Перевод и межъязыковая интерференция 1 страница

ПЕРЕВОД - ОСОБЫЙ СЛУЧАЙ БИЛИНГВИЗМА

Перевод — это ситуация двуязычной коммуникации, в осно­ве которой лежит билингвизм, т.е. способность переводчика ис­пользовать в коммуникации два языка. Переводчик, как и всякий билингв, оказывающийся в ситуации коммуникации на одном из двух языков, также испытывает на себе воздействие системы дру­гого языка. В его речи в большей или меньшей степени возника­ют факты интерференции. О явлении интерференции, т.е. воз­действии системы одного языка на другой в условиях двуязычия, чаще всего вспоминают, когда речь идет об изучении иностран­ных языков. Действительно, интерференция проявляется наибо­лее отчетливо при так называемом асимметричном билингвизме, когда один из языков, как правило, родной, доминирует над дру­гим, изученным. Интерференция может затрагивать любой уро­вень взаимодействия языков, оказывающихся в контакте в языко­вой практике индивида. Если взять, для примера, пару языков — французский и русский, где доминирующим будет русский, то на фонетическом уровне можно обнаружить недопустимое во фран­цузском оглушение финальных согласных, свойственное русскому, размытое, нечеткое произнесение гласных и т.п. На интонаци­онном уровне интерференция особенно отчетлива, она является

.

первым признаком, отличающим иностранца от носителя языка, jla лексическом уровне интерференция обусловлена несовпаде­ниями в отношених между означающими, означаемыми и знака-^и в разных языках. Часто можно наблюдать различия ассоциа­тивных полей лексики, несовпадения лексической сочетаемости Я многое другое. Интерференция подталкивает и к искажениям грамматических значений чужого языка: элементарный пример — искажение родо-временных значений; русские существительные класса tentum pluralis (чернила, деньги, брюки и т.п.) нередко при­обретают формы множественного числа во французском языке русских студентов. Интерференция является причиной неверного выбора синтаксических структур, порядка слов, ошибок в пунк­туации и еще во многом другом. Подобные явления устраняются из речи на иностранном (чужом) языке по мере того, как исполь­зование этого языка становится все более и более привычным, т.е. когда асимметрия билингвистической компетенции индивида выравнивается вплоть до идеального состояния «совершенного» или «абсолютного» билингвизма.

Наиболее интересные и в то же время наиболее сложные яв­ления интерференции возникают, однако, не на системном уров­не, когда асимметрия затрагивает те или иные формы языковых систем, а на узуальном, когда в силу интерференции фонетичес­ки, лексически, грамматически и даже интонационно правильная речь на иностранном языке покрыта налетом чужого. В ней не оказывается того, что могло, а точнее, должно было бы быть в речи носителя, и, напротив, может возникнуть то, чего в речи носителя языка скорее всего не было бы. Например, преподавате­ли французского языка как иностранного обратили внимание на интересную закономерность: в грамматически правильной речи иностранцев на французском языке почти нет местоимений еп или _у, довольно часто встречающихся в речи французов.

Перевод — это ситуация билингвизма особого рода. Особый характер перевода по сравнению с другими случаями двуязычной коммуникации отмечал и французский исследователь теоретиче­ских проблем перевода Ж. Мунен в сформулированном им опре­делении перевода. «Перевод, — пишет Мунен, — есть контакт языков и факт билингвизма. Но этот факт билингвизма совсем особого рода должен бы, на первый взгляд, быть отвергнут как неинтересный, в силу того что не подпадает под общее правило. Перевод, являясь бесспорно ситуацией контакта языков, мог бы быть описан как крайний случай такого контакта, статистически весьма редкий, когда сопротивление привычным последствиям билингвизма более сознательно и более организованно. В этом случае двуязычный коммуникант сознательно борется против

всякого отклонения от языковой нормы, против всякой интерф_е„ ренции, в результате значительно сокращаются возможности сбо­ра интересных фактов этого рода в переведенных текстах»¹. Пере­вод, таким образом, есть факт сознательного противодействия интерференции, т.е. воздействия со стороны системы того языка который во время порождения речи остается в сознании перевод­чика и не экстериоризируется. Иначе говоря, переводчик созна­тельно подавляет попытки находящейся в данный момент в пас­сивном состоянии системы языка проявиться, т.е. облечься в ту или иную материальную форму. Одним из примеров этого могут служить так называемые «ложные друзья переводчика».

