Книга xXVIII 4 страница

38. (1) Вот что было свершено в Испании под командованием Публия Сципиона и при его ауспициях. Он передал провинцию Луцию Лентулу и Луцию Манлию Ацидину[2969], а сам с десятью кораблями вернулся в Рим. (2) Сенат принял его вне города в храме Беллоны; Сципион поведал, сколько дано им сражений, сколько городов отнял он у врага, какие племена подчинил римскому народу. (3) Он отправился в Испанию сражаться с четырьмя военачальниками[2970], имея против себя четыре победоносных войска, сейчас он не оставил на испанской земле ни одного карфагенянина. (4) За все, им свершенное, он надеется получить триумф, но не домогается его, поскольку известно, что до сего дня ни один человек, не занимавший еще должностей, триумфа не получал. (5) По окончании сенатского заседания Сципион вошел в Город;[2971]он внес в казну четырнадцать тысяч триста сорок два фунта серебра в слитках и очень много серебряных денег.

(6) Выборы консулов проводил Луций Ветурий Филон. Все центурии при общем одобрении провозгласили консулом Публия Сципиона. В сотоварищи был ему дан Публий Лициний Красс, главный понтифик. (7) Передают, что за всю войну на выборы не собиралось столько народа. (8) Приходили отовсюду не только подать голос, но и посмотреть на Сципиона; толпа стекалась и к его дому, и на Капитолий, когда он приносил в жертву сотню быков, обещанных Юпитеру в Испании. (9) Все были уверены, что как Гай Лутаций окончил прошлую войну с Карфагеном, так и Публиций Сципион покончит с нынешней, (10) и как выгнал он карфагенян из всей Испании, так выгонит их из Италии; ему прочили командование в Африке, словно с войной в Италии уже было покончено. (11) В преторы были выбраны два плебейских эдила – Спурий Лукреций и Гней Октавий – и два частных лица – Гней Сервилий Цепион и Луций Эмилий Пап. (12) На четырнадцатом году войны с Карфагеном [205 г.] в консульскую должность вступили Публий Корнелий Сципион и Публий Лициний Красс. Консулам назначены были провинции: Красс уступил Сципиону Сицилию без жеребьевки, так как его, главного понтифика, удерживало в Италии попечение о священнодействиях. Красс получил область бруттийцев. (13) Жеребьевкой распределены были обязанности между преторами; городская претура досталась Сервилию; Аримин (так называли Галлию[2972]) – Спурию Лукрецию; Сицилия – Луцию Эмилию; Гнею Октавию – Сардиния.

(14) На Капитолии[2973]собрался сенат. Публий Сципион доложил о делах; сенат постановил: игры, которые Сципион обещал дать во время солдатского мятежа в Испании, пусть дает из тех денег, которые он сам внес в казну.

39. (1) Сципион представил сенату послов из Сагунта. Самый старший из них начал так: «Мы претерпели тягчайшие бедствия, отцы‑сенаторы, лишь бы до конца сохранить вам верность. О своих бедах мы не скорбим: ведь столько доброго сделали нам и вы, и ваши военачальники. (2) Ради нас вы начали эту войну и, начав, упорно ведете ее уже четырнадцатый год; вы нередко и сами оказывались на краю гибели, и карфагенян подвергали такой же опасности. (3) В Италии шла жесточайшая война с таким противником, как Ганнибал, и вы все же отправили в Испанию войско и консула, словно затем, чтобы подобрать обломки нашего кораблекрушения. (4) Публий и Гней Корнелии с того дня, как прибыли в Испанию, не упускали возможности сделать что‑нибудь нам на пользу, а нашим врагам во вред. (5) Прежде всего они возвратили нам наш город;[2974]по всей Испании они разослали гонцов разыскивать наших сограждан, распроданных в рабство, и возвратили им свободу. (6) Мы готовы были поверить, что злоключениям нашим конец, что вот оно, желанное счастье, когда Публий и Гней Сципионы, ваши военачальники, погибли на горе нам, едва ли не больше, чем вам.

