Лимитированные очереди FIFO 4 страница

Возможны языки, в которых каждый из указанных типов ударе­ния существует как самостоятельное явление, так что один слог в слове может оказаться более сильным, а другой — более высоким, чем остальные. В качестве примера такого использования ударения Том-сон приводит русское вопросительное завтра?, где первый слог харак­теризуется динамическим ударением, а второй — повышением тона. Пример этот нельзя признать удачным, потому что повышение тона во втором слоге никак не может быть истолковано как словесное уда­рение '; оно является лишь частью вопросительной мелодии, начинаю­щейся с первого слога. Примером подлинного сочетания двух типов словес л ого ударения, динамического и музыкального, и притом впре-

¹ Томсон и сам пишет: «В вопросительном завтра? динамическое ударение остается в первом слоге, а музыкальное ударение предложения со втором слоге по требованию вопросительного значения этого предложения» [//, 227].

делах одного слова, может служить ударение в шведском языке, где большое число двусложных и многосложных слов имеет динамическое ударение на первом слоге и музыкальное на одном из последующих. Так, слово [Иска 'девочка¹ произносится с усилением на первом слоге и с повышением тона на втором.

§ 271. Наряду с рассмотренными в предыдущем параграфе тремя типами ударения Щерба в указанной статье выделяет еще и четвертый, который он называет «качественным». Анализируя взятую из русской сказки фразу Тут брат взял нож, состоящую из четырех однослож­ных слов, он указывает, что в ней имеется четыре словесных ударения, ясно ощущаемых, несмотря на то, что совершенно отсутствуют безу­дарные слоги. Если каждое односложное слово приведенного пред­ложения воспринимается как ударное, несмотря на то, что оно не является ни более сильным, ни более долгим, ни более высоким по тону, чем соседние слоги, так как безударных слогов в этом предло­жении нет, то ударение, следовательно, есть нечто абсолютное, а не относительное. Абсолютный же характер ударения говорит о том, что признаком ударности может быть некое особое качество звуков, со­ставляющих ударный слог по сравнению с безударным. «Таким обра­зом, — пишет Щерба, — в русском языке качественно различаются гласные ударенные и неударенные: «а» ударенное (переднее) и «а» неударенное (отодвинутое назад, но не «о»)... ударенное «е, 'е, е, е» (в зависимости от соседства) и «ё» неударенное (отодвинутое назад)... оттенки «1» ударенного и А неударенное (отодвинутое назад)... «"э» ударенное и «о» неударенное (выдвинутое вперед)... «и» ударенное и «и» неударенное (выдвинутое вперед)... «ы» ударенное (смешанное, но с подогнутым кончиком языка) и «ы» неударенное (чисто смешан­ное)» [182\.

Хотя Щерба рассматривал в указанной статье только гласные, он писал о том, что ударность и безударность — это свойство слога ¹.

Специальное экспериментально-фонетическое исследование, по­священное изучению акустической природы ударности и безударности в русском языке, подтвердило, что различие характерно для ударных и безударных слогов в целом, а не только для гласных [47]. Сущность этого различия заключается главным образом в том, что в ударных слогах коартикуляция согласных с гласными слабее, поэтому и соб­ственные признаки этих компонентов слога выступают более ярко. Это сказывается, например, в том, что в ударном слоге глухой соглас­ный сохраняет глухость до самого конца, а в гласном имеется ясно выраженный стационарный участок. Напротив, в безударных слогах коартикуляция сильнее, а собственные признаки компонентов соот­ветственно смазываются; поэтому в гласном сильно сокращается или вовсе утрачивается стационарный участок.

¹ Смерть помешала Л. В. Ш>рбе написать задуманную им работу; сохранир-шаяся рукопись содержит только самое начало статьи. В указанной выше диссерта­ции Л. В. Злитоустопа пришла к пыподу, что в русском языке ударные гласные характеризуются большей длительностью, большей напряженностью и иным темб­ром, чем безударные гласные.

