Вся ли старая архитектура достойна восхищения?

В предыдущих главах этой книги мы занимались сюжетами конкретными, вполне подлежащими поверке фактом. Новая наша тема – заблуждение весьма обобщенного, почти что философского свойства. Критикуя современную архитектуру – а критиковать в ней есть что – все мы нередко говорим: а вот раньше строили лучше. Речь ведется, конечно, не о бетонных типовых коробках советского времени, а об архитектуре золотой поры Петербурга – XVIII и XIX столетий.

Очень многие горожане убеждены, что та архитектура – все равно что знак качества, что зодчие эпохи барокко и классицизма были все как на подбор замечательными мастерами. Но это несомненное заблуждение.

Процент талантов на душу населения – вещь постоянная, не сильно меняющаяся в разные эпохи. Если родился на свет Карл Иванович Росси, это вовсе не значит, что все его современники будут обладать таким же чувством пространства и меры. «Сколько дурных сторон в четырехэтажном доме? Три; остается четвертая – фасад; и этой‑то стороны наши четырехэтажные дома вовсе не имеют, потому что строятся все на одну колодку, вырубленную где‑нибудь в Англии или, может быть, в Америке каким‑нибудь купцом пятой гильдии», – писала еще в 1840 году «Художественная газета», критикуя строительство доходных домов. А ведь это было самое начало новой эпохи, когда бурно растущий капитализм стал наступать на пятки предыдущей общественной формации.

Помимо больших стилей (к ним относятся барокко, классицизм и модерн), в петербургской архитектуре нашлось место и другим. Эклектике, например, которую теперь еще именуют историзмом. Зданиями в подобном стиле застроены многие улицы городского центра – такие, скажем, как улицы Марата или Восстания. И если в сравнении с бетонной коробкой современного гипермаркета постройка Александра Сергеевича Хренова будет выглядеть настоящим чудом зодчества, на деле оно чудом не является. Современники хорошо понимали, что слишком многие «новые постройки или переделки производят впечатление разнохарактерное: между ними можно было встретить и хорошие, и посредственные, и ни на что не похожие» (из журнала «Зодчий» за 1875 год). А известный столичный архитектор Роберт Андреевич Гедике рассуждал на первом съезде российских зодчих в 1892 году о причинах «явного упадка вкуса в гражданской архитектуре нашего времени».

Второсортность архитектуры той поры стала особенно ясна спустя годы. Лидия Яковлевна Гинзбург в «Записках блокадного человека» писала о том, как в тяжелую военную пору «люди стали говорить о домах, думать о домах»: «Невнимательные люди увидели вдруг, из чего состоит их город. Он слагался из отдельных участков несравненной ленинградской красоты, из удивительных комплексов камня и неба, воды и листвы, а в остальном из домов второй половины XIX века с некоторой примесью предреволюционного модерна и коробок первых лет революции. Бездарная архитектура второй половины прошлого века, с боязнью линий и плоскостей, гладкой поверхности и незаполненного пространства, побуждавшей ее каждое свободное место забивать какой‑нибудь оштукатуренной бессмыслицей. Теперь мы увидели эти дома облезлыми, стоящими в сырых и ржавых потеках краски плохого качества. В тяжелые осенние дни казалось, что эта ржавая промозглость проступает у них изнутри».

Это тоже о том, что уже сказано: помимо хорошей старой архитектуры в Петербурге немало плохой. А теперь позволю себе обратить внимание читателя на точку зрения еще более радикальную и тоже имеющую сторонников. Она проста, как мычание: в Петербурге вообще нет выдающихся памятников архитектуры. Нет, и все тут! Даже любимые горожанами Смольный собор, Адмиралтейство, Казанский собор и другие здания – совсем не шедевры.

Кажется, первым эту точку зрения публично высказал человек, крайне скептически настроенный по отношению к Петербургу и России – маркиз Астольф де Кюстин, прибывший сюда в 1839 году и написавший по следам поездки желчную книгу. Маркиз назвал наш город «родиной бесталанных памятников» и заявил среди прочего: «Я описал вам город, лишенный собственного лица, скорее пышный, нежели величавый, не столько красивый, сколько обширный, набитый безвкусными зданиями, что не имеют ни стиля, ни исторической ценности».

Жесткое заявление, согласитесь!

Впрочем, некоторое очарование в Петербурге Кюстин признал, хотя тоже с оговорками: «Вообразите множество куполов – посеребренных, золоченых, лазурных, звездчатых, и крыши дворцов, покрытые изумрудной или ультрамариновой краской; площади, украшенные бронзовыми статуями в честь главных исторических деятелей и императоров России; поместите картину эту в раму громадной реки, что в ясные дни служит зеркалом для всех предметов, а в бурные – выгодным контрастом для них; прибавьте к этому понтонный Троицкий мост, переброшенный через Неву в самом широком ее месте, между Марсовым полем, в просторах которого теряется статуя Суворова, и крепостью, где в скромных могилах без всяких украшений покоятся Петр Великий с семейством; припомните, наконец, что гладь неизменно полноводной Невы лежит вровень с землей и обтекает остров посередине города, – остров, обрамленный со всех сторон зданиями с греческими колоннами и гранитным фундаментом, что возведены по образцу языческих храмов; и если вам удастся охватить взором весь ансамбль Петербурга, вы поймете, почему город этот бесконечно живописен, несмотря на свою заемную, дурного вкуса архитектуру, несмотря на болотистый оттенок подступающих к нему полей, несмотря на совершенно плоский, не знающий холмов ландшафт и бледность ясных летних дней в тусклом климате севера».

Такой вот вывод: город впечатляет, но вот архитектура его дурна.

Читатель вправе спросить: ну что нам с мнения желчного маркиза? Бегло осмотрел город, раскритиковал – и отбыл восвояси. Оно бы и верно, да только мнение заезжего француза приобрело сторонников среди людей куда более значительных, чем он. Федор Михайлович Достоевский в 1847 году, еще до каторги, высказал в одном из своих текстов близкое знакомство со скандально знаменитым сочинением: «Не помним, когда‑то случилось нам прочитать одну французскую книгу… В ней, между прочим, сказано было, что нет ничего бесхарактернее петербургской архитектуры; что нет в ней ничего особенно поражающего, ничего национального и что весь город – одна смешная карикатура некоторых европейских столиц; что, наконец, Петербург, хоть бы в одном архитектурном отношении, представляет такую странную смесь, что не перестаешь ахать да удивляться на каждом шагу. Греческая архитектура, римская архитектура, византийская архитектура, голландская архитектура, готическая архитектура, архитектура rococo, новейшая итальянская архитектура, наша православная архитектура – все это, говорит путешественник, сбито и скомкано в самом забавном виде и, в заключение, ни одного истинно прекрасного здания!»

Это почти синхронный перевод точки зрения маркиза, а вот в 1873 году в своем знаменитом «Дневнике писателя» Достоевский сформулировал примерно те же мысли уже как собственные. Прошу прощения у читателя за большой размер очередной цитаты, но уж очень она красноречива: «Архитектура всего Петербурга чрезвычайно характеристична и оригинальна и всегда поражала меня, – именно тем, что выражает всю его бесхарактерность и безличность за всё время существования. Нет такого города, как он; в архитектурном смысле он отражение всех архитектур в мире, всех периодов и мод; все постепенно заимствовано и все по‑своему перековеркано. В этих зданиях, как по книге, прочтете все наплывы всех идей и идеек, правильно или внезапно залетавших к нам из Европы и постепенно нас одолевавших и полонивших. Вот бесхарактерная архитектура церквей прошлого столетия, вот жалкая копия в римском стиле начала нашего столетия, а вот и эпоха Возрождения и отысканный будто бы архитектором Тоном в прошлое царствование тип древнего византийского стиля. Вот затем несколько зданий – больниц, институтов и даже дворцов первых и десятых годов нашего столетия, – это стиль времени Наполеона Первого – огромно, псевдовеличественно и скучно до невероятности, что‑то натянутое и придуманное тогда нарочно, вместе с пчелами на наполеоновской порфире, для выражения величия вновь наступившей тогда эпохи и неслыханной династии, претендовавшей на бесконечность. Вот потом дома, или почти дворцы, иных наших дворянских фамилий, но гораздо позднейшего времени. Это уж на манер иных итальянских палаццо или не совсем чистый французский стиль дореволюционной эпохи. Но там, в венецианских или римских палаццо, отжили или еще отживают жизнь свою целые поколения древних фамилий, одно за другим, в течение столетий. У нас же поставили наши палаццы всего только в прошлое царствование, но тоже, кажется, с претензией на столетия».

Забавно, конечно, что обрушиваясь на заимствованную архитектуру, Федор Михайлович Достоевский сам заимствует мысли маркиза де Кюстина. Впрочем, в своем критическом запале он идет даже дальше француза. Судите сами: «наше столетие» для Достоевского – это XIX век, а значит, «бесхарактерные церкви» – это произведения Растрелли и Ринальди, «жалкая копия в римском стиле начала нашего столетия» почти прямо указывает на Казанский собор, источником вдохновения для которого служил собор Святого Петра в Риме, ну а «чем‑то натянутым и придуманным тогда нарочно» Федор Михайлович называет классические постройки Кваренги и Росси.

Так и хочется вспомнить едкий афоризм известного острослова советских времен Эмиля Кроткого: «Город, в котором тебе не везет, всегда кажется неинтересным по архитектуре». Не буду говорить о везении применительно к Достоевскому, но может, Петербург и вправду был ему не любезен?

Продолжая рассуждения, пишет Достоевский и о современной ему архитектуре, той самой эклектике: «Тут какая‑то безалаберщина, совершенно, впрочем, соответствующая безалаберности настоящей минуты. Это множество чрезвычайно высоких (первое дело высоких) домов под жильцов, чрезвычайно, говорят, тонкостенных и скупо выстроенных, с изумительною архитектурою фасадов: тут и Растрелли, тут и позднейшее рококо, дожевские балконы и окна, непременно оль‑де‑бёфы и непременно пять этажей, и все это в одном и том же фасаде. „Дожевское‑то окно ты мне, братец, поставь неотменно, потому чем я хуже какого‑нибудь ихнего голоштанного дожа; ну а пять‑то этажей ты мне все‑таки выведи жильцов пускать; окно окном, а этажи чтобы этажами; не могу же я из‑за игрушек всего нашего капиталу решиться…“»

Вот такие цитаты.

Нужно ли относиться к мнению Кюстина и Достоевского как к истине в последней инстанции? Разумеется, нет. Но поразмышлять над их словами несомненно стоит. Хотя бы для того, чтобы понять: старая архитектура – это вовсе не синоним высокого качества.

А новая архитектура – это, кстати, не всегда так уж плохо. Вон сколько в разных странах мира появляется интересных построек! И не все эти так нагло вторгаются как в исторический ансамбль, как лондонский «Огурец» сэра Нормана Фостера, есть и вполне тактичные шедевры нового зодчества. Жаль только, что Петербургу пока не довелось ощутить это на собственном опыте.

Дата добавления: 2014-11-20