Потёмкинские деревни были вовсе не из картона.

Князь Григорий Александрович Потёмкин, любовник и, вероятно, даже законный супруг Екатерины II, российской императрицы, стал жертвой зависти, интриг, придворных пересудов. Впрочем, клевета эта сыграла злую шутку не с ним самим, а с теми, кто принимал её за чистую монету.

Увы, сегодня помнят не самого князя Потёмкина, не государственного деятеля, основателя многих крупных городов, а «потёмкинские деревни». Они стали синонимом обмана, очковтирательства, показного блеска. Эта идиома восходит к рассказу о том, как князь Потёмкин, губернатор южнорусских областей и Крыма, стремясь обмануть императрицу, совершавшую поездку по этим землям, распорядился срочно возвести на её пути мнимые деревни, составляя их из одних лишь декораций и для видимости населяя людьми. С помощью этих «потёмкинских деревень» князь убедил императрицу в том, что страна процветает, и этим скрыл от неё огромные растраты — им самим было присвоено три миллиона рублей.

Эту ложь о «картонных деревнях» и «аферисте Потёмкине» повторяют не только бесчисленные романы об энергичной, любившей все радости жизни императрице — нет, подобную трактовку мы встречаем и на страницах вроде бы серьёзных исторических повествований, и даже в наших справочниках. Разумеется, чаще всего автору научных трудов добавляют словечки «якобы», «будто бы», «по утверждению». А между тем уже давно было доказано, что история с «потёмкинскими деревнями» — ложь.

Эти измышления появились вскоре после инспекционной поездки императрицы, состоявшейся в 1787 г. Слухи быстро распространились по всему свету. Сколь велик был интерес публики к Екатерине, показывают слова Вольтера, долгие годы состоявшего в переписке с императрицей: «Счастлив писатель, коему доведётся в грядущем столетии писать историю Екатерины II!»

Историю Екатерины писали не только в XIX столетии. Биография императрицы была написана уже в 1797 г., всего через год после её смерти, немецким писателем Иоганном Готфридом Зейме, позднее прославившимся своим сочинением «Прогулка в Сиракузы», книгой очерков, описывавших пешее путешествие из Германии в Сицилию. Жизнь Зейме была богата приключениями, и в ней век Екатерины и Фридриха II отразился своей отнюдь не парадной стороной. В бытность студентом (Зейме изучал богословие) он решил съездить из Лейпцига в Париж, но в пути был схвачен гессенскими вербовщиками, которые насильно записали его в солдаты. Власти Гессена продали его, как и тысячи других солдат — англичанам, а из Англии всех их отправили в Америку: сражаться против американских колоний, боровшихся за свою независимость. По окончании войны Зейме снова вернулся в Европу; там он сумел дезертировать, но вскоре попал в руки новых вербовщиков — теперь уже прусских. Однако на этот раз ему удалось освободиться — кто-то внёс за него залог в 80 талеров. Зейме отправился в Лейпциг, стал преподавателем, позднее уехал в Прибалтику, был домашним учителем, потом секретарём у русского генерала и министра фон Игельстрёма и вместе с ним переехал в Варшаву. Его интересовали русская история и политика, и потому он написал о Екатерине II, правительнице, на службе у которой состоял в течение нескольких лет.

Когда в издательстве «Алтона» вышло в свет сочинение Зейме «О жизни и характере российской императрицы Екатерины II», в Гамбурге была напечатана и биография князя Потёмкина. Поначалу, правда, не отдельной книгой, а в виде серии статей в журнале «Минерва», «журнале истории и политики» (1797–1799). Эта биография — один из первых образчиков того, что в наши дни называют «убийственным журналистским пасквилем». Имя автора не было указано. Лишь впоследствии выяснилось, что им был саксонский дипломат по имени Гельбиг. В 1808 г. его стряпню перевели на французский язык, в 1811-м — на английский, а позднее и на ряд других языков; его измышления приобрели широкую популярность и стали основой для всей последующей клеветы на Потёмкина; некоторые из россказней Гельбига не только дожили до наших дней, но и роковым образом повлияли на политику.

