История терроризма

Первая волна терроризма покатилась с Великой французской революции (сам термин «террор» впервые появился в 1798 г.) и затухла в карбонариях в 1820-е гг. Вторая стартовала в последней трети XIX в. и была представлена радикально-националистическим терроризмом в Ирландии, Македонии, Сербии и ряде других стран (цель — создание национального государства); революционно-демократическим терроризмом во Франции, Италии, Испании (цель — разрушение государства); революционно-демократическим терроризмом партий «Народная воля» и «Социалистов-революционеров» в России (цель — подтолкнуть революцию).

В 1910-е гг. вторая волна спала: «длинные 1920-е» (1914–1934), мировая война и «славное тридцатилетие» (1945–1975), насыщенные «чудесами» (итальян­ским, немецким, японским), заставили на полстолетия забыть о терроризме.

На рубеже 1960–1970-х гг. началась новая волна политического терроризма, причем захлестнула она именно те страны, где произошло послевоенное «экономическое чудо» — Италию, Германию, Японию — и где развитие социальных структур и институтов не поспевало за экономическими изменениями. «Красные бригады», «Фракция Красной Армии», «Японская Красная Армия» и многие другие левоэкстремистские организации (правоэкстремистских было намного меньше) серьезно дестабилизировали политическую обстановку в своих странах. Террор этих организаций связан с моделью, выработанной Французской революцией, которая институциализировала терроризм как средство идейно-политической борьбы, воспитания и устрашения населения и, что еще важнее, средство достижения гуманных целей — «свободы, равенства, братства».

Терроризм исламских фундаменталистов, старт которому дала исламская революция 1979 г., может показаться провалом в еще большие глубины истории, триумфом консерватизма и традиции. Теоретики исламизма ставят задачу преодоления «глобального модернизма», национальное государство — один из главных его элементов и одна из главных ценностей, отсюда — борьба против Запада, с одной стороны, и государства в своих собственных странах — с другой.

В книге М. Тагаева «Наша борьба, или Повстанческая армия Имама», которая, безусловно, является попыткой поднять против России по возможности всех мусульман нашей страны, в частности, говорится:

«Ведение войны с русской империей должно быть продумано до мельчайших подробностей и деталей. Главной целью должна быть тайная война со штабами войск, отдельными комитетами и райвоенкоматами, радиостанциями, железнодорожными станциями, особенно имеющими узловое назначение, где большие скопления железнодорожных подвижных составов, линейных отделений милиции, прокуратур, административно-управленческих зданий, глав колониальной администрации. Элементарный поджог здания прокуратуры также незаметно приблизит нас к желаемой победе.

Жириновские, Явлинские, Шахраи и Гайдары, коммунисты и демократы, трепещите, мы не только встаем, чтобы освободить нашу землю от вас, но и чтобы наказать вас. Мы будем зимой и летом, осенью и весной, ночью и днем, утром и вечером жечь, взрывать, резать и убивать, чтобы у вас кровь стыла в ваших жилах от ужаса нашего возмездия»[151].

Слабость и просчеты государственной власти в России явились факторами, способствующими возникновению и развитию массового террора на почве этно­психологических предпосылок в Чечне в 1990-х гг. В процессе полемики между съездом народных депутатов, Верховным Советом, президентами Ельциным и Горбачевым по поводу самопровозглашения Дудаевым независимости Чечни было упущено время для проведения чрезвычайных мер, отсутствовала координация действия силовых структур: внутренние войска вообще не двинулись с места. В Чечне начался настоящий разгул беззакония: из республики были вытес­нены остатки федеральной армии, базировавшейся на ее территории; боевики отбирали у солдат личное оружие и тяжелое вооружение, захватывали склады. Начали создаваться «свои» государственные структуры и воинские формирования; люди перестали получать социальные пособия и пенсии; школы переоборудовали под военные гарнизоны и военные училища; в разных российских городах появились беженцы из Чечни (или, как принято сейчас их называть, вынужденные переселенцы). Конституционный Суд в 1995 г. определил позицию Центра как безответственную. Именно Центром были порождены и сам Дудаев и его режим.

Данный конфликт не война — целостность, а война — совокупность локальных конфликтов, точнее, мятежей неких зон, районов против центральной власти. Направлена она на то, чтобы помимо прочего, либо отобрать у этой центральной власти право распоряжаться местными ресурсами, либо чтобы насильственным, чаще всего террористическим путем заставить эту центральную власть согласиться с тем, что локальный хищник будет в той или иной форме эксплуатировать подконтрольные ей ресурсы и население. Это и есть всемирная война ХХI в., война эпохи позднего капитализма. Нынешний терроризм сам по себе не есть проблема, он элемент новой проблематичной реальности, которую можно сформулировать как триаду «Глобализация. Постмодерн. Безопасность».

