И концепции суицидального поведения 2 страница

В 1840 г. в Англии врач Ф. Винслоу (F. Winslow) публикует книгу «Анатомия самоубийства», где пишет, что предрасположенность к самоубийству происходит от расстройств мозга и органов пищеварения. Автор в своих выводах опирается не только на собственные исследования, но и на данные Эскироля, Фальре и других врачей, отмечавших изменения в различных органах самоубийц при вскрытии: головного

62 ГЛАВА 2

мозга и черепных костей, желудка, печени и кишечника, «наиболее часто являющихся областью патологических явлений» (даже «сердце иногда оказывалось дезорганизованным»). Достаточно частое отсутствие анатомических изменений мозга не отразилось на общем выводе автора: «Во многих случаях нет сомнения, что корень болезни заключен в головном мозге, в котором, однако, после смерти невозможно обнаружить следы болезни». Ф. Винслоу четко и недвусмысленно высказывается за чисто органическую причину «самоубийственной мономании», несмотря на невозможность установления этого путем анатомического вскрытия тела самоубийцы.

Результаты бесчисленных анатомических вскрытий, направленных на поиски локализации своеобразного центра самоубийства, продолжавшиеся в течение всего XIX в. и в начале XX в., так и не позволили локализовать суицид и, более того, в какой-то мере поколебали веру исследователей в наличие прямой связи между суицидальным поведением, анатомо-физиологическими данными и наличием психического заболевания. Уже на заре этих исследований находились скептики, выражающие сомнения в возможности нахождения причины самоубийства в процессе вскрытия трупов. В начале XX в. в работе «Современные самоубийства» (1912) один из наиболее известных отечественных суици-дологов Г. Гордон четко проводил мысль об отсутствии непосредственной связи между самоубийством и душевными заболеваниями. Автор ссылался на исследования венского врача А. Броша, который в результате вскрытия тел 371 самоубийцы обнаружил, что признаки душевной болезни (посмертные) были отмечены только в 7,6 % случаев.

Настойчивость в поисках локализации в теле склонности к самоубийству как признаку психического расстройства в какой-то мере определялась стремлением дать научное обоснование своеобразной экскульпации самоубийц путем признания их душевнобольными. Необходимость этой экскульпации (снятия вины), прекращение любого рода карательных мер, сохранявшихся в некоторых странах до середины XX в. в виде не только церковных запретов, но и законодательных положений, хорошо чувствовалась в обществе. Не только логические построения философов, общественных деятелей, литераторов и других «выразителей дум» своего времени, но и чувства и здравый смысл «простого человека» не могли мириться с существующим положением вещей. Достаточно указать, что так называемое «ослиное погребение» сохранялось в некоторых странах до конца ХГХ-начала XX в. До 1823 г. в Британии существовал обычай хоронить самоубийцу на перекрестке дорог, проткнув ему сердце осиновым колом и протащив перед этим по улице.

Отношение к самоубийству в истории

Только в 1961 (!) г. в Англии было законодательно установлено отсутствие состава преступления в самоубийстве и покушении на него. В соответствии с «Актом о суициде от 1961 года» суицид и суицидальная попытка не считаются уголовным преступлением. Однако и до 1961 г. уголовное наказание за самоубийство назначалось относительно редко, так как существовало понимание того, что большинство самоубийств и попыток самоубийства совершается в контексте психических расстройств. В первую очередь это относится к психотическим депрессивным заболеваниям, при которых ответственность пациентов за свои поступки исключается в силу понимания этого вопроса в гражданском законодательстве. Поэтому до 1961 г. большинство связанных с самоубийством дел направлялись клиникам, а с теми, что оставались в суде, поступали аналогичным образом (Хэзлэм М. Т., 1998).