Россказни были вовсе не безобидными; речь шла не только о растраченных деньгах, не только о домах из картона, дворцах из гипса, миллионах несчастных крепостных, коих переодевали в крестьян и вкупе со стадами скота спешно перегоняли из одной «потёмкинской деревни» в другую. Нет, ложь была страшнее: когда спектакль, разыгранный ловким мошенником, завершился, сотни тысяч бедных жертв его, влачившихся из одной деревни в другую, были якобы обречены на голодную смерть. Всю эту ложь, поведанную саксонским дипломатом и явленную публике в той злополучной серии статей, превративших Григория Александровича Потёмкина в лживого шарлатана, разоблачил лишь российский учёный Георгий Соловейчик, автор первой критической биографии Потёмкина. Произошло это спустя почти полтора века.

На самом деле Потёмкин являлся одним из крупнейших европейских политиков XVIII столетия. На протяжении семнадцати лет он был самым могущественным государственным деятелем Екатерининской России. Многое из созданного им сохранилось и поныне, потому что он занимался чем угодно, только не показной мишурой. Когда участники той самой инспекционной поездки, продолжавшейся не один месяц, приехали осматривать Севастополь, строительство которого Потёмкин начал всего за три года до этого, их встретили в порту сорок военных кораблей, салютовавших в честь императрицы. Когда же они осмотрели укрепления, верфи, причалы, склады, а в самом городе — церкви, больницы и даже школы, все высокие гости были необычайно поражены. Иосиф II, император Священной Римской империи, инкогнито участвовавший в этой поездке, дотошно всё осматривавший и, как свидетельствуют его записки, настроенный очень трезво и критично, был прямо-таки напуган этой выросшей как из-под земли базой русского военного флота.

Между тем строительство Севастополя — лишь один факт в череде разнообразных, достойных уважения деяний, совершённых Потёмкиным, а город этот — лишь один из целого перечня городов, основанных князем.

Естественно, не всё из задуманного Потёмкину удалось реализовать. Слишком обширны были его замыслы. И всё же многое, начатое им, выдержало проверку временем. Об этом свидетельствуют записки одной англичанки, непредвзятой наблюдательницы, посетившей в конце XVIII в. Южную Россию и объездившей всю территорию, обустраиваемую Потёмкиным.

Вот что, например, Мэри Гатри, по роду занятий учительница, писала о городе Николаеве всего через пять лет после того, как он был основан: «Улицы поразительно длинные, широкие и прямые. Восемь из них пересекаются под прямым углом и вместить они способны до 600 домов. Кроме того, имеется 200 хижин, а также земляные постройки в пригородах, заселённые матросами, солдатами и т. д. Имеется также несколько прекрасных общественных зданий, таких как адмиралтейство, с длинным рядом относящихся к нему магазинов, мастерских и т. д. Оно высится на берегу Ингула, и при нём располагаются речные и сухие доки. Короче говоря, всё необходимое для строительства, оснащения и снабжения провиантом военных кораблей — от самых крупных до шлюпок. Доказательством служит тот факт, что в прошлом году со здешних стапелей сошёл корабль, оснащённый 90 пушками. Упомянутые общественные строения, так же как прелестная церковь и немалое число частных домов, сложены из изящного белого известнякового камня… Прочие дома — деревянные… Количество жителей, включая матросов и солдат, достигает почти 10000 человек».

Почему же в эту историю с «картонными деревнями» поверили не только иностранцы, но и россияне, и даже придворные? Всё объяснялось прежде всего тем важным положением, которое занимал Потёмкин. У фаворитов императрицы никогда не было недостатка в завистниках. Образовывались целые партии их сторонников или противников. В особенности это относилось к Потёмкину, ведь он, как никто другой из длинной череды любовников императрицы, влиял на политику России. Недоброжелатели считали, что назначение в Крым — это своего рода отставка для него, но когда они убедились, что за несколько лет он проделал там невероятное и что его влияние и на Екатерину, и на политику страны всё так же велико, тогда враги его с новой силой воспылали завистью к нему.

От Екатерины не могли утаиться наветы на князя Потёмкина. Она злилась, досадовала, но никак не руководствовалась ими. По возвращении в Царское Село она писала Потёмкину: «Между Вами и мной, мой друг, разговор короток. Вы мне служите, я Вам благодарна. Вот и всё. Что до Ваших врагов, то Вы Вашей преданностью мне и Вашими трудами на благо страны прижали их к ногтю».

