КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Теория конгруэнтности Ч. Осгуда и П. Танненбаума
Термин «конгруэнтность», введенный Ч. Осгудом и П. Танненбаумом, является синонимом термина «баланс» Хайдера или «консонанс» Фестингера. Пожалуй, наиболее точным русским переводом слова было бы «совпадение», но сложилась традиция употреблять термин без перевода. Впервые концепция конгруэнтности была изложена в 1955 г., причем создана и разработана она была независимо от Хайдера и Фестингера. Главное отличие теории Осгуда и Танненбаума от других теорий соответствия заключается в том, что делается попытка предсказать изменение отношения (или аттитюда), которое произойдет у личности под влиянием стремления установить соответствие внутри ее когнитивной структуры, не к одному, а одновременно к двум объектам, если речь идет о триаде. Чаще всего областью практического применения теории является область массовых коммуникаций, поэтому все примеры приводятся обычно из этой сферы. Даны, как всегда в таких примерах: Р— реципиент, К— коммуникатор, О— информация о каком-либо объекте, предоставляемая коммуникатором реципиенту. Если реципиент позитивно оценивает коммуникатора, который вдруг дает позитивную оценку какому-то явлению, которое сам реципиент оценивает негативно, то в когнитивной структуре этого реципиента возникает ситуация неконгруэнтности; два рода оценок — моя собственная и позитивно мною воспринимаемого'коммуникатора — не совпадают.Согласно Осгуду и Танненбауму, в отличие, например, от Хайдера, выход из этой ситуации — одновременное изменение отношения реципиента и к коммуникатору, и к объекту. По терминологии Осгуда и Танненбаума, хайдеровским «позитивным отношениям» здесь соответствуют «ассоциативные утверждения», а «негативным отношениям» — «диссоциативные утверждения». Эти термины вводятся потому, что методика, которая применяется Осгудом для установления направления изменения отношения, связана именно с измерением этих двух типов утверждений. Это хорошо известная методика семантического дифференциала, примененная Осгудом (1942 г.) при изучении синестезии, социальных стереотипов (1946 г.) и проверенная позднее в эксперименте Танненбаумом применительно к теории конгруэнтности [Osgood, Tannenbaum, 1955]. Создавая методику семантического дифференциала, Осгуд работал в специфической области психологии — в области исследования значений или, более точно, в его терминологии, в области «прагматических значений» [см. Петренко, 1997]. Любопытно отметить, что, хотя проблематика, которая интересовала Осгуда уже в то время, была довольно традиционной проблематикой когаитивизма, сам подход его во многих случаях несет явную печать бихевиоризма. Разрабатываемая Осгудом техника измерения значений прямо связывается самим автором с теориями научения, в частности само значение понимается как важнейшая переменная поведения [Osgood et al., 1968, p. 32]. Вместе с тем сам же автор апеллирует и к «менталистской» точке зрения на значение, а в дальнейшем приходит к построению теории, прочно вписывающейся в чисто когнитивистскую традицию. Этот факт является еще одной иллюстрацией размывания границ между теоретическими подходами, которое происходит в реальной исследовательской практике. Осгуд опирался на тот факт повседневной жизни, что человек постоянно сталкивается с такой ситуацией, что стимул как некоторый знак и стимул как некоторый объект никогда не совпадают. Поэтому перед человеком всегда встает проблема, при каких условиях стимул-знак вызывает те же самые реакции, что и стимул-объект. Осгуд предположил, что реакции на знак «предположительно зависят от предшествующего ассоциирования знака с означаемым» [op.cit, р. 56—58]. Было важно разработать методику, которая была бы пригодна для выявления отношения испытуемого к объекту на основании его отношения к знаку. Методика семантического дифференциала обеспечивала количественное и качественное индексирование значений при помощи особых шкал. Было высказано предположение, что если индивид воспринимает знак «опасность», у него возникают такие же формы эмоциональных реакций, как и реакции, вызываемые объектом, представляющим опасность. Методика предназначалась для исследования субъективного значения понятий. Испытуемому предъявляются в виде биполярных прилагательных-антонимов наборы альтернативных вербальных ответов, которые представляют собой концы континуума, разделенного на семь ступеней. Далее употребление методики известно: испытуемый отмечает позицию на шкале, которая наиболее полно соответствует направлению и интенсивности его суждений. При этом важно заметить, что методика позволяет фиксировать и направление, и интенсивность отношения. При помощи факторного анализа из 12 пар прилагательных были выделены три группы факторов: оценки (хороший—плохой), активности (активный—пассивный), силы (сильный—слабый). Легко видеть, что семантический дифференциал имеет дело не с денотативными значениями, а с коннотациями, или, как говорит Осгуд, «с эмотивными», «метафорическими» значениями [op.cit., p. 26]. Так, например, слово «молоток» может быть коннотативно интерпретировано как «твердый», «тяжелый», «холодный» гораздо скорее, чем при помощи определения из словаря — «инструмент для забивания гвоздей». По существу здесь исследуется именно не семантика, а эмоциональная окраска значений, хотя метод, как ни парадоксально, называется «семантическим дифференциалом». Хорошо известно, что методика семантического дифференциала удобна в том