Часть вторая. Философствование из возможной экзистенции 12 страница

Это сомнение в ценности всякого знания разворачивается и далее: во-первых, оно ставит под сомнение прочность знания и отрицает его возможность; затем, оно усматривает в знании основание безрадостности человеческого существования; и наконец оно утверждает, что знание разрушает то, что оно познает.

Первое обвинение гласит: знание обманывает, ибо ведь на самом деле мы ничего не знаем. Вся/сое знание сомнительно. А потому результатом желания знать бывает отчаяние, признающее, что мы ведь ничего знать не можем. Мы исследовали, чтобы знать достоверно. Но в конце исследования мы стоим перед пропастью, лишились наивного обладания своим бытием и не имеем достоверного знания. Желание знать, говорят тогда, ведет к тому, что характеризуют как скептицизм и нигилизм.

Это обвинение возникает из ложной предпосылки, а именно, из смешения понятий об истине: мы желаем иметь всю истину в форме объективного убедительного знания, и тогда мы в самом деле вынуждены отчаяться в знании, ибо никакое убедительное знание

\167\

не бывает безусловным, но каждое знание вместе со своими предпосылками относится в каждом случае к чему-то конечному в мире. Однако с точки зрения экзистенциально обоснованных понятий об истине убедительное знание есть только путь. Если мы превращаем убедительное знание в цель, чтобы иметь в нем свою опору, если, тем более, мы желаем, чтобы это знание давало нам миросозерцание, то мы должны испытать отчаяние, ибо отчаяние это заключалось уже в ложных требованиях к убедительному знанию. Знание, как предполагают здесь, должно дать то, чего в нем не заключается, и в то же время мы уклоняемся от тех требований, которые оно предъявляет.

Второе обвинение, гласящее, что знание есть основание безрадостности и безнадежности жизни, видит в знании источник разрушения для естественной установки человека в его чувстве существования. Стремление все знать, которое считается обычно чертой достоинства человека, считается здесь высокомерием, губящим всякую радость жизни. Как человек порою может думать о постигающих его действительностях: «О, если бы я этого все-таки не знал», - так же здесь оценивают знание вообще. Только забывая, можно радоваться, жить можно только, если предаваться иллюзиям. Как индивиду нужна его частная ложь о жизни, так же, говорят в этом случае, духовные движения, в которых мы живем, нуждаются в своих иллюзиях. То, чтобы человек отставлял в сторону неудобные факты и все обременяющее его знание, и чтобы в случае опасности он крепко держался за некое мнимое знание, считают здесь условием жизни. Индивидам нужна ложь об их жизни, духовным движениям масс нужны их иллюзии.

Это обвинение справедливо, поскольку оно утверждает, что знание затрудняет жизнь (das Wissen das Leben schwer mache). Для отдельного человека определенное знание может стать невыносимо и может фактически погубить его. Но само это обвинение предполагает суеверие знания (Wissensaberglauben), для которого знание получает абсолютный характер, неподвижно наличествует как простой результат и, в принципе, распространяется на все. Однако убедительное знание всегда партикулярно и относительно. Не может быть, например, абсолютно достоверных прогнозов. Но если прогноз относится к событиям, зависящим в том числе и от человеческой деятельности, то само мышление и высказывание прогноза становится фактором, который, смотря по конкретной ситуации, может даже вызвать это событие или воспрепятствовать его наступлению. Кто имеет претензию, что желает знать то, что доступно знанию, тот может делать это, в действительности, лишь если он желает знания методически (mit Metnode), со знанием источников возможных ошибок, и если он, при неизменно присутствующем факторе недостоверности, может сказать перед лицом грозящих