Из всего сказанного можно сделать вывод, что словесное ударе-[ пне — это не только выделение тем или иным способом отдельных слогов, по и наличие в ударном слоге специальных свойств, отсутст­вующих и безударном. Следовательно, слог воспринимается как удар­ный прежде всего потому, что в системе языка существуют I два качественно различных типа слогов. Поэтому несущественно, ¹ сопоставлены ли оба типа в каждом данном отрезке речи. Приведенная [ в начале этого параграфа фраза подтверждает это. Впрочем, разли­чение двух типов слогов в соответствующем языке должно рассматри­ваться как функция фонологического использования их противополо­жения в пределах слова или какого-нибудь другого отрезка речи. Наличие а одном слове и ударного и безударного слогов, получающее в языке определенную семантическую нагрузку, и ведет к различению их в этом языке. Иными словами, мы всегда узнаем ударные слоги, потому что во многих случаях их сочетание с безударными имеет определенное значение в языке. Можно, пожалуй, сказать, что каче­ственная разница между ударными и безударными слогами в русском языке настолько сильна потому, что ударение несет в нем очень важ­ную семантическую функцию.

§ 272- Когда речь идет о качественном ударении, то возникает вопрос, имеем ли мы дело с сегментным или же с суперсегментным явлением. Решение этого вопроса возможно только в фонологическом плане, так как фонетически все суперсегментные характеристики не располагаются над цепочкой сегментных единиц, а заключены в самих этих единицах.

Щерба не писал об этом, но говорил о возможности трактовки русского словесного ударения как различения двух подсистем глас­ных фонем в русском языке: ударных и безударных. М. Халле реши­тельно принимает такую точку зрения, независимо от Щербы, с рабо­той которого он не мог быть знаком, так как она была опубликована только в 1974 г. 1/521. По Халле, русский вокализм насчитывает 5 удар­ных фонем и 5 безударных [167, 339].

Против такой точки зрения выступил П. С. Кузнецов, который правильно указал на то, что противопоставленность ударных и безу­дарных гласных трудно доказать [94]. В самом деле, противопоставле­ние ударных и безударных гласных возможно только в словах, имею­щих не менее двух слогов. При этом подлинных минимальных пар получить невозможно, так как в паре мука — мука, например, раз­личными будут не только первые гласные, по и вторые (в первом слове безударное /и/ и ударное /а/, во втором наоборот — ударное /и/ и безударное /а/). Следовательно, здесь неприменим метод противопо­ставления, используемый при определении фонелогичности сегмент­ных единиц — фонем, а это заставляет сделать вывод, что подобные Пары различаются не по составу фонем, а по суперсегментным харак­теристикам — по ударению.

Сказанное подтверждается и данными опытов по восприятию, которые показывают, что носители языка всегда идентифицируют безударные гласные с каким-нибудь ударным. Самостоятельность безударных никак не проявляется в речевом поведении говорящих.

Произнесение изолированных основных аллофонов гласных не пред. ставлпет никакого труда. Для того же, чтобы уметь произнести изо­лированный безударный гласный, требуется, как указывал Щерба специальная тренировка. Объясняется это, очевидно, тем, что без удар! ные гласные являются не особыми фонемами, а позиционными аллофо­нами ударных гласных.

§ 273. Возвращаясь к рассмотрению различных фонетических средств ударения, мы должны задать себе вопрос, действительно ли динамическое, музыкальное и количественное ударения дают воз­можность отличать ударный слог от безударного только при наличии их обоих в одном слове или, по крайней мере, в одной синтагме? Действительно ли для того, чтобы отдельно взятое ударное слово или ряд только ударных односложных слов воспринимались как ударные, необходимо особое фонетическое свойство ударения, особый тип «ка­чественного» ударения. Когда Щерба говорит, что ударение — это некое свойство, которым слог может обладать или не обладать, то Этим свойством не могут ли быть длительность, или высота, или сила? Теоретически говоря, могут. Если, скажем, в каком-нибудь языке, имеющем количественное ударение, длительность ударного слога зна­чительно превосходит длительность безударного, то большая и малая долгота будет различаться и в тех случаях, когда они не сопоставлены рядом. То же можно сказать и относительно высоты. Труднее пред­ставить себе это в отношении силы. Как фактически обстоит дело в языках, сказать трудно, так как вопрос этот специально не ставился и не освещен в литературе. Однако кое-что в подтверждение сказанного можно было бы привести. Так, в японском языке, имеющем музыкаль­ное ударение, существуют односложные слова, характеризующиеся либо ровным высоким, либо ровным низким тоном; причем оба эти типа различаются, хотя они в каждом таком слове используются изо­лированно. Существенно не только то, что тон ровный, но и его абсолют­ная высота — высокий он или низкий.