Однако за 1941-1955 гг. в Англии были привлечены к уголовной ответственности 44 956 лиц, покушавшихся на самоубийство, из них только 346 оправданы, а 308 приговорены к различным срокам лишения свободы (Stengel E., 1964). Еще в 1955 г. покушавшемуся на самоубийство заключенному судом было назначено наказание — месяц тюремного заключения. Это происходило в XX в. Как общество в целом и законодательство относилось к самоубийству в XIX в., можно судить из письма Н. Огарева: «Тут повесили человека, который перерезал себе горло, но был спасен. Повесили за попытку самоубийства. Врач предупредил, что вешать его нельзя, потому что разрез разойдется, и он сможет дышать прямо через трахею. Его не послушали и повесили. Рана немедленно раскрылась, и повешенный ожил... решили перетянуть шею приговоренного ниже раны и держать так, пока он не умрет» (цит. по: Чхартишвили Г., 1999).

В 1881 году законодательное собрание штата Нью-Йорк определило, что покушавшиеся на самоубийство наказываются тюремным заключением сроком на 20 лет. И только Французская революция впервые отменила какое-либо законодательное преследование самоубийц. В России это случилось в 1917 г. До этого законодательство, церковь, народные обычаи и мораль российского общества были не менее строги к самоубийце, чем это наблюдалось в Европе. Однако в России отдельные постановления относительно самоубийц длительное время находились только в церковном законодательстве.

В требнике Петра Могилы (1646) и в «Инструкции Патриарха Адриана поповским старостам или благочинным смотрителям от 26 декабря 1697 года» в статье 21 также содержится запрещение хоронить у церквей или на кладбищах тела самоубийц, но эта «инструкция» не делала различий между отдельными видами насильственной смерти:

ГЛАВА 2

«А который человек обесится или зарежется, или, купаясь и похволя-ся и играя, утонет, или вина опьется или с качели убьется, иную смерть сам над собою, своими руками учинит или на разбое и на воровстве каком убит будет: и тех умерших тел у церкви Божий не погребать, и над ними отпевать не велеть, а велеть их класть в лесу или на поле, кроме кладбища и убогих домов». «Инструкция Патриарха Адриана» в дальнейшем вошла в состав «Полного собрания законов Российской Империи».

И только с Петра Великого начинается светская история различного рода «карательных акций» по отношению к лицам, совершившим покушение на самоубийство. В воинском уставе 1716 г. (гл. XIX, арт. 164) четко указано: «Ежели кто сам себя убьет, то подлежит тело его палачу в бесчестное место отволочь и закопать, волоча прежде по улицам и обозу». Однако в толковании к этому «артикулу» добавлено: «...а ежели кто учинит в беспамятстве, болезни, в меланхолии, то оное тело в особливом, но не бесчестном месте похоронить. И того ради должно, что пока такой самоубийца погребен будет, чтобы судьи наперед об обстоятельствах и причинах подлинно уведомились и через приговор определили бы, каким образом его погребсти». В более позднем (1720) Морском уставе Петра карательные меры против самоубийц усиливаются: «Кто захочет сам себя убить и его в том застанут, того повесить на райне, а ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет».

История сохранила описание весьма любопытного эпизода из жизни Петра Великого (его достоверность лежит на совести авторов, включая суицидологов XIX в.). Когда Петр предал суду царевича Алексея, один из судей подал царю прошение о назначении пенсии своей вдове. Петр потребовал от него объяснения по поводу столь странного прошения. Судья ответил: «Я подчиняюсь приказаниям Вашего Величества, т. к. это моя священная обязанность, и поэтому подпишу приговор, но я не могу после этого остаться жить и должен умереть, это мое священное право». Царь помолчал, подумал, а потом резко сказал: «Иди, ложись в постель».

Законодательство и общественное мнение эпохи петровских реформ в отношении самоубийства в полной мере соответствовали духу своего времени и существующей в большинстве стран оценке и карательным мерам, применяемым к самоубийце и его трупу. В Российской империи «извращение» в виде повешения тела самоубийцы за ноги было предусмотрено Врачебным уставом Свода законов до середины XIX в. Но «кара земная» не миновала и оставшихся в живых самоубийц. Проект Уголовного уложения 1754 г. предусматривал для них наказание плетьми или содержание в тюрьме 2 месяца.