\168\

прогнозов: «Водружу у могилы надежды стяг»¹; пока, наконец, для обреченности на смерть не улетучивается всякое решение, оставляя окончательное бессилие, которое неизбежно не может уже оставаться в объективной надежде, но взрывает ее в экзистенциальном принятии-на-себя (im existentiellen Aufsichnehmen). И все-таки в еще сохраняющем жизненную силу существовании знание редко оказывается поставлено перед альтернативой: знать или не иметь возможности знать; скорее, имеющее значение для существования знание обыкновенно бывает лишь более или менее вероятным знанием. Само знание всегда находится в движении, и вместо того чтобы застывать в покое, остается в вечном вопрошании к самому себе. И в этой своей критической форме знание тоже затрудняет жизнь, делает ее в крайних случаях даже невыносимо трудной. И уже экзистенция решает, чего она хочет: сохранить ли покой в отсутствие знания или рискнуть на самые крайние пограничные ситуации. Этого ни от кого нельзя требовать, никому нельзя и запретить этого. Но знание может не только разрушать, оно так же точно может привести экзистенцию к ее собственной глубине, приводя ее к ее истинной трансценденции.

Ибо настоящий порок этого обвинения заключается в том, что оно выдвигает против знания, как знания, утверждение, которое, как таковое, отнюдь не является убедительным знанием. Это утверждение имеет абсолютизирующую форму, утверждающую в общем и в целом то, что может быть значимо в единичном случае и в распространении на все случаи имело бы только относительную значимость.

И наконец, то, что знание будто бы разрушает, - счастье непосредственного существования, - само столь многозначно и сомнительно, что это обвинение, чтобы оно могло устоять как познание, должно было бы знать, что же именно оно желает защитить под именем этого счастья. Скорее, после того как мы решимся испытать тяготы знания, начинается такое бытие, которое в смысле действительно бывшего мы только по ошибке можем помыслить как утраченное.

Третье обвинение гласит: анализ (das Analysieren) жизни и переживания, мотивов и целей уничтожает само анализируемое.

¹ В оригинале: «am Grabe noch pflanz' ich die Hoffnung auf». Это (неточная) цитата из стихотворения Ф.Шиллера «Надежда». В русском переводе (А.А. Фета) соответствующая строфа стихотворения выглядит так:

«Надежда ведет на путь жизни людей;

Дитя уже ей веселится;

Манит она юношу блеском лучей

И с старцем во фоб не ложится;

Пусть нас утомленье в могилу сведет -

Надежда для нас и за фобом цветет» (Шиллер Ф. Надежда // Шиллер Ф. Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения. Драмы в прозе. М.: ГИХЛ, 1955. С. 279-280). (Прим. лерее.).

\169\

В конце концов верно, прежде всего, что жизнь есть «не что иное, как» - и далее, кому как больше нравится: воля к власти, половое влечение, жажда существования и т.д. А потому требуют сохранения здоровых инстинктов, желают прекратить анализ, особенно психологический и социологический анализ. Рефлексия, говорят тогда, превращает все, к чему прикасается, в нечто такое, ради чего не стоит стараться. Она подрывает основы подлинного самосознания, обнаруживая за каждым сознанием нечто иное и никогда не достигая сути вещей.

Это обвинение относится к особому способу знания; утверждение, что анализ уничтожает анализируемое, справедливо только по отношению к иллюзиям. Это обвинение слишком многого ждет от знания, получаемого путем анализа, и с ложной верой смотрит на его результаты; анализ всегда строит лишь набросок возможностей и типов, с которыми мы приступаем к действительностям, никогда, однако, ими не исчерпывающимся. Таким образом, обвинение предполагает нечто невозможное; поскольку анализ вовсе не достигает того, что он якобы уничтожает, он не может быть убедительным знанием о некотором сущем, которое подлинно есть. Есть такая в самом замысле неправдивая аналитика, которая на самом деле есть лишь уклонение от свободы; человек хотел бы удостовериться на пути, лежащем через некоторое знание, в том, что действительно только через свободу из собственной вовлеченности как экзистенции, но никогда не как то, что мы можем найти в данном. Анализ не проникает до меня самого. Разочарование несправедливо выдвигает упреки в адрес знания. Просветляющий анализ имеет экзистенциальное значение, но он не может ни создать, ни разрушить бытие как возможную экзистенцию. Он остается в стихии явлений как подлежащих объективации.

