнет, – писал Бертрам Скаддер в журнале «Фьючер». – Может быть, рухнет, а может быть, и нет. Это не столь важно. Важно другое: как обществу оградить себя от самонадеянности, эгоизма и алчности двоих необузданных индивидуалистов, которые за всю свою жизнь не совершили ни одного общественно полезного поступка? Судя по всему, эти двое готовы поставить на карту жизни людей, основываясь лишь на тщеславной уверенности в правильности своих суждений и оценок, тогда как подавляющее большинство признанных специалистов придерживается обратного мнения. Должно ли общество допустить это? Если мост действительно рухнет, не поздно ли будет принимать меры предосторожности? Стоит ли махать кулаками после драки? Автор этих строк хранит верность своему убеждению, что ради блага общества кое-кому следует дать по рукам, не дожидаясь драки.

Группа, именовавшая себя Комитетом незаинтересованных граждан, собрала подписи под петицией, требовавшей в течение года провести детальное обследование линии Джона Галта комиссией государственных экспертов, прежде чем линия будет введена в эксплуатацию. В петиции подчеркивалось, что подписавшиеся под ней руководствуются лишь «чувством гражданского долга». Первыми подписались Больф Юбенк и Морт Лидди. Газеты уделили этой петиции много места, сопровождая ее подробными комментариями. К ней отнеслись с большим вниманием и уважением, так как она исходила от незаинтересованных лиц.

Газеты не написали ни строчки об успехах строительства линии Джона Галта. Ни один репортер не приехал осмотреть все на месте. Позиция прессы была сформулирована одним видным журналистом еще пять лет назад. «Фактов нет, – сказал он. – Есть только их интерпретация. Поэтому писать о фактах нет смысла».

Несколько бизнесменов решили, что стоит подумать о возможной коммерческой ценности металла Реардэна. Они занялись изучением этого вопроса, но не наняли ни специалистов в области металлургии, чтобы сделать анализ образцов металла, ни инженеров, чтобы те посетили место строительства. Они провели опрос общественного мнения. Среди десяти тысяч опрошенных были люди самого разного уровня интеллектуального развития. На вопрос: «Вы воспользовались бы линией Джона Галта?» подавляющее большинство ответили: «Ни за какие коврижки!»

Ни один человек не высказался в защиту металла Реардэна, и никто не придал значения тому, что акции «Таггарт трансконтинентал» медленно, почти незаметно пошли вверх. Но некоторые пристально наблюдали за ситуацией и тайно, втихую играли на бирже. Мистер Моуэн купил акции «Таггарт трансконтинентал» на имя своей сестры, Бен Нили – на имя двоюродной сестры, а Пол Ларкин – под вымышленным именем. «Здесь надо все делать тихо – вопрос-то неоднозначный», – сказал один из них.

«Да, работы идут строго по графику, – пожимая плечами, сказал Джим Таггарт на совете директоров. – Можете не сомневаться. Моя дражайшая сестрица не человек, а двигатель внутреннего сгорания, так что ее успехи отнюдь не удивительны».

Когда прошел слух, что несколько мостовых опор треснули и, рухнув, убили троих рабочих, Таггарт вскочил с места и, вбежав в приемную, приказал секретарю немедленно соединить его с Колорадо. Он ждал, прислонившись к столу, словно ища защиты; в его глазах застыл панический страх. Тем не менее его губы дрогнули и расплылись в жалком подобии злорадной улыбки, когда он сказал: «Я отдал бы все на свете, чтобы посмотреть сейчас на лицо Реардэна». Узнав, что слух ложный, он проронил: «Слава тебе Господи», – но его голос прозвучал разочарованно.

– Не знаю, – сказал своим друзьям Филипп Реардэн по поводу того же слуха, – возможно, он тоже хоть изредка совершает ошибки. Может быть, мой великий братец не так велик, как мнит.

– Дорогой, – сказала мужу Лилиан Реардэн, – вчера за чаем я поссорилась с подругами, которые утверждали, что Дэгни Таггарт – твоя любовница… Господи, да не смотри ты на меня так! Я знаю, что это полнейшая нелепость, и задала им такого жару! Эти безмозглые идиотки просто не могут себе представить, почему женщина идет наперекор обществу исключительно ради твоего сплава. Ну конечно, я-то все понимаю. Я знаю, что для такой женщины, как Дэгни Таггарт, секс ровным счетом ничего не значит, и на тебя как на мужчину ей плевать. И еще, дорогой, я знаю, что, если бы у тебя хватило смелости на что-то подобное, в чем я сильно сомневаюсь, ты не стал бы увиваться за вычислительной машиной в юбке, а нашел бы себе белокурую, женственную девочку из варьете, которая… Генри, не смотри так: я просто пошутила!

– Дэгни,– жалким тоном сказал Таггарт, – что с нами будет? Наша компания стала такой непопулярной!