смысле, что помогает прямым замером измерить отношение испытуемого к социальным объектам. В отличие от традиционных методик шкалирования здесь от испытуемого не требуется выразить свое отношение к объекту через согласие или несогласие с предлагаемыми суждениями. Он производит эту оценку сам, при помощи биполярных определений. В практике американских исследований семантический дифференциал применялся многократно, например, в экспериментах при оценке политических ораторов и др. Важнейшим условием корректного применения методики является правильный подбор биполярных оценочных пар, для чего Осгудом разработана специальная теория «семантического пространства значений» (которое и образуется набором семантических шкал, состоящих из пар прилагательных). Не вдаваясь сейчас в подробности содержания этой теории, отметим лишь, что она включает в себя следующие основные идеи:а) возможность определить место каждого значения в некотором семантическом пространстве: собственно, «семантическая дифференциация» и есть последовательное сведение понятия к точке в многомерном семантическом пространстве; б) возможность вычисления расстояний между значениями (различие в значении двух понятий и есть функция различий их соответствующих положений в одном и том же пространстве); в) возможность зафиксировать сдвиг значений слов при вхождении их в словосочетания. Именно эти принципы теории позволяют использовать методику семантического дифференциала в контексте теории конгруэнтности [Osgood, Tannenbaum, 1955]. Обосновывая возможность перехода от идеи семантического пространства к измерению отношений, Осгуд писал: «Точка в пространстве, служащая нам операциональным определением значения, имеет два основных свойства — направление от начальной точки и расстояние от начальной точки. Мы можем рассматривать эти свойства как качество и интенсивность значения соответственно» [Osgood et al., 1968, p. 4]. И хотя, по мнению автора, принцип конгруэнтности не зависит непосредственно от семантического дифференциала как вида измерительного инструмента, последний все же может быть применен и при исследовании конгруэнтности, поскольку «до той степени, до которой семантический дифференциал служит мерой познавательных событий, он является «естественным» средством проверки принципа» [op.cit., p. 31]. В отличие от теорий Хайдера и Ньюкома теория Осгуда и Танненбаума делает два предположения, которые позволяют прогнозировать исходы дисбалансных состояний. 1. Дисбаланс в когнитивной структуре Р (в частности, в его аттитюдах) зависит не только от общего знака отношения Рк К и К к О, но и от интенсивности этого отношения. Так, отношение может быть положительным, но различным по степени (можно что-то или кого-то «сильно любить», просто «любить» и т.д.). С точки зрения Осгуда, различная интенсивность отношения тоже может привести к возникновению «неконгруэнтных ситуаций». Логично в этом случае ввести процедуру измерения именно этой интенсивности отношений, для чего и можно использовать методику семантического дифференциала. 2. Восстановление баланса может быть достигнуто не только за счет изменения знака отношения Р к одному из членов триады, но и путем изменения и интенсивности, и знака, причем одновременно к обоим членам триады. При этом величина изменения в каждом случае будет обратно пропорциональна интенсивности отношения (более крайние оценки изменяются в меньшей степени, т.е. чем более интенсивно, например, отношение Р к О, тем меньше оно изменится при «возвращении» системы в конгруэнтное состояние). Наибольшему изменению в неконгруэнтных состояниях, следовательно, подлежат малополяризованные отношения. В общем виде это может быть пояснено на следующем примере. Допустим, что Р не расположен к К, и оценим силу его негативного отношения в три единицы (его отношение в этом случае обозначим как —3). Вместе с тем Р достаточно хорошо относится к О (обозначим это позитивное отношение как +2). Если теперь Р (пусть это будет некий реципиент, воспринимающий сообщение коммуникатора) услышит, что К утверждает что-то положительное относительно О, то для Р возникает неконгруэнтная ситуация. По Осгуду, Р будет стремиться выйти из этой ситуации, одновременно изменяя свое отношение и к К, и к О. При этом несколько снизится степень «положительности» в отношении к О, но также снизится и степень «отрицательности» в отношении к К. Окончательный баланс будет достигнут лишь при условии одинакового («выравненного») отношения Р и к К, и к О как по знаку, так и по интенсивности. Поэтому величина изменения отношений Рк К и к О будет измеряться по формулам: где ДКО— изменение отношения Рк О; ДКК— изменение отношения Р к К; О и К — абсолютные величины аффективных отношений Р к О и Р к К, р' — величина «давления в сторону конгруэнтности», т.е. величина суммарного изменения отношений, необходимого для выравнивания их значений. Эта величина получается измерением расстояний между значениями по оценочной шкале семантического дифференциала.