После той поездки на юг она написала ему много благодарственных писем. И Потёмкин отвечал: «Как благодарен я Вам! Сколь часто я был Вами вознаграждён! И сколь велика Ваша милость, что простирается и на ближних моих! Но пуще всего я обязан Вам тем, что зависть и зложелательство вотще силились умалить меня в Ваших очах, и всяческие козни против меня не увенчались успехом. Такого на этом свете не встретишь…»

Это письмо было написано Потёмкиным 17 июля 1787 г.; тогда ему было 47 лет. Он пребывал на вершине карьеры, начавшейся тринадцать лет назад, когда Екатерина выбрала его своим фаворитом. Впрочем, выделила она его задолго до этого, в тот решающий для неё день, 28 июля 1762 г., когда свергла своего мужа, императора Петра III, и провозгласила себя «императрицей и самодержицей всея Руси» (низложенный император был вскоре убит). В то время Потёмкину было 23 года, он происходил из родовитой, но небогатой семьи.

Он принял активное участие в дворцовом перевороте. Ведущую роль в этом предприятии играли братья Орловы, с которыми гвардейский унтер-офицер Потёмкин был дружен. В день переворота Екатерина переоделась в офицерский мундир, и тут Потёмкин — так впоследствии рассказывал он сам — заметил, что на её сабле не оказалось темляка, тогда он предложил ей свою собственную саблю. Племянник Потёмкина, позднее писавший о нём, считал, что эта история выдумана; он указывал на то, что Григорий Потёмкин занимал тогда слишком низкий чин и его оружие не подошло бы императрице.

Было ли это или не было, но в тот день квартирмейстер Потёмкин наверняка чем-то снискал расположение Екатерины. Ведь его имя значилось в составленном ею списке тех сорока человек, что поддержали её во время переворота. Первыми здесь были названы братья Орловы. Один из них, Алексей Орлов, 6 (17) июля 1762 г. в Ропше, по-видимому, и убил низложенного императора. Потёмкин также был в то время в Ропше, но вряд ли он участвовал в убийстве. Во всяком случае о нём никогда не вспоминали в связи с этим событием. Иначе бы непременно его наградили куда щедрее. В списке значилось лишь следующее: «Квартирмейстер Потёмкин: два полковых чина и 10000 рублей». Это было немного. Сорока своим сторонникам Екатерина раздарила в общей сложности более миллиона рублей. В честь коронации Потёмкин получил серебряный сервиз и четыре сотни душ в Московской губернии.

Души, т. е. крепостные, в те времена в России были не в цене. Стоили они дёшево, и владельцы продавали, обменивали их, отдавали в залог — так, словно это были неживые предметы. Объявления, помещавшиеся в петербургских и московских газетах, дают довольно точное представление об их стоимости. Ребёнка можно было купить порой за десять копеек. Молодая служанка из крестьян стоила примерно 50 рублей. За умельца, знатока своего дела, платили гораздо больше. Так, повар, например, стоил около 800 рублей. Музыкант обходился не менее дорого. Но даже эти крепостные, наделённые явными талантами, стоили куда меньше, чем породистая собака. Так, например, за молодую борзую в Петербурге давали в те времена 3000 рублей. Тогда как за 10000 рублей можно было при случае приобрести в собственность 20 музыкантов.

Поскольку крепостные в России были столь дёшевы, русский аристократ легко мог завести себе раз в пять больше слуг, нежели западный человек, занимавший то же положение. Со своими четырьмя сотнями душ Потёмкин вовсе не был богачом. У людей богатых крепостные исчислялись тысячами, у некоторых вельмож одних только домашних слуг и лакеев насчитывалось до восьмисот.

Вскоре после коронации Екатерины Потёмкин получил звание камер-юнкера. Итак, он официально вошёл в круг придворных. Этим он обязан был прежде всего братьям Орловым. Они протежировали ему. Он был их хорошим приятелем, разговорчивым, остроумным, находчивым; он легко умел имитировать других; он был любителем выпить, завзятым игроком, легко и без сожаления делавшим долги. Что касалось их самих и их собственного будущего, то Орловы надеялись на то, что Екатерина выйдет замуж за одного из них — Григория, человека очень привлекательного: на протяжении многих лет он являлся её любовником, императрица родила от него троих детей. Поэтому братья Орловы были очень заинтересованы в смерти Петра: только овдовев, императрица могла вновь выйти замуж. И вот, вскоре после смерти Петра, Григорий Орлов начал наступать на Екатерину.