(7) Из дальних мест вернулись мы на старое пепелище, казалось, лишь для того, чтобы еще раз увидеть гибель родного города и погибнуть с ним вместе. (8) Чтобы покончить с нами, не требовалось ни карфагенского полководца, ни карфагенского войска – нас истребили бы турдулы[2975], застарелые наши враги, виновники первого разрушения нашего города. (9) И вдруг – нечаянно‑негаданно – вы послали к нам Публия Сципиона, которого мы – счастливейшие из всех сагунтинцев – теперь видим консулом. Мы расскажем нашим согражданам, что видели его – нашу надежду, нашу силу, наше спасение. (10) Он взял в Испании много вражеских городов и всегда из захваченных там людей выбирал сагунтинцев и возвращал их на родину. (11) Турдетанов, а это такие враги, что, останься они в полной силе, Сагунту бы не уцелеть, он так укротил, что не только нам, но – не во вред будет сказано – и потомкам нашим они уже не страшны. (12) Разрушен город тех, кому в угоду был разрушен Ганнибалом Сагунт; их земля платит нам подать, и не столько доходы нас радуют, сколько отмщение.

(13) Принести благодарность за эти благодеяния, а б о льших мы не могли бы ни ждать, ни желать от бессмертных богов, и послал нас сенат и народ Сагунта. (14) Мы посланы также поздравить вас: в эти годы вы так воевали в Испании и Италии, что покорили Испанию не только до Ибера, но до самого Океана, до края света, а в Италии ничего не оставили пунийцам, кроме пространства, обведенного валом их лагеря. (15) Нам велено не только поблагодарить Юпитера Всеблагого Величайшего – хранителя Капитолийской крепости, но и (16) с вашего разрешения поднести ему в дар золотой венец за победу. Итак, если вам угодно, утвердите и закрепите своей властью все доброе, что сделали нам ваши военачальники».

(17) Сенат ответил сагунтинским послам: и разрушение, и восстановление Сагунта будет для всех народов примером обоюдной союзнической верности; (18) римские военачальники действовали правильно и в соответствии с волей сената: восстановили Сагунт, выкупили из рабства граждан Сагунта; все их благодеяния одобрены сенатом; принести дар на Капитолий разрешается. (19) Велено было предоставить послам помещение и содержание: каждого одарили не меньше чем десятью тысячами ассов[2976]. (20) Сенату были представлены и другие посольства: их выслушали. (21) Сагунтинцы попросили разрешения посмотреть Италию – в той мере, в какой это безопасно. Им дали проводников и написали городам, пусть радушно примут испанцев. (22) Потом сенату было доложено о состоянии государства, о наборе войск, о распределении провинций[2977].

40. (1) Пошел слух о том, что Африка без жеребьевки дается Публию Сципиону как новая провинция. Он и сам, не довольствуясь умеренной славой, говорил, что провозглашен консулом не для того, чтобы просто вести войну, но для того, чтобы ее закончить, (2) а это возможно, только если он переправится с войском в Африку, и буде сенат воспротивится тому, он обратится к народу. Этот замысел отнюдь не понравился влиятельнейшим сенаторам, но почти все они из страха ли или по расчету лишь тихо ворчали. (3) Попросили высказаться Фабия Максима.

«Я знаю,– сказал он,– многим из вас, отцы‑сенаторы, кажется, что речь идет о деле, уже решенном, и нечего подавать свое мнение о провинции Африке, как будто о ней и слова еще не сказано. (4) Но, прежде всего, я не знаю, как это Африка закреплена за нашим мужественным и решительным консулом, ведь ни сенат не постановил быть ей на нынешний год провинцией, ни народ о том не распорядился[2978]. (5) А если и закреплена, то не прав, я думаю, консул, который словно в насмешку предлагает сенату решить уже решенное, а не сенатор, который подает в свой черед мнение о рассматриваемом деле.