Отношение к самоубийству в истории

Однако уже в 1766 г. для самоубийц предусматривалось лишение христианского погребения и отправление тела в «убогий дом», для оставшихся в живых служащих следовало понижение на один чин, для неслужащих дворян и купцов первой гильдии назначалось церковное покаяние сроком на полгода. В Своде законов 1832 г. самоубийца лишался христианского погребения только в случае, если не было доказано, что самоубийство последовало в состоянии безумия или беспамятства. Человек, покушавшийся на свою жизнь вне этих состояний и оставшийся в живых, подлежал наказанию за убийство и приговаривался к каторжным работам. В 1843 г. каторжные работы были заменены тюрьмой от 6 месяцев до одного года, а вопрос о характере погребения самоубийц был оставлен на усмотрение церкви.

В качестве одной из существенных мер «борьбы» общества с самоубийцами, выражающейся в тех или иных карательно-запретительных мероприятиях, была давняя практика признания недействительными завещаний самоубийц. В России была оформлена законодательно эта практика в период правления Екатерины Великой. Специального указа по этому поводу не было, но существовал прецедент в виде решения Сената по делу завещания князя Шаховского в 1776 г. Хотя в решении отмечалось, что завещание недействительно в том случае, если написано в состоянии беспамятства или безумия, сопровождавших самоубийство, в дальнейшем практика признания судами ничтожными духовных завещаний самоубийц была распространена повсеместно и вне зависимости от состояния самоубийцы.

По смыслу русского дореволюционного законодательства духовное завещание самоубийцы всегда должно было признаваться недействительным. Определенная в ст. 1472 «Уложения о наказаниях» недействительность духовных завещаний самоубийц рассматривалась не как наказание за самоубийство (к этому времени правосознание окончательно определилось в том, что не может быть речи о преследовании трупа), а как гражданское последствие самоубийства. Если же самоубийство совершено в состоянии безумия, сумасшествия, беспамятства и прочее, то духовное завещание также недействительно, как составленное лицом, признанным судом невменяемым по причине душевного или умственного расстройства.

И только в 1894 г. Правительствующий Сенат по поводу одного из дел о духовном завещании высказался в том смысле, что завещательные распоряжения остаются в силе, если доказано, что завещание было составлено в здравом уме и твердой памяти таким лицом, которое впоследствии лишило себя жизни в беспамятстве или под влиянием «душевного припадка». Покушение на самоубийство не имело уголов-

3 Зак 4760

ГЛАВА 2

ных и гражданских последствий в Уголовных уложениях Российской империи второй половины XIX в. только в случаях, когда «кто-либо по великодушному патриотизму подвергнет себя очевидной опасности или прямо верной смерти для сохранения государственной тайны и в других подобных случаях, а ровно, если женщина лишит или покусится лишить себя жизни для спасения целомудрия и чести своей от грозившего ей и никакими другими средствами неотвратимого насилия» (Уложение 1885 г.).

Отдельные положения законодательства Российской империи и других стран оказываются необходимыми для понимания общественной атмосферы, в которой специалисты различного профиля разрабатывали отдельные проблемы не существующей еще в то время суици-дологии. Понятно, что в рамках настоящей работы нас интересует в первую очередь врачебный подход. Однако врачи каждый раз вынуждены были, так или иначе, касаться не только чисто медицинских, но и философских, юридических, моральных, социологических и иных аспектов проблемы. Необходимость этого вытекала из самой специфики анализируемых явлений.

«Самоубийства нашего времени составляют наследие прошлого; современное общество не может не давать известного процента самоубийств (выделено нами. — В. £.), потому что является продуктом прежних поколений, культуры, нравов, жизненных условий etc» — эти слова принадлежат вовсе не социологу Э. Дюркгеиму, отрицавшему какую бы то ни было связь между самоубийством и помешательством, а врачу П. Г. Розанову. При этом «логический вывод» автора в результате исследования «исключительно» протоколов судебно-медицинских вскрытий и актов освидетельствования лиц, покушавшихся на самоубийство, однозначен: «Причины самоубийства те же, что и причины помешательства... насколько беспочвенно, насколько неосновательно стоять на возможности самоубийства в здравом состоянии, в состоянии, так сказать, полной осмысленности и правильности оценки своего поведения, приписываемых некоторым самоубийцам».