Подставив теперь в эти формулы принятые нами значения, характеризующие отношения Р к К (-3) к Рк О (+2), получим. Это означает, что изменение отношения Рк О должно «сдвинуться» на три единицы, а отношение Р к К— на две единицы, причем направление этих изменений будет таково, чтобы значения, выражающие эти отношения, сближались. Значения формул хорошо поясняются графически: На графике видно, что более поляризованное негативное отношение Рк К (оно было равно —3) изменилось в сторону «улучшения», но не слишком сильно (сдвинулось на две единицы), и достигло — 1. В то же самое время менее поляризованное позитивное отношение Рк О (оно было равно +2) также сдвинулось, но в сторону «ухудшения», причем в более сильной степени, чем отношение Рк К (сдвиг здесь равен трем единицам). В итоге значение отношения Р к О также достигло точки — 1. Таким образом, значения обоих отношений уравнялись и конгруэнтная ситуация восстановлена. В теории Осгуда и Танненбаума разработаны и более сложные формулы, которые дают возможность подсчета величины и направления изменения отношения как для ассоциативных, так и для диссоциативных утверждений. Таким образом, в основу всех измерений здесь положена методика семантического дифференциала. Экспериментальная проверка пригодности этой методики для таких нужд была осуществлена Танненбаумом в исследованиях 1953 и 1956 гг. Группе испытуемых было предложено три источника информации (К): профсоюзные лидеры, газета «Чикаго трибюн», сенатор Р. Тафт. Были измерены по шкалам семантического дифференциала отношения студентов к этим источникам. Далее испытуемым были предложены три темы для выражения своего отношения к ним: легализованные азартные игры, проект сокращения срока обучения в колледжах, абстрактное искусство. В первой серии эксперимента все испытуемые формулировали свое отношение к трем названным проблемам, и это отношение также замерялось по методике семантического дифференциала. Через месяц — во второй серии эксперимента — испытуемым были прочитаны вымышленные статьи, якобы исходящие от трех различных источников информации (т.е. от имени профсоюзных лидеров, газеты «Чикаго трибюн» и сенатора Р. Тафта) и содержащие в себе совершенно различную оценку трех названных явлений. После этого снова измерялось отношение испытуемых ко всем трем сюжетам и выявлялось, насколько и в какую сторону изменились оценки по сравнению с полученными в начале эксперимента, т.е. «независимо» от источников информации. Фактические данные эксперимента (т.е. «сдвиг» в отношениях как к проблемам, так и к источникам информации) и данные, полученные при подсчете по формуле, в основном совпали, что дало основание Танненбауму сделать вывод о пригодности модели Осгуда для прогноза [Osgood, Tannenbaum, 1955]. Правда, при этом было сделано две оговорки. Во-первых, отношения к объекту (в эксперименте — к трем предложенным для оценки явлениям) в неконгруэнтных ситуациях оказались устойчивее, чем отношения к коммуникатору (в эксперименте — к трем источникам информации). Во-вторых, модель не работает при очень больших р («давлении в направлении конгруэнтности»), т.е. при очень высокой поляризации отношений к оцениваемой теме и к источнику информации (в эксперименте в этом случае испытуемые просто отказывались верить в подлинность текста, выдаваемого от имени одного из источников). При учете этих двух поправок прогноз изменения отношений с реальными изменениями давал корреляцию +0,96 [op. cit., p. 36]. Такой результат показывает, что теория конгруэнтности Осгуда и Танненбаума представляет собой известный прогресс по сравнению с другими теориями соответствия, поскольку в большей степени обеспечивает прогнозирование изменения отношений, происходящего под влиянием стремления достичь соответствия в когнитивной структуре реципиента. Однако легко заметить, что направление этого прогресса весьма односторонне: улучшается система измерения изменяющихся отношений (т.е. в определенном смысле совершенствуется описание природы когнитивного несоответствия), теория принимает более «респектабельный» вид, внутри принятой системы постулатов возникает большая логическая связанность между суждениями. Но все это относится к совершенствованию лишь формальной стороны теории и не касается обогащения ее содержания. В теории Осгуда и Танненбаума не ставится ни один из принципиальных вопросов, выдвигаемых критиками теорий соответствия, а именно о допустимости исходных определений, об их обоснованности, о самом «спектре» факторов, детерминирующих возникновение несоответствия, о связи когнитивного несоответствия и мотивации, когнитивного несоответствия и поведения и т.д. Вместе с тем без ответа на эти вопросы теориям соответствия трудно претендовать на то, что найден действительно общий подход к объяснению социального поведения. Как видно, все они, без исключения, не могут вырваться из круга одинаковых для всех трудностей. Суммируя, можно так определить эти трудности: 1. Все теории соответствия страдают достаточно неточными определениями своих основных понятий. Рассмотренные более подробно в связи с теорией когнитивного диссонанса возражения по поводу понимания «следования» и «неследования» как основы соответствия и несоответствия могут быть с тем же успехом приложимы и к теории сбалансированных структур, и к теории коммуникативных актов, и к теории конгруэнтности. Сколько бы далее ни формализовать характер этих «следований» и «неследований», без одновременной разработки содержательной стороны психологики эти теории не могут стать более строгими. 2. Рыхлость исходных понятий как важнейших элементов теории ведет к достаточно уязвимым моделям объяснения, при помощи которых интерпретируются факты. В сущности — и это несмотря на неявно существующую претензию — теории соответствия не могут предложить сколько-нибудь строгих моделей объяснения. Важно не то, что эти теории исходят из соображений здравого смысла (может быть, в социальной психологии в определенных ее разделах это и неизбежно), а то, что «на выходе», т.