Нельзя вместе с тем не заметить, что динамическое, музыкальное и количественное ударения не очень удобны для абсолютной характе­ристики ударного слога. Поэтому в языках, в которых ударение играет важную фонематическую роль, каким, например, является русский язык, вырабатывается особое, «качественное» ударение.

В русском языке сущность его заключается в том, что ударные гласные отличаются от безударных в артикуляционном, а следова­тельно и в спектральном, отношении. В указанной статье Щерба отме^-чает, что ударный гласный произносится в русском языке с сильной напряженностью всей артикуляции в начале, которая падает при продлении гласного. «С этой напряженностью, — пишет он, — свя­зан особый качественный оттенок самого гласного, который может быть разным в зависимости от соседства» [182, 177].

§ 274- Исследование фонетических характеристик словесного уда­рения представляет чрезвычайно большие трудности. Дело в том, что компоненты ударения — интенсивность, высота тона и длитель­ность — являются общими у словесного ударения с просодикой преД" ложения — с интонацией синтаксических единиц. В речи же отдель-

ное ст-_

ложенI ' ^пР°^{и31!есен11}°е изолированно, является одновременно пред- Внтов*Г ^е" ^ИЛ" ^{синтагмой и}- следовательно, наделено соответствующей Ь&ьещГ^{циеЙ; есгш же опо} включено в синтаксическую единицу большего заклю ' ^Т° ^0Н° ^{иесет с себе часть ННТО11а|}1^|1И этой единицы. Задача сущц_е ^{ается в том}' ^чтобы выделить из общей картины признаки, при-тивмы ^име!:но словесному ударению. Сложностью определения объек-ных 1^Ч характеристик ударения объясняется противоречивость дан-тош' •Г^СотоР^ые можно найти в литературе по фонетике даже одного и

,,^е языка.

Из

веслеа ^{сказа1|Н0Г0} вытекает, что при экспериментально-фонетическом списк- ^{ваиии словес}ного ударения нельзя ограничиваться чтением их есл ^изолиР^{ованных} слов- Испытуемый, естественно, будет читать Оодби2.^{И пе С пе}Р^ечислителыюй, то с назывной интонацией. Нужно ное _с^^ать экспериментальный материал с таким расчетам, чтобы дан-в раз1^^{ОВ0 нахо}-^{1ИЛОСЬ в} предложениях с различной интонацией и чтобы *^{ЫХ частях п}Р^елложения. Задача тогда будет сводиться к тому, инвап* ^{найти в} У^даР"^{ом слоге такие} признаки, которые окажутся байтными по отношению к фразовой интонации.

В. ИНТОНАЦИЯ

1. ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

§

его п целое в а н буква доске

Всякое высказывание от паузы до паузы, независимо от ■>отнженности, должно быть оформлено фонетически как некое такое оформление называют интонацией в ы с к а з ы -1 я или предложения¹. Па вопрос учителя: «Какая Написана на доске?» — ученик может ответить по-разному: «На закон»^{Написана 6}У^{кт <<ш}' «Буква <до или просто — «да. Смысловая 0 Ценность каждого из этих ответов определяется тем, что все они

* у- оформлены Соответствующей интонацией.