Однако отдельные выводы социологического характера не являлись основным «продуктом» медицинских исследований. Наряду с наивными (с позиции знаний XXI в.) анатомо-антропологическими находками, образцы которых были приведены выше, закладывались основы врачебного (клинического, клинико-психологического, психолого-аналитического) подхода к проблеме самоубийства в целом и к анализу суицидов отдельных лиц. Становясь явлением медицинского характера, различного рода феномены, связанные с аутоагрессивным поведением, требовали их оценки с целью оказания помощи пациентам

Отношение к самоубийству в истории

и профилактики их рецидива. Поэтому общий вывод о существовании несомненной связи между помешательством и самоубийством требовал уточнения и конкретизации многих положений применительно уже к непосредственным задачам медицины. Общий вывод был необходим для своеобразной общественной экскульпации последнего. Но задачи медицины требовали решения множества других вопросов. Врачебная оценка различными исследователями отдельных вопросов суицидологии нередко существенно расходилась. Эскироль считал, что самоубийство зависит от множества самых различных причин, может проявляться в самых различных формах и его феномены не определяют собой никакой определенной болезни.

В середине XIX в. все больше и больше утверждалась мысль об отсутствии прямых корреляций между самоубийством и теми или иными анатомическими находками на вскрытии. В 1859 г. автор первой отечественной обзорной работы «О самоубийстве в медицинском отношении», носящей компилятивный характер (на основании сочинений Форбеса Винслоу, Бриер де Буамона, Люиса Бертрана), Павел Ольхин отмечал, что, несмотря на многочисленные исследования, «мы доныне не знаем ничего положительного о том, какие анатомические изменения свойственны больным, расположенным к самоубийству».

Самоубийства, становясь объектом медицины, требовали соответствующих оценок со стороны окончательно выделившейся в самостоятельную область медицинских знаний и практики психиатрии. В первую очередь каждый из исследователей пытался определить, при каких формах психических расстройств чаще всего наблюдаются самоубийства. Несмотря на расхождение статистических показателей у различных авторов, все исследователи прошлого и настоящего в качестве наиболее частой формы психической патологии у лиц, покончивших с собой или совершивших суицидальную попытку, отмечали различные виды сниженного настроения.

При этом для каждой эпохи и даже для разных стран и социальных групп была характерна своя терминология. Меланхолия, сплин, хандра, печаль, утомление жизнью, скука, депрессия — это далеко не полный перечень терминов, используемых для оценки состояний подавленного настроения. Каждый из этих терминов связан с различными клинико-психологическими феноменами, но все они, так или иначе, отражают состояния подавленного настроения. Далеко не всегда исследователи стремились выделить отдельные виды тех или иных расстройств в соответствии с существующими в то время систематиками.

Большое значение имело четкое определение психопатологической симптоматики, наблюдающейся при самоубийствах, совершаемых

68 ГЛАВА 2

в рамках самых различных форм умопомешательства. Отмечалось, что в случае преобладания в клинической картине угнетения и снижения моторной активности склонности к самоубийству наблюдается гораздо чаще, чем при наличии в клинической картине возбуждения и подъема настроения. Бриер де Буамон, обследуя 117 лиц, совершивших покушение на самоубийство, наблюдал «уныние» у 94 больных.

При этой форме «хронического расположения к самоубийству» (выражение П. Ольхина) возможно такое развитие болезни, при котором окружающие не замечают ее начальных проявлений. Поэтому многие лишают себя жизни раньше, чем у них разовьется «совершенное расстройство различных отправлений организма и умственных способностей». Очень часто больные обнаруживают намерение покончить с собой поступками и словами, и только немногие ничем не обнаруживают «гибельной решимости». Однако, как писал П. Ольхин, «и у таких больных можно подозревать по мрачному, отчаянному выражению лица, что они замышляют недоброе».