Дэгни весело рассмеялась – так, будто веселье постоянно таилось где-то внутри ее и нужна была самая малость, чтобы оно выплеснулось наружу. Она непринужденно смеялась, раскрыв рот и обнажив зубы, казавшиеся необыкновенно белыми на загорелом лице. Она словно всматривалась вдаль. Это выражение появилось в ее глазах с тех пор, как она переехала в Колорадо. Во время своих последних наездов в Нью-Йорк она заметила, что смотрит на Джима, словно не видя его.

– Общественное мнение к нам крайне недоброжелательно. Что нам делать?

– Джим, ты помнишь, что рассказывали о Нэте Таггарте? Он сказал, что завидует лишь одному из своих конкурентов, человеку, который сказал: «К черту общественное мнение». Он жалел, что сам не сказал этого.

Летними днями и вечерами, когда на город опускалась гнетущая тишина, какой-нибудь одинокий человек, сидя на скамейке в парке или у открытого окна, прочитав в газете коротенькое сообщение об успехах в строительстве линии

Джона Галта, смотрел на город с внезапным приливом надежды. Это были либо очень молодые люди, которые страстно желали увидеть, как происходят подобные события, либо очень старые, которые еще застали мир, где такие события действительно случались. Их мало волновали железные дороги, они ничего не смыслили в бизнесе, они знали одно: кто-то борется с огромными трудностями и побеждает. Они не восхищались целью, которую преследовал этот человек, они верили гласу общественного мнения. И все же, когда они читали, что строительство продвигается, у них на мгновение становилось теплее на душе и они с удивлением спрашивали себя, почему теперь их собственные проблемы уже не кажутся такими неразрешимыми.

В атмосфере полного умалчивания, в неведении для всех и вся, за исключением грузового склада «Таггарт трансконтинентал» в Шайенне и офиса «Джон Галт инкорпорейтэд» в темном переулке, росла стопка заказов на вагоны и беспрерывно поступали грузы для первого состава, который пройдет по новой линии. Дэгни Таггарт объявила, что вопреки традиции это будет не пассажирский экспресс, набитый знаменитостями и политиками, а специальный товарный состав.

Грузы поступали со всех концов страны – с ферм, лесных складов, рудников, из отдаленных мест, для которых последней надеждой на выживание были новые заводы и фабрики Колорадо. Ни одна газета не писала об этих грузоотправителях, потому что они не принадлежали к числу незаинтересованных граждан.

Железная дорога «Финикс – Дуранго» закрывалась двадцать пятого июля, двадцать второго июля по линии Джона Галта должен был пройти первый состав.

– Видите ли, какое дело, мисс Таггарт, – заявил представитель профсоюза машинистов, – не думаю, что мы позволим вам пустить этот поезд.

Дэгни сидела в своем кабинете за видавшим виды столом напротив покрытой пятнами стены.

– Вон отсюда, – сказала она не шелохнувшись.

Этот человек в жизни не слышал ничего подобного в безукоризненно обставленных кабинетах руководящих работников железных дорог. Он растерянно произнес:

– Я пришел сказать вам…,

– Если у вас есть что сказать, то начните с начала.

– Что?

– Не говорите о том, что вы намерены мне не позволить.

– Я хочу сказать, что мы не позволим вести ваш поезд членам нашего профсоюза.

– Это другое дело.

– Мы так решили.

– Кто мы?

– Наш комитет. То, что вы делаете, – нарушение прав человека. Вы не имеете права обрекать людей на смерть, когда рухнет этот мост, только ради того, чтобы обогатиться.

Дэгни взяла со стола чистый лист бумаги и протянула его собеседнику:

– Изложите все в письменном виде, и мы с вами заключим контракт.

– Какой контракт?

– Что никто из членов вашего профсоюза никогда не получит работу на линии Джона Галта.

– Почему… одну минутку… Я не говорил, что…

– Вы не хотите подписывать такой контракт?

– Нет. Я…

– Почему, если вы уверены, что мост рухнет?

– Я всего лишь хочу…

– Я знаю, чего вы хотите. Вы хотите держать за горло своих людей, манипулируя рабочими местами, которые даю им я, и меня – манипулируя своими людьми. Вы хотите, чтобы я создала рабочие места, и в то же время пытаетесь помешать мне предоставить людям работу. Выбирайте. Двадцать второго июля этот поезд выйдет на линию. Здесь у вас нет выбора, но вы можете выбирать, позволить или не позволить вашим людям вести этот состав. Если вы остановитесь на втором варианте, поезд все равно пойдет, даже если мне самой придется сесть на место машиниста. Если мост рухнет, в стране не останется ни одной железной дороги. Но если он устоит, ни один из членов вашего профсоюза никогда не получит работу на линии Джона Галта. Если вы думаете, что ваши люди нужны мне больше, чем я им, – выбирайте соответствующим образом. Вы знаете, что я могу повести поезд, а они не могут построить железную дорогу, – делайте свой выбор исходя из этого. Ну так как, вы запретите своим людям вести мой поезд?

Дата добавления: 2014-11-26