Однако перевод является особым случаем билингвизма не только потому, что переводчик осознанно избегает того, что не­осознанно возникает в иных ситуациях билингвизма. Главная особенность перевода как случая двуязычной коммуникации в том, что перевод по своей сути всегда вторичен, перевод — это речевой акт, цель которого не создание, а воссоздание на другом языке уже существующего речевого произведения. Иначе говоря, если всякий, за исключением перевода, коммуникативный акт имеет идеальную основу, так как материализует в речи сообщение как некую идеальную сущность, то перевод имеет материальную основу, так как воспроизводит в речи посредством иной знаковой системы сообщение, уже получившее материальную оболочку.

Это существенное свойство перевода создает особую ситуа­цию: переводчик оказывается во власти не только двух систем языков, но и уже материализованного в знаках одного из этих язы­ков сообщения. Именно эта «третья власть» и вызывает к жизни такое явление, как переводческая интерференция.

§ 2, Понятие «переводческой интерференции»

Определение перевода как одного из видов языковых контак­тов, как явления билингвизма представляет интерес еще и потому, что языковая коммуникация с переводом существенно отличается от обычной ситуации билингвизма, когда двуязычный субъект попеременно, в зависимости от внешней среды, пользуется либо

¹ Mounin G. Les problemes theoriques de la traduction. Paris, 1963. P. 4. («La traduction, done, cst un contact dc langues, est un fait de bilinguismc. Mais ce fait de bilinguisme tres special pourrait etre, a premiere vue, rejetc comme ininteressant parce qu'aberrant. La traduction, bien qu'etant une situation non contestable de contact de langues, en serait decrite commc le cas-limite: celui, statistiquement tres rare, ou la resistance aux consequences habiluelles du bilinguisme est la plus consciente et la plus organisec; le eas ou le locuteur bilingue lutte consciemmcnt centre toutc deviation de la normc linguistique, contre toute interference — ce qui restreindra considerablement la eollecte de faits intcrcssants de ce genre dans les textes traduits»).

одним, либо другим языком. Перевод предполагает одновремен­ную актуализацию обоих языков. Поэтому обычную ситуацию билингвизма можно определить как билингвизм статический, а перевод — как билингвизм динамический. При динамическом билингвизме в контакт вступают не только два языка, но и две культуры, а переводчик соответственно является местом контакта не только языков, но и двух культур.

Если говорить о переводе как о контакте культур и рассмат­ривать в качестве контактирующих структур культуры как своеоб­разные исторически-конкретные формы человеческой жизнедея­тельности в рамках определенных этнических, национальных и языковых общностей, то будет правомерным попытаться понять, до какой степени в переводе контактирующие культуры могут со­храняться нетронутыми и в какой мере они взаимно влияют друг на друга. Иначе говоря, можно попытаться распространить поня­тие интерференции на явления культурного взаимодействия и рассматривать случаи не только языковой, но и этноязыковой интерференции, проявляющейся при сопоставлении текстов ори­гиналов и переводов.

В переводе язык предстает не в виде семиотической системы, обладающей социальной предназначенностью, т.е. существующей для определенного языкового социума в целом, не как всеобъем­лющая форма отражения окружающей человека действительности, а в виде текстов. Речевые произведения создаются одним инди­видом для другого, иногда воспринимаемого обобщенно и до­вольно абстрактно (степень абстракции зависит от того, как автор представляет себе своего читателя), иногда, напротив, для вполне конкретного.