Орловы — их было пятеро братьев — происходили не из родовитой семьи. Их дед был всего лишь простым солдатом; за особую храбрость его произвели в офицеры. Все пятеро братьев также слыли изрядными храбрецами, ухарями. Они были воплощением гвардейского духа. Григория обожали. Во время Семилетней войны в кровопролитной битве под Цорндорфом (против прусской армии Фридриха II) он, молодой лейтенант, был трижды ранен и всё же продолжал командовать своими солдатами. Тогда-то началось его восхождение. В ту пору, когда Потёмкин только появился при дворе, Григорий Орлов считался, несомненно, самым могущественным — после правительницы — человеком в империи.

Он был уверен, что власть его и его положение крепки. Однако когда он и его братья заметили, что императрице всё больше нравится молодой Потёмкин, когда до них дошёл слух, передаваемый при дворе — говорили, что Потёмкин как-то раз бросился Екатерине в ноги, поцеловал её руки и пролепетал признание в любви, — тогда они решили преподать дерзкому сопернику урок. Григорий и Алексей потребовали от него объяснений; этот разговор, проходивший на квартире Григория во дворце императрицы, вылился в драку. По-видимому, тогда Потёмкин тяжело повредил себе левый глаз (в результате он его лишился).

Потёмкин был глубоко уязвлён. Он удалился от двора. В течение полутора лет жил анахоретом. Всё это время он много читал, в особенности его интересовали богословские труды. Итак, разгульная жизнь внезапно сменилась вдумчивым уединением в тиши рабочего кабинета. Причина подобного переворота крылась не только в увечье, полученном им, но и в самом характере этого человека. Для Потёмкина было характерно бросаться из одной крайности в другую. В студенческую пору он выделялся успехами. Его даже отметили золотой медалью и в числе двенадцати лучших учеников Московского университета направили в Петербург, дабы представить императрице Елизавете. Но именно с того самого момента, когда он добился наивысшего отличия, он вдруг изменился, стал пренебрегать занятиями, и через пару лет «за леность и нехождение в классы» его изгоняют из университета.

Прошло полтора года после драки с Орловыми, и Потёмкин вновь появился при дворе — не он этого хотел, за ним прислала Екатерина. Он был произведён в камергеры, и теперь его стали титуловать «ваше превосходительство». Однако, когда разразилась первая Русско-турецкая война, Потёмкин отправился в действующую армию.

Он не раз отличался в сражениях и потому быстро продвигался по службе, его наградили орденами Св. Анны и Св. Георгия. Его начальник, генерал Румянцев, писал в своём рапорте императрице о том, что Потёмкин «сражается, не щадя себя»: «Никем не побуждаемый, следуя одной своей воле, он использовал всякий повод, дабы участвовать в сражении».

Это произвело большое впечатление на Екатерину. Когда Потёмкин, получив отпуск, прибыл в Петербург, императрица дала ему аудиенцию, а, прощаясь, разрешила ему присылать письма лично ей. В письме от 4 декабря 1773 г. она дала ему понять, что и впредь не хотела бы порывать с ним: «Поскольку со своей стороны я стремлюсь сберечь честолюбивого, мужественного, умного, толкового человека, прошу Вас не подвергать себя опасности. Прочитав это письмо, Вы, быть может, спросите, с какой целью оно было написано. На это хочу Вам ответствовать: дабы в Ваших руках был залог моих мыслей о Вас, поелику всегда остаюсь безмерно благоволящая Вам Екатерина».

Потёмкин увидел в этом, как пишет его биограф Соловейчик, «желанное приглашение» и тотчас помчался в Петербург; совершилась «революция в алькове».

Теперь ему незачем было страшиться нового столкновения с Орловыми. Григорий Орлов попал у императрицы в немилость, ибо однажды она обнаружила, что он ей неверен. Тогда и Екатерина завела себе нового любовника. Им оказался гвардейский офицер Александр Васильчиков, молодой, миловидный человек, но ничего выдающегося в нём не проглядывалось. Орлов — в ту пору его не было в Петербурге, — узнав о новом фаворите, впал в бешенство, к тому же Екатерина лишила его занимаемых им должностей (впрочем, вслед за тем он поразительно быстро успокоился). Прошло немного времени; теперь придворные и иностранные дипломаты стали уделять всё внимание лишь Потёмкину, занявшему место невзрачного Васильчикова.

