Красная шапочка. 1 страница

Качества ИСО (ISO) обращаться в ООО «ТЕУС Консалтинг» по тел. [phone]

По всем возникшим вопросам по оформлению Сертификата менеджмента

ЧТО ТАКОЕ ISO 14000?

ПОЧЕМУ СЕРТИФИКАЦИЯ ИСО 9001-2011 НЕОБХОДИМА ПРИ ВСТУПЛЕНИИ В СРО?

Оформить сертификат ISO 9001:2011 – значит, завоевать большее доверие у клиентов, ведь для них сегодня важны не столько цены товаров и услуг, сколько их качество.

С 12 апреля 2011 года все Саморегулируемые организации, осуществляющие выдачу свидетельств о допуске к работам на особо опасные и технически сложные объекты (статья ГК РФ 48.1), а так же на работы на объектах атомной энергии, проводят выдачу свидетельства о допуске в соответствии с новыми требованиями. Среди минимально необходимых требований является наличие у организации Системы Менеджмента Качества, выданный сертификат соответствия ISO 9001 является внешним независимым подтверждением достижения требований стандарта.

Первые документы этой серии были разработаны в 1986 году Техническим комитетом ISO/TC 207. Ключевым понятием серии ISO 14000 является понятие системы экологического менеджмента в организации. Поэтому центральным документом считается ISO 14001 — «Спецификации и руководство по использованию систем экологического менеджмента». Если национальные и международные законы, нормы и стандарты ориентируют компании на выполнение обязательных требований по охране окружающей среды и в области профессиональной безопасности и охраны труда, то стандарты ISO 14000 и OHSAS 18000 ориентируют компании на выполнение не только обязательных требований, но и на выработку эффективных мероприятий, направленных на сбережение природных ресурсов и постоянное снижение вредных воздействий на окружающую среду и персонал предприятия. Стандарты ISO 14000:96 и OHSAS 18000:99 применимы для любой организации и строятся на модели PDCA, основанной на концепции непрерывного совершенствования.

или по e-mail: [e-mail]

Детишкам маленьким не без причин,

А уж особенно девицам,

Красавицам и баловницам,

В пути встречая всяческих мужчин,

Нельзя речей коварных слушать, -

Иначе волк их может скушать.

Сказал я: волк! Волков не счесть,

Но между ними есть иные

Плуты настолько продувные,

Что, сладко источая лесть,

Девичью охраняя честь,

Сопутствуют до дома их прогулкам,

Проводят их бай-бай по темным переулкам…

Но волк, увы, чем кажется скромней,

Тем он всегда лукавей и страшней!

УЗНИК

тесной, крепкой тюрьме большого города сидел несчастный узник. Злые люди заковали его в цепи и посадили в тюрьму, а в ней было холодно, сыро и мрачно. Вместо постели ему бросили сноп мокрой соломы, а есть давали только хлеб и воду. И несчастный сидел в тюрьме долгие годы — изможденный, больной и грустный. Солнце редко светило в его узкое окошко и свежий воздух не проникал в темницу. С грустью вспоминал он о дорогих сердцу, о родных, о малых детках своих, и думалось ему, что быть может, давно уже все забыли его и счи­тали умершим. Что-то делается теперь там, на свободе, на родине его?

И он подошел к окошку. Был прекрасный летний вечер; солнце уже пряталось за лесом и красные лучи его освещали вершины гор; по улице шли и ехали люди. Тюрьма была очень высока, и люди казались ему такими маленькими. Он кричал им, но никто не слышал его. По синему небу летали птички. Вот пе­ред окнами его плавно пролетел орел.

Орел, орел! — воскликнул узник: — сядь ко мне на окно,
расскажи мне, что делается на земле, спой мне песню!