Исследования проблемы самоубийств, интенсивно проводившиеся врачами на протяжении всего XIX в., позволили обнаружить ряд закономерностей и характеристик суицидального поведения, которые в дальнейшем нашли свое подтверждение и в работах нашего времени. В качестве одного из основополагающих положений современной суицидологии следует упомянуть тезис о том, что психически больные могут совершать самоубийство под влиянием тех же причин, что и люди, не обнаруживающие признаков душевной болезни. Сопоставляя цифры собственных исследований с данными «сюисидо-лога» Н. В. Пономарева о статистике суицидов в Петербурге и Москве за период с 1860 по 1879 г., П. Розанов (1891) следующим образом объясняет обнаружившиеся расхождения некоторых показателей при наличии несомненного сходства общих тенденций в статистике самоубийств.

У Н. В. Пономарева отмечается, что 55 % самоубийств происходят «от пьянства и помешательства», у П. Розанова соответствующий показатель — 81,85 %. По мнению последнего, «помешательство и пьянство» сами по себе не составляют мотивов как побуждений к самоубийству, но представляют собой состояния, не исключающие и действительных мотивов (бедность, несчастная любовь, преувеличение действительного горя и проч.). Поэтому П. Розанов считает необходимым для адекватного сопоставления частоты психических расстройств у самоубийц учитывать не мотив самоубийства, а состояние, в котором человек совершил покушение на самоубийство, так как «и меланхолик может покончить с собой и от «огорчения», и от «обиды».

Отношение к самоубийству в истории

Врачи XIX столетия, исследуя различные аспекты самоубийства, отмечали ряд интересных особенностей суицидального поведения при отдельных формах душевных болезней. При так называемом «мрачном помешательстве» стремление к самоубийству может вызывать или поддерживать сопутствующая соматическая болезнь. При этом те или иные «кризисы» в течение соматических заболеваний могут способствовать исчезновению суицидальных тенденций, связанных с психическим расстройством. Отмечается и своеобразное влияние неудачной попытки самоубийства на течение психического заболевания, когда незавершенный суицид приводит к «перелому» болезни, при этом исчезают и суицидальные тенденции.

Интересное наблюдение было проделано исследователями-суи-цидологами по соотношению ипохондрии и самоубийства. Как пишет П. Ольхин в своей обзорной работе, ипохондрия, несмотря на глубокое угнетение духа, которым она выражается, редко влечет за собой самоубийство. Любовь к жизни у этих больных возрастает вместе с усилением страдания, по поводу которого они советуются с самыми различными врачами, чтобы избавиться от своего воображаемого недуга. «Обыкновенно эти несчастные по нескольку лет твердят, что лишат себя жизни, прежде чем действительно на это решатся». Эти выводы авторов XIX в. подтверждаются и исследованиями нашего времени (Пащенков С. 3., 1974).

Расхождение некоторых статистических показателей в значительной степени объясняется и особенностями материала, и субъективизмом исследователя. Субъективизм в значительной степени может носить профессиональный характер и существенно влиять даже на принципы классификации тех или иных параметров суицидального поведения. Чаще всего исследователи в первую очередь руководствовались уже имеющимся опытом обобщения и анализа того или иного материала.

В 1882 г. вышла книга А. В. Лихачева «Самоубийства в Западной Европе и Европейской России. Опыт сравнительно-статистического исследования» — одна из лучших книг по статистике самоубийств вообще. Автор книги — юрист, занимавший в течение ряда лет должность прокурора Петербургского окружного суда, а затем инспектора Главного тюремного управления,— собрал и обработал огромный статистический материал. А. В. Лихачев достаточно часто ссылается на исследования врачей, в том числе и на основополагающую работу по статистике самоубийств — книгу Энрико Морселли «Самоубийство: исследование по моральной статистике» (Morselli E., 1879), автор которой, врач по профессии, был директором психиатрической лечебницы.

ГЛАВА 2

Статистический метод исследования суицидального поведения являлся на протяжении всего XIX в. наиболее часто используемым подходом к проблеме самоубийств. Да и в XX в. статистика остается основным источником получения тех или иных закономерностей и выводов суицидологии. Только с помощью статистики могут быть получены такие данные, как показатели распространенности самоубийств в различных странах, регионах, среди того или иного контингента населения, множество характеристик суицидального поведения и его динамики за то или иное время. Однако статистический метод изучения не является основополагающим для настоящей работы.