(6) Я не согласен, что надо торопиться с переправой в Африку, хотя и уверен, что подвергнусь упрекам двоякого рода. (7) Во‑первых, в свойственной мне медлительности – пусть люди молодые называют ее трусостью и леностью, но не жалеть же о том, что доныне советы других всегда выглядели привлекательней, а мои оказывались полезней. (8) Во‑вторых, в том, что я умаляю со дня на день растущую славу мужественнейшего консула и завидую ему. (9) Если от этого подозрения меня не спасает ни прожитая мною жизнь, ни мои нравы, ни диктатура и пять консульств[2979], ни великая слава, приобретенная на войне и в гражданской жизни, слава, которой теперь не ищу, скорее пресыщен, то, может быть, от него избавит меня мой возраст. Могу ли я соперничать с человеком, который моложе даже моего сына? (10) В пору моей диктатуры, когда я, еще полный сил, находился в центре великих событий, никто ни в сенате, ни в народе не услышал от меня возражений против того, чтобы поносивший меня начальник конницы был неслыханным постановлением уравнен со мною во власти[2980]. (11) Я предпочитал добиться своего делом, а не словами, чтобы он, чужим суждением поставленный со мной наравне, сам признался в моем превосходстве. (12) Мне ли, прошедшему весь путь государственных должностей, соперничать и состязаться с цветущим юношей! (13) Для чего? Для того чтобы мне, уставшему жить, не то что вести дела, поручили Африку, если ему в этом откажут? Моя слава при мне: с нею мне и жить, с нею и умереть. (14) Я не позволил Ганнибалу победить, чтобы смогли победить его вы, кто теперь полон сил.

41. (1) Прости меня, Публий Корнелий: людская молва никогда не была мне дороже государства, не дороже его благополучия и твоя слава. (2) Если бы в Италии не шла война или если бы враг был так ничтожен, что победой над ним не прославишься, то еще было бы можно, пожалуй, подумать, что человек, задерживающий тебя в Италии, хотя бы и ко благу государства, намерен отнять у тебя возможность прославиться. (3) Но Ганнибал со своим войском, целым и невредимым, четырнадцатый год держит Италию в осаде – не покажется ли жалкой тебе твоя слава, если этого врага, пролившего столько крови, заставившего нас пролить столько слез, ты, консул, не выгонишь из Италии, не завершишь войну и не будешь чтим так же, как Гай Лутаций, завершивший первую войну[2981]с Карфагеном? (4) Разве Гамилькар как вождь был страшнее Ганнибала? Разве та война была страшней этой, разве та победа была славнее и значительнее, чем будет эта, – только бы одержать ее в твое консульство! (5) Разве прогнать Гамилькара из Дрепана и с Эрика[2982]важнее, чем вытеснить пунийцев и Ганнибала из Италии? (6) И хотя ты больше дорожишь славой, которая у тебя есть, чем той, на которую только надеешься, что тебя больше прославит: вызволение ли Испании или Италии из войны?

(7) Ганнибал еще не в таком положении, чтобы можно было поверить, что предпочитающий другую войну руководствуется презрением, а не страхом. (8) А если ты снаряжаешься на войну с Ганнибалом, зачем тебе такой кружной путь: переправляться в Африку, рассчитывать, что он последует туда за тобой? Почему тебе не идти напрямик: туда, где Ганнибал сейчас, если уж ты стремишься к великой славе завершителя войны с Карфагеном? (9) Это естественно – сперва защитить свое, потом завоевывать чужое. Да будет мир в Италии раньше, чем война в Африке, и пусть страх сначала отпустит нас – потом пойдем устрашать других. (10) Если обе войны можно вести под твоим водительством и при твоих ауспициях, победи Ганнибала здесь, а там бери Карфаген; если вторая из этих побед и достанется новым консулам, то первая будет не только славней и значительнее. Именно она вызовет и поход на Карфаген.

(11) Не говорю здесь о том, что казне не под силу прокормить два разных войска: одно в Италии, другое в Африке; (12) а также о том, что нам ничего не останется на содержание флота и мы не сможем обеспечить себя продовольствием. Но кто же обманывается, кто же не видит надвигающейся опасности? Публий Лициний будет воевать в Италии, Публий Сципион – в Африке. (13) Ладно, а если – да сохранят нас все боги, страшно даже сказать, но ведь то, что однажды случилось, может опять случиться – Ганнибал победителем двинется к Городу, что ж нам тогда вызывать тебя, консула, из Африки, как Квинта Фульвия из Капуи[2983]? (14) А можно ли положиться на военное счастье в Африке? Суди на примере твоих отца и дяди, погибших вместе с войсками за какие‑нибудь тридцать дней. (15) И это – в стране, где за несколько лет они великими подвигами на суше и на море прославили на чужбине и римский народ, и вашу семью. (16) Мне не хватило бы дня, пожелай я исчислить царей и полководцев, неосмотрительно вступивших на беду себе и своим войскам во вражескую землю. (17) Афиняне, люди благоразумные, бросили свою войну в Аттике и по совету юноши[2984], тоже деятельного и знатного, отправили в Сицилию большой флот и в одной морской битве навек надломили свое цветущее государство.

42. (1) Я привел здесь пример из истории другого народа, и очень давний. Но послушаемся урока, преподанного нам этой самой Африкой и столь превратной судьбой Марка Атилия[2985]. (2) Смотри, Публий Корнелий, как бы тебе, когда ты с открытого моря увидишь Африку, не показалась Испания детской игрой и забавой[2986]! (3) Разве не так? Ты плыл по замиренному морю вдоль берегов Италии и Галлии; остановился с флотом в Эмпориях[2987], союзном городе; высадил там солдат и повел их по безопасным местам к Тарракону, к союзникам и друзьям римского народа; (4) из Тарракона путь шел через сторожевые стоянки римлян; у Ибера стояли войска твоего отца и дяди, разъяренные бедствием – гибелью того и другого вождей. (5) С ними был известный Луций Марций, начальник, выбранный солдатами в спешке и на время[2988], но, будь он украшен знатностью рода и облечен законной властью, ни в чем не уступил бы он славным военачальникам. Новый Карфаген взят был совсем без труда – ни одно из трех пунийских войск не защищало союзников. (6) Что до остального, то я не умаляю сделанного тобой, но все это несравнимо с войной в Африке, где нет ни гавани, открытой для наших судов, ни замиренной области, ни союзного города, ни дружественного царя; нигде нету такого места, чтобы обосноваться и оттуда уже начинать военные действия. (7) Куда ни посмотришь, все неприязненно и враждебно.

Можешь ли ты довериться Сифаку и нумидийцам? Однажды поверил и хватит! Неосмотрительность не всегда удачлива; а люди коварные соблюдают слово в делах маловажных, чтобы нарушить при удобном случае и за хорошую плату. (8) Твоего отца и дядю убили враги – после того как их обманули союзники‑кельтиберы. И тебе самому Магон и Газдрубал, неприятельские вожди, были не так опасны, как друзья Индибилис и Мандоний. (9) Ты и нумидийцам доверишься, узнав, что свои солдаты способны поднять мятеж? И Сифак, и Масинисса в Африке предпочитают собственную власть карфагенской, но владычество карфагенян они предпочтут всякому другому. (10) Сейчас они соперничают друг с другом и готовы грызться за любой пустяк – внешний враг далеко, и бояться нечего, – но покажи им римское оружие и чужеземное войско, все кинутся тушить пожар, всем угрожающий. (11) И те же самые карфагеняне защищали Испанию иначе, чем будут защищать стены родного города, храмы богов, алтари и домашние очаги; ведь тогда идущего в бой будет провожать полная тревоги жена, прибегут маленькие дети.

(12) А если карфагеняне, вполне доверяющие и единодушию Африки, и союзным царям, и своим стенам, увидят, что ни тебя, ни твоего войска в Италии нет? Не отправят ли они сами в Италию новое войско из Африки, (13) не прикажут ли Магону, который со своим флотом покинул Балеары и уже плывет вдоль лигурийских берегов, идти на соединение с Ганнибалом? (14) Не переживем ли мы тот же ужас, какой переживали недавно, когда Газдрубал переправился в Италию? Ты собираешься не только Карфаген, но и всю Африку держать в осаде своим войском, а Газдрубала ты упустил, и он перешел в Италию? (15) Ты скажешь, он был тобою разбит; тем более – ради тебя, не только ради государства, – я предпочел бы, чтобы разбитому врагу не было дороги в Италию. Позволь нам все, что удалось тебе сделать на благо римского государства, приписать твоим замыслам, а все неудачи объяснить превратностями военного счастья. (16) Чем ты лучше и чем храбрее, тем сильней захотят Город и вся Италия удержать при себе такого защитника. Ты не можешь сам не признать, что где Ганнибал, там и главный очаг и оплот войны; потому ты и объявляешь, что переправа в Африку нужна тебе, чтобы этим увлечь туда Ганнибала? (17) Здесь ли, там ли, но дело ты будешь иметь с Ганнибалом. Так где же ты будешь сильнее: в одиночку в Африке или здесь с соединенными войсками твоими и твоего сотоварища? Разве недавний пример консулов Клавдия и Ливия не убеждает тебя в пользе такого соединения? (18) А где сильней Ганнибал? Здесь ли, в отдаленнейшем углу Бруттия, откуда давно и тщетно шлет он на родину просьбы о подмоге, или там, где рядом расположенный Карфаген и вся союзная Африка помогут ему и людьми, и оружием? (19) И зачем желать решительного сражения там, где сил у тебя будет вдвое меньше, а у врага много больше, чем в Италии, почему не воевать здесь, где против одного войска будут два и враг истомлен долгой и тяжелой войной?

(20) Подумай, как несхоже твое решение с решением твоего отца! Он, консул, отправился было в Испанию, но вернулся в Италию, чтобы преградить дорогу Ганнибалу, спускавшемуся с Альп;[2989]ты, когда Ганнибал в Италии, готов Италию покинуть, (21) и не потому, что это принесет пользу государству, а потому, что это, ты думаешь, прославит и возвеличит тебя. Как в тот раз, когда ты, военачальник народа римского, без его решения, без постановления сената оставил провинцию, свое войско и вверил двум кораблям судьбу и величие государства, подвергавшегося вместе с тобою опасности. (22) Я полагаю, что Публий Корнелий выбран в консулы ради государства и ради нас, а не ради его самого и что войско набрано для того, чтобы сохранять Италию и Город, а не переправляться в те страны, куда захочется царски высокомерным консулам по их произволу».

43. (1) И речь, заранее приготовленная на этот случай, и влияние Фабия, и давно утвердившееся убеждение в его благоразумии подействовали на многих сенаторов, особенно на старейших; большинство одобряло проницательность старца, а не дерзкие намерения горячего юноши. Тут Сципион, говорят, начал так:

(2) «Квинт Фабий в начале своей речи, отцы‑сенаторы, сам упомянул, что его можно заподозрить в зависти и недоброжелательстве. (3) Я‑то не осмелился бы возвести подобное обвинение на такого мужа, но оно названо и не вполне опровергнуто – несовершенство ли речи тому виной или суть дела. (4) Квинт Фабий, желая снять с себя обвинение в зависти, так превознес свои должности, славу своих подвигов, словно мне угрожает соперничество человека ничтожного, а не возвышающегося над всеми (не скрываю, что и я стремлюсь к этому), который не хочет, чтобы меня с ним равняли. (5) Фабий изобразил себя старцем, все уже совершившим, а меня юнцом, не достигшим возраста его сына. Но разве срок человеческой жизни ставит предел жажде славы, разве самая великая слава не та, что живет в памяти потомков? (6) Мне известно, что великим людям случается сравнивать себя не только с современниками, но и со знаменитыми мужами всех времен. (7) Я отнюдь не скрываю, Фабий, что хочу не только прославиться, как ты; я хочу – не гневайся – большей славы. (8) Не надо желать, чтобы граждан не хуже нас (тебя ли, меня ли) больше не появлялось, – ведь это значило бы хотеть вреда не только тому, кому ты завидуешь, но и государству, и, можно сказать, чуть ли не всему роду людскому.

(9) Фабий напомнил о том, какой опасности я было подвергся, переправившись в Африку: он, видимо, обеспокоен не только судьбой государства и войска, но и моей собственной. (10) Откуда эта неожиданная забота? Когда мой отец и дядя были убиты, когда оба их войска почти полностью были истреблены, когда мы потеряли Испанию и четыре войска пунийцев с их четырьмя вождями силой оружия держали всю ее в страхе, (11) когда искали командующего и, кроме меня, никого не нашли (никто не осмелился притязать на эту должность[2990]), когда меня, двадцатичетырехлетнего юношу, римский народ облек военной властью – (12) тогда почему никто не вспоминал о моем возрасте, мощи врагов, трудностях войны, недавней гибели моих отца и дяди? (13) Разве мы сейчас в Африке потерпели поражение, да еще и большее, чем тогда в Испании? Разве сейчас в Африке больше войск, и предводителей у них больше, и они лучше, чем тогда в Испании? Разве мой возраст был тогда более зрелым, чтобы вести войну? (14) Или воевать с карфагенянами удобней в Испании, чем в Африке?

А теперь, после того как четыре пунийских войска разбиты наголову, после того как столько городов захвачено силой или подчинено страхом, после того как все – вплоть до Океана – укрощены: столько царьков, столько диких племен; (15) после того как вся Испания возвращена нам и полностью замирена – теперь легко принижать совершенное мною. (16) И ей‑ей, если я вернусь из Африки победителем, будет столь же легко представить ничтожными те же самые трудности и опасности, какие сейчас, чтобы удержать меня, изображены преувеличенно грозными. (17) Фабий говорит, что к Африке не подойти, что там нет ни одной доступной гавани. Он вспоминает о Марке Атилии, который в Африке был взят в плен. Да разве он сразу как высадился, так и потерпел поражение? Фабий забыл, что для этого же злосчастного военачальника гавани в Африке были открыты, что первый год он воевал превосходно и карфагенские‑то полководцы[2991], если уж говорить о них, его так и не победили. (18) Так что этим примером меня ты не напугаешь. Если бы в эту войну, а не в предыдущую, если бы ныне, а не сорок лет назад[2992]мы потерпели это поражение, то меньше ли было бы смысла переправляться мне в Африку после пленения Регула, чем в Испанию после гибели Сципионов? (19) Или Ксантипп, лакедемонянин[2993], родился на счастье Карфагену, а я не на счастье своей родине? Такого я не потерплю, и моя уверенность возрастает, когда я вижу, как много значит доблесть одного‑единственного человека. (20) Да, надо еще послушать и про афинян, легкомысленно переправившихся в Сицилию, забыв о войне у себя на родине. (21) А почему, раз уж есть время на греческие россказни, не вспомнишь ты о сиракузском царе Агафокле? Когда Сицилия исстрадалась от долгой войны с Карфагеном, он переправился в ту самую Африку и перенес войну туда, откуда он пришла[2994].

44. (1) Нужно ли на старых и чужеземных примерах доказывать, как важно напугать врага и, отвратив от себя опасность, привести его на край гибели? (2) Ганнибал – пример очевидный и очень убедительный. Совсем не одно и то же опустошать чужие пределы или видеть, как по твоей земле с огнем и мечом идет враг: у нападающего всегда больше воодушевления, чем у обороняющегося. (3) Притом неизвестное больше страшит: силу и слабость врага лучше разглядишь вблизи, когда вступишь в его пределы. (4) Ганнибал не надеялся, что к нему в Италии перейдет столько городов и племен, сколько их перешло после каннского бедствия; в Африке у карфагенян все еще неустойчивее: они – неверные союзники, суровые и высокомерные господа. (5) Мы, даже покинутые союзниками, устояли благодаря собственным своим силам и римскому войску: у карфагенян нету граждан в их войске, у них оплачиваемые наемники – африканцы и нумидийцы, верность их легковесна, мысли переменчивы. (6) Если только здесь нас ничто не задержит, то вы услышите сразу о том, что я в Африке, Африка в огне войны, Ганнибал уходит отсюда, Карфаген осажден. Ждите из Африки вестей более радостных и частых, чем получали вы из Испании. (7) В этих моих надеждах порукой мне счастье народа римского, оскорбленные врагом боги – свидетели договоров, цари Сифак и Масинисса, на чью верность я полагаться буду, но сумею обезопасить себя от вероломства.

(8) Многое, что сейчас издали неразличимо, откроет война. Муж и вождь не упускает счастливого случая и подчиняет его своим замыслам. (9) Ты, Фабий, назначил мне равного противника – Ганнибала; только скорее я повлеку его за собой, а не он здесь удержит меня. Я заставлю его сражаться в его стране, и наградой за победу будет Карфаген, а не полуразрушенные крепости бруттийцев. (10) Ты боишься, как бы, пока я переправляюсь, высаживаюсь с войском в Африке, иду к Карфагену, государство не понесло какого‑нибудь ущерба. Ты, Квинт Фабий, сумел этого добиться, когда Ганнибал победителем носился по всей Италии. (11) Так не оскорбительно ли полагать, будто сейчас, когда Ганнибал поколеблен и почти сломлен, не сумеет добиться того же консул Публий Лициний, человек мужественный, не участвовавший в жеребьевке о далекой провинции, потому что он как великий понтифик должен присутствовать при вверенных ему священнодействиях.

(12) Если и вправду мое предложение ничуть не ускорит окончания войны, то все же достоинство римского народа, славного у чужеземных царей и племен, требует показать, что у нас хватает духа не только защищать Италию, но и вторгнуться в Африку. (13) Нельзя, чтобы разнеслась молва, будто ни один римский военачальник не осмелился на то, на что осмелился Ганнибал. Ведь в Первую Пуническую войну, когда воевали за обладание Сицилией, наши войска и флот столько раз нападали на Африку, а сейчас, когда сражаются за Италию, в Африке покой. (14) Так пусть наконец отдохнет измученная Италия, пусть огонь и меч опустошают теперь Африку; (15) пусть лучше римский лагерь воздвигнется у врат Карфагена, а не мы вновь увидим с наших стен неприятельский вал; пусть теперь очагом войны станет Африка, пусть она увидит пораженных ужасом беженцев, опустошенные поля, отпавших союзников – все бедствия войны, которые четырнадцать лет обрушивались на нас.

(16) О делах государственных, о предстоящей войне и о провинциях, о которых идет спор, уже достаточно сказано. (17) Эта речь была бы длинной и незанимательной для вас, если бы я захотел, подобно Фабию, принижавшему мои испанские подвиги, посмеяться над его славой, а собственную превознести. Я ни того ни другого не сделаю, отцы‑сенаторы, и если ничем иным, то скромностью и сдержанностью языка одолею я, юноша, старца. Я и жил, и действовал, спокойно и молчаливо довольствуясь мнением, которое вы обо мне сами составили».

45. (1) Сципиона слушали с беспокойством. До всех уже дошла молва: если он не получит командование в Африке, то сразу же обратится к народу. (2) Квинт Фульвий, в прошлом четырежды консул и цензор, потребовал от консула, чтобы тот открыто сказал в сенате, позволит ли он сенату принять решение о провинциях и будет ли это решение соблюдать или обратится к народу. (3) Сципион ответил, что будет действовать, как потребует того благо государства. Тогда Фульвий сказал: (4) «Я задал вопрос, зная, как ты ответишь и что сделаешь; ведь ты ясно даешь понять, что не совета спрашиваешь у сената, а только выведываешь его мнение, и если мы сейчас же не назначим тебе провинцию, какую ты хочешь, то у тебя уже заготовлен проект закона». (5) «И поэтому,– заключил он,– я отказываюсь высказать свое мнение, и прошу вас, народные трибуны, прийти мне на помощь, ибо, если сенат и поддержит меня, консул не будет считаться с его решением».

(6) Начался спор: консул утверждал, что трибуны не имеют права прибегать к вмешательству для поддержки сенатора, отказывающегося высказать в свой черед свое мнение. (7) Трибуны решили так: «Если консул позволит сенату принять решение о провинциях, то мы желаем, чтобы консул этому решению подчинился, и не допустим, чтобы он обратился к народу; а если не позволит, то мы придем на помощь сенатору, который откажется высказать свое мнение о рассматриваемом деле[2995]». (8) Консул попросил дать ему день для переговоров с коллегой. На следующий день сенату позволено было решить вопрос о провинциях. Провинции распределили так: одному консулу – Сицилия и тридцать военных кораблей, которые были у Гая Сервилия в прошлом году;[2996]ему также разрешено было переправиться в Африку, если, по его мнению, этого потребует благо государства; (9) другому консулу – Бруттий и война с Ганнибалом, а войско, какое он выберет <...>[2997]. Луций Ветурий и Квинт Цецилий пусть решат жребием или договорятся, кому из них воевать в Бруттии во главе двух легионов, оставленных консулом; получившему эту провинцию командование будет продлено на год. (10) И остальным (кроме консулов и преторов), кто будет распоряжаться войсками и провинциями, командование продлено, (11) Квинту Цецилию по жребию выпало вести в Бруттии вместе с консулом войну против Ганнибала.

(12) Затем Сципион справил игры при большом стечении зрителей – люди к нему были расположены. Отправлены были в Дельфы послами Марк Помпоний Матон и Квинт Катий с дарами из добычи, взятой у Газдрубала. Они повезли туда золотой венец весом в двести фунтов и серебряные изображения трофеев весом в тысячу фунтов[2998].

(13) Сципион не получил разрешения произвести воинский набор, да и не очень на этом настаивал: ему позволили набрать добровольцев. (14) Он заявил, что государство ничего не истратит на будущий флот: союзники дадут ему все, что нужно для постройки и снаряжения кораблей. (15) Первыми пообещали по своим возможностям помочь консулу города Этрурии: Цере – дать хлеб и всякое продовольствие для моряков; Популония[2999]– железо; Тарквиния – холст на паруса; Волатерры – корабельный лес и хлеб; (16) Арретий – три тысячи щитов и столько же шлемов, копья, галльские дротики, длинные копья – всего пятьдесят тысяч предметов, каждого вида оружия поровну, – а также топоры, заступы, косы, корзины, ручные мельницы, (17) сколько этого нужно для сорока военных судов; сто двадцать тысяч модиев пшеницы и дорожных денег десятникам и гребцам. (18) Перузия, Клузий и Рузеллы пообещали корабельный сосновый лес и много хлеба. Сосны брали из общественных лесов. (19) Города Умбрии и, кроме того, Нурсия, Реата, Амитерн[3000]и вся земля сабинская пообещали солдат; многие марсы, пелигны и марруцины[3001]пошли добровольцами во флот. (20) Камерин[3002], равноправный по договору с Римом, прислал когорту в шестьсот вооруженных. (21) Тридцать кораблей были начаты постройкой (двадцать квинкверем, десять квадрирем): Сципион так торопил рабочих, что на сорок пятый день после доставки леса суда, полностью снаряженные, были спущены на воду.

46. (1) Сципион отправился в Сицилию с тридцатью военными кораблями; с ним было около семи тысяч добровольцев, (2) Публий Лициний прибыл в Бруттий; из двух консульских армий, там находившихся, он выбрал ту, которой прежде командовал консул Луций Ветурий. (3) Метеллу Лициний предоставил легионы, которыми тот командовал и раньше, понимая, что ему будет легче начальствовать над теми, кто привык к его власти. (4) Преторы отбыли в свои провинции. Так как денег на войну не хватало, то квесторам велено было продать в Кампании земли между «греческим рвом» и морем;[3003](5) было разрешено принимать доносы о том, какая земля принадлежала раньше кампанским гражданам: она становилась собственностью римского народа; в награду доносчику давали десятую часть суммы, в которую был оценен указанный им участок. (6) Гнею Сервилию, городскому претору, поручено было следить, чтобы кампанские граждане селились там, где им сенатским постановлением разрешено, и наказывать поселившихся в другом месте.

(7) Тем же летом Магон, сын Гамилькара, перезимовав на меньшем из Балеарских островов, набрал там молодых солдат и переправился в Италию, имея около тридцати военных и много грузовых кораблей, двенадцать тысяч пехоты и почти две тысячи конницы. (8) Внезапно напав, он взял Геную[3004](морское побережье вовсе не охранялось) и пристал к берегам альпийских лигурийцев, надеясь поднять там мятеж. (9) Ингавны (это лигурийское племя) 151‑152 тогда как раз вели войну с горными эпантериями[3005]. (10) Пуниец сложил свою добычу в Савоне[3006], городе в Альпах, оставил там для охраны десять кораблей, остальные отправил в Карфаген охранять побережье (шла молва, что Сципион готовится к переправе), (11) а сам, заключив союз с ингавнами, дружбы которых добивался, решил воевать с горцами. Войско его увеличивалось со дня на день, слава росла, и галлы стекались к нему отовсюду. (12) Сенаторы, узнавшие об этом из письма Спурия Лукреция[3007], очень встревожились: что ж было радоваться два года назад гибели Газдрубала и его войска, если вновь надвигается такая же страшная война – не все ли равно, что военачальник другой! (13) Марку Ливию, проконсулу, велено было двинуть из Этрурии к Аримину войско добровольцев из рабов, а Гнею Сервилию поручено, если он сочтет это полезным для государства, взять из Города два городских легиона, поставив командовать ими, кого захочет. Марк Валерий Левин отвел их в Арретий.

(14) В те же дни около восьмидесяти грузовых карфагенских судов было захвачено Гнеем Октавием близ Сардинии, его провинции. Целий пишет, что они везли хлеб и провиант Ганнибалу; а Валерий[3008]– что суда направлялись в Карфаген с добычей из Этрурии и с пленными лигурийцами и горцами. (15) В Бруттии в этом году не произошло ничего примечательного. Чума равно свирепствовала среди римлян и карфагенян, только карфагенское войско страдало еще и от голода. (16) Ганнибал провел это лето возле храма Юноны Лацинии; он поставил и посвятил алтарь с большой надписью на греческом и пунийском языках, перечислявшей его подвиги[3009].

Дата добавления: 2014-11-20