Пост-)структурализм как техника работы с текстами

Голос.

Речь и письмо.

Возможность ускользнуть из под власти языка, или, по крайней мере, ее ослабить представители (пост-)структурализма связывают не с устной компонентой языка, а с письменной. Не с речью, а с письмом.

Нетрудно заметить, что писать сложнее, чем говорить. И, очевидно, эта трудность связана не только с усилием, необходимым для того, чтобы водить ручкой по бумаге.

Сказать, не подумав, легко, а когда мы пишем, мы, так или иначе, задумываемся (если, конечно, не писать под диктовку или не списывать с учебника), останавливаемся, перечитываем то, что написали (у нас есть такая возможность).

Конечно же, мы пользуемся тем же самым языком, теми же самыми шаблонами. Но мы в какой-то степени над ними поработали, приложили усилие, сместили их. Раздробили, внося в вечный и вездесущий поток речи, которую производит язык, свои паузы и остановки (пробелы, точки, запятые). Письмо (в отличие от речи, которая есть поток) сопряжено с паузами и остановками.

Далее: речь по сути своей есть высказывание напрямую. Она претендует на то, чтобы высказывать самую суть. И именно в этой ситуации язык нас в максимальной степени обманывает: мы высказываем сам язык (общие места) думая, что высказываем себя.

Речь изрекает. Письмо описывает. «Описание» есть хождение вокруг да около предмета, длинный путь, изобилующий зигзагами и отступлениями. Но, возможно, таким путем можно дойти туда, куда нельзя добраться прямым[1].

Барт, произнося вступительную речь при занятии им должности зав. каф. семиологии Колледж Де Франс, говорит о том, как он собирается бороться с властью языка: он заявляет, что собирается построить курс лекций (устную речь) по модели письма. Это будет своеобразное «письмо вслух», изобилующее описаниями и отступлениями. Он заявляет, что целью его преподавания будет не сообщение своим слушателям некоего знания (идей, которые у него имеются); целью такого (пост-)структуралистского преподавания будет создание некоего «поля письма», пространства, подобного игровому, в котором его слушатели(-читатели) могли бы продуцировать свои собственные смыслы.

[1] «До чего нельзя долететь, надо дойти хромая», - этой цитатой из «Makamen Hariri» поэта Рюккерта заканчивается фрейдовское «По ту сторону принципа удовольствия». Жак Деррида неоднократно цитирует эти слова, превращая их в нечто вроде девиза, они как нельзя лучше передают постструктуралистское понимание сущности письма.

_____________________________________________________________________________

Речь осознается структуралистами как неподлинная в своей «естественности»: мы только полагаем, что, высказываясь, мы просто и естественно изрекаем внутреннюю суть. Что речь – живая (а все иные способы передачи информации мертвые, искусственные), божественный глас, доносящийся с небес или из глубин человеческой души. Голос, который несет истину.

Феномен голоса, - пишет, в частности Жак Деррида в работе «Голос и феномен», - является уникальным, можно сказать ключевым для понимания сущности человека и сущности того, что мы называем «духом».

Человек пользуется голосом, но при этом он не воспринимает его как некоего посредника (носителя). Голос изначально понимается нами как нечто абсолютно нематериальное, нечто абсолютно прозрачное для смысла. Поэтому речь (то, что производится голосом) не рассматривается нами как знаковая система (даже Соссюр оставил ей характеристики привилегированной знаковой системы).

Доверяя свое «послание» какому-либо иному носителю (бумаге, клавиатуре, полотну, кинопленке) мы рассматриваем его в качестве некоего материального носителя, вне нас находящегося (и поэтому – как то, что может исказить вложенный в него смысл). А, доверяя голосу, мы доверяем ему абсолютно.

Это, можно сказать, - базовая иллюзия, лежащая в основе нашей человечности: полагание нематериальности (то есть идеальности) голоса, вера в то, что мой голос предельно близок мне.

Я конституирую себя (как субъекта) посредством голоса. Я – это тот, кто говорит и в то же самое время может слышать собственную речь. Этим самым мгновение, в которое я ее слышу, конституируется как то же самое мгновение (как настоящее), а я, говорящий и слышащий речь, как тот же самый (то есть, собственно, я). Человеческая субъективность, как нечто простое и самому себе тождественное конституируется в ситуации речи (внутренней речи, когда я неслышно говорю сам с собой, это тоже речь).

Не то, чтобы Деррида спешит избавить нас от этой иллюзии нематериальности голоса (она фундаментальна). Просто он хочет показать, что речь, на самом деле, - это письмо, что голос является таким же посредником, как и прочие, он звучит в пространстве мира, он может потеряться или исказить. Что механизм установки человеческой субъективности оказывается на самом деле сложным механизмом, включающим опосредствования. А «естественное» и «непосредственное» - это то, что мы полагаем, во что верим (то есть иллюзия).

Именно в таком контексте снимается в (пост-)структурализме противоположность естественного и искусственно-механического: человек (его субъективность) не есть нечто естественное и простое.

Неверное, самая большая сложность в понимании (пост-)структуралистских текстов состоит в том, что они ничего не говорят. (Пост-)структуралист намеренно не берет слово, стремясь проникнуть в чужую речь тайком[1]. Проникнуть в уже длящийся дискурс, в уже состоявшийся текст[2].

Структуралистское письмо всегда (так, или иначе) оказывается комментарием. Вышеперечисленные авторы, в принципе, ничего не говорят, не формулируют каких-либо тезисов, - они комментируют тексты. Теоретических фрагментов у этих философов (или пост-философов) найдется очень мало, да и те – не слишком «теоретичны».

Комментарий есть запись на полях текста (или между строк). Комментарий, безусловно, - определенная интерпретация текста: конечно же, он меняет текст, дописывает его, переписывает.

Но не совсем точно будет сказать, что (пост-)структуралисты «интерпретируют» текст. Под руками структуралиста текст начинает значить многое. Он лишается целостности. Задача такого структуралистского прочтения состоит как минимум не в том, чтобы понять единственный (вложенный автором) смысл.

Структуралист может работать с различными текстами. В частности Мишель Фуко (таков, по крайней мере, один из его проектов, - «археология знания») анализирует тексты юридические, медицинские (и прочие научные), бытовые. Тексты, написанные в разное время. И прослеживает, насколько по-разному они говорят об одних и тех же вещах. Показывает, как от эпохи к эпохе меняется способ говорить о таких вещах, как болезнь («История клиники»), преступление («Надзирать и наказывать»), безумие («История безумия»), сексуальность («История сексуальности»).

При этом Фуко не предполагает, что история эта состоит в том, что изначально неточный и ненаучный язык становится точным и адекватным. Он просто прослеживает изменение способов говорения о вещах, дискурсивных (языковых) практик, от которых зависит то, как мы видим вещь (как предметность выделяется из потока опыта).

Эта история не есть прогресс или регресс, не есть какое-либо целенаправленное изменение, - она представляет собой ряд сдвигов, подобных тектоническим. Эта история есть некое «приключение» человеческой рациональности (а рациональность у Фуко оказывается исторически изменчивой!).

Это – история, которую можно проследить, но невозможно предсказать, так как невозможно предвидеть следующий языковой сдвиг. Фуко видит себя в роли того, кто описывает, констатирует. Подобно археологу он раскапывает предшествующие культурные пласты, чтобы обнажить перед читателями их содержание.

Понятно, что при таком обращении с текстами, Фуко вычитывает из них не то, что хотел сказать написавший, а то, что сказалось само, помимо его воли. У Фуко текст выступает свидетелем: текст свидетельствует о том, что раньше вещи были другими. Читая текст (при соответствующим образом направленном внимании) мы замечаем, что для автора и его современников очевидное было другим (иное понималось в качестве «аксиом», лежащих в основе всякого рассуждения).

У Жака Деррида в качестве предмета анализа выступают, прежде всего, философские тексты (несколько работ он посвятил так же анализу текстов Фрейда и Лакана[3]). Свой метод анализа текстов Деррида называет «деконструкцией».

Читая (разбирая, деконструируя) текст того или иного философа, Деррида выявляет в классическом философском тексте некое «неклассическое» содержание. Оказывается, текст говорит еще и иное. Дерридианская деконструкция стремится не к тому, чтобы собрать все обнаруживаемые в тексте философа-классика смыслы воедино, а скорее к тому, чтобы сделать его сложней и неоднозначней (противоречия, обнаруживаемые в нем, не случайные ошибки, а моменты жизни текста).

О деконструкции Деррида в каком-то смысле можно сказать, что она «паразитирует» на текстах классиков. Она предполагает возможность такого «неклассического» прочтения всех текстов, как бы прохождение вновь (в обратном порядке) всей истории человеческой мысли.

«Метафизику» же (которая содержится в классических текстах, которую необходимо преодолеть), Деррида, как и прочие структуралисты, связывает с голосом, с полаганием его изначальности и его власти, с полаганием того, что он и владеющий им субъект является носителем истины.

Жак Лакан – структуралист-психоаналитик. Он принадлежит к фрейдовской школе, но по-своему интерпретирует Фрейда.

Согласно Лакану, человеческая психика устроена как язык, как языковая структура. Задача же психоаналитического лечения состоит не в том, чтобы выявить исходное содержание бессознательного (его нет), а в том, чтобы перестроить механизм человеческой психики так, чтобы была возможной продуктивная речь.

С точки зрения Лакана, не существует какого-то исходного содержания бессознательного (чего-то, что мы вытеснили, и что теперь необходимо вспомнить), оно формируется в процессе попыток его интерпретации субъектом. В процессе попыток сказать.

Невротик не может сказать (не может сказать, чего он хочет, не может сказать себя), его речь пуста (Лакан говорит о «пустой» и «полной» речи). И он, его тело становится молчаливым, застывшим знаком, указывающим на причину его молчания (симптом (то, чем страдает невротик) Лакан понимает как остановленное письмо, которое не может стать речью).

Впрочем, согласно Лакану, все люди отчасти невротики. Человек отличается от животного тем, что его речевая функция затруднена: в отличие от животного, он не всегда может сказать (выразить), чего он хочет.

Ролан Барт имеет дело с литературными текстами. Его анализ направлен на то, чтобы обнаружить в художественном тексте все разнообразие различных языковых кодов. Барт разбивает единую ткань литературного повествования на отдельные сегменты («семы»), каждый из которых отсылает ко множеству других мест языковой структуры. Текст набит штампами, писатель(художник) их только слегка «перемешивает», смещает. Точнее, текст живет своей жизнью, смещаясь и перемешиваясь сам.

То, как Барт формулирует свою задачу: рассыпать текст, показать его как воплощенную множественность. Такой (рассыпанный) текст может быть интересен (над ним можно сидеть, как над бесконечным кроссвордом), с ним можно играть, он способен доставить наслаждение. Но это наслаждение не в коем случае не следует путать с удовольствием (удовлетворением), вызванным окончательным пониманием. Такого удовольствия мы можем ждать только от классического текста[4].

Это утверждение множественности текста (того, что смыслов у текста много, желательно бесконечное множество) и есть главный смысл деятельности (пост-)структуралиста, - главное, что он «отвоевывает» у языка. Поскольку текст множественен (этот текст, какой-то другой, все тексты вместе взятые), постольку языковая структура не является однозначной.

Смысл деятельности (пост-)структуралиста состоит в обнаружении под гладкой поверхностью языка (однозначно и жестко детерминированной структуры) текста, бесконечно ветвящегося лабиринта, который допускает множество прочтений.

Текст культуры сливается в бесконечной дали с текстом мира, и, поскольку он допускает множество прочтений, постольку я (человек) свободен. Но эта свобода (пост-)структуралистского человека есть свобода читателя (который может пере-читать текст), а не свобода автора, (который творит его «с нуля»).

Она неустойчива, она существует только пока длится это пере-читывание и пере-писывание.

---------------

Теперь, наконец, о двоящемся названии. В принципе, в теории, мы можем определить, что такое «структурализм» и чем он отличается от «постструктурализма».

Структурализм есть деятельность, направленная на обнаружение в текстах и иных феноменах культуры языковой (знаковой) структуры. А «постструктуралистом» мы можем назвать того, чьи усилия направлены на обнаружение моментов структурного сбоя (неоднозначности) структуры.

Но фактически (если не всегда, то в большинстве случаев) «структуралистами» и «постструктуралистами» оказываются одни и те же люди, потому что это – два тесно сопряженных между собой действия.

(Пост-)структуралистская мысль дрейфует в пространстве между двумя тезисами «все есть язык» (жесткая структура, не оставляющая мне никакой свободы) и «все есть текст» (допускающий свободу меня как интерпретатора).

Мишель Фуко в своей известной работе «Слова и вещи» пишет о том, что в различные эпохи истории человечества доминировали различные подсистемы языка. В 16-м веке основным считалось письмо (в нем видели сущность языка, его первооснову, Бог, согласно этой модели знания, вложил в мир письменные знаки). С 17-го, по конец 19-го века (эпоха классической рациональности) в качестве первоосновы языка принимается речь. Мы все еще во многом находимся под влиянием этой классической парадигмы, этого понимания языка, как простого носителя смысла.

Но современная культурная ситуация (пишет Фуко) состоит в том, что письмо возвращается. И этот возврат письма будет более радикальным, чем то, что имело место в предшествующие эпохи.

Наверное, отношение к языку (а, следовательно, и к миру) человека Возрождения (человека 16-го века) отчасти передает фильм (а лучше книга) «Код да Винчи». По крайней мере, он пытается передать эту таинственную магию языка, как бесконечного письменного кода, требующего расшифровки (бесконечного, потому, что под расшифрованным обнаруживается еще один код). Фуко пишет: человек Возрождения «созерцал природу, которая была снизу доверху исписана»[5].

Структуралист во многом воспроизводит такую модель отношения слов и вещей: для того тоже истина – в тексте, в письменных знаках. Работая с текстом, он, подобно схоласту, пишет бесконечно наслаивающиеся ряды комментариев к нему.

Но идет ли речь о мире, испещренном знаками, каким он был для человека Возрождения, или о рукописях, хранимых традицией, которые толкует ученый эпохи схоластики, - речь идет о книге, имеющей Автора, и поэтому конечной (обозримой). А когда Фуко говорит о «возврате письма» как современной культурной ситуации, - нужно иметь в виду бесконечный мир-текст.

А значит «…теперь уже нет того первичного, вполне изначального слова, посредством которого бесконечное движение речи обретало свое обоснование и предел. Отныне язык будет расти без начала, без конца и без обещания» [6].

[1] «В речь, которую я должен произнести сегодня… мне хотелось бы проскользнуть тайком. Вместо того, чтобы брать слово, я хотел бы, чтобы оно само окутало меня и унесло как можно дальше, за любое возможное начало. Я предпочел бы обнаружить, что в тот момент, когда мне нужно начинать говорить, мне давно уже предшествует некий голос без имени, что мне достаточно было бы лишь связать, продолжить фразу, поселиться, не спугнув никого, в ее промежутках, как если бы она сделала мне знак, задержавшись на мгновение в нерешительности. Вот тогда и не было бы начала; вместо того, чтобы быть тем, из кого речь проистекает, я был бы тогда, по прихоти ее развертывания, скорее незначительным пробелом, точкой ее возможного исчезновения», Мишель Фуко, «Порядок дискурса».

[2] Еще раз - повод противопоставить структурализм и экзистенциализм. Экзистенциалисты говорят об ответственности (о том, что человек может все, если он решил), структуралисты говорят об ускользании от ответственности: по сути дела, привнести нечто от себя в языковую структуру человек может, не относясь (к ней/к себе) серьезно, играя.

[3] Жак Лакан несколько старше Деррида и, с точки зрения последнего оказывается уже «классиком», нуждающимся в критике. Даже у Лакана Деррида находит элементы не до конца преодоленной метафизики (работа «Носитель истины»).

[4] См. Р. Барт «Наслаждение от текста»

[5] Мишель Фуко, «Слова и вещи», «Письменность вещей».

[6] Мишель Фуко, «Слова и вещи», «Бытие языка».

______________________________________________________________________________

Основные работы философов (пост-)стуктуралистов:

Р. Барт:

«Нулевая степень письма» (1953)

«Критические эссе» (1964)

«Мифологии» (1957)

«Система моды» (1967)

«C/Z» (1970)

«Ролан Барт о Ролане Барте» (1975)

М. Фуко:

«История безумия в классическую эпоху» (1961)

«Рождение клиники. Археология врачебного взгляда» (1963)

«Слова и вещи» (1966)

«Археология знания» (1969)

«Надзирать и наказывать» (1975)

«История сексуальности (1976-1984)

Ж. Деррида:

«О грамматологии» (1967)

«Письмо и различие» (1967)

«Голос и феномен» (1967)

«Различение» (1968)

«Диссеминация» (1972)

«Позиции» (1972)

«О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только» (1975-1979)

Ж. Делез:

«Ницше» (1964-1965)

«Различие и повторение» (1969)

«Логика смысла» (1969)

Ж. Делез. Ф. Гваттари «Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения» (1971)

Ж. Делез. Ф. Гваттари «Что такое философия?» (1981)

Ж. Лакан:

«Функция и поле речи и языка в психоанализе» (1953)

«Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда» (1957)

«Семинары» (26 книг, 1953-1980)

Ж. Бодрийяр:

«Система вещей» (1968)

«Символический обмен и смерть» (1976)

«Симулякры и симуляция» (1981)

«В тени молчаливого большинства или конец социального» (1982)

«Америка» (1986)

«Прозрачность зла» (1990)

Ф. Лиотар «Состояние постмодерна» (1979)

_____________________________________________________________________________

Дата добавления: 2014-12-16