«без р,^{ГДЗ Г}°^ВОР^ЯТ> ^что какое-нибудь предложение было произнесено в пег. интонации» или «без особой интонации», это означает

а во 1 ^{ом сл}У^чае- ^{что он0 было} сказано с монотонной интонацией,

„.втором — что интонация была недостаточно выразительной, что _И¹¹Р^ОКО распространено мнение (даже в лингвистических кругах), интон*^{1ТОнаииЯ} ~^ВеЩЬ субъективная, ^что У каждого человека своя раз ^^ЦИЯ' При этом нередко ссылаются на то, что один и тот же текст очень ^ ^аР^{тисты Ч1Ттаю}т по-разному и что разница в чтении может быть Од существенной. Факт несомненный, наблюдаемый очень часто, осмыс Р^{азличное чте}ние оказывается отнюдь не безразличным для есть г,⁴*¹⁶""³ т^ексга. Различное интонирование одного и того же текста то _Же"'^1еД^ствие различного понимания его разными чтецами. Одно и предложение можно произнести с различной интонацией. Но

1 Т.

УДобие*,^еР^мин "^высказьщанне9 для обозначения подобных коммуникативных единиц налнчи ^тсР^мина «предложение», так кап характеристикой последнего часто считают * выраженной предикации.

действительно ли оно будет оставаться при этом все тем же предло­жением, т е. с одним и тем же- интеллектуальным и эмоциональным содержанием? Разумеется, нет. Оно каждый раз будет несколько иным.

Признание того, что интонация субъективна, было бы равносильно отрицанию ее языковой функции, ибо субъективное, социально по обусловленное не может иметь лингвистического значения. Совер­шенно очевидно, что отрицать языковое значение интонации невоз­можно, так как это противоречит объективному положению вещый. Если бы мелодика была субъективной, то она была бы непонятна. А раз мы ее понимаем, т. е. связываем с ней определенный смысл, значит, она имеет объективное лингвистическое значение. Разумеется, индивидуальные особенности сказываются и в интонации, так же как они сказываются и в произношении фонем, но, как и там, они не имеют лингвистического значения, а накладываются на то общее, что характерно для фонетического уклада данного языка.

Когда мы восторгаемся исполнением какого-нибудь искусного чтеца, то это не потому, что он употребляет какие-то «свои», им выду­манные интонации, а потому, что он умеет пользоваться интонацией с большой выразительностью и этим делает ее особенно понятной. Разница между мастером слова и обыкновенным говорящим в прин­ципе такая же, как между квалифицированным и «домашним» певцом. Если они исполняют одну и ту же иссню, то всякий слышит, что это одна и та же песня, но в исполнении профессионального певца мелодия ее звучит ярче, чем в исполнении любителя. Конечно, профессиональ­ные чтецы отличаются тем, что все оттенки интонации у них четко дифференцированы и они умеют доводить их до большой вырази­тельности. Однако они пользуются только теми средствами, которые объективно существуют в языке. Если бы это было не так, их бы не понимали. Ведь для того, чтобы слушающий правильно воспринял смысл той или иной интонации, она должна быть заранее известна ему. Только общеобязательностью (разумеется, для данного языка) каждого, пусть самого тонкого, оттенка интонации можно объяснить тот факт, что тысячи слушателей в общем одинаково воспринимают сказанное актером, чтецом или оратором.

Теснейшая связь, существующая между интонацией и смыслом предложения, делает ее одним из важнейших факторов коммуника­ции. Известно, что для понимания предложения не обязательно узна­вание всех составляющих его слов. Контекст часто помогает восстано­вить нерасслышанное слово, а если даже такое «восстановление» и не происходит, то понимание смысла предложения в целом отнюдь не исключено. Не подлежит сомнению, что интонация играет при этом немаловажную роль.

§ 276. В интонации следует различать два аспекта: один, который можно назвать коммуникативным, поскольку интонация сообщает, является ли высказывание законченным или незаконченным! содержит ли оно вопрос, ответ и т. п. Пример, разобранный в преды­дущем параграфе, может служить иллюстрацией этого аспекта. ДрУ" гой, который можно было бы назвать эмоциональным, со-

стоит в том, что в интонации заключена определенная эмоция ', кото­рая всегда отражает эмоциональное состояние говорящего, а иногда и намерение его (впрочем, не всегда осознаваемое им) определенным образом воздействовать на слушающего. Последнее имеют в виду, когда говорят об «эмфазе».