Посланники, пребывавшие в Петербурге, известили о смене фаворита все европейские правительства. Ведь случившееся было не только частным делом российской императрицы, но означало перемену в политическом руководстве, перемену, которая могла иметь важнейшие последствия. Даже слабый, ничтожный фаворит всё равно играл серьёзную роль. Ведь как-никак он был важным государственным сановником. Он был старшим флигель-адъютантом и занимал ряд значительных военных постов. Он жил во дворце императрицы. Его комнаты располагались прямо под её личными покоями и соединялись с ними лестницей. Все его расходы оплачивались из государственной казны, и, естественно, он получал жалованье.

Подобную систему ввела не Екатерина, а императрица Анна Ивановна, дочь царя Ивана V; при содействии гвардии она была провозглашена императрицей в 1730 г., после смерти Петра II. Своим фаворитом и соправителем она сделала шталмейстера, курляндца Эрнста Иоганна Бирона. Преемницы Анны на русском троне переняли традицию выбора фаворитов. Своего расцвета подобный принцип правления достиг несомненно при Екатерине. За 44 года у неё перебывал двадцать один любовник, и всякий раз появление нового фаворита приводило в тревогу посланников иноземных дворов.

Восстание Пугачёва стало самым серьёзным внутриполитическим кризисом за всё время правления Екатерины. Лишь ценой огромных усилий всё-таки удалось разбить бунтовщиков. Пугачёв был пленён и в январе 1775 г. казнён в Москве. Чтобы ничто не напоминало о нём, деревню, где он родился, велено было сровнять с землёй, а дома отстроить на другом месте, сменив также название поселения. Теперь это местечко было названо в честь Григория Александровича Потёмкина — так как он необычайно отличился при усмирении восставших.

В это время Потёмкин — уже десять месяцев он был фаворитом Екатерины — постепенно забирал бразды правления в свои руки. Оставаться одним лишь любовником государыни было ему мало, хотя и без того ему жилось вполне славно. Он занимал очень высокие посты, был членом Тайного совета, вице-президентом Военной академии в ранге генерала. Он был возведён в графское достоинство. Екатерина наградила его высшими российскими знаками отличия и позаботилась даже о том, чтобы иностранные правительства также отметили его. Так, из Пруссии он получил «Чёрного орла», из Польши — «Белого орла» и «Святого Станислава», из Швеции — «Святого Серафима» и из Дании — «Белого слона». Правда, Франция отказалась удостоить его «орденом Святого Духа», а императрица Мария-Терезия, которая терпеть не могла «эту бабу», Екатерину, не захотела произвести Потёмкина в «рыцари Золотого руна». Версаль и Вена отделались вполне резонными объяснениями: подобных знаков удостаиваются-де последователи Римской католической церкви.

Однако совсем иначе было с немецким княжеским титулом, который высоко ценили в России. Екатерина просила Иосифа II даровать Потёмкину этот титул. Мария-Терезия вновь была против, но Иосиф стал возражать своей матери и в конце концов добился её согласия: в марте 1776 г. Григорий Александрович Потёмкин получил титул князя Священной Римской империи. С тех пор он был «князем», «Светлейшим», «Его светлостью».

Ежемесячное жалование его составляло по приказанию императрицы 12000 рублей. При этом все его расходы покрывались за счёт государственной казны; время от времени Екатерина преподносила ему щедрые денежные подарки. Одаривала она его и ценными вещами, например, шубами, драгоценностями, сервизами. Заботилась она не только о нём самом, но и о его родственниках. Его мать переехала в Петербург, за ней последовали его братья, племянницы и племянники. Все они получали чины и должности. Самого князя прославляли и осыпали хвалами честолюбивые литераторы.

Чего ещё не хватало ему? Он не получил орден Подвязки. Король Англии, Георг III, отклонил просьбу и даже, более того, как сообщал из Лондона в Петербург российский посланник, «не только отказал, но и счёл сие дело возмутительным…» Чего недоставало ему ещё? Его биограф. Соловейчик, уверен, что с конца 1774 г. Потёмкин перестал быть любовником Екатерины и стал её законным супругом. Его, человека, истово верующего, уязвляла незаконность их отношений, и потому «бывшая принцесса Софья Фредерика Августа Анхальт-Цербстская, ныне её величество императрица российская Екатерина II, вдова покойного императорского величества царя Петра III, по своей собственной доброй воле вышла замуж за Григория Александровича Потёмкина всего через несколько месяцев после того, как он стал её фаворитом».

Действительно ли состоялась свадьба, нельзя сказать наверняка. Соловейчик убеждён в этом. Так же считают ещё два русских историка. Но лишь на основании косвенных улик. Доказательств нет. К уликам относятся многочисленные любовные письма, в которых Екатерина именует Потёмкина своим «супругом» или «мужем», а себя называет «супругой». Наиболее значимо из этих писем следующее, цитируемое Соловейчиком: «Мой господин и любимый супруг, сперва хочу сказать о том, что меня больше всего волнует. Почему Ты печалишься? Почему доверяешь больше Твоей больной фантазии, чем осязаемым фактам, кои все лишь подтверждают слова Твоей жены? Разве два года назад не связала она себя священными узами с Тобой? Разве с тех пор я переменила отношение к Тебе? Может ли статься, что я Тебя разлюбила? Доверься моим словам. Я люблю Тебя и связана с Тобой всеми возможными узами…»

Очевидно, Потёмкин усомнился в любви Екатерины, и тогда она написала ему это письмо. По-видимому, он постоянно сомневался в её любви. Современному человеку трудно понять, почему он так был настроен. Ведь Екатерина буквально осыпала его любовными письмами. Порой она писала ему записки по нескольку раз в день, часто адресовала ему пространные послания, в которых вновь и вновь признавалась ему в любви, хвалила его, восторгалась им, придумывала для него самые необычные ласкательные имена. Этого тучного, громадного человека, непрерывно грызшего ногти, императрица называла своим маленьким гав-гавчиком, своим золотым фазаном, своим милым голубчиком, своей кошечкой, своим маленьким попугаем, своим вторым «я», своим милым сердечком; впрочем, именовала его также тигром, львом посреди джунглей и даже раз назвала «самым великим ногтегрызом России».

Долгое время она была совершенно без ума от него. «Нет ни клетки в моём теле, коя не чувствует симпатии к Тебе», — писала она, и ещё: «У меня не хватает слов, чтобы сказать Тебе, как я Тебя люблю…» А вот наспех набросанная записка, относящаяся к самому началу их романа: «Доброе утро, мой голубчик. Мой милый, мой сладенький, как мне охота знать, хорошо ли Ты спал и любишь ли Ты меня так же сильно, как люблю Тебя я».

Мы не знаем, часто ли ей отвечал её «голубчик», что он писал в ответ. Сохранилось лишь несколько писем, написанных им, ибо Екатерина имела обыкновение почти сразу же уничтожать их. Он же, наоборот, привык складывать большинство записок и писем в карманы своего шлафрока и постоянно носил их с собой. Шлафрок был его любимым родом одежды. Часто Потёмкин, накинув на голое тело один лишь халат, появлялся поутру в комнатах императрицы, не обращая никакого внимания на присутствующих там придворных, посетителей и министров. И императрица, пишет Соловейчик, «которая несмотря на свой образ жизни была в некотором отношении чопорным человеком и очень дорожила придворным этикетом, смирилась с его халатом».

Расставание произошло уже в 1776 г. На первый взгляд казалось, что милость императрицы отвернулась от Потёмкина. Иностранные посланники наперебой извещали свои правительства об изменившейся ситуации, а враги Потёмкина ликовали — у фаворита, вознёсшегося наверх с быстротой метеора, было много врагов. Но все они обманулись. Хотя Потёмкин уехал из столицы и поначалу проводил время в разъездах, власть его ничуть не умалилась. Как и прежде, он влиял на все важнейшие решения, принимаемые императрицей.