е. в интерпретациях, сплошь и рядом получаются объяснения, мало отличающиеся от суждений здравого смысла. Психологический механизм возникновения несоответствия остается не объясненным в терминах психологической науки, наличие его лишь констатируется при апелляциях к жизненному опыту. 3. Почти все случаи построения моделей, к которым прибегают авторы теорий соответствия, оказываются сверхупрощениями. Практически во всех них когнитивная структура индивида представлена не более чем тремя элементами, и переход от этой упрощенной схемы к более сложной нигде не проработан. Можно, конечно, сказать, что эти теории и не брали на себя обязанность анализировать сложную ситуацию изменения когнитивной структуры человека в группе (в любой, а не только в диаде или триаде). Но коль скоро они коснулись проблем межличностных отношений, коммуникативных актов и прочих характеристик групповой активности, они «обрекли» себя на постановку и этих вопросов, между тем ничего не дав для прогресса такого рода анализа. Поэтому, хотя теории соответствия и дают определенную возможность для проведения исследований в области изменения аттитюдов, межличностной перцепции, аттракции и коммуникации в группах, они в лучшем случае ценны тем, что зафиксировали ряд любопытных феноменов и дали им «право на существование» внутри социальной психологии как науки. Решения этих проблем надо еще ожидать. Одну из причин такого относительного неуспеха теорий соответствия называет МакГвайр, сам проявляющий большой интерес к этим теориям. Он считает, что принятый на вооружение теоретиками соответствия принцип, признающий потребность в соответствии когнитивной структуры важнейшей потребностью человека, превратился на протяжении пятнадцати лет их существования в самоцель, в то время как должен был быть лишь средством для объяснения целого ряда сложных проблем мышления. Прогресс в совершенствовании лишь формальной стороны теории МакГвайр склонен считать ответственным за «игнорирование концептуальных структур и их функционирование» [McGuire, 1968,p. 141]. По его мнению, по мере развития теории соответствия вообще уходят в совсем другие области по сравнению с теми, которые были обозначены при их возникновении (а именно: соотношение рационального и нерационального в поведении человека, соотношение логичного и алогичного в его действиях): «Дело часто подменяется другими проблемами: образованием понятий, информационными процессами, воспроизведением когнитивных процессов на компьютерах и т.д.» [ibidem]. Не менее острой является и критика теорий соответствия со стороны Д. Катца. Отмечая слабую связь теорий соответствия с проблемами мотивации, Катц делает и более общий упрек методологического плана. Он полагает, что теории когнитивного соответствия сузили фокус рассмотрения когнитивных проблем лишь до проблемы когнитивного конфликта, который при этом и сам оказался чрезвычайно обедненным: при характеристике конфликта лишь констатируется неконгруэнтность элементов и оставляется без анализа содержание этих элементов [Katz, 1968]. Такое сужение проблемы далее сознательно используется для разработки определенной стратегии исследования, а именно лабораторного, экспериментального исследования. Приверженность определенному методу исследования имеет некоторую внутреннюю связь с исходными теоретическими принципами когнитивизма. Тот факт, что объяснения мотивации, предлагаемые во всех теориях соответствия, остаются в пределах мотивации изменения когнитивных структур, т.е. адресованы преимущественно перестройке сознания, а не действительности, позволил сконцентрировать внимание на чисто психологическом механизме процесса, не соотнося его с проблемами реальной деятельности людей. Известным методологическим «оправданием» такого подхода и служит апелляция к лабораторному эксперименту: именно здесь можно достигнуть достаточно высокой точности в исследованиях такого механизма. Перспектива построить строгое лабораторное исследование способов перестройки когнитивных структур обладает, конечно, определенной заманчивостью, но вместе с тем оправдывает ряд изначально заданных ограничений, в том числе и прежде всего логическую неоднозначность основных понятий, типов связи между ними. По требованиям лабораторного эксперимента на определенном этапе исследования от этого можно абстрагироваться. Однако в дальнейшем абстрагирование такого рода исключает возможность экстраполяции полученных результатов на реальную жизнь. Исследования, таким образом, остаются достаточно «респектабельными», но и достаточно «стерильными». Другое соображение принципиального порядка касается собственно теоретического постулата, принимаемого когнитивистской ориентацией. Все теории соответствия исходят из идеи, что потребность в связанности, интегрированности когнитивных структур есть фундаментальная потребность человеческой психики. Но, как справедливо отмечают Б. В. Фирсов и Ю. А. Асеев, «желание организовать когнитивный мир индивидуума в единое целое не является и не может быть основным и единственным мотивом познавательной деятельности человека» [Фирсов, Асеев, 1973, с. 38]. При абсолютизации принципа гомеостазиса исключается принятие таких решений, которые связаны с поиском нового, выходящего за рамки привычных схем. «Наряду со стремлением к стабильности устойчивых систем, — пишут Б. М. Фирсов и Ю. А. Асеев, — мы с тем же, если не с большим, правом можем постулировать существование в человеке стремления к новому, «ориентировочно-исследовательский» рефлекс, заставляющий