Переводчик — это еще один индивид, он индивидуально, только в силу своего собственного, одному ему присущего миро­восприятия расшифровывает то, что увидел, осмыслил, прочув­ствовал и затем описал автор оригинального текста. Увидев, ос­мыслив и прочувствовав это, переводчик пытается воссоздать виртуальный образ действительности: он не перерисовывает вновь, как копиист, фрагмент реальной действительности, описанный автором оригинала, он должен выразить иными средствами то, что уже получило свое выражение в оригинальном тексте. В ре­зультате такого воссоздания рождается еще одна картина, в кото­рой реальность просматривается сквозь призму двойной субъек­тивности мировосприятия, субъективности автора и переводчика. Но в этом процессе субъективного отражения реальности и автор оригинала, и переводчик оперируют знаками языков как обще­ственно значимых форм отражения действительности, которые заключают в себе информацию о культуре всего языкового социума,

а не конкретных создателей текстов оригинала и перевода. И если нас интересует вопрос о том, как происходит контакт культур ц_е вообще, а именно в переводе, то мы должны непременно учитывать то, что в переводе постоянно осуществляется не столько контакт сколько столкновение культур.

Но не культуры одного народа с культурой другого как объективных способов жизнедеятельности народов, а культуры субъективно воспринятой и описанной автором оригинала, с субъективными представлениями переводчика о чужой культуре и об особенностях ее интерпретации автором оригинала.

Поэтому изучение взаимодействия культур народов через перевод и в переводе представляется делом достаточно сложным. Методы так называемого конкретно-научного структурализма, отдельные направления которого рассматривали язык в качестве основы для изучения строения культуры, доказали свою плодо­творность в изучении культуры первобытных племен, в фолькло­ристике и других областях. Почему же не попытаться использо­вать идеи, родившиеся в недрах данного направления, в изучении характера взаимодействия культур, взяв за основу перевод как яв­ление контакта культур через контакт языков?

Автор оригинального речевого произведения создает некую модель как результат отражения воспринимаемого фрагмента действительности. Эта модель — продукт его индивидуальной по­знавательной и творческой деятельности. Именно эту модель и должен декодировать переводчик, обратившийся к тексту ориги­нала. Именно эта отраженная модель действительности, а не сама действительность воспроизводится в переводе. Непонимание этого ведет к грубым переводческим ошибкам. Причем ошибки возни­кают тогда, когда переводчик стремится как можно более точно передать отдельные элементы текста, соотносимые с отдельными фрагментами действительности. Причина этих ошибок в том, что единицы, или элементы, первичного объекта и отношения между ними не совпадают с единицами и отношениями между ними в моделируемом объекте.

Это несовпадение происходит в силу субъективного восприя­тия автором первичного объекта, если этот объект находится в области реальной, а не воображаемой действительности, а также потому, что автор создает новый целостный идеальный объект с особым характером отношений между его единицами. Затем этот идеальный объект получает свое материальное воплощение в тек­сте с помощью знаков языка, которые выражают обобщенное представление о том или ином фрагменте действительности.

В этом еще одна трудность для переводчика: знаки языков, языка оригинала и языка перевода, завораживают своей мнимой эквивалентностью, переводчик настораживается лишь тогда, когда

_эта межъязыковая эквивалентность вдруг прерывается, возникает единица, требующая длительных раздумий, или когда по завер-лтении работы переводчик чувствует, что его правильный, «эле­ментарно эквивалентный» перевод получился вялым, аморфным,

Возникает асимметрия, конфликт парадигматики и синтагма­тики, столкновение индивидуальной культуры автора оригиналь-_Ного текста и обобщенной культуры, заключенной в единицах языка оригинала и довлеющей над сознанием переводчика, что вполне естественно, если учесть, что способность к обобщению — это универсальное и важнейшее свойство языка, отличающее его от других семиотических систем.