Поэтому ниже приводятся только отдельные показатели, взятые из многочисленных работ по статистике самоубийств XIX и XX вв. (Веселовский К. С, 1847; Пономарев Н. В., 1880; Лихачев А. В., 1882; Новосельский С. А., 1910; Гернет М. Н., 1927; Амбрумова А. Г., Бородин С. В., Михлин А. С, 1980; Гилинский Я. И., 1989, 2000, и ряд других источников, содержащих статистические данные). Источниками суицидологических данных по зарубежным странам являлись официальные материалы ВОЗ и отдельные работы по изучению тех или иных аспектов суицидального поведения (соответствующие ссылки, как правило, даются вместе с интересующими автора показателями, за исключением случаев, когда сводная таблица отражает несколько источников). Еще одна оговорка касается следующего момента: некоторые таблицы и другие сводные данные представлены в сокращенном виде, необходимом для иллюстрации отдельных положений, связанных с теми или иными характеристиками проблемы самоубийств.

Хотя в ряде источников можно получить данные об изменениях уровня самоубийств в России и других странах на протяжении всего XIX в., автор настоящей работы посчитал достаточным ограничиться динамикой этого показателя за столетний промежуток времени. В табл. 1 приведено среднегодовое число завершенных самоубийств (на 100 тыс. населения) в первое десятилетие (1903-1908 гг.) XX в. и последние годы XIX в. (только для двух стран — Португалии и Европейской России - 1895-1899).

Из табл. 1 видно, что уровень самоубийств в различных странах существенно различается (в десятки и даже сотни раз). При всем несовершенстве и возможной неполноте статистики самоубийств в отдельных странах можно четко говорить о различной интенсивности самоубийств. Если отбросить «статистические крайности», Саксонию и Португалию, можно выделить страны с относительно высоким, как Швейцария и Франция, уровнем самоубийств, и с низким, как Ита-

Отношение к самоубийству в истории 71

Таблица 1

Уровень самоубийств в конце XIX в. — начале XX в. (на 100 тыс. населения)

Саксония — 31,9 Швейцария — 23,4 Франция - 22,4 Япония — 19,1

Дания - 18,9 США - 18,5 Венгрия — 18,0 Швеция — 15,3

Италия — 6,7 Финляндия — 5,8 Португалия — 0,3 Россия — 3,2

Истогник: Новосельский С. А. Очерк статистики самоубийств. - СПб., 1910.

лия, Финляндия, Россия. Даже с учетом возможной неполноты данных, уровень самоубийств в России в конце XIX в.-начале XX в. позволяет с уверенностью относить ее к странам с низкой интенсивностью самоубийств.

За 10 последующих лет в Европейской России (автора интересует в первую очередь динамика суицидов в нашей стране) отмечался несомненный рост числа самоубийств. Вот как выглядит этот показатель по годам: 1895-1899 — 3,2 (указан в приведенной выше таблице); 1902 - 3,6; 1904 - 3,1; 1906 - 3,3; 1907 - 3,8; 1908 - 4,0. Рост очевиден, но в любой из приведенных годов Россия по-прежнему остается в ряду стран с низкой интенсивностью самоубийств. (В предисловии были даны аналогичные показатели нашего времени.) Следует отметить, что показатели самоубийств на протяжении всего XIX в. в Санкт-Петербурге и Москве были несколько выше среднероссийских. Более значимым, с точки зрения автора, является тот факт, что в послереволюционные годы рост интенсивности самоубийств в обеих столицах значительно опережал темпы роста и абсолютные показатели в России в целом.

Ниже приведена табл. 2, иллюстрирующая это (представлены стандартные показатели — число самоубийств на 100 тыс. населения, данные М. Н. Гернета, 1927 г.). Таблица показывает, что события Октября 1917 г. и Гражданская война более резко сказались на жителях Москвы и Санкт-Петербурга, но в целом по России порядок цифр, отражающий интенсивность самоубийств, остался тем же. Россия по-прежнему входила в число стран с низким уровнем самоубийств.

После этой таблицы, относящейся ко времени образования СССР, автор посчитал возможным привести еще две таблицы других лет (табл. 3 и 4).

ГЛАВА 2

Таблица 2

Дата добавления: 2014-11-16