Сомнению в ценности знания нельзя просто противопоставить утверждение о его положительной ценности. Там, где воля к знанию безусловна, там е ее оправдание ничего говорить не нужно. В самом деле, нет нужды знать, куда еще поведет нас знание. Возможность знать и знание - это наша судьба. Отменить ее мы не можем. Мы можем только выбирать: исполнить ее или уклониться от нее.

Возможно ли уклонение при подлинности экзистенции - это еще один вопрос. Есть ли смысл соединять убедительное знание с понятиями об истине «идея», «экзистенция», «трансценденция» под общим именем «истины»? Доказать это невозможно, ибо такое доказательство оставалось бы лишь в рамках убедительного; но идея, экзистенция и трансценденция не являются сущими предметами в мире. Я достигаю их только в просветлениях косвенного осознания.

Однако то, что в языках мира слово «истина» тысячелетиями употребляется в столь различных смыслах, служит нам указанием на внутреннюю взаимосвязь. Истина экзистенции становится неуверенной в себе, если она обходит убедительное знание или по-

\170\

грешает против него. Есть своеобразный пафос в словах: sapere aude, безусловность желания знать, которая однако не может быть выведена из достоинства простой правильности. Первоначальное желание знать есть риск, потому что за ним следует опасность отчаяния. В неограниченном знании я смотрю в лицо действительности, перед которым могу окаменеть. То, что просветляется в пограничных ситуациях, только познанием постигается во всей полноте его действительности. Великий и страстный исследователь - если бы его спросили, какой смысл имеет для него наука, - мог бы, вероятно, ответить, что нужно посмотреть, что может выдержать человек. Обходить убедительное знание - это предательство по отношению к истине, лежащей еще глубже. Убедительное знание -это форма, в которой наше существо осознает налично существующее во всяком его виде. Без сопротивления этого знания свобода не может обрести существование и принуждена бывает оставаться бессодержательной.

Не только из закона противоречия, не только из желания признать убедительно верное проистекают слова, которые, как некую тайну, произнес, умирая, Макс Вебер: «Истинное - это истина». В них точно выражено целое истины, в котором это убедительное знание заключено как путь к ней. Только с истиной я стою и падаю, как экзистенция, и только из нее может получить свой производный и вторичный пасрос убедительное знание науки.

Тот колышек, к которому можно прикрепить науку, чтобы она наверняка получила возможный для нее смысл, невозможно отыскать в мире посредством ориентирования в мире. Экзистенциальная значимость ориентирования в мире заключается в том, чтобы знание прекратилось и чтобы, перед бездной ничто, для экзистенции открылась возможность трансцендирования. Знание не дает окончательного удовлетворения. Но знание - это путь, по которому экзистенция может прийти к самой себе: между тем как в ориентировании в мире она стремится к знанию, смысл науки в конечном счете зависит от того, из чего экзистенция приготовляет для себя возможность трансцендировать мир.

Трансцендирование по ту сторону мира (Transzendieren über die Welt)

Никакое знание не существует законченным само по себе. Повсюду есть некий остаток как граница. То, что я мыслю и познаю,

¹ «решись быть мудрым» (лат.). Изречение Горация: «Тот уж полдела свершил, кто начал; Осмелься быть мудрым И начинай...» (Квинт Гораций Флакк. Послания, I, 2, 40-41 // Квинт Гораций Флакк. Поли. собр. соч.. М.; Л.: Acadernia, 1936. С. 290) {пер. Н. Гинц-бурга). (Прим, первв.).

\171\

заключено в специфических категориях, но оно не абсолютно. Ничто не есть первое, и ничто - последнее и предельное. Все в мире находится между этими воображаемыми полюсами. Что бы в мире я ни постигал - механически проницаемое или интуитивно наличное, аппарат или жизнь, рациональную идею цели или бессознательную мотивацию, предсказуемое или неопределенное и возможное, все есть нечто особенное, ничто не имеет основания в самом себе.

Если я хочу знать что-то о мире как целом, то я должен высказывать суждения, в которых я высказываю нечто обо всем или о бесконечном как о реальном существовании. Но этого существования для меня нет, потому что я никогда не могу привести его, как предмет, в исполненное сознание. Высказывания о нем запутываются в неразрешимые противоречия.