В свое время исследователи преступности в крупных американских городах, например в Лос-Анджелесе, предложили формулировку «банда как коллективный хищник», «банда как малое общество» и заговорили даже о «населении банд» как «острове улицы». Город­ской бандитизм — это устойчивый феномен, опирающийся на определенную социальную среду, на определенную популяцию, являющийся лишь ее крайним, асоциальным выражением.

В условиях «разделяемой бедности», скудности ресурсов, нередко сопровождающихся социальной инволюцией и анемией, коллективное социальное хищничество становится нормальным способом существования части «улицы», да и улице в целом кое-что перепадет. Целые районы в таких мегаполисах, как Лос-Анджелес, Рио-де-Жанейро, Мехико, Манила, Лима, Киншаса и др., — это царство «коллективных хищников», «банднаселений» (а не просто бандформирований). И социализация здесь с шести-восьми лет приобретает асоциальный характер жизни в юношеских бандах[152].

Для обозначения зон, которые возникают по мере отступления и ослабления национального государства, французский журналист Ж.-К. Рюфэн предложил термин «серые зоны». (Этот термин используется в аэронавтику и обозначает участки местности, недоступные контролю радаров.) Такие зоны есть в Африке, Южной Америке, в Азии и даже в некоторых промышленно развитых странах (США, Италия, Испания, Франция и т. д.). «Серой зоной» здесь оказываются некоторые «этажи» или части некоторых «этажей» социального небоскреба: например, с 1-го по 16-й «этаж» — все нормально, 17-й и часть 18-го — «серые зоны»; а с 19-го — все опять нормально. Пожалуй, именно «социопростран­ственные» «серые зоны» бывший премьер министр Франции Э. Баладюр называл «зонами неправа», т. е. социальными участками, принципиально нерегулируемыми правом, а значит, и государством.

«Серые зоны», как правило, контролируются либо кри­минальными сообществами (например, зона Медельина в Колумбии, целые районы Боливии и Перу, «золотой треугольник» в Юго-Восточной Азии на стыке границ Таиланда, Бирмы и Лаоса), либо «приватизировавшими» государственную власть племенами и кланами (зона в Африке, расположенная вдоль «минеральной дуги» от северных границ ЮАР почти до экватора, Афганистан, отчасти Таджикистан), повстанческими движениями (Перу). Наркобизнес, торговля оружием, терроризм — вот тройственный лик «серых зон».

В мире Постмодерна эта эксплуатация создала себе адекватную форму «серой зоны» и уже в этом качестве вступила в борьбу со слабеющим государством как его грабитель, конкурент, как альтернативная форма организации власти, как экс­плуататор, комбинирующий черты хищника и паразита.

XX век характеризуется резким всплеском и качественным преобразованием терроризма. Терроризм превращается в фон разворачивания истории. К этой тактике прибегают все новые и новые политические силы и движения. Терроризм идет вширь, охватывая Латинскую Америку и Азию. Складываются международные связи террористов. Кроме того, терроризм превращается в фактор межгосударственного противостояния. Террористические движения получают поддержку от стран, выступающих как потенциальный или актуальный противник государства – объекта атак терроризма.

Исследователи выделяют наиболее опасные организации, способные развернуть массовый террор. Среди них – шиитская “Хезболла со штаб-квартирой в Ливане, палистинские “Хамаз” и “Исламский джихад”, тамильские “Тигры освобождения Тамил Элама” в Шри Ланке, “Аль-Кайда” Осамы бен-Ладена, египетские “Аль-Джихад” и “Вооруженная исламская группа”.

Сохраняется и растет арабо-мусульманский очаг терроризма. Кроме того, сохраняется традиционный сепаратистский терроризм в Европе, Индии, Шри-Ланке и других странах.

Терракты в России начинаются во второй половине 90-х годов. Ослабление государственных институтов, экономический кризис, формирование черного рынка оружия и взрывчатых веществ, взрывной рост криминального насилия (так называемых “разборок”, заказных убийств), неконтролируемые потоки миграции, война в Чечне и другие факторы создали предпосылки для возникновения терроризма.

В последние годы сложилась так называемая “дуга нестабильности”, тянущаяся от Индонезии и Филиппин до Боснии и Албании. Одна из примет этой дуги – терроризм, направленный против носителей неисламской (европейской, христианской, иудаистской, и индуистской) идентичности или носителей светских, секуляристских ценностей в традиционно исламских странах. Это позволяет говорить о межцивилизационном противостоянии переживающего кризис модернизации исламского мира и динамичной цивилизации Запада.

Взрыв торгового центра в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года стал еще одной вехой в истории терроризма. Приметы наступившего этапа – создание международной антитеррорестической коалиции под руководством США, объявление терроризма ведущей опасностью для мировой цивилизации и возведение задачи изживания терроризма в ранг первоочередных проблем мирового сообщества. На этом этапе РФ, испытавшая на себе заметные удары терроризма, вошла в антитеррорестическую коалицию[153].

Дата добавления: 2014-12-08