Он только не был теперь её любовником. Зато он, и лишь он один, определял, кому быть у неё в любовниках — и Екатерина соглашалась с ним; среди пятнадцати фаворитов, появившихся у неё после Потёмкина, лишь одного, последнего (ей было тогда уже 60), она завела против его воли. Потёмкин всё время подыскивал ей таких мужчин, которые были менее честолюбивы, чем он сам, и потому он мог их не опасаться.

В остальном отношения между ним и Екатериной остались неизменными. Когда он не ездил с проверками по губерниям, то пребывал в Петербурге, только уже не во дворце императрицы, а в своём собственном доме, подаренном ею. Занимался он прежде всего обустройством и укреплением территорий, отвоёванных у турок. В 1783 г. Екатерина аннексировала Крым, через год Османская Порта признала власть России над Таманским полуостровом и Кубанью, и теперь русские корабли могли беспрепятственно плавать по Чёрному морю и проходить Дарданеллы. После этого Потёмкин, проявляя удивительную энергию, занялся умиротворением и колонизацией этих столь важных для России земель. Всего за несколько лет здесь выросли города, возведённые им. К тому времени он был президентом Военного совета, начальником конной гвардии, фельдмаршалом. Эти должности явились знаком признания успешно проведённой им военной реформы: он изменил принципы вооружения и организации российской армии, а также всю её структуру.

Затем после того, как Потёмкин всего за несколько лет проделал огромную работу по освоению новых земель, Екатерина испросила у него разрешения посетить новороссийские земли. Она не просто хотела посмотреть результаты его трудов. Нет, поездка Екатерины на юг, — по замыслу Потёмкина, — должна была продемонстрировать всему миру могущество российской императрицы и одновременно доказать невероятный подъём, охвативший Россию.

18 января 1787 г. императрица выехала в Царское Село. Ехала она на огромных санях, похожих скорее на небольшой дом; сани волокли тридцать лошадей. Вслед за ней мчались ещё 150 саней. Её сопровождали не только придворные, но и иностранные посланники и многочисленные гости. Процессия двигалась быстро. Потёмкин организовал всё великолепно. Повсюду на станциях их поджидали сотни отдохнувших лошадей; были готовы мастерские, где кузнецы, шорники, плотники проворно починяли всё, что требовалось. Но в первую очередь Потёмкин заботился о местах отдыха путешественников: их поджидали многочисленные деревянные дворцы, построенные по его приказу.

Сам Потёмкин дожидался Екатерину в Киеве, древней столице Руси, куда императорский поезд прибыл после трёхнедельного путешествия. Там гости собирались пересесть на корабли. Но Днепр замёрз — зима выдалась очень холодной, и лёд сошёл только в мае, — поэтому в Киеве пришлось остановиться на несколько недель. Время коротали, устраивая различные празднества и приёмы, в которых, впрочем, сам Потёмкин, радушный хозяин, не участвовал: всё это время он проводил в старинном монастыре.

В мае началось путешествие по Днепру. Потёмкин распорядился построить семь громадных римских галер, оборудованных со всей мыслимой роскошью. Князь де Линь, австрийский офицер, участвовавший в поездке, назвал эти галеры и 73 следовавших за ними корабля «флотом Клеопатры». Флот этот медленно скользил по реке под залпы фейерверков, в обрамлении триумфальных арок.

Под Каневом к путешественникам присоединился Станислав Понятовский, бывший фаворит Екатерины, теперешний польский король. Ему тоже надлежало восхититься могуществом России. Поэтому Потёмкин и пригласил его. Он же уговорил участвовать в путешествии и Иосифа II. Иосиф примкнул к остальному обществу в Кайдаке. В Екатеринославе Иосиф и Екатерина вместе освятили тот самый собор, который Потёмкин был намерен возвести по образцу собора Св. Петра. Через несколько дней они были уже в Херсоне, городе, также основанном Потёмкиным, где были устроены военные парады, оперные представления, был показан спуск на воду кораблей.

Однако больше всего поразил путешественников Крым. Уже наступили жаркие летние дни, всё вокруг пышно цвело. Здесь, в древнем Бахчисарае, ещё недавно правил хан. Теперь в его сказочном дворце жили Екатерина и Иосиф. Потом общество переехало в Инкерман, где по приказанию Потёмкина был возведён великолепный замок; гости могли полюбоваться отсюда Чёрным морем и увидеть четыре десятка только что построенных военных кораблей. Завершалась поездка осмотром Севастополя, это и стало её кульминацией.