Во всех своих исследованиях я обращен к миру. Мир есть объемлющее в осязаемом настоящем, и то, что налично для меня в частности. Но мир не есть абсолют. То, что являет мне себя в мире, хотя и не есть сам мир, но есть в мире, которым я овладеваю во всяком особенном. Бытие мира может быть действительно для меня как бытие этой познавательной идеи. Однако и эта идея вновь конкретизируется, становясь лишь неким миром в мире. Мне кажется, что я приближаюсь к целому, когда изучаю сущее в этом целом, и все же я всякий раз переживаю лишь некое целое среди прочих.

Поэтому целое мира не есть подлинное целое, поскольку и как идея оно не получает действительной конкретизации, но есть лишь пограничная идея (Grenzgedanke).

Но если бы пограничная идея также была идеей о некотором действительно наличном существовании, к которому бы приближалось наше познание, то цель, как лежащая в бесконечности, была бы все же недостижима- Познание - дело всякий раз ограниченной индивидуальной жизни и ограниченной в ее совокупности жизни человеческой истории.

Но то, что фактически недоступно, не имеет и доказуемого существования само по себе. Мир не замкнут в себе, сколько бы мы некогда ни продвинулись в нем как познающие существа. Об этом свидетельствуют относительность убедительного знания, непреодоленная нескончаемость, недостижимость единства картины мира. Границы целесообразной деятельности в мире дают нам пережить это в практическом опыте.

Если реальный существующий мир рухнул для нашего сознания, в пользу сугубо партикулярной объективности и универсальных чистых идей, это могло бы ослабить нашу жажду исследования; но эта жажда не ослабевает, если исследование исполнено одушевляющего его смысла, пытающегося проникнуть к границам. Если этот смысл исследования желает, чтобы в нем раскрылось перед нами нечто от бытия в себе, то исследование хотя и постигает не-

\172\

зависимое существование, насколько таковое себя показывает, но само это существование есть сразу же лишь возможный шифр бытия для метафизически-трансцендирующего чтения его экзистенцией. Исследование удостоверяется в чем-то убедительном, которое учит господствовать над нескончаемостями и позволяет постигать отдельные единства. Как становящееся исследование, оно совершает неограниченное расширение познавательного пространства для сознания. Самокритика в этом становлении никогда не дает исследователю окончательно потерять прочное в непрочном, но лишь позволяет ему более четко определить это прочное. Исследование живет тогда в сознании наличия пока еще невообразимых возможностей. Правда, оно знает, что никогда не постигнет мира, как подлинного и абсолютного бытия, однако знает также, что существование в мире таково, что в нем встречается доступное убедительному знанию, как познаваемость многообразного смысла. Идти по этим путям, чтобы найти непреложно истинное, - это как бы самое величественное приключение человечества. Оно решается на что-то, цели и смысла чего оно не знает, хотя оно вдохновляется и движется вперед именно им.

Всякая граница, которую осознает исследование в мире, есть возможность для трансцендирования. Границы пролегают с двух сторон. Отрицательная граница - это иррациональность непредсказуемого, непостижимое, являющееся в физических «константах», в движениях атомов, во всяческой «случайности» законов природы. Это иное, не проникнутое Логосом - материя. Но положительная граница заключается в свободе. Здесь я уверенно сознаю некоторое бытие само по себе, которое прежде было определено лишь отрицательно и которое действительно для нас лишь как сопротивление. Естественные науки пытаются уловить непроницаемое в своих закономерностях и теориях; науки о духе конструируют деяния и явления свободы для сознательного представления ее в ее закономерности и ее нормативном значении. Но абсолютную границу для естествознания составляет темное абсолютно иное, для науки о духе - свобода экзистенции, как исток коммуникации.