§ 3. Перевод и языковые универсалии

Теоретическая возможность языковой глобализации, о кото­рой так много говорят в последнее время, имеет определенные лингвопсихологические основания. Наличие языковых универса­лий свидетельствует об определенной универсальности видения мира у народов, говорящих на разных языках. Американский ис­следователь проблем перевода и этнолингвист Ю. Найда, чей опыт по организации перевода Библии более чем на 1000 языков Америки и Африки уникален, отмечал, что за огромным види­мым несовпадением частей речи от языка к языку скрываются поразительные совпадения. Прежде всего в большинстве из опи­санных сегодня языков мира обнаруживаются номинации объек­тов (обычно расцениваемые как некие разновидности имен) и номинации событий (обычно описываемые как разновидности глаголов), а также по меньшей мере другие классы слов, часто это местоимения, прилагательные и относительные частицы. В языках отчетливо выделяются четыре основные группы слов: номинации объектов (огрубление эквивалентные классу имен), номинации событий (огрубление эквивалентные классу глаголов), абстракт­ные номинации (модификаторы имен объектов и событий) и от­носительные номинации (огрубление эквивалентные предлогам и союзам индоевропейских языков)¹.

Что касается семантики, то она еще более показательна. Фран­цузский лингвист Ш. Серю, основываясь на данных перевода, определял всю совокупность языков как явление широкой сино­нимии, оставляющей неизменным смысл текстов при основатель­ной вариативности форм². А Ш. Балли еще в начале XX столетия ^вЬ1сказывал мнение о существовании единого общеевропейского

¹ Nida E. A. Principles of translation exemplified by Bible translating // Brower R.
On translation. Cambridge (Mass), 1959. P. 20-21.

² Serrus Ch. Lc parallelisme logico-grammatical. Paris, 1933. P. 75 (цит. по:

G. Les problemes theoriqucs de la traduction. Paris, 1963. P. 212).

менталитета, отраженного во взаимном переплетении языковых картин мира, возникшем в результате заимствований и калек¹.

Универсальность видения, и категориального отражения мира дает реальные лингвопсихологические основания рассуждениям о возможной языковой глобализации. Однако процесс глобализа­ции, как и всякий иной процесс, протекает под воздействием про­тивоположно направленных сил. Экономическая глобализация встречает мощное сопротивление. Во французском языке появи­лось новое имя — produit communautaire, с явной отрицательной коннотацией, в которой проявляется пренебрежительное отноше­ние к продуктам, произведенным не во Франции, а неизвестно где в Европейском экономическом сообществе.

И чем сильнее раздаются голоса, предвещающие языковую глобализацию, тем чаще слышатся выступления в поддержку на­ционального самосознания, культурной, исторической и языко­вой самобытности. Идее уни вере ал ьн ости в видении мира людь­ми, пользующимися разными языками, противопоставляется идея асимметричности концептов, лежащих в основе языковых форм, концептов как главных когнитивных категорий, отражаю­щих в концентрированном виде весь предшествующий культур­ный опыт данного народа, опыт как рационального, так и чув­ственного познания. Универсальность наиболее общих категорий отражения языками картины мира наталкивается на весьма суще­ственную вариативность нюансов, заключенных в концептах, сформировавшихся в различных национальных культурах, свя­занных с историей и географией народа.

Приведем пример со словом милиция — milice. Согласно французскому словарю Le Petit Robert 1996 г. (электронная вер­сия), слово milice, первоначально milicie, образовалось от латин­ского militia — «service militaire» в XIV в. В современном языке у этого слова регистрируется целый ряд как современных, так и ус­таревших, а также специфических национальных значений:

— устаревшие: 1. Военное искусство; 2. Армия;

— историческое: Вооруженные формирования, создававшиеся
в городах коммун, а также резервные силы регулярной армии,
комплектовавшиеся по жребию;

— современное, специфическое для Бельгии: армия и военная
служба.

