Невский проспект 5 страница

Деньги, полученные под последний залог, скорее всего, и пошли на покупку пистолетов. 27 января, около двух часов дня, Константин Карлович Данзас отправился за пистолетами. Уложив их в сани, подъехал к кондитерской Вольфа и Беранже, которая находилась в двух шагах от магазина Куракина, на противоположной стороне Невского проспекта в доме 18. Там его уже ждал Пушкин…

Данзас пережил своего лицейского товарища на 33 года. И, судя по многочисленным свидетельствам, был глубоко несчастен. Чувство вины за гибель Пушкина не покидало его. Хотя помочь, спасти он был бессилен. Да, наверное, бессильны были все. Правда, граф Владимир Александрович Соллогуб сказал вскоре после роковой дуэли: «Он в лице Дантеса искал или смерти или расправы с целым светским обществом. Я твердо убежден, что если бы Сергей Александрович Соболевский был тогда в Петербурге, он, по влиянию его на Пушкина, один бы мог удержать его. Прочие были не в силах». Может быть. Тем более что, по мнению многих, именно Соболевский сумел не допустить двух дуэлей Пушкина: с Федором Толстым и Владимиром Соломирским. Но в том роковом январе Соболевский был за границей. Не было рядом ни Нащокина, ни Чаадаева, ни Пущина, который, узнав о смерти друга, сказал: «…пуля встретила бы мою грудь». Можно представить, как казнил себя Данзас: он единственный мог закрыть Пушкина собою и не сделал этого… Правда, обвинял себя только он сам, другие понимали: ничего сделать было невозможно. Данзас наверняка читал письмо Матюшкина Яковлеву – крик отчаяния: «Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил!.. Как мог ты это допустить?» Ни слова упрека, а уж тем более обвинения Данзасу, только – Яковлеву. Но ведь Михаил Лукьянович не был рядом, не его попросил Пушкин о последней и очень опасной услуге – Данзаса. Впрочем, есть основания полагать, что выбор этот был спонтанным. Вообще‑то Пушкин хотел, чтобы его секундантом стал Клементий Осипович Россет, брат Александры Осиповны Россет‑Смирновой. Поэт относился к нему с теплотой и уважением, писал о нем как о «весьма достойном молодом человеке, который покидает блестящий свет… для сурового ремесла грузинского солдата». Ко времени дуэли Клементий Осипович успел повоевать и вернуться в Петербург, и именно к нему на Пантелеймоновскую улицу ехал Пушкин утром 27 января, но… не застал дома. Зато встретил старого лицейского товарища. Был уверен: Данзас в его просьбе не откажет.

Данзас не отходил от умирающего до конца. Софья Николаевна Карамзина писала брату: «Как трогателен секундант Пушкина, его друг и лицейский товарищ полковник Данзас, прозванный в армии “храбрым Данзасом”, сам раненый, с рукой на перевязи, с мокрым от слез лицом, он говорил о Пушкине с чисто женской нежностью, нисколько не думая об ожидающем его наказании, и благословлял государя за данное ему милостивое позволение не покидать друга в последние минуты его жизни и его несчастную жену в первые дни ее несказанного горя».

Бесценны воспоминания Данзаса о дуэли (он – единственный свидетель, словам Дантеса и д’Аршиака едва ли можно доверять безоговорочно) и последних днях жизни Пушкина. В этих воспоминаниях каждое слово – боль.

Но если отвлечься от эмоций, то есть там факт, который опровергает утверждения некоторых исследователей о том, что Пушкин исповедовался и приобщился только после того, как получил записку от императора, в которой тот ставил условие: я буду заботиться о твоей семье, только если ты умрешь христианином. Так вот, Данзас рассказал, как было на самом деле. После ухода доктора Арендта, который не скрыл от умирающего, что обязан доложить о случившемся государю, Пушкин сразу послал за священником, исповедовался и причастился. Только часа через два после этого Арендт «снова приехал к Пушкину и привез ему от государя собственноручную записку карандашом следующего содержания: “Любезный друг Александр Сергеевич, если не суждено нам видеться на этом свете, прими мой последний совет: старайся умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свое попечение”». Кому‑то понадобилось чуть‑чуть сдвинуть события по времени, слегка исказить смысл и тон записки. В результате царь оказался бесчувственным тираном, угрожавшим тому, кто стоял у края могилы, Пушкин – убежденным атеистом, которого под угрозой оставить его осиротевшую семью без средств к существованию заставили исповедоваться. Такая вот «интерпретация».

Дата добавления: 2014-11-20