Не могу, — отвечал орел, — окно твое мало и сесть мне
негде и рассказать тебе я не могу, что делается на земле, потому
что я редко спускаюсь на землю. Гнездо я вью на высокой скале
и на старом дубе, подальше от злых людей, чтобы они не разори­
ли гнездо на земле. Я подымаюсь высоко, за облака, и песни мои
слышит лишь одно вечное солнце!

И могучими взмахами широких крыльев он гордо поднялся к небу и скрылся из глаз.

Лебедь, лебедь! — обратился к нему узник, — расскажи мне, что делается на земле, или спой песню.

Нет, — сказал лебедь, — я не могу рассказать, что делается на земле. Я плаваю всегда в воде, чистой, прохладной воде, среди зеленого камыша. Я не спою тебе песни, — я пропою мою песню, когда стану умирать.

И лебедь плавно понесся по воздуху, блистая белыми крыльями.

Воробушки, воробушки! Сядьте на окошко, расскажите мне, что делается на земле. Спойте мне песенку!

Чирик-чирик! — нам некогда. Нам еще нужно собирать зернышки, просыпанные мельником по дороге...

Но вот порхнула серенькая птичка, повертелась перед окном и" села на железную решетку.

Здравствуй, соловушка! Спасибо тебе, милая птичка, что
навещаешь меня! Расскажи мне, что делается на земле, пропой
мне песенку!

Я расскажу тебе, что делается на земле, я пропою тебе песенку, — сказал соловей.

И полились такие сладкие трели, что бедный узник зарыдал от радости, упал на солому, долго плакал и все слушал.

Вчера утром на заре было так свежо и прохладно, — пел соловей, — я прилетел к твоему дому, сел на зеленый ореховый куст перед раскрытым окошком и пел, пел. В постельке спал твой ребенок, он раскрыл свои большие светлые глаза и спрашивал:
где папа, где папа? — и слушал мои песни.

Родные твои плачут, вспоминая о тебе. Они очень тебя любят, очень хотели бы тебя видеть. Не падай духом! Бог видит, что ты не виновен, злые люди выпустят тебя и ты опять выйдешь на волю, где свет и воздух!

И дети твои будут тебя ласкать и целовать. Будет тихий, летний вечер; длинные тени от деревьев лягут на землю; в оконных стеклах заиграет свет заходящего солнца, и ты будешь, сидя на крыльце, рассказывать детям, как ты страдал.

Ты будешь их учить, чтобы они, когда вырастут, не давали злым людям делать злые дела, чтобы дети твои не сердились на злых людей, а просили бы Бога, чтобы все люди любили друг друга, как брат брата!

И дети твои послушают тебя. И, взрослые, они будут добрые и честные и увидишь, как они будут помогать бедным и несчастным. И ты проживешь долго, очень долго! Волосы твои поседеют, но сердце твое будет радостно биться, как у юноши.

— А когда смерть возьмет тебя, все будут оплакивать тебя и понесут тебя на зеленое кладбище, в светлый солнечный день. Над могилой твоей посадят розовый куст, и я буду петь на заре над твоею могилой.

МАРГАРИТКА

У- слушай же!

За городом, у самой дороги, расположилась дача: ты, наверное, когда-нибудь видел ее! Перед ней стоит садик с цветами и крашеным решетчатым забором; у самой решетки, на краю канавы, среди чудесной зеленой травы, росла маленькая маргаритка; солнце так же ярко и тепло обливало ее своими лучами, как и пышные богатые цветы в саду, и цветочек рос не по дням, а по часам. В одно прекрасное утро он распус­тился, раскрыв свои белые блестящие лепесточки, которые луча­ми окружали маленькое желтое солнце, сидевшее посередке.

Маргаритка не думала о том, что никто не засматривается на тра­ву, и что она убогий, презираемый цветочек. Нет, она была до­вольна жизнью, она поворачивалась к жаркому солнцу, смотрела на него и слушала жаворонка, распевавшего в вышине.

Маленькая маргаритка была так счастлива, словно это был большой праздник, а в действительности был понедельник. Все дети сидели в школе; в то время, как они сидели на своих партах и учились, маргаритка сидела на своем маленьком зеленом сте­бельке и также училась: у жаркого солнца, у всего, что ее окру­жало; маленький жаворонок так отчетливо и так славно пел обо всем, что он чувствовал в душе, и маргаритка с каким-то благо­говением смотрела на счастливую птицу, умевшую петь и летать; и ее не огорчало то, что она сама этого не умеет. — Я ведь вижу и слышу! — думала она. Меня греет солнце и целует ветер! О, меня все же богато одарили!

За решеткой забора росло много чопорных, важных цветов: чем меньше они изливали аромата, тем больше они чванились. Пионы пыжились, чтобы казаться больше роз, но ведь не вели­чина делает розу! Тюльпаны отливали чудеснейшими красками, они знали это и держались прямо, чтобы их было лучше видно. Они не обращали никакого внимания на молодую маргаритку за забором, но тем внимательнее она рассматривала их и думала: — Как они богаты и прекрасны! Уж, конечно, к ним прилетит эта дивная птичка в гости! Слава богу, что я стою так близко, что могу видеть все это великолепие! — Не успела она об этом по­думать, как раздалось «квирре-вит!» и жаворонок слетел, но не к пионам и тюльпанам; нет, он слетел прямо на траву к убогой маргаритке, которая так испугалась и обрадовалась, что не знала, что подумать!

Птичка попрыгивала вокруг маргаритки и пела: — О, как мягка трава! Ах, какой чудесный цветочек с золотом в сердце и серебром на платье! — Желтая серединка маргаритки, действи­тельно, отливала золотом, а белые лепесточки вокруг блестели, как серебро.

Как счастлива была маргаритка теперь — этого даже и рассказать нельзя! Птица целовала ее своим клювиком, пела для нес, а потом опять поднялась в синеву неба. Положительно прошла целая четверть часа, прежде чем цветок снова пришел в себя; полустыдливо, но в полном восторге он стал опять рассматривать цветы в саду; они ведь видели, какая честь и счастье выпали на его долю, они ведь должны были понять, какая это была радость! Но тюльпаны выпрямились еще больше прежнего, сделали кис­лые физиономии н покраснели — им было досадно. Тупоголовые пионы надулись — брр! хорошо, что они не умели говорить, иначе они задали бы маргаритке хорошую головомойку. Бедный цветочек хорошо видел, что они не в духе, и это огорчило его. Вдруг в сад вышла девочка с большим ножом, острым и блестя­щим; она подошла к тюльпанам и стала их срезать один за дру­гим. Ох! — вздохнула маленькая маргаритка: как это страшно, теперь они погибли! Потом девочка ушла с тюльпанами; марга­ритка радовалась тому, что она стоит в траве маленьким убогим цветочком; она благодарна была за это судьбе, и когда солнце зашло, она сложила свои лепесточки и уснула, и всю ночь грези­ла о солнце и о птичке.

На следующее утро, когда цветок опять блаженно протянул все свои белые лепесточки, точно руки, навстречу воздуху и све­ту, он узнал голос птицы; но теперь этот голос был полон печали. Увы! У бедного жаворонка были на это причины — его поймали н посадили в клетку у раскрытого окна! Он пел о том, как хоро­шо было летать на свободе, он пел о молодой зеленой ржи на нивах и о дивных полетах, которые он совершал на своих крыль­ях высоко в воздухе. Бедная птица была в дурном расположении духа, она сидела пленницей в клетке.

Маргаритке так хотелось ей помочь, но как приступить к этому? Очень трудно это было устроить. Она забыла о том, как вокруг нее все красиво, как жарко светит солнце, как дивно бе­леют ее лепесточки. Ах, она могла думать только о бедной птич­ке, которой она не могла ничем помочь!

В эту минуту из сада вышли два маленьких мальчика: у од­ного из них в руках был нож, большой и острый, как тот, которым девочка срезала тюльпаны. Они прямо пошли к маргаритке, которая не могла понять, что им нужно.

Вот здесь мы можем нарезать прекрасного дерну для жаво­ронка! — проговорил один из мальчиков и стал глубоко окапы­вать землю вокруг маргаритки, так что она оказалась в середине четырехугольника из дерна.

Сорви цветок! — сказал другой мальчик, и маргаритка затрепетала в страхе: быть срезанным для цветка все равно, что потерять жизнь, а ей очень хотелось жить, так как ее вместе с травкой должны были отнести в клетку к пленному жаворонку.

Нет, пусть останется, — проговорил другой мальчик, —Она так украшает его! — И маргаритка осталась в дерновине и попала в клетку к жаворонку.

Но бедная птичка громко жаловалась на утрату свободы и билась крыльями о железные прутья клетки; маргаритка не умела говорить, и не могла сказать птичке ни одного утешительного слова, хотя ей этого сильно хотелось. Так прошло все утро.

— Здесь нет воды, — стонал пойманный жаворонок. — Все
ушли из дому и забыли оставить мне хоть каплю напиться! У меня в горле пересохло и горит, внутри огонь и лед, здесь так душно! Ах, мне суждено умереть вдали от жаркого солнца, от свежей зелени, от красоты, созданной природою!

И жаворонок зарылся своим клювиком в прохладный дерн, чтобы хоть немного освежиться. Тут его взгляд упал на марга­ритку; птица приникла к ней, поцеловала ее клювом и промолви­ла: — Ты тоже должен будешь здесь завянуть, бедный цветочек! Тебя и эту зеленую горстку травы мне дали вместо целого мира, который был моим там, на воле! Каждая травинка будет мне те­перь зеленым деревом, каждый из твоих белых лепесточков бу­дет мне ароматным цветком. Ах, рассказывайте мне о том, чего я лишился!

— Чем утешить его? — думала маргаритка, бессильная ше­вельнуть хоть лепестком; но аромат, струившийся из ее тонких лепестков, был гораздо сильнее, чем какой вообще издает этот цветок. Это заметила и птица, и хотя она изнемогала от жажды и в мучительных судорогах рвала зеленые былинки, она не косну­лась цветка.

Наступил вечер, и все еще никто не появлялся и не прино­сил бедной птице воды. Она вытянула свои нарядные крылышки, затрепетала, песнь ее превратилась в жалобный писк, головка прислонилась к цветку, — и сердце птички разорвалось от тоски и муки; а он не мог уже, как накануне вечером, сложить свои ле­пестки; в тоске и изнеможении он поник к земле.

Только на следующее утро пришли мальчики: увидав, что птица умерла, они заплакали, пролили обильные слезы и выкопа­ли ей хорошенькую могилку, которую украсили лепестками цве­тов. Тело птицы положено было в красивую красную коробку, дети решили устроить ей царственные похороны; когда она была жива и распевала, они забыли о ней, оставили ее в клетке и под­вергли лишениям, а теперь она получила пышные похороны и обильные слезы!

А дерновину вместе с маргариткой выбросили на пыльную дорогу: никто и не вспомнил о маргаритке, которая, однако, больше всех жалела птичку, и которой так хотелось утешить ее...

СТОЙКИЙ ОЛОВЯННЫЙ СОЛДАТИК

ыло когда-то двадцать пять оловянных солдатиков, родных братьев по матери — старой оловянной ложке; ружье на плече, голова прямо, красный с синим мундир — ну прелесть что за солдаты! Первые слова, которые они услышали, когда открыли их домик-коробку, были: «Ах, оловянные солдатики!» Это закричал, хлопая в ладоши, малень­кий мальчик, которому подарили оловянных солдатиков в день его рождения. И он сейчас же принялся расставлять их на столе. Все солдатики были совершенно одинаковы, кроме одного, кото­рый был на одной ноге. Его отливали последним, и олова не­множко не хватило, но он стоял на своей одной ноге так же твер­до, как другие на двух: и он-то как раз и оказался самым замеча­тельным из всех.

На столе, где очутились солдатики, было много разных иг­рушек, но больше всего бросался в глаза чудесный дворец из кар­тона. Сквозь маленькие окна можно было видеть дворцовые по­кои; перед самым дворцом, вокруг маленького зеркальца, кото­рое изображало озеро, стояли деревца, а по озеру плавали и лю­бовались своим отражением восковые лебеди. Все это было чудо как мило, но милее всего была барышня, стоявшая на самом по­роге дворца. Она тоже была вырезана из бумаги и одета в юбочку из тончайшего батиста; через плечо у нее шла узенькая голубая ленточка в виде шарфа, а на груди сверкала розетка величиною с лицо самой барышни. Барышня стояла на одной ножке, вытянув руки, — она была танцовщицей, — а другую ногу подняла так высоко, что наш солдатик совсем не мог видеть ее и подумал, что красавица тоже одноногая, как он.

«Вот бы мне жена! — подумал он. — Только она, как видно, из знатных, живет во дворце, а у меня только и есть, что коробка, да и то в ней нас набито двадцать пять штук, ей там не место! Но познакомиться все же не мешает».

И он притаился за табакеркой, которая стояла тут же на столе; отсюда ему отлично было видно прелестную танцовщицу, которая все стояла на одной ноге, не теряя равновесия.

Поздно вечером всех других оловянных солдатиков уло­жили в коробку, и все люди в доме легли спать. Теперь игрушки сами стали играть в гости, в войну и в бал. Оловянные солдатики принялись стучать в стенки коробки — они тоже хотели играть, да не могли приподнять крышки. Щелкунчик кувыркался, гри­фель плясал по доске; поднялись такой шум и гам, что просну­лась канарейка и тоже заговорила, да еще стихами! Не трогались с места только танцовщица и оловянный солдатик; она по-преж­нему держалась на вытянутом носке, простирая руки вперед, он бодро стоял под ружьем и не сводил с нее глаз.

Пробило двенадцать. Щелк! — табакерка раскрылась. Там не было табаку, а сидел маленький черный тролль; табакерка-то была с фокусом!

— Оловянный солдатик, — сказал тролль — нечего тебе заглядываться!

Оловянный солдатик будто и не слыхал.

— Ну постой же! — сказал тролль.

Утром дети встали, и оловянного солдатика поставили на окно.

Вдруг — по милости ли тролля, или от сквозняка — окно распахнулось, и наш солдатик полетел головой вниз с третьего этажа, — только в ушах засвистело! Минута — и он уже стоял на мостовой кверху ногой: голова его в каске и ружье застряли ме­жду камнями мостовой.

Мальчик и служанка сейчас же выбежали на поиски, но, сколько ни старались, найти солдатика не могли; они чуть не на­ступали на него ногами и все-таки не замечали его. Закричи он им: «Я тут!» — они, конечно, сейчас же нашли бы его, но он счи­тав неприличным кричать на улице; он ведь носил мундир!

Начал накрапывать дождик; сильнее, сильнее, наконец хлы­нул настоящий ливень. Когда опять прояснилось, пришли двое уличных мальчишек.

—Гляди! — сказал один. — Вон оловянный солдатик. Отправим его в плавание!

И они сделали из газетной бумаги лодочку, посадили туда оловянного солдатика и пустили в канавку. Сами мальчишки бе­жали рядом и хлопали в ладоши. Ну и ну! Вот так волны ходили по канавке! Течение так и несло, — не мудрено после такого ливня!

Лодочку бросало и вертело во все стороны, так что оловян­ный солдатик весь дрожал, но он держался стойко: ружье на пле­че голова прямо, грудь вперед!

Лодку понесло под длинные мостки; стало так темно, точно солдатик опять попал в коробку.

«Куда меня несет? — думал он. — Да, это все штуки гадко­го тролля! Ах, если бы со мною в лодке сидела та красавица, — по мне, будь хоть вдвое темнее!»

В эту минуту из-под мостков выскочила большая крыса.

— Паспорт есть? — спросила она. — Давай паспорт!

Но оловянный солдатик молчал и только крепко держал ру­жье. Лодку несло, а крыса плыла за ней вдогонку. У! Как она скрежетала зубами и кричала плывущим навстречу щепкам и со­ломинкам:

— Держи, держи его! Он не внес пошлины, не показал пас­
порта!

Но течение несло лодку все быстрее и быстрее, и оловянный солдатик уже видел впереди свет, как вдруг услышал такой страшный шум, что струсил бы любой храбрец. Представьте се­бе, там, где кончались мостки, канавка впадала в большой канал! Это было для солдатика так же страшно, как для нас нестись на лодке к большому водопаду.

Канал был уже совсем близко, и остановиться было нельзя. Лодка с солдатиком скользнула вниз; бедняга держался по-преж­нему в струнку и даже глазом не моргнул. Лодка завертелась... Раз, два — наполнилась водой до краев и стала тонуть. Оловян­ный солдатик очутился по горло в воде; вскоре вода покрыла его с головой! Тут он подумал о своей красавице: не видать ему ее больше. В ушах у него звучало:

Вперед стремись, о воин, И смерть спокойно встреть!

Бумага разорвалась, и оловянный солдатик пошел было ко дну, но в ту же минуту его проглотила рыба.

Какая темнота! Хуже, чем под мостками, да еще страх как тесно! Но оловянный солдатик держался стойко и лежал, вытя­нувшись во всю длину, крепко прижимая к себе ружье.

Рыба металась туда и сюда: выделывала самые удивитель­ные скачки, но вдруг замерла, точно в нее ударила молния. Блес­нул свет, и кто-то закричал: «Оловянный солдатик!» Дело в том, что рыбу поймали, свезли на рынок, потом она попала на кухню, и кухарка распорола ей брюхо большим ножом. Кухарка взяла оловянного солдатика двумя пальцами за талию и понесла в ком­нату, куда сбежались посмотреть на замечательного путешест­венника все домашние. Но оловянный солдатик ничуть не загор­дился. Его поставили на стол, и — чего-чего не бывает на свете! — он очутился в той же самой комнате, увидал тех же детей, те же игрушки и чудесный дворец с прелестной маленькой танцов­щицей! Она по-прежнему стояла на одной ножке, высоко подняв другую. Вот так стойкость! Оловянный солдатик был тронут и чуть не заплакал оловом, но это было бы неприлично, и он удер­жался. Он смотрел на нее, она на него, но они не обмолвились ни словом.

Вдруг один из мальчиков схватил оловянного солдатика и ни с того ни с сего швырнул его прямо в печку. Наверное, это все тролль подстроил! Оловянный солдатик стоял в полном освеще­нии; ему было ужасно жарко, от огня или от любви — он и сам не знал. Краски с него совсем слезли, он весь полинял; кто знает отчего — от дороги или от горя? Он смотрел на танцовщицу, она на него, и он чувствовал, что тает, но все еще держался стойко, с ружьем на плече. Вдруг дверь в комнате распахнулась, ветер под­хватил танцовщицу, и она, как сильфида, порхнула прямо в печ­ку к оловянному солдатику, вспыхнула разом и — конец! А оло­вянный солдатик растаял и сплавился в комочек. На другой день

горничная выбирала из печки золу и нашла маленькое оловянное сердечко — все, что осталось от солдатика; от танцовщицы же осталась одна розетка, да и та вся обгорела и почернела, как уголь.

НОВЫЙ НАРЯД КОРОЛЯ

авным-давно жил-был на свете король; он так любил наряжаться, что тратил на наряды все свои деньги, и смотры войскам, театры, загородные прогулки зани­мали его только потому, что он мог тогда показаться в новом наряде. На каждый час дня у него был особый наряд, и как про других королей часто говорят: «Король в совете», так про него говорили: «Король в гардеробной».

В столице короля жилось очень весело; почти каждый день приезжали иностранные гости, и вот раз явились двое обманщи­ков. Они выдали себя за ткачей, которые умеют изготовлять та­кую чудесную ткань, лучше которой ничего и представить себе нельзя: кроме необыкновенно красивого рисунка и расцветки она отличалась еще удивительным свойством — становиться невиди­мой для всякого человека, который был не на своем месте или непроходимо глуп.

«Да, вот это будет платье! — подумал король. — Тогда ведь я могу узнать, кто из моих сановников не на своем месте и кто умен, а-кто глуп. Пусть поскорее изготовят для меня такую ткань».

И дал обманщикам большой задаток, чтобы они сейчас же принялись за дело.

Те поставили два ткацких станка и стали делать вид, будто усердно работают, а у самих на станках ровно ничего не было. Нимало не стесняясь, они требовали для работы тончайшего шелку и чистейшего золота, все это припрятывали в карманы и

продолжали сидеть за пустыми станками с утра до поздней ночи.

«Хотелось бы мне посмотреть, как подвигается дело!» — думал король. Но тут он вспоминал о чудесном свойстве ткани, и ему становилось как-то не по себе. Конечно, ему нечего бояться за себя, но... все-таки пусть бы сначала пошел кто-нибудь дру­гой! А между тем молва о диковинной ткани облетела весь город, и всякий горел желанием поскорее убедиться в глупости или не­годности своего ближнего.

«Пошлю-ка я к ним своего честного старика министра, — подумал король. — Уж он-то рассмотрит ткань; он умен и с че­стью занимает свое место».

И вот старик министр вошел в покой, где сидели за пустыми станками обманщики.

«Господи, помилуй! — думал министр, тараща глаза. — Я ведь ничего не вижу!»

Только он не сказал этого вслух.

Обманщики почтительно попросили его подойти поближе и сказать, как нравятся ему узор и краски. При этом они указывали на пустые станки, а бедный министр, как ни таращил глаза, все-таки ничего не видел. Да и нечего было видеть.

«Ах ты, Господи! — думал он. — Неужели я глуп? Вот уж чего никогда не думал! Спаси Боже, если кто-нибудь узнает!.. Или, может быть, я не гожусь для своей должности?.. Нет, нет, никак нельзя признаваться, что я не вижу ткани!»

Что же вы ничего не скажете нам? — спросил один из
ткачей.

О, это премило! — ответил старик министр, глядя сквозь очки. — Какой узор, какие краски! Да, да, я доложу королю, что мне чрезвычайно понравилась ваша работа!

Рады стараться! — сказали обманщики и принялись рас­писывать, какой тут необычайный узор и сочетание красок. Министр слушал очень внимательно, чтобы потом повторить все это королю. Так он и сделал.

Теперь обманщики стали требовать еще больше денег, шел­ку и золота; но они только набивали себе карманы, а на работу не пошло ни одной ниточки. Как и прежде, они сидели у пустых станков и делали вид, что ткут.

Потом король послал к ткачам другого достойного санов­ника. Он должен был посмотреть, как идет дело, и узнать, скоро ли работа будет закончена. С ним было то же, что и с первым. Уж он смотрел, смотрел, а все ничего, кроме пустых станков, не высмотрел.

— Ну, как вам нравится? — спросили его обманщики, показывая ткань и объясняя узоры, которых и в помине не было.

«Я не глуп, — думал сановник. — Значит, я не на своем месте? Вот тебе раз! Однако нельзя и виду подавать!»

И он стал расхваливать ткань, которой не видел, восхищаясь чудесным рисунком и сочетанием красок.

— Премило, премило! — доложил он королю.
Скоро весь город заговорил о восхитительной ткани.
Наконец король сам пожелал полюбоваться диковинкой, пока она еще не снята со станка.

С целою свитой избранных придворных и сановников, в числе которых находились и первых два, уже видевших ткань, явился король к хитрым обманщикам, ткавшим изо всех сил на пустых станках.

— Великолепно! Не правда ли? — заговорили первые два сановника. -— Не угодно ли полюбоваться? Какой рисунок! Ка­кие краски!

И они тыкали пальцами в пространство, воображая, что все остальные видят ткань.

«Да что же это такое! — подумал король. — Я ничего не вижу! Ведь это ужасно! Глуп я, что ли? Или не гожусь в короли? Это было бы хуже всего!»

— О, да, очень, очень мило! — сказал наконец король. —Вполне заслуживает моего одобрения.

И он с довольным видом кивал головой, рассматривая пус­тые станки, — он не хотел признаться, что ничего не видит. Сви­та короля глядела во все глаза, но видела не больше его самого, и тем не менее все повторяли в один голос: «Очень, очень мило!» — и советовали королю сделать себе из этой ткани наряд для предстоящей торжественной процессии.

— Великолепно! Чудесно! Превосходно! — только и слышалось со всех сторон; все были в таком восторге! Король награ­дил обманщиков рыцарским крестом в петлицу и пожаловал им звание придворных ткачей.

Всю ночь накануне торжества просидели обманщики за ра­ботой и сожгли больше шестнадцати свечей, — всем было ясно, что они старались кончить к сроку новый наряд короля. Они при­творялись, что снимают ткань со станков, кроят ее большими ножницами и потом шьют иголками без ниток.

Наконец они объявили:

— Готово!

Король в сопровождении свиты сам пришел к ним оде­ваться. Обманщики поднимали кверху руки, будто держат что-то, приговаривая:

Вот панталоны, вот камзол, вот кафтан! Чудесный наряд!
Легок, как паутина, и не почувствуешь его на теле. Но в этом-то
вся и прелесть!

Да, да! — говорили придворные, но они ничего не виде­ли, — нечего ведь было и видеть.

А теперь, ваше королевское величество, соблаговолите раздеться и стать вот тут, перед большим зеркалом! — сказали королю обманщики. — Мы нарядим вас.

Король разделся, и обманщики принялись наряжать его: они делали вид, будто надевают на него одну часть одежды за другой и наконец прикрепляют что-то в плечах и на талии, — это они надевали на него королевскую мантию! А король в это время по­ворачивался перед зеркалом во все стороны.

Боже, как идет! Как чудно сидит! — шептали в свите. —Какой узор, какие краски! Роскошное платье!

Балдахин ждет! — доложил обер-церемониймейстер.

Я готов! — сказал король. — Хорошо ли сидит платье?

И он еще раз повернулся перед зеркалом: надо ведь было показать, что он внимательно рассматривает свой наряд.

Камергеры, которые должны были нести шлейф королев­ской мантии, сделали вид, будто приподняли что-то с полу, и по­шли за королем, вытягивая перед собой руки, — они не смели и виду подать, что ничего не видят.

И вот король шествовал по улицам под роскошным балда­хином, а в народе говорили:

— Ах, какой бесподобный наряду короля! Как чудно сидит!
Какая роскошная мантия!

Ни единый человек не сознался, что ничего не видит, никто не хотел показаться глупцом или никуда не годным человеком. Да, ни один наряд короля не вызывал еще таких восторгов.

Да ведь он совсем голый! — закричал вдруг один малень­кий мальчик.

Послушайте-ка, что говорит невинный младенец! — сказал его отец, и все стали шепотом передавать друг другу слова ребенка.

Дата добавления: 2014-12-08