В современном употреблении за этим словом закреплено не­сколько значений:

— формирования по поддержанию порядка, замещающие
или усиливающие регулярную армию;

— силы по поддержанию порядка, полиция в некоторых
странах;

Rally Ch. Traitc dc stylisliquc frangaise. Paris. 1930. Vol. 1. P. 5i—52.

— незаконные формирования, нанимаемые каким-либо сооб­ществом (политической партией, группой оказания давления, предприятием и т.п.), к которым оно прибегает для охраны или зашиты своих интересов.

Особо выделено специальное значение слова: военизирован­ные части французских добровольцев, сформированные прави­тельством Виши для поддержки немецких оккупационных войск _в борьбе против французского Сопротивления в 1943—1944 гг. (La Milice: corps paramilitaire de volontaires francais forme par le gouvernement de Vichy pour soutenir les forces allemandes d'occupation contre la Resistance fran^aise, de 1943 a 1944). Именно это специаль­ное значение и закрепилось в обыденном сознании французов как основное, близкое им, все остальные говорят о «чужой» дей­ствительности, чужой в историческом либо географическом, на­циональном плане. Соответственно слово La Milice вызывает совершенно определенные ассоциации и обладает совершенно определенной отрицательной коннотацией. Поэтому, видя на улицах российских городов милиционеров, они регулярно назы­вают их полицией и не используют лексему, вызывающую непри­ятные воспоминания.

Аналогичным образом связано с определенным негативным явлением в истории конкретного народа и русское слово полицай. Напротив, слово милиция в русском языке не имеет отчетливо вы­раженной отрицательной коннотации.

Сравним также пример с именами белое вино и красное вино в русском и французском языковом сознании. Словарь русского языка определяет белое вино как светлое виноградное вино¹, а красное — как вино из темных сортов винограда². Уже упоминав­шийся французский словарь Le Petit Robert, отмечая сходные зна­чения соответствующих форм французских имен, оказывается бо­лее точным: красное вино — вино, цвет которому придает шкурка красного винограда (Vm rouge, dont la couleur vient de la pellicule des raisins noirs). Белое вино — вино, приготовленное из белого вино­града или из черного без шкурки (Vin blanc, de raisins blancs (blanc de blanc); de raisins noirs sans leurs pellicules). Важным для нас, од­нако, оказывается то, что словари обоих языков отмечают вино­градное происхождение и того, и другого сорта вина. Правда, сло­варь русского языка у слова вино регистрирует также и значение, свойственное разговорной речи, а именно водка, и приводит ци­тату из Некрасова: «Откудова ни взяяися / Две дюжие руки: / Вед-ро вина поставили, / Горой наклшш хлебушка»^г.

В 4 т. Т. 1. С. 7S

¹ Словарь русского языка:

² Там же. Т. 2. С. 122.

³ Там же. Т. 1. С. 176.

Действительно в обыденном сознании русского человека, осо­бенно в тех районах, где культура потребления сухих виноград. ных вин не развита, слово вино ассоциируется с водкой. А далее происходит дифференциация водки и всех других алкогольных напитков именно по цветовым определениям: водка — «белое» (транспозиция в существительное), вес остальные напитки —. «красное».

Примеров подобных столкновений общекатегориального и на­ционально специфического можно привести очень много. С наи­большей очевидностью эти столкновения проявляются именно в переводе. Сам перевод как деятельность межъязыковой и меж­культурной коммуникации уже противоречив. С одной стороны, одно из центральных понятий теории перевода, понятие перево­димое™, основывается именно на универсальности отражения действительности разными языками. Отрицание этой универсаль­ности неизбежно привело бы к отрицанию самой возможности перевода.

С другой стороны, переводческая практика на каждом шагу предоставляет нам примеры несоответствий, полной или частич­ной асимметрии концептов, заключенных в языковых формах оригинальных и переводных текстов. Таким образом, перевод, представляющий собой момент соприкосновения, контакта язы­ков и культур, демонстрирует очевидное противоречие общего и частного, объективного и субъективного, рационального и чув­ственного, общественного и индивидуального в членении и otoj бражении реальной действительности.

Глава 7

МЕЖЪЯЗЫКОВАЯ АСИММЕТРИЯ. «ЛОЖНЫЕ ДРУЗЬЯ ПЕРЕВОДЧИКА»

Наличие языковых универсалий, особенно в лексическом со­ставе языков, порождает еще одно интересное явление в перево­де, которое также может быть рассмотрено в рамках переводческой интерференции. Это явление заключается в том, что переводчики в ряде случаев ошибочно принимают за универсалии и использу­ют в качестве эквивалентов знаки переводящего языка, имеющие сходные внешние оболочки (чаще всего фонетические) со знака­ми исходного языка, но отличающиеся семантикой или особен­ностями функционирования в речи.

Сопоставление лексических систем европейских языков, ока­зывающихся в соприкосновении в процессе перевода, позволяет

.

обнаруж^ить немалое количество сходных по фонетической либо графической форме лексем. Чтобы убедиться в этом, достаточно провести беглый анализ любого двуязычного словаря.

§ 1. Межъязыковые лексика-семантические обмены

Сходно звучащие лексемы сопоставляемых языков, напри­мер, агрессия (руск.), aggression (англ.), agression (фр.), Aggression (нем.), agresion (исп.), aggressione (иг.), agresiune (рум.) и т.д. или амфибия (русск.), amphibian (англ.), АтрШЫе (нем.) amphibie (фр.), anfibio (исп.), amfibiu (рум.) и т.п. генетически восходят к латин­ской (aggressio) и греческой (amphibios) основам. Такие интерна­циональные лексические ряды весьма многочисленны.

Кроме того, сходные по форме лексемы возникают в резуль­тате межъязыковых контактов внутри определенной пары языков или же могут заимствоваться данной парой языков из какого-либо третьего языка. Таким образом в русском языке появились слова абажур, абордаж, авангард, авиация и многие другие, заим­ствованные из французского; аврал, автокар, акваланг и др. — из английского, абзац, автобус, аксельбант, альпеншток, — из немец­кого, автострада, адажио, акварель — из итальянского, адмирал — из голландского, автор — из польского, алыча — из турецкого и т.п.

Немало слов заимствовано и европейскими языками из рус­ского. Например, из русского языка во французский пришли слова: казак (cosaque}, аппаратчик (apparatchiks), космос, космо­дром, космонавт (cosmos, cosmodrome, cosmonaute), ура (hourra), хулиган (houligan), икона (icone), интеллигенция (intelligentsia), ма­монт (mammouth), мазут (mazout), лиман (liman) и др.

Процессы взаимного обогащения словаря сложны и многооб­разны. Так, слово cosmos греческого происхождения (kosmos), было зарегистрировано во французском языке еще в первой поло­вине Х(Х в., но только в значении Вселенной, рассматриваемой как хорошо организованная система. Во второй половине XX в. Под влиянием русского слова космос, у которого философское значение совмещено с пространственным (космическое простран­ство), во французском языке слово cosmos стало употребляться, Правда, довольно редко, для обозначения внеземного простран­ства. Вместе со словом космос пришли слова космонавт и космо­дром. Однако очень быстро, как только США начали запускать в Космос свои пилотируемые корабли, у слова cosmonaute (космо-навт) появился дублет astronaute (астронавт), который, по дан-^Ньш словарей, был известен во французском языке еще с 20-х гг. •^Х в., но вошел в регулярное употребление под влиянием англо-^ериканского astronaut. Слово же cosmonaute стало употребляться

главным образом для обозначения советских космонавтов. Позд­нее, когда в космос полетели жители других стран, прежде всего Франции, появилось слово spationaute, которое, правда, считается малоупотребительным.

Первую француженку, отправившуюся в космическое про­странство — Клоди Энере, — во Франции называют астронавтом: Seule femme astronauts des pays membres de TAgence Spatiale Euro-peenne... il s'agit bien sur, de Claudie Haignere. Но когда она появи­лась на экране Центра управления полетами вместе с другими членами экипажа российского космического корабля, то в том же тексте ее уже называют космонавтом: Voir apparaitre et evoluer les cosmonautes en apesanteur arracha aux spectateurs un ah! d'admiration.

Слово cosaque, заимствованное французским языком из рус­ского еше в XVI в., оказывается словом тюркского происхожде­ния, как и многие другие слова русского языка. Но пришло оно именно из русского и обозначает определенную социально-исто­рическую реалию.

В XVI в. слово казак в русском языке означало сравнительно новую социальную категорию вольных людей из числа освобож­денных от податей крестьян, расселенных на окраинах Русского государства и несших сторожевую службу по охране границ. Быв­шие крестьяне становились воинами, защищавшими свои земли, а соответственно и границы от набегов завоевателей. Казаками становились также те, кто порывал устоявшиеся отношения с об­ществом и уходил на свободные окраинные земли, где жизнь хотя и сопряжена с постоянным риском, но была независимой. Для удержания этой независимости от каждого члена казачьего сообщества требовались мужество, решительность, строгое под­чинение законам клана, что нередко предполагало жестокость и даже грубость. В сознании современного человека, мыслящего и говорящего на русском языке, слово казак ассоциируется в ос­новном именно с этими качествами, а также с лихостью, некото­рой бесшабашностью. Существуют и внешние атрибуты образа, подкрепляемые литературой и фольклором. Казак — это обяза­тельно конный воин («казак без лошади — что без крыльев пти­ца»), непременно с шашкой в руке («только шашка казаку во степи подруга») и с папахой на голове. Наши «новые казаки», проживаю­щие, правда, в Москве и в других городах центра России (ср. словарное определение), стараются как можно более точно соот­ветствовать сложившемуся стереотипу внешнего облика казака. Сложность только с лошадьми в условиях современного города.

Французское слово cosaque обозначает «всадник, конный воин русской армии» (cavalier de Гагтёе russe).

Однако некоторые из качеств, приписываемых в русской куль­туре категории людей, именующих себя казаками, входят и в зна­чение французского слова cosaque. Это развитие семантики заим­ствованного слова от конкретного значения к абстрактному, обоб­щающему проявляется в устойчивом словосочетании a la cosaque, что означает «грубо», «жестоко».

Слова apparatchiks и intelligentsia (вариант: intelligentzia), со­хранив во французском языке непривычные для него русские суффиксальные формы, обозначает не только реалии русской культуры — влиятельных членов КПСС (аппаратчик) и опреде­ленную социальную прослойку главным образом дореволюцион­ной России (русская интеллигенция), но и предметы современной французской и общей культуры. Слово apparatchiks обозначает функционеров любой партии, в том числе и французских поли­тических партий, а слово intelligentsia нередко употребляется по отношению к французским интеллектуалам, причем иногда с от­рицательной коннотацией.

Приведенные примеры показывают, что слова, переходя из одного языка в другой, могут развивать и изменять свои значе­ния. Они не только фиксируют в новой культурно-языковой сре­де реалии чужой культуры, но и служат основой для образных выражений, выбирая из семантической системы заимствованного слова такие значения, которые находятся на самой периферии (казак —> a la cosaque = [грубо, жестоко]). Они переносятся на новые денотаты, часто более конкретные, и тогда их значение сужается (космонавт [любой страны] > cosmonaute [советский, российский]). Иногда они получают и более широкое, обобщающее значение (аппаратчик [номенклатурный работник КПСС] < apparatchiks [влиятельные функционеры любой партии любой страны]).

Эти сходные по внешней форме лексемы двух языков В.В. Аку-ленко называет диалексемами¹. Такое определение представляется весьма удачным для теории перевода в связи с тем, что перевод­чик в процессе работы над конкретным текстом всегда сталкива­ется с конкретной парой языков, т.е. с лексическими единицами именно двух, а не более языков.

Дата добавления: 2014-11-16