Если иметь в виду целенаправленность интонации, то можно гово­рить, как это делает Трубецкой, о ее функциях, но его классификация функций кажется неубедительной. Трубецкой предлагает различать три функции звукового выражения речи: экспликативную, совпадаю­щую с тем, что выше названо коммуникативной, аппелятивную, слу­жащую для воздействия на слушающего, и экспрессивную, дающую возможность идентифицировать личность говорящего, его принадлеж­ность к той или иной общественной группе и т. п. \12, 22 и ел.]. Рас­сматривать различаемые Трубецким три функции'как явления одного порядка едва ли допустимо. Когда мы, например, понижаем голос к концу предложения, то можно сказать, что это делается именно для того, чтобы показать, что мы его заканчиваем. Когда мы говорим «ласково» или «сердито», то мы хотим показать слушающему наше отношение к нему в связи с содержанием высказывания. Когда же в нашей речи содержатся признаки, но которым можно определить, нормативна ли она или не нормативна, или же узнать, кто именно говорит, то это не потому, что мы хотим сообщить это собеседникам. Таким образом, если уж говорить не об аспектах, а о функциях, то из экспрессивной функции надо исключить отражение эмоциональ­ного состояния говорящего ^г.

§ 277. Эмоциональный аспект интонации не обязательно связан со смысловым содержанием высказывания. Будет ли сказано предло­жение Петров вернулся с радостью или с сожалением, оно останется сообщением об одном и том же факте объективной действительности, иными словами — будет иметь одно и то же денотативное значение. Не отразится это и на синтаксической структуре предложения. Поэтому эмоциональный аспект до недавнего времени практически исключался из языковедения, а вопрос о его значении, с лингвистической точки зрения, о его языковой функции теоретически остается неисследован­ным и в наши дни.

Вместе с тем эмоция высказывания, несомненно, связана с его мо­дальностью, категорией, которой в современной лингвистике при­дается большое значение. И действительно, в каждом акте коммуни­кации отражено не только то, о чем идет речь (денотативный аспект), но и отношение к сообщению со стороны говорящего (коннотативный аспект).

Некоторые исследования свидетельствуют о том, что формы выра­жения эмоций, имея психо-физиологическую основу, в этом смысле являются общечеловеческими. Наряду с этим существуют факты,

¹ По поводу якобы возможного «отсутствия» эмоции см. сказанное в предыдущем Параграфе об «отсутствии» интонации.

^а Высказанные здесь соображения заставили автора отказаться от терминов, Которыми пользовался Трубецкой, заимствуя их у К- Бюлера.

делающие очевидным, что интонация разнится от языка к языку. Когда мы слушаем иноязычную речь (даже при довольно хорошем знании соответствующего языка), от нас часто ускользают тонкий оттенки смысла, передаваемые незнакомыми нам интонационным!! средствами. Общеизвестно, как трудно, например, уловить па чужом языке шутку или иронию или выразить разные оттенки удивления, раздражения, презрения, уважения, доверия, недоверия и т. д. и т. д., которые в большинстве случаев передаются только интонацией. Обще­известно также, что труднее всего иностранцы усваивают именно инто­нацию. Лица, безукоризненно произносящие отдельные слова чужою языка, делают зачастую ошибки в интонации, особенно тогда, когда дело идет о более значительных по объему отрезках речи. Можно ска­зать, что интонация представляет наиболее характерный фонетический признак данного языка.

Таким образом, исключение эмоции из объекта изучения лингви­стики не может быть оправдано. В последнее время изучение эмоций стало привлекать внимание исследователей, главным образом в фоне­тическом плане: интонации эмоций посвящен ряд экспериментально-фонетических работ ¹. Существенным тормозом для таких исследова­ний является отсутствие строгой и непротиворечивой классификации

эмоций.

§ 278. Лингвистическое значение коммуникативного аспекта инто­нации теоретически никогда не оспаривалось в языковедении. Вопрос идет лишь об отношении интонации к грамматической структуре вы­сказывания. Уместно остановиться на взглядах А. М. Пешковского, высказанных им в ставшей широко известной статье «Интонация и грамматика». С его именем связывают прежде всего •принцип замены», который был сформулирован им в следующих словах: «Чем яснее выражено какое-либо синтаксическое значение чисто грамматическими средствами, тем слабее может быть его интонационное выражение (вплоть до полного исчезновения), н наоборот, чем сильнее интона­ционное выражение, тем слабее может быть грамматическое (тоже до полного исчезновения)» \!27, 181]. Проверка этого принципа разными авторами, в том числе экспериментально-фонетическая [126], оказа­лась неоднозначной, но в общих чертах она подтвердила положение А. М. Пешковского. К такому выводу пришла и Т. М. Николаева, однако она вводит существенное уточнение в этот принцип, предлагая различать «замену» и «компенсацию» [119]. При компенсации взаимо­заменяемые единицы (например, конструкция с союзом и без него) тождественны но смыслу; при замене происходит некоторый семанти­ческий сдвиг.

Если принцип замены привлек широкое внимание лингвистов, т° другое положение, содержащееся в той же статье и имеющее гораздо более важное теоретическое значение, осталось почти незамеченным-Основной вопрос, скрытый в названии статьи, это вопрос об автоном­ности или неавтономности интонации. В результате анализа разнооб-

¹ Здесь особенно нужно отметить работы, выполняемые вМГПИ им. В. И. Ленина. 1-41 МГПИИЯ им. М. Тореза и в Одесском университете.

разного материала Пешковский так отвечает на этот вопрос: «В огром­ном же большинстве случаев интонационные средства отличаются

■подвижным, свободным характером. Они наслаиваются сложными прихотливыми узорами на звуковые средства, не срастаясь с ними в определенные типы связи, а, напротив, расходясь с ними на каждом шагу, они, так сказать, блуждают по грамматической поверхности языка, и это, несомненно, и удерживает многих липгви-стоп от включения их в число грамматических признаков» [127, 191]. Авторы многих экспериментально-фонетических работ, игнорируя это положение Пешковского, прямолинейно понимали отношение между синтаксисом и интонацией, искали непосредственную связь между данной синтаксической структурой и интонационной формой, ее выражающей. Иными словами: предполагалось, что, скажем, ка­ждый тип придаточного предложения отличается именно свойствен­ной ему интонационной картиной. Когда Граммоп и Щерба называли соответствующий раздел фонетики «синтаксическая фонетика», то они не так упрощенно понимали положение вещей. По мысли Щербы, Спитаке и чность коммуникативного аспекта состоит в том, что интона­ция, как это было показано в начале § 294, обязательно участвует в оформлении предложения, по она выражает при этом лишь общие категории, а не конкретные отношения внутри предложения или между предложениями.

В своем коммуникативном аспекте интонация имеет следующие значения: 1. Интонация является средством членения речи на предло­жения. Это особенно важно в чтении, которое в наше время благодаря развитию радио и телевидения играет огромную роль, Отсюда выте­кает, в частности, важность связи между знаками препинания на письме и интонацией, подробно исследованной Т. М. Николаевой [117\. 2. Интонация участвует в различении коммуникативных типов предложения, являясь иногда единственным средством так называе­мого общего вопроса (ср.: Петр едет домой. Петр едет домой?) 3. То же можно сказать и об актуальном членении предложения. Так, в за­висимости от выделенности логическим ударением слова Петр или слова домой, соответственно то или иное из них будет обозначать новое

|{р е м у), что сообщается о данном (тем е). Следовательно, в первом случае предложение будет означать, что именно Петр, а не кто-либо иной едет домой, а во втором — что он едет домой, а не куда-нибудь в другое место. 4. Только интонацией осуществляется деление на син­тагмы, что определяется смыслом и связано с выражением того или иного члена предложения. Если, например, в предложении Я развле-

; кал его стихами моего брата поставить границу первой синтагмы после слона его, то оно будет прямым дополнением; если же поставить ее

[после слова стихами, то прямым дополнением будет моего брата.

■Б. Интонация отмечает, является ли данный отрезок речи конечной или

[неконечной синтагмой (ср.: Он возвращается домой и Он возвращается домой, когда наступает вечер).

Приведенных примеров достаточно, чтобы показать разнообразные функции интонации, которые связаны со смыслом и с синтаксическим

:строем предложения. При этом следует отметить, что интонация как

таковая лишь косвенным образом выражает синтаксическую роль того или иного слова или синтагмы. Так, в последнем примере мы по инто­нации узнаем только, что первое предложение не закапчивает выска­зывания, но, что оно является главным, по ней судить нельзя: интона-иня первой части сохранится в основных чертах неизменной, если ц_а первом месте окажется придаточное предложение.

§ 279. Из признания автономности интонации следует, что в язы­ках должен быть известный набор интонационных моделей или, иными словами, интонация должна быть дискретной в парадигматическом плане. Такая точка зрения является в настоящее время господствую-щей. Единого термина для обозначения интонационной единицы не существует так же, как и общепризнанного определения ее (см., па-пример, [33, 121, 117]). Ее называют и интонационным контуром, и интонационной конструкцией, и интонемой; у американских дескрип-тивистов она называется в одних случаях фонемой тона, в других фонемой-завершителем (65].

Количество таких интонационных единиц в разных языках, есте­ственно, может не совпадать, но и для одного языка разные авторы устанавливают различное число их. Так, у Пешковского можно на­считать более 20 таких единиц в русском языке [!28\. Е. А. Брызгу-нова [53] же различает всего 7 основных интонационных конструкций. В общем можно сказать, что вопрос об интонационных единицах оста­ется еще теоретически не разработанным, поэтому нет и ясных крите­риев их различения.

С автономностью интонации связан и вопрос о том, являются ли интонационные контуры знаками. Трубецкой, отвечая на этот вопрос положительно, писал: «...фразоразличительные средства... принци­пиально отличны... от всех... словоразличительных средств. Это принципиальное отличие состоит в том, что фонемы и словоразличи­тельные просодические признаки никогда сами по себе не являются языковыми знаками; они представляют собой лить часть языкового знака... Наоборот, фразоразличптельные сред­ства являются самостоятельными знаками; «предупредительная» инто­нация обозначает, что предложение еще не завершено, пони­жение регистра обозначает, что данный отрезок речи не связан ни с предыдущим, ни с последующим и т. д. \12, 254].

Против высказанной здесь точки зрения можно привести следую­щие соображения. Во-первых, тот факт, что та или иная интонацион­ная единица или даже все они могут оказаться связанными с опре­деленным смыслом, сам по себе еще не является доказательством^ее знаковой природы. Фонема, которой Трубецкой противопоставляет в этом отношении интонационную единицу, также может быть связана со смыслом (как это было отмечено в § 27); Щерба считал это даж^е признаком фонемы. В доказательство этого достаточно напомнить такие однофонемные слова, как русские а, у, с, к» т. п. Во-вторых, кажется, нет оснований сомневаться в том, что одним и тем же интонационным контуром можно оформить в русском языке и повествовательное ^пР^е^" ложение Петр идет домой и вопросительное — Когда Петр пОюЩ домой} Вообще, нужно сказать, что если верен принцип к о м п е н

> с а ц и и (см. § 297), то из него вытекает неизбежность такой ситуации. Однако соблюдение этого принципа должно быть еще эксперимен­тально проверено на ряде языков. Таким образом, вопрос о том, яв­ляются ли интонационные средства языковыми знаками, или же они представляют только план выражения такого знака, остается нере­шенным.

Дата добавления: 2014-11-16