Успехи Потёмкина глубоко поразили не только Екатерину, но и Иосифа II. Французский посланник, граф Сегюр, писал после посещения Севастополя:

«Кажется непостижимым, каким образом Потёмкин, попав в этот только что завоёванный край, на восемьсот миль удалённый от столицы, всего за два года сумел добиться столь многого: возвести город, построить флот, соорудить крепости и собрать такое множество людей. Это явилось подлинным чудом деятельных усилий».

Потёмкин достиг своей цели. Он показал европейцам, что Россия стала великой державой. На обратном пути, желая подчеркнуть силу своей страны и напомнить исторические корни нынешних успехов, Потёмкин привёз участников вояжа в Полтаву, туда, где в 1709 г. Пётр Великий наголову разбил армию короля шведского Карла XII, вторгшуюся в Россию. По распоряжению Потёмкина 50000 солдат на глазах Екатерины и её спутников разыграли ещё раз это сражение. «Это великолепное зрелище, — писал Сегюр, — достойно увенчало поездку, которая была столь же романтична, сколь и исторически знаменательна».

Потёмкин, которого императрица наградила титулом «князя Таврического», произвёл впечатление не только на европейцев, но и на турок. Однако те усмотрели в происходящем вызов, и уже в октябре 1787 г., всего через несколько месяцев после поездки Екатерины, военные действия возобновились. Во время этой второй Русско-турецкой войны укрепления, возведённые Потёмкиным, и его черноморский флот зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Напрасно клеветники говорили, что корабли построены из гнилого дерева, что они развалятся ещё раньше, чем дело дойдёт до сражения.

Однако люди скорее готовы были верить не очевидным успехам, достигнутым Потёмкиным, а сплетне о потёмкинских деревнях. Сообщение о них впервые было опубликовано в Германии, а затем облетело весь свет. Европейцы жадно обсасывали эту небылицу. И дело было не столько в Потёмкине, сколько в России: в «потёмкинские деревни» верили, потому что не хотели признавать тот факт, что Россия стала великой державой. Сперва был оболган человек, а затем это клише нависло над всей страной. Во многом из-за этой легенды Запад постоянно недооценивал Россию. Первым, кто сполна заплатил за это, стал Наполеон. Старый граф Сегюр, глубоко поражённый успехами Потёмкина, увещевал своего императора отказаться от войны с Россией — но безуспешно.

Война с турками подорвала здоровье Потёмкина, он подхватил малярию в Крыму. Екатерина снова осыпала его орденами и знаками отличия, но прежде всего деньгами, которых, впрочем, у него никогда не оказывалось в достатке, потому что он щедро раздавал их. Когда война закончилась, он ещё раз побывал в Петербурге. Перед обратной дорогой он заболел. Он падал в обморок, задыхался. Внезапно он решил, что надо непременно побывать в Николаеве — он сам основал этот город и очень его любил; он считал, что тамошний лесной воздух исцелит его. 4 октября он тронулся в путь. Прежде чем выехать, он, как ни трудно ему было, написал ещё одну весточку Екатерине: «Моя любимая, моя всемогущая Императрица. У меня уже нет сил выдерживать мои страдания. Остаётся одно лишь спасение: покинуть этот город, и я отдал приказ доставить меня в Николаев. Не знаю, что будет со мною». 5 октября 1791 г., на второй день пути, Григорий Александрович Потёмкин умер. Ему было 52 года.

Через пять лет, 6 ноября 1796 г., скончалась и Екатерина II, его императрица и, возможно, жена. После неё на престол вступил её сын, Павел. Он ощущал себя сыном Петра III и хотел реабилитировать отца. В день смерти матери Павел пришёл к гробу своего отца, упрятанному в подвальный свод Александро-Невской лавры, и возложил на гроб российскую императорскую корону. Так он короновал своего покойного отца, ведь 34 года назад того убили до коронации. На следующий день Павел велел известить о кончине Петра III и Екатерины, как будто его отец только что умер. Затем он распорядился похоронить и отца, и мать в Петропавловском соборе. В траурной процессии, направившейся туда, впереди везли гроб Петра.

И вот ещё что выдумал Павел: во главе процессии он заставил идти графа Алