И компульсивными личностями 2 страница

Вследствие их ориентации на проблему силы и тенденций к отреагированию, параноидные личности имеют некоторые качества, общие с психопатическими типами. Однако решающее различие состоит в их способности к любви. Даже при том, что они могут мучиться подозрениями относительно мотивов и стремлений тех, о ком осуществляют заботу, параноидные индивиды способны к глубокой привязанности и к продолжительной верности. Несмотря на преследование и неприятие, которое они испытывали со стороны тех, кто о них заботился в детстве, очевидно, что в их ранней жизни было достаточно участия и последовательности, чтобы у них сформировалось чувство, что о них заботятся. Результаты подобных отношений и делают возможным проведение терапии в эмпатическом ключе — несмотря на все их грубые искажения, антагонизм и ужасы.

Параноидное собственное “Я”

Главным полярным противоречием сэлф-репрезентаций параноидных характеров является импотентный, униженный и презираемый образ собственной личности, расположенный на одном полюсе, и всемогущий, оправдываемый и торжествующий — на другом. Напряжение между этими двумя образами затопляет их внутренний мир. Кошмарно, но ни одна из позиций не дает какого-либо утешения: страшная жестокость и презрение преследуют слабую сторону полярности, тогда как сильная сторона влечет за собой неизбежное следствие действия психологической силы, а именно — уничтожающее чувство вины.

Слабая сторона полярности проявляет себя в той степени страха, с которой постоянно живут параноидные личности. Они никогда не чувствовали полной защищенности и всегда тратили неизмеримое количество своей эмоциональной энергии на отслеживание признаков угрозы окружения. Грандиозная сторона проявляет себя в их “зацикленной на себе” установке: все случающееся имеет какое-то отношение к их личности. Это наиболее очевидно на психотическом уровне паранойи, когда пациент полагает, например, что он является личной целью международной шпионской организации или принимает тайные сообщения о начинающемся конце света во время теленовостей. Однако я также слышала о пациентах, многого достигших и ориентированных на реальность, которые размышляют о том, свидетельствует ли тот факт, что кто-то сел на их обычный стул, о наличии заговора с целью извести и унизить их. Между прочим, на диагностическом интервью такие пациенты часто не расцениваются как параноидные, и через несколько сессий терапевт может быть поражен возникновением организованного убеждения, что все происходящее с пациентом отражает значимость его индивидуального существования для других людей.

Мегаломания параноидных пациентов, бессознательная или явная, обременяет их невыносимым чувством вины. Если я всемогущ, то все неприятные вещи означают мой провал. Тесная связь между виной и паранойей интуитивно может быть понятна любому из нас, кто ощущал свою провинность и переживал в предчувствии возможного разоблачения и наказания. Я замечаю, что когда кто-нибудь из моих студентов с опозданием возвращает мне статью, он избегает встречи со мной, будто единственное, о чем я думаю, — это его проступок и планируемое мною возмездие. Женщина, которую я лечила и которая имела внебрачную связь, рассказывала со смехом, что однажды, ведя машину, она держалась за руки со своим любовником, но, увидев вверху полицейский вертолет, отдернула руку.

Сложной и мучительной проблемой для многих параноидных личностей является сочетание неясности своей сексуальной идентификации, тяги к однополой близости и связанная с этим озабоченность гомосексуальностью. Связь между паранойей и озабоченностью гомосексуальностью часто отмечалась клиницистами (Searles, 1961) и подтверждалась некоторыми эмпирическими исследованиями (Aronson, 1964). Параноидные личности (даже то их меньшинство, которое ведет себя в соответствии с гомоэротическими чувствами) могут расстраиваться от мысли о притягательности своего пола до степени, которая едва ли вообразима для непараноида. Для гомосексуальных мужчин и женщин, которым трудно понять, почему их сексуальную ориентацию считают настолько опасной, гомофобия параноида представляется действительно угрожающей. Краткий период триумфа нацизма показывает, что когда параноидные тенденции разделяются целой культурой или субкультурой, проявляются самые ужасающие возможности*.

Параноидную озабоченность гомосексуальностью иногда объясняют как отражение “бессознательных гомосексуальных импульсов”. Это выражение является дезориентирующим в том смысле, что не представляет собой обычное генитальное стремление, стимулирующее гомофобию. Это одиночество и желание единства душ общедоступно поясняет Карон (Karon, 1989):

“Поскольку в детстве нам было комфортно с детьми одного с нами пола, прежде чем стало комфортно и с противоположным полом, и поскольку люди одного с нами пола более похожи на нас, чем люди противоположного пола, то, когда мы удаляемся от всех, нас все же тянет к кому-то одного с нами пола. К сожалению, начиная осознавать эту тягу, пациенты неверно интерпретируют ее как гомосексуальность, и это обстоятельство включает защиты”.

Другими словами, суть переживания собственной личности параноидными людьми состоит в глубокой эмоциональной изолированности и потребности в том, что Салливан (Sullivan, 1953) назвал “подтверждающим согласием” от “дружбана”.

Основной способ, которым параноидный человек пытается повысить свое самоуважение, состоит в напряжении действенных сил в борьбе против авторитетов и других людей, играющих значительную роль. Переживания отмщения и триумфа дают им облегчающее (хотя кратковременное и неглубокое) чувство безопасности и моральной ясности. Пугающее сутяжничество параноидных индивидуумов происходит из данной потребности вступать в схватку и побеждать преследующего родителя. Некоторые люди, наделенные параноидной личностью, посвящают себя служению жертвам угнетения и плохого обращения, поскольку их предрасположенность к борьбе с несправедливыми авторитетами и к отмщению побежденного удерживает их на баррикадах намного дольше, чем других довольно значительных социальных активистов, чья психодинамика не настолько успешно предохраняет их от “перегорания”.

Перенос и контрперенос

с параноидными пациентами

Перенос у большинства параноидных пациентов носит быстрый, интенсивный и негативный характер. Иногда терапевт оказывается реципиентом проекции образа спасителя, но чаще всего он видится как потенциальный неподтверждающий (неподдерживающий) и унижающий тип. Параноидные пациенты подходят к психологической оценке с ожиданием того, что интервьюер хочет чувствовать превосходство, демонстрируя их недостатки, или собирается следовать другой, настолько же бесполезной для них программе. Они стремятся поразить клинициста жестокостью, отсутствием юмора и намерением критиковать. Они могут безжалостно фиксировать свой взгляд на терапевте, за что этот взгляд и был назван “пристальным параноидным взглядом”.

Не удивительно, что интервьюер реагирует на подобное поведение ощущением уязвимости и появлением тотальной защиты. Контрперенос бывает в этих случаях или тревожным, или враждебным. Реже, если терапевта воспринимают как спасителя, контрперенос может быть благожелательно грандиозным. В любом случае, терапевт обычно осознает сильные ответные реакции в отличие от часто едва уловимых контрпереносов, возникающих с нарциссическими или шизоиднными пациентами. Поскольку сочетание отрицания и проекции, которое образует паранойю, приводит к вытеснению отвергаемой части собственного “Я”, терапевт параноидного пациента нередко осознает, что может чувствовать определенные аспекты эмоциональной реакции, которые клиент изгоняет из сознания. Например, пациент может быть переполнен враждебными чувствами, тогда как терапевт испытывает страх, против которого враждебность является защитой. Или же пациент чувствует уязвимость и беспомощность, в то время как терапевт — садистическую жестокость и силу.

Вследствие большого количества и распространенности таких внутренних реакций терапевта, указывающих чувствительной личности на степень страданий, с которыми пытается справиться параноидный пациент, у большинства терапевтов имеет место контрпереносная тенденция “прямо указать пациенту” на нереалистическую природу того, в чем пациент видит для себя опасность. Многие из нас, кто практиковал хоть какое-то время, имели по крайней мере одного клиента, который выплакивался для получения успокоения, а даже получив его, убеждался, что мы участвовали в заговоре с целью отвлечь его от страшной угрозы. Бессилие терапевта оказать немедленную помощь человеку, столь несчастному и подозрительному, возможно, является самым ранним и наиболее пугающим барьером для установления подобного вида отношений, которые в конце концов позволят дать облегчение.

Терапевтические рекомендации

при установлении диагноза “паранойя”

Первое требование, с которым сталкивается терапевт параноидного пациента, это установление стабильного рабочего альянса. Установление таких отношений необходимо (а иногда и является решающим) для успешной терапевтической работы с любыми клиентами. Но они особенно важны при работе с параноидными личностями, если иметь в виду их трудности относительно доверия. Один из моих начинающих студентов на вопрос о его планах по поводу работы с очень параноидной женщиной, ответил: “Во-первых, я добьюсь ее доверия. Потом буду работать над развитием способности отстаивать собственную личность”. Ерунда. Если параноидная личность действительно доверяет терапевту, терапия уже закончена, и имеет место громадный успех. Однако студент прав в некотором смысле: должно произойти некоторое начальное принятие пациентом того, что терапевт благожелательно настроен и компетентен. И это потребует от терапевта не только достаточной терпеливости, но и определенной способности комфортно обсудить негативный перенос и передать, что ожидается определенная степень ненависти и подозрения, направленные на клиници­ста. Несуетливое принятие терапевтом мощной враждебности помогает пациенту чувствовать себя защищенным от возмездия, уменьшает страх разрушительной ненависти, а также демонстрирует, что те аспекты собственного “Я”, которые пациент воспринимал как зло, являются просто обычными человече­скими качествами.

Техническая часть настоящей главы будет большей по сравнению с другими, поскольку терапевтические процедуры с параноидными пациентами существенно отличаются от “стандартной” психоаналитической практики. Общими целями являются цели понимания на глубинном уровне, доведение до осознания неизвестных аспектов собственного “Я” и способствование наибольшему возможному принятию человеческой природы. Но достигаются они по-разному. Например, интерпретирование “с поверхности вглубь”, как правило, невозможно с параноидными пациентами, поскольку той озабоченности, которая у них проявляется, предшествовало множество радикальных трансформаций первоначальных чувств. Мужчина, страстно желающий поддержки от кого-то, тоже мужчины, и бессознательно неправильно истолковывающий это томление как сексуальное желание, отрицает его, смещает и проецирует на кого-либо другого, переполняясь страхом, что его жена вступила в интимные отношения с его другом. Он не сможет правильно адресовать свой действительный интерес, если терапевт поощрит его к ассоциированию идеи о неверности жены.

Такая же злополучная судьба может постигнуть и “анализирование сопротивления прежде содержания”. Комментарии действий или установок, предпринятые с параноидным пациентом, только заставят его почувствовать себя предметом оценки или изучения, подобно лабораторной морской свинке (Hammer, 1990). Анализ защитных реакций отрицания и проекции вызывают только более “византийское” (архаическое — примеч. переводчика) использование тех же защит. Традиционные аспекты психоаналитической техники — скорее исследование, чем ответы на вопросы, развитие аспектов поведения пациента, которые могут служить выражением бессознательных или умалчиваемых чувств, обращение внимания на ошибки и т.д. — были разработаны для того, чтобы увеличить доступ пациента к своему внутреннему материалу и поддержать его решимость говорить о нем более открыто (Greenson, 1967). С параноидными пациентами такая практика дает эффект “бумеранга”. Если стандартные способы помочь пациенту раскрыться вызывают только дальнейшее развитие параноидного восприятия, как же можно помочь?

Во-первых, следует воззвать к чувству юмора. Большинство специалистов (MacKinnon & Michel, 1971) выступало против шуток в терапии паранойи, чтобы пациент не чувствовал приставания и насмешки. Это предостережение способствует безопасности, но вовсе не исключает моделирования терапевтом самоироничного отношения, подшучивания над иррациональностью жизни, а также другие непринижающие формы остроумия. Юмор необходим в терапии — в особенности с параноидными пациентами — поскольку шутки являются своевременным способом осуществления безопасной разрядки агрессии. Ничто не дает большего облегчения и для пациента, и для терапевта, чем мимолетный проблеск света на фоне угрюмого покрова грозовых туч, окутывающих параноидную личность.

Лучший способ предоставить место обоюдному удовольствию, полученному, от юмора, — посмеяться над собственными фобиями, претензиями и ошибками. Параноидные люди ничего не пропускают. Ни один изъян терапевта не защищен от их испытующего взгляда. Мой друг утверждает, что обладает бесценным качеством для проведения психотерапии: умеет непревзойденно “зевать в нос”. Но (спорю на мою кушетку!): даже он не сможет провести хорошего параноида. Женщина, история которой была описана ранее в этой главе, никогда не ошибалась, когда замечала мою зевоту — сколь бы неподвижным ни было мое лицо. Я реагировала на ее конфронтацию по данному поводу извинительным признанием, что она снова разоблачила меня, и сожалением, что совершенно не в состоянии скрыть в ее присутствии что-либо. Такой тип реакции продвинул нашу работу гораздо больше, чем мрачное, лишенное юмора выяснение ее фантазий в тот момент, когда подумала о моей зевоте.

Естественно, нужно быть готовым принести извинения, если ваша остроумная шутка окажется ошибочной. Но решение о том, что работа с гиперчувствительными пациентами должна проводиться в атмосфере гнетущей серьезности, является без необходимости поспешным. Для параноидного индивида может оказаться очень полезной (особенно после установления надежного рабочего альянса, что само по себе может потребовать месяцев и лет работы) попытка сделать фантазии о всемогуществе доступными Эго с помощью толики разумного поддразнивания. Джул Нидз (Jule Nydes, 1963), обладавшая завидными способностями к работе с трудными пациентами, цитирует следующие интервенции:

“Один пациент... был убежден, что его самолет разобьется по пути в Европу. Он был поражен и успокоился после того, как я заметила: “Вы думаете, Бог настолько немилосерден, что пожертвует жизнями сотни других людей, просто чтобы добраться до вас?” Другой подобный пример касается молодой женщины... у которой развились сильные параноидные страхи незадолго до ее предстоящей свадьбы. Свадьбу она бессознательно переживала как выдающийся успех. Это было во времена, когда “сумасшедший бомбометатель” устанавливал свое смертельное оружие в вагонах метро. Она была уверена, что погибнет от бомбы, и поэтому избегала метро. “Неужели Вы не боитесь “сумасшедшего бомбометателя?” — спросила она меня. И прежде чем я смогла ответить ей, усмехнулась: “Конечно, нет, вы ездите только на такси”. Я убедила ее, что пользуюсь метро и у меня есть очень хорошая причина не бояться его. Ведь я знаю, что “сумасшедший бомбометатель” хочет достать ее, а не меня”.

Хаммер (Hammer, 1990), который подчеркивал важное значение непрямого, “сохраняющего лицо” способа разделения инсайтов с параноидными пациентами, рекомендует следующую шутку как способ интерпретирования отрицательной стороны проекции:

“Мужчина отправляется к соседу, чтобы позаимствовать газонокосилку, и думает о том, какой хороший у него друг, что способен на такие одолжения. Тем не менее, по мере приближения его начинают одолевать сомнения относительно заема. Возможно, сосед предпочтет не одалживать газонокосилку. За время пути сомнения приводят его в ярость, и когда друг появляется в дверях, мужчина выкрикивает: “Знаешь, что ты можешь сделать со своей проклятой газонокосилкой — засунь ее в...!”

Юмор, особенно готовность пошутить над самим собой, возможно, терапевтичен тем, что скорее покажется пациенту “реальностью”, чем исполнение какой-либо роли и следование неизвестному плану игры. Истории параноидных личностей иногда настолько лишены аутентичности, что прямая эмоциональная честность терапевта оказывается откровением о том, как люди могут относиться к окружающим. С некоторыми оговорками, приведенными ниже и касающимися соблюдения ясных ограничений, я рекомендую быть чрезвычайно предупредительными с параноидными пациентами. Это означает, что следует отвечать на их вопросы, а не избегать ответов и исследовать мысли, скрывающиеся за вопросом. Согласно моему опыту, когда явное содержание интереса параноидного человека с уважением учитывается, он готов охотно исследовать представленное в нем скрытое содержание.

Во-вторых, можно “присоединиться”, “пойти за” или “достичь цели в обход” (в зависимости от любимой метафоры) сложной параноидной защиты от аффекта, против которого она была возбуждена. В приведенном выше гипотетическом примере с мужчиной, зациклившимся на возможной неверности жены, полезным окажется комментарий о том, что он чувствует себя одиноким и лишенным поддержки. Поразительно наблюдать, как быстро исчезает параноидная речь, если терапевт просто позволяет ей течь, избегая попыток прояснить содержание свернутого защитного процесса. Спустя некоторое время терапевт сможет эмпатически использовать непризнаваемые, проецируемые чувства, из которых происходит сердитая озабоченность.

Часто лучшим ключом к разгадке первоначальных чувств, от которых защищается пациент, служит контрперенос; параноидную личность полезно представить как личность, чисто физически проецирующую неосознаваемые ей отношения на терапевта. Таким образом, когда пациент находится в состоянии сильного безжалостного праведного гнева, а терапевт ощущает как результат угрозу и беспомощность, для пациента могут оказаться глубоким подтверждением слова: “Я знаю, насколько то, с чем вы имеете дело, злит вас, но я чувствую, что кроме этого гнева, вы также переживаете глубокие чувства страха и беспомощности”. Даже если это предположение и неверно, пациент слышит: терапевт хочет понять, что именно вывело его из состояния душевного равновесия.

В-третьих, пациентам, страдающим от усиления параноидных реакций, можно помочь, идентифицируя то, что произошло в их недавнем прошлом и расстроило их. Такой “осадок” обычно включает в себя сепарацию (ребенок пошел в школу, уехал друг, родитель не ответил на письмо), неудачу, или — как это ни парадоксально — успех (неудачи унижают; успехи включают в себя вину всемогущества и страх наказания). Один из моих пациентов был склонен к произнесению длинных параноидных тирад, по ходу которых я могла понять, на что он так реагирует, только через 20—30 минут. Если я прилежно избегаю конфронтации его параноидных действий и вместо этого комментирую, что он, возможно, недооценил, насколько его беспокоит то, о чем он мельком упомянул, его паранойя имеет тенденцию рассеиваться вообще без всякого анализа данного процесса. Научение человека отмечать свое состояние возбуждения и находить вызвавший его “осадок” часто вообще предотвращает параноидный процесс.

Обычно следует избегать прямой конфронтации содержания параноидной идеи. Параноидные люди остро восприимчивы к эмоциям и отношению. Они запутываются на уровне интерпретации значения данных проявлений (Sullivan, 1953; Shapiro, 1965; Meissner, 1978). Если их интерпретации оспариваются, они, скорее, будут думать, что им говорят: “Ты псих, раз видишь то, что видишь”, а не: “Ты неправильно истолковал смысл этого явления”. Следовательно, соблазнительно предложить альтернативную интерпретацию, но если это делается с излишней готовностью, пациент будет чувствовать, как будто его отвергают, им пренебрегают и лишают его проницательного восприятия, что в свою очередь стимулирует параноидные интерпретации.

Если параноидный пациент достаточно смел, чтобы открыто спросить, согласен ли терапевт с его пониманием чего-либо, можно, в соответствующей манере, предложить другие варианты объяснения (“Я могу понять, почему вы думаете, что этот человек хотел вас сбить, но, возможно, существует и другая причина: он поругался с начальником и вел себя как ненормальный независимо от того, кто попадался ему на дороге”). Обратите внимание, что терапевт в данном случае не заменяет мотив на более благожелательный вместо того, что относится к собственному “Я” параноида (“Возможно, он уклонился, чтобы не сбить животное”). Этому есть причина. Если параноидный человек думает, что кто-то пытается удовлетворить намерения, которые (как он “знает”) являются поддельными, он будет тревожиться больше, а не меньше. Замечу также, что комментарий делается тоном как бы “в сторону” — так, что пациент либо принимает, либо отбрасывает его. Работая с параноидными пациентами, следует избегать любых интервенций, которые приглашают их к явному принятию или отторжению идей терапевта. В их представлении принятие равно унизительной подчиненности, а отторжение провоцирует возмездие.

В-четвертых, можно многократно подчеркивать различия между мыслями и действиями, демонстрируя наиболее ужасающие фантазии в качестве примера замечательного, восхитительного, творческого извращения человеческой природы. Способность терапевта чувствовать удовольствие от враждебности, алчности, похоти и тому подобных далеко не блестящих тенденций без отреагирования их вовне помогает пациенту уменьшить страх перед неподконтрольной злой сущностью. Ллойд Сильверман (Lloyd Silverman, 1984) подчеркнул огромное значение рекомендации, следующей за интерпретацией чувств и фантазий: просто наслаждайтесь ими, — что является особенно важным направлением работы с параноидными пациентами. Иногда, в отсутствие данного аспекта терапии, пациенты приходят к мысли, что цель терапии состоит в том, чтобы помочь им “очиститься” от подобных чувств, а не принять их как часть обстоятельств человеческой жизни.

Когда одна из моих дочерей была дошкольницей, воспитательница провозгласила, что добродетель заключается в “думании хороших мыслей и делании хороших дел”. Это заявление обеспокоило мою дочь. Она получила большое облегчение, когда, прокомментировав данное утверждение, я сказала, что не согласна с ее воспитательницей. Думать плохие мысли —даже забавно, особенно если делать хорошие дела, несмотря на эти мысли. После этого моя дочь в течение четырех месяцев (особенно когда она пыталась не обидеть свою маленькую сестричку) делала озорное лицо и объявляла: “Я делаю хорошие дела и думаю очень плохие мысли!” Девочка училась намного быстрее, чем люди, всю жизнь путающие фантазии и реальность. Но то, чему я пыталась научить ее, оказалось тем же посланием, которое исцеляет параноидных клиентов.

В-пятых, вы должны быть гипервнимательны к границам. Если, работая с другим типом пациентов, иногда можно одолжить книгу или спонтанно восхититься новой прической, то по отношению к параноидному индивиду подобное поведение чревато осложнениями. Параноидные пациенты все время обеспокоены тем, что терапевт может отступить от своей роли и будет использовать их для каких-то своих целей, не имеющих отношения к психологическим нуждам. Даже тот, кто развил интенсивный идеализирующий перенос и утверждает, что хочет “настоящей” дружбы с терапевтом, реагирует страхом, если терапевт действует таким образом, что покажется нетипично активно предъявляющим свое собственное “Я”.

Последовательность является определяющей для возникновения чувства безопасности у параноидного человека. Непоследовательность стимулирует фантазии, что желания имеют слишком большую силу. Индивидуальные границы терапевта (как он относится к пропуску сессий или к телефонным звонкам к себе домой) имеют меньшее значение, чем то, насколько надежно они соблюдаются. Для параноидного человека более терапевтично злиться и огорчаться по поводу ограничений в отношениях, чем беспокоиться о том, что терапевта действительно можно соблазнить или внушить ему страх и вывести из его обычного состояния. В то время как в сердце депрессивного человека неожиданное отклонение, говорящее о заботе терапевта, может зажечь искру надежды, в параноидном человеке оно будет разжигать пламя тревоги.

В этой связи следует отметить риск псевдоэротической трансферной “бури” у параноидных клиентов. Терапевт того же пола, что и пациент, должен быть даже более профессионально подкован, чем терапевт противоположного пола, потому что многие параноидные личности подверженны гомосексуальной панике. Но и те и другие могут внезапно обнаружить себя мишенью интенсивной сексуализированной жажды или ярости. Сочетание чрезвычайной психологической депривации и когнитивной путаницы (привязанность и секс, мысли и действия, внутреннее и внешнее) часто приводит к эротизированным неправильным толкованиям и страхам. Лучшее, что может сделать терапевт, это восстанавливать терапевтические рамки, выдерживать вспышки, нормализировать чувства, стоящие за извержениями, и проводить разделение между чувствами и поведенческими ограничениями, которые делают психотерапию возможной.

И, наконец, решающим является тот факт, что параноидным пациентам передается и сила личности, и недвусмысленная откровенность. Вследствие того обстоятельства, что они так полны враждебности и агрессивных стремлений, так запутаны относительно того, где кончаются мысли и начинаются действия, и так мучаются чувством разрушительного всемогущества, их наибольшее беспокойство в терапевтических отношениях связано с тем, что их злобные внутренние процессы повредят терапевту или разрушат его. Им следует знать, что человек, работающий с ними, сильнее их фантазий. Иногда то, насколько уверенно, прямо и бесстрашно терапевт произносит сообщения, означает больше, чем то, что именно говорится.

Большинство людей, которые писали о реальном опыте работы с параноидными людьми (в противоположность литературе по теории происхождения параноидного процесса) подчеркивали уважение, честность, такт и терпение (Fromm-­Rei­ch­mann, 1950; Arieti, 1961; Searles, 1965; MacKinnon & Michel, 1971; Karon, 1989; Hammer, 1990). Некоторые исследователи, особенно те, кто работал с психотическими пациентами, рекомендовали одобрять взгляд пациента на реальность для того, чтобы создать ему подтверждение, достаточное для начала освобождения от параноидных конструкций, которые терапевт и клиент теперь, по-видимому, разделяют (Lindner, 1955; Spotnitz, 1969). Однако большинство авторов придерживалось точки зрения, что стоит высказывать уважение к искажениям в видении пациента и избегать уничтожающей критики, не заходя столь далеко.

Вследствие мучительной чувствительности параноидных пациентов к оскорблению и угрозе их невозможно терапевтировать без некоторого количества травматических срывов. Иногда терапевтическая работа похожа на бесконечное упражнение в предупреждении причинения травмы пациенту. Более того — и это следует поставить на службу своему пониманию — вы должны уметь выносить продолжительное ощущение оставленности и одиночества: люди с параноидной психологией не склонны давать подтверждение в форме словесного признания или видимого принятия. Но преданный делу, разумно смиренный, честный практик после нескольких лет работы с параноидным человеком может добиться радикальных изменений и, испытывая гнев и негодование пациента, обнаруживает глубинный источник теплоты и благодарности.

Дифференциальный диагноз

Поставить диагноз параноидной личностной структуры обычно бывает достаточно просто за исключением, как отмечалось ранее, тех случаев, когда индивид является высокофункционирующим и пытается сохранить степень своей паранойи скрытой от интервьюера. Как и при работе с шизоидными клиентами, так и в ситуации с явно параноидным пациентом оправдано внимание к возможности психотического процесса.

Дата добавления: 2014-12-16