Эта граница приводит меня ко мне самому. Я бываю самим собою там, где я уже не скрываюсь за некоторой объективной точкой зрения, которую я лишь представляю (vertrete), и где ни я сам, ни другая экзистенция уже не могут стать для меня объектом. Здесь имеется присутствие, которое, правда, было названо «непосредственностью», но которое не составляет природовидно-пассивного первого, но есть насущное (Gegenwartigsein), как необъективируемая действительность. Можно сказать: не достигнуть подлинного присутствия - идентично простому бытию-объектом и видению всякого бытия как лишь объекта; но подлинное присутствие есть экзи-стирование. Это способность к мгновению не просто переживания, но воления, решения и исполнения.

\173\

Перейти эту границу - значит совершить скачок от ориентирования в мире к свободе. Свобода никогда не бывает доступной для ориентирования как нечто доступное эмпирическому знанию. Скорее, в мыслящем познании для экзистенции есть два взаимно определяющих друг друга возможных пути к себе самой:

Первый путь - это рассмотренное выше чистое ориентирование в мире без иллюзий, в критическом отделении доступного нашему знанию от недоступного ему, как путь бесконечного прогресса. Мир постигается в понятии в своей независимости, и однако, в то же время на его границах - как нечто не существующее из себя самого, а в частностях всякий раз относительное и зависимое от перспективы взгляда.

Вторым путем идет возможность мышления, которое ничего не значит для ориентирования в мире, потому что ни в каком предмете это мышление не находит себе адекватного исполнения: мышление, для которого мир становится образом, а всякий образ некогда вновь исчезает; которое превращает мир в свободу и видит мир так, как если бы оно состояло с ним в коммуникации и получало от него ответы. Просветляя свободу, это мышление взывает к возможной экзистенции. Читая шифры существования, оно заклинает трансценденцию. То, что оно делает, не является ни убедительно логичным, ни гипотетичным, ни приемлемо верным, ни вероятным, но действительно как историческое исполнение в некоторой объективности, которая в самом своем образовании (Gestaltung) вновь преодолевает себя. Это мышление не движется в прогрессирующем процессе, но в процессе преобразования (Dieses Denken gent keinen Fortschrittsprozefc, aber einen Wandlungsprazeli). Если оно есть, то оно всецело присутствует в настоящем, а не есть только виды на будущее исполнение.

Еще до того, как мы обратимся к возможному содержанию этого трансцендирующего мышления, - вступив в просветление экзистенции и метафизику, - перед нами лежит кантовское трансценди-рование по ту сторону всякого мира: мир есть явление, которое не может быть бытием в себе. Это трансцендирование, представшее нам в конкретных, видоизменяющихся формах на границах научного ориентирования в мире, составляет идейную основу всякого философского ориентирования в мире.

\174\

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Систематика наук

Наиболее первоначальные разделения наук 1. Задача; 2. Наука и догматика; 3. Частная наука и универсальная наука; 4. Науки о действительности и конструирующие науки; 5. Разделения и переплетения наук.

Принципы подразделения действительности 1. Природа и дух; 2. Границы недоступного; 3. Чет-вероякая действительность; 4. Три скачка; 5. Скачок и переход; 6. Отрицание, абсолютизация и упрощение этих действительностей.

Сферы духа

1. Возможные классификации сфер; 2. Борьба между сферами; 3. Снятие сфер.

Подразделение наук о действительности 1. Общая классификация наук о действительности, 2. Естественные науки; 3. Науки о духе: а) Понимание, и экзистенция; б) Понимание и действительность; 4. Классификация естественных наук и наук о духе; 5. Эмпирические универсальные науки: психология и социология

Иерархия наук

Знание понимает себя в своей истории

Границы ориентирования в мире показали, что завершенное мировое бытие было бы иллюзией. Перед нами снова встает вопрос о мировом целом в следующей форме: существует ли, вместо значимой системы существования, система наук, как единая всеобъемлющая система знания. С тех пор как оказалось невозможным объять мир в одной картине, завершенная система существования была постигнута как противоречащая в одно и то же время и познанию, и экзистенции, на место замкнутой картины мира встает система ориентирования в мире в явлении наук.

Каталог лекций какого-нибудь университета представляет нам, казалось бы, науки подразделенными в одной системе. Мы находим здесь распределение по факультетам, а внутри факультетов, в свою очередь, находим особенные группы, и наконец - находим перечень тематики лекций, в которых перед нами развертывается, казалось бы, весь материал наук. Но если мы захотим постичь лежащую в основании этого каталога классификацию, то напрасно

\175\

станем искать единого сквозного принципа, делающего такую классификацию возможной. Скорее, эта классификация есть исторически ставшая в практике научной работы, а не теоретически выдуманная из целого наук классификация.

Прежде всего, существование богословского, юридического и медицинского факультетов объясняется применением науки в практических профессиях священника, чиновника и врача. Один только философский факультет, казалось бы, объемлет в себе целое теоретического знания по его подлинному смыслу, без всякого непосредственного предназначения для особенных целей жизни общества. Теоретическое содержание трех других факультетов также находит себе в нем место. То, что дают в научном отношении представители этих факультетов, принадлежащие к философскому факультету рассматривают как также принадлежащее к их области. Правда, сегодня и философский факультет отчасти подпал воздействию задач практического образования (учителя, экономиста, заводского лаборанта-химика), решение которых должно удовлетворить потребности передать учащимся определенные знания. Поэтому сегодня и философский факультет в значительной мере осуществляет учебный процесс, не выполняя одновременно соответствующих, поддерживающих этот процесс, исследований. Ибо университет, как институт, может быть через посредство дидактических задач и технически-практических задач использован для поддержания научных областей, уже получивших относительную завершенность как сферы исследования (например, анатомия человека), или таких, которые, собственно говоря, не заключают никакой собственной теоретической идеи (например, гигиена) и для создания кафедр выдуманных наук, ставших модными на службе политическим целям и вовсе не способных существовать собственными силами (какова социология). Далее, разделение наук на сферы компетенции отдельных университетских преподавателей возникает вследствие существования реальных объектов (больных, объектов собирания и т.д.) или необходимых технических исследовательских мероприятий (экспериментальные, статистические предприятия), каждое из которых требует себе отдельного института; или существования особенных масс научного материала, как например, в кругах историков: Восточная Азия, Индия, Ближний Восток, античность, вплоть до произвольных областей специализации, коль скоро даже относительно небольшой объект благодаря сопровождающей его документальной традиции может стать предметом работы на целую жизнь для многих поколений ученых; или оно объясняется отдельными сферами деятельности, такими, как воспитание, администрация, уголовный процесс и т.д. Эти специальности, стало быть, не рядом положены и не находятся в каком-либо иерархическом отношении между собой, в котором бы каждая специальность могла иметь свое определенное и единое место.

\176\

В том виде, как они существуют, они представляют собою, скорее, некий агрегат, различные части которого являются, каждая, отдельной специальностью в совершенно неодинаковом смысле. Ибо они вовсе не отделены друг от друга ясными отличиями, но одно и то же содержание может быть предметом учебных занятий для представителей различных университетских специальностей.

Впрочем, тот, кто предметно работает в какой-нибудь области знания, сознает принадлежность своего знания и своей исследовательской работы к совокупности знания вообще и его места в некотором целом. Это сознание есть минимальная мера философского содержания в науках, которые без него превращаются в чистую технику и рутину. Однако обладание таким сознанием принадлежности к целому и осуществление ее отнюдь не есть что-то само собою разумеющееся. Существует опасность - поставить на место философской принадлежности к идеальному целому знания институциональную и общественную принадлежность к университету. Положение в структуре этого общественного института, место в кругу коллег по специальности, зримые формы института и учебного процесса непроизвольно выдвигаются на первый план. Но в зримом множестве наук и в их исторически-социологических обличьях перед нами стоит незримо единое и многое, в которых индивид может удостовериться не по каким-нибудь внешним чертам, но только на пути философского ориентирования в мире. Этого многого и единого, как взаимной связи наук, ищут в подразделении наук, побуждаемые к тому философским мотивом ориентирования в мире. При исторически случайно данном делении наук их живой центр в отдельном исследователе, как предметное внутреннее сознание местоположения в целом, остается в каждом случае лишенным определенности. Но подлинное подразделение наук, показывающее нам их духовный организм, в котором оно доводит до определенности это сознание местоположения, всегда было задачей философии. Характер получаемой классификации связан с характером той философии, которая ее производит. Эта классификация желает довести до сознания взаимное отношение наук в знании, как единство всего знания. В истории философии классификации наук типически выражались в трех видах:

Античные подразделения, самое известное из которых - это подразделение на диалектику, физику и богословие, делят, по существу, только философию, и этим оказывают побуждающее действие вплоть до нашего времени; однако они не охватывают миро-ориентирующих наук как таковых, в которых, согласно нашим понятиям о науке, мы фактически познаем.

Системы группировки от Бэкона до Конта, желающие представить положительное знание в обозримом виде согласно психологическим или методологическим принципам, ориентируются, в противоположность первым, на эмпирические науки, которые они

\177\

хотели бы упорядочить, чтобы набросать программу исследований также и для тех наук, которые могли бы прибавиться к этой системе. Но во всех своих разновидностях эти группировки дают только некую сетку (Fachwerk) или линейную структуру. Их схематизм (например, ряд, состоящий из математики, физики, биологии, психологии, социологии), собственно говоря, не соответствовал предмету уже тогда, когда он был придуман, и оставляет читателя философски безразличным.

Энциклопедии наук немецкого идеализма, запланированные романтиками, впервые набросанные Шеллингом в «Лекциях об академическом образовании» {Vorlesungen uber das akademische Studium}¹, исполненные и доведенные до совершенства Гегелем в его «Энциклопедии»², вновь конструктивным способом изнутри

¹«Лекции о методе академических занятий» (Vorlesungen Ciber die Methode des academischen Studiums. Tubingen: J. G. Cotta'sche Buchnand-lung, 1803) - произведение Фридриха Вильгельма Йозефа фон Шеллинга (1775-1854), представляющее собой лекции философа, прочитанные им в 1802 году и ставящие общую задачу постановки отдельных отраслей научного исследования на общую философскую основу (шеллинговой философии тождества). Примечательно, что этот энциклопедический проект системы наук относится ко времени сотрудничества Шеллинга с Гегелем, который впоследствии представил свой вариант систематики наук на философской основе (см. следующую сноску). (Прим. перев.).

Издания: Vorlesungen uber die Methode des akademischen Studiums, Hamburg: Meiner, 1974; Vorlesungen Ciber die Methode (Lehrart) des akademischen Studiums. Hrsg.v. Watte/ E. Erhardt. Hamburg: Meiner, 1990. Есть русский перевод: Шеллинг Ф.В.Й. Лекции о методе университетского образования. СПб.: М!ръ, 2009.

² «Энциклопедия философских наук» - сочинение Г.В.Ф. Гегеля (1817), представляющее собою изложение его философской системы, в 3 частях: «Логика», «Философия природы», «Философия духа», и в то же время энциклопедический свод всего научного знания, охватываемого философией в его единстве, методических и содержательных началах. Идеал универсально-философского знания предполагает единство всех отраслей науки как всеобщего круга кругов, в котором каждая наука представляет относительно самостоятельное целое. Философия природы видит природу как целое, противостоя в этом отношении самоуверенному анализу специальных наук, - как органическое единство, - но все же и как инобытия духа, проявления идеи. В угоду идеалистической метафизике Гегель вносит в свою натурфилософию искусственные связи и переходы, отвергает ряд существенных учений естествознания. Философия духа имеет содержанием возвращение духа из природного инобытия к самому себе по ступеням субъективного духа (душа, сознание, личность), объективного духа (право, мораль и нравственность, - в последнюю включаются семья, гражданское общество и государство) и абсолютного духа (искусство, религия и философия). На русский язык «Энциклопедия» впервые переведена В. Чижовым (ч. 1-3, 1861-1868). Затем перевод Б.Г Столпнера (в: Гегель Г.В.Ф. Сочинения. Т.1-2. М.; Л.: ГИЗ, 1929,1956); переиздан: Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1-3. М.: Мысль, 1974-1976. {Прим. перев.).

Дата добавления: 2014-11-20