его обращать внимание и активно искать как раз те элементы ситуации, которые не укладываются в рамки его пройонцептов» [там же]. Все эти проблемы могут и не встать, если исследование замкнуто лабораторией, когда, по существу, элиминированы содержательные моменты поведения, когда в условиях лабораторной инструкции снято, например, общественное значение передаваемой информации или оно присутствует, но дано испытуемому в незначимой для него (с точки зрения его социального статуса, реальной общественной позиции) ситуации. В значительной степени все названные здесь ограничения относятся не только к теориям соответствия, но и ко всему классу когнитивных теорий в социальной психологии вообще. Выше уже говорилось о том, что кроме теорий соответствия когнитивистская традиция включает в себя идеи еще целого ряда авторов, сохраняющие общую когнитивистскую окраску, но не опирающиеся на принцип соответствия. 3. ВТОРАЯ ВЕРСИЯ КОГНИТИВНОГО ПОДХОДА (С. Аш, Д. Креч, Р. Крачфилд) В американской литературе эти концепции иногда называют примером классических когнитивистских теорий, приложенных ксоциальному поведению. В самом схематичном виде идеи Креча и Крачфилда сводятся к следующему. Сложный процесс поведения человека может быть понят только при условии рассмотрения «менталистских» переменных, таких, как перцепт, идея, образ, ожидание и пр. Адекватным методом исследования может быть только холистский, или молярный, подход, рассматривающий поведение как нечто целостное. Невозможно понять единое поведение, исследуя по отдельности его компоненты («молярные элементы»). Поведение не просто молярно организовано, но важнейшим элементом этой организации является познание (cognition). Перцепция рассматривается как отношение поступающих данных к когнитивной структуре, а научение — как процесс когнитивной реорганизации. Краткое резюме этого подхода авторы выражают такими словами: «Поведение организовано. Эта организация молярна. Наиболее важный ее элемент — познание» [Krech, Crutchfield, Ballashey, 1962, p. 187]. Нетрудно заметить, что общая концептуальная схема объединяет эту теорию с другими когнитивными теориями и вместе с тем отличает ее от теорий соответствия. Для Креча и Крачфилда характерен еще более широкий (или более общий) круг принимаемых посылок. Собственно, теории здесь вообще нет, так как отсутствует ее содержательная сторона. Скорее, здесь в «чистом виде» сформулирован определенный методологический подход, дающий набор некоторых самых общих принципов исследования. Но коль скоро эти принципы реализуются в экспериментальной практике, связанной достаточно тесно с исследованием совершенно определенной группы феноменов, прежде всего таких, как перцепция, аттитюды, аттракция и т.д., вместе с этим массивом экспериментальных работ идеи Креча и Крачфилда именуют «когнитивной теорией». В таком же смысле, т.е. в наиболее методологической ее ипостаси, когнитивистская теория может быть зафиксирована и в работах С. Аша. В его работах формулируются, конечно, определенные теоретические принципы, но большую известность приобретает серия экспериментальных исследований. В этой связи здесь уместно обратиться к той проблематике, которая преимущественно разрабатывается в рамках когнитивистской ориентации на уровне эксперимента. В фокусе исследований — проблема социальной перцепции, хотя не всегда при однозначном употреблении этого термина. Впервые сам термин «социальная перцепция» был введен Д. Брунером в 1947 г., когда была сформулирована программа «Новый взгляд» («New Look»). В первоначальном употреблении термин «социальная перцепция» подразумевал влияние всей совокупности социальных и культурных факторов на восприятие. Позднее же, в основном социальными психологами, термин стал употребляться в значении «восприятие социальных объектов», хотя практически исследования охватили не проблему восприятия всех возможных социальных объектов (а под ними понимались люди, группы, социальные общности), но лишь восприятие другого человека, другой личности. Поэтому в качестве синонима выражению «социальная перцепция» в социально-психологических исследованиях стал употребляться термин «восприятие личности» («person perception») или «межличностное восприятие» («interpersonal perception»). Именно в плане исследований восприятия другого человека и была впервые применена модель Хайдера Р-О-Х. Идеи «Нового взгляда» были положены в основание исследований по социальной перцепции, прежде всего в той их части, где утверждалось, что восприятие избирательно организовано (т.е. что новая информация об объекте соединяется с предшествующим знанием, вследствие чего возникают упорядоченные категории, которые значимы и функциональны для индивида), что перцептивные процессы осуществляются таким образом, что новые впечатления категоризируются на основании сходства с прежними и т. д. Эта идея «перцептивной интеграции» была, в частности, положена в основу многих исследований С. Аша. Точка зрения Аша в социальной психологии является приложением идей гештальтпсихологии о том, что перцептивная организация имеет тенденцию быть настолько хорошей, насколько это позволяют преобладающие условия. В конечном счете эта мысль преобразуется у Аша в тезис о том, что человек имеет тенденцию быть настолько «хорошим» (для Аша это — «мыслящим связанно», «понимающим», «отвечающим условиям среды»), насколько это допускают обстоятельства. В этом смысле взгляды Аша противостоят той традиции в истории психологии, которая приписывает человеку иррациональность поведения, крайний эгоцентризм и т.д. По Ашу, человек, стремясь построить максимально интегрированную систему своих представлений о мире, организует ее каждый раз в соответствии с обстоятельствами, в частности с условиями места и времени. Именно в русле таких рассужденийАш строит свой получивший широкую известность эксперимент [Asch, 1946]. Двум группам испытуемых (90 и 76 человек) был предложен список прилагательных, обозначающих свойства личности некоего якобы реально существующего человека. Список включал по шесть одинаковых прилагательных: «энергичный», «уверенный», «ироничный», «любознательный», «практичный», «осторожный», а седьмое прилагательное было разным для двух групп. В одном случае это было слово «теплый», а в другом — слово «холодный». На основании перечисленных характеристик было предложено дать общее описание некоей воображаемой личности, обладающей этими характеристиками. После этого испытуемым в обеих группах дали лист с перечислением восемнадцати черт характера и попросили указать, какие черты свойственны, по их мнению, вышеописанной личности. Оказалось, что относительно многих из восемнадцати предложенных черт (например, щедрый, добродушный, обладающий чувством юмора, популярный, обладающий воображением) наблюдался довольно большой разброс мнений в зависимости от того, принадлежал ли испытуемый к группе, где фигурировало слово «теплый», или к группе, где фигурировало слово «холодный». Таким образом, различие сопоставлений определялось тем, что «теплый» и «холодный» были восприняты как центральные характеристики личности, вокруг которых и строилась вся конфигурация черт воображаемого человека. Однако для других черт (настойчивый, реалистичный, серьезный, честный, хорошо выглядящий) приписывание их воображаемой личности не в такой сильной степени зависело от присутствия свойства «теплый» или «холодный». Аш сделал вывод, что при восприятии другого человека проявилась тенденция объединять воспринимаемые характеристики в организованные смысловые системы, причем введение всяких новых характеристик направлено к тому, чтобы эти смысловые системы пополнить. Кроме того, было установлено, что при организации этой смысловой системы воспринимаемые характеристики попадают в определенный контекст, в котором особенно очевидна роль одной характеристики, воспринятой как центральная. Связное, целостное представление о личности в значительной мере организуется вокруг этой центральной характеристики. Модификация образа некоторой воображаемой личности в связи с той окраской, которую придает ее чертам добавление лишь одной, но оказавшейся значимой характеристики («теплый», «холодный»), интерпретируется Ашем и в более широком теоретическом плане. Он делает вывод, что при построении образа какого-либо предмета, явления для человека «идентичные данные не являются теми же самыми в различных контекстах» [Asch, 1946, р. 440]. Это положение распространяется, в частности, на познание социальных явлений: «Рассматриваем ли мы исторические движения или экономические и политические идеи, сохраняет место факт, что каждый акт приобретает свое значение и важность в его отношениях с условиями места, времени и обстоятельств» [op. cit., р. 442]. Само по себе бесспорное, это положение приходит, однако, в противоречие с той конкретной практикой экспериментальных исследований, которая создала Ашу широкую известность. Так, в исследованиях по конформизму, проведенных в условиях лаборатории, оказался недооцененным именно факт значимости того явления, по поводу которого группа оказывала давление на индивида [см. Андреева, 1999]. Мы не рассматриваем сейчас вопрос о более глубоких основаниях критики, которые связаны с некорректностью основной теоретической модели группы у Аша [см. Петровский, 1973], но даже с точки зрения введенной автором же идеи «контекста» эксперименты по конформизму вызывают заслуженную критику. Подобный разрыв между резонным положением, сформулированным на уровне теоретического рассуждения, и экспериментальной практикой, вообще говоря, не такое уж редкое явление в науке. Но в работах социальных психологов когнитивистского направления эта слабость кажется особенно вопиющей, потому что сам смысл всей ориентации формулируется как концентрирование исследования на «значениях» вещей и явлений, презентированных в когнитивной структуре индивида. И когда именно эта сторона оказывается недооцененной, стоит только «спуститься» от теории к эксперименту, методологическая погрешность проявляется особенно отчетливо. Что же касается экспериментальной практики, то эта ветвь когнитивистских теорий дала довольно обильные плоды. Эксперименты Аша были повторены Келли (1950), Лачинсом (1948), Коллином (1958), и все эти исследования, в общем, так же трактуются, как приложения когнитивистских теорий. Однако на примерах видно, что принципы когнитивистских ориентации здесь представлены лишь в достаточно общей форме и, по существу, никакой специальной теории (даже на принятом и допустимом уровне ее неформализованности) не образуют. Отнести эти исследования к когнитивистской ориентации позволяет, однако, тот факт, что в конечном счете и здесь заявлена попытка прогнозировать отношение человека к «миру (или по крайней мере к другим людям) на основании формирования некоторого целостного впечатления о событиях или о другом человеке, на основании построения интегрированной, связанной системы представлений. Никакие «выходы» не только в практическую деятельность, но даже просто в традиционно понимаемое «поведение» здесь не присутствуют. Все когнитивистские теории так или иначе объединены именно этими исследовательскими установками. Поэтому теперь можно сформулировать отличие программы когнитивизма от программы бихевиористской ориентации. В общем виде когнитивистские теории выступили, конечно, как своеобразный антипод бихевиоризму. Основные пункты противопоставления просматриваются по следующим линиям: 1. Главная идея бихевиористской ориентации — оперантное или классическое обусловливание, научение, в то время как главная идея когнитивных теорий — образование понятий, мышление, знание. 2. Основной источник данных для бихевиоризма как в психологии вообще, так и в социальной психологии в частности — наблюдаемое поведение. Источник данных для когнитивизма — менталистские образования (знаки, значения, понимание и пр.), хотя предполагается, что они могут быть выведены из поведения. 3. Для бихевиоризма в конечном счете процессы поведения подчиняют себе процессы познания, т.е. доминируют именно процессы поведения. Для когнитивизма в фокусе находятся процессы познания, и оно подчиняет себе поведение. 4. Бихевиоризму в большей мере свойственна идея «молекулярного» анализа поведения (выявление его поэлементного строения), в то время как для когнитивистской ориентации одна из наиболее значимых идей — идея «молярного» анализа, т.е. фиксация исследования на целостном процессе [Shaw, Costanzo, 1970, p. 171]. Тот факт, что вся ориентация когнитивизма есть ориентация на анализ «внутренних» характеристик человеческого поведения, создает известную психологическую привлекательность этому направлению. В методологическом плане такая ориентация как бы снимает ряд неразрешимых проблем лабораторного эксперимента. Если одно из возражений против применения этой методики в социальной психологии заключается в том, что полученные здесь данные с трудом экстраполируются на реальную ситуацию, поскольку она неизмеримо сложнее любых воссозданных в лаборатории условий, то когнитивизм предлагает своеобразный контраргумент подобным упрекам. Констатация в лабораторных условиях чисто психологического факта, а именно некоторого состояния когнитивной структуры индивида, может в принципе претендовать на то, что зафиксирована модель, действующая точно в таком же виде и в реальной ситуации. Проблема большей сложности вне-1 шних условий, снижающих возможность экстраполяции, здесь просто обходится, эксперимент сознательно ограничивается рамками установления определенной феноменологии. Конечно, такое самоограничение остается в значительной мере формальным: верно, что в когнитивных теориях фиксируются такие переменные, которые свойственны именно человеческому поведению; верно, что в этом смысле когнитивизм преодолевает неразрешимую для бихевиоризма проблему перехода от экспериментов на животных к выводам относительно поведения человека; верно, что «рисунок» когнитивных характеристик поведения, полученный в лаборатории, в основных чертах повторяется в реальных ситуациях. Но остается открытым вопрос о том, насколько же все-таки все эти находки когнитивистских теорий позволяют дать адекватное описание именно социального поведения человека и так ли уж ценна способность теории отвлечься от специфики подлинного социального контекста такого поведения. Популярность когнитивистских теорий связана в значительной степени с кажущейся возможностью преодоления «дегуманистической» традиции бихевиоризма. Идея «гуманизации» психологии в целом вообще свойственна последнему периоду развития этой дисциплины на Западе. Много симптомов подтверждают такую характеристику: и развитие так называемой экзистенциальной психологии, и авторитет школы транзактной психологии, и, наконец, «второе дыхание» левиновской традиции. Когнитивизм в определенной степени претендует на место в этом ряду, хотя содержательный анализ предлагаемых теорий свидетельствует о том, что «гуманизация», декларируемая здесь, остается именнодекларацией, поскольку ни одна из выдвинутых теорий не в состоянии подняться до анализа подлинно человеческих проблем, если под «человеческими проблемами» понимать проблемы общественного человека, прежде всего человека в его деятельном проявлении. Источником многих затруднений, препятствующих продуктивному использованию результатов исследований, проводимых в русле когнитивистской традиции, является, по-видимому, прежде всего разрыв когнитивных процессов и предметной деятельности, который с самого начала задан той моделью человека, которая принимается сторонниками названного подхода. Эта модель характеризуется тем, что человек рассматривается как разумное существо, способное понять значение ситуации, в которой ему приходится действовать и строить свое поведение в зависимости от этого понимания и в соответствии с ним. Хотя сам по себе факт такой зависимости очевиден, предлагаемая модель, как видно, не обладает необходимыми объяснительными функциями. Прежде всего остается необъясненным факт возникновения «когнитивной структуры» личности (совокупности ее убеждений, мнений, знаний, установок и пр.). Но если даже принять каким-то образом возникшую когнитивную структуру, как она существует на данном этапе развития личности, затруднения вызывает объяснение ее изменений, данное в терминах «реорганизация», «переструктурирование» и т.п. Объяснение, даваемое этому феномену в рамках когнитивизма, исходит из презумпции комфортности для личности состояния равновесия, гомеостаза. Строго говоря, на уровне общих соображений методологии здесь снимается проблема активности личности, хотя формально термин «активность» и присутствует. Активность сохраняется на уровне познавательной активности, причем в строго заданном направлении, а именно в направлении восстановления комфортного состояния, баланса когнитивной структуры. При сведении активности к этому ее единственному проявлению все многообразие человеческих мотивов и потребностей остается за бортом, поскольку другая форма активности — нарушение состояния равновесия с целью выйти за пределы данной системы связей, а значит, и потребность в этом, оказывается исключенной [Ярошевский, 1976]. Адекватную иерархию в системе мотивов и потребностей личности, очевидно, можно построить лишь при условии понимания возникновения и организации когнитивной структуры не на основе абстрактной «активности», но в ходе предметной деятельности человека. Парадокс основной идеи когнитивизма заключается в том, что, выступив против бихевиористской схемы поведения как непосредственно зависящего от внешней среды, подчеркивая в социальном поведении роль «менталистских» образований как элементов внутренней, когнитивной организации человека, когнитивизм в конечном счете вновь приходят к зависимости поведения от чисто внешних факторов, хотя и с противоположной стороны. Когнитивная активность личности полностью зависит от внешнего воздействия в том смысле, что личность постоянно организует свою независимость от этого воздействия путем восстановления равновесия. Эта зависимость «наизнанку» сохраняется и при том условии, что сама потребность в гомеостазе объявляется потребностью личности. По существу, такая потребность выступает здесь лишь как защитный механизм, охраняющий личность от нарушений состояния равновесия когнитивного поля. Активность приобретает крайне односторонний характер прежде всего потому, что сфера ее ограничена когнитивным полем, она не выведена в область предметной деятельности человека, а только иерархия деятельностей, как отмечает А. Н. Леонтьев, раскрывает многообразие проявлений человеческой личности [Леонтьев, 1975]. Поэтому анализ когнитивных процессов и вообще, и в собственно социально-психологической проблематике приобретает новые перспективы именно в рамках теории деятельности. Аксиоматически принятая идея комфортности когнитивного гомеостазиса распространяется в анализируемых концепциях и на область межличностных отношений: их «сбалансированность» также объявляется оптимальным («комфортным») способом существования группы. Но это полностью исключает необходимость анализа содержания групповой деятельности как условия развития самой группы, формирования групповых мотивов, потребностей, ценностей. «Деятельность» группы по приведению в «соответствие» межличностных отношений, несмотря на несколько модифицированную терминологию, повторяет идею разрыва эмоционально-контактных отношений и отношений, складывающихся по поводу собственно деятельности группы. И хотя само по себе выявление групповой когнитивной структуры, которое логически может следовать из дальнейшего исследования когнитивных процессов в социальной психологии, есть перспективный и интересный аспект анализа, в отрыве от деятельностного подхода оно вряд ли приблизит исследователя к пониманию сущности социального поведения. Проблема связи когнитивных структур и реальных действий личности еще более остро встает при исследовании связи когнитивных структур и реальной деятельности группы. В другой терминологии это проблема реализации знаний в деятельности, а именно она становится особенно актуальной, если социальная психология действительно предполагает изучение реальных проблем общества. Распространение идеи когнитивного соответствия в социальной психологии не может быть рассмотрено вне общей панорамы развития науки. Выдвинутая в 20-е годы в физиологии идея гомеостаза приобрела большую популярность в других областях знания. Наиболее вульгарно она оказалась использованной в социологии, где начиная с 40-х годов надолго утвердилась «парадигма равновесия», представленная «теорией социального действия» Т. Парсонса. В своих социально-политических выводах эта теория (как и другие варианты идеи гомеостаза в социологии) приводила к весьма реакционным выводам о «стабильности» капитализма, отвечая тем самым на определенный социальный заказ. Своеобразное приложение идея гомеостаза нашла и в социальной психологии — в виде теорий когнитивного соответствия. Будучи по своему происхождению чисто психологическими, эти концепции не содержали в себе каких-либо вульгарно-социологических включений и не касались в прямой форме проблемы равновесия социальных структур. Но, претендуя на объяснение механизмов поведения и локализовав идею гомеостаза в области когнитивных структур, эти концепции оказались в общем русле «парадигмы соответствия, хотя в отличие от социологических концепций, настаивающих на «равновесии», «соответствии» социальных систем, социальная психология просто ушла от оценки этих систем, т.е. от оценки реальных общественных отношений. Но если связность, рациональность когнитивного мира человека не объясняется через его соответствие связному, рациональному внешнему миру, то социальная психология, желая или не желая того, приходит к осознанию другого факта, а именно тщетности попыток построить внутренний гармоничный, связанный, рациональный мир в условиях нерационального, полного конфликтов внешнего мира.
Дата добавления: 2014-11-08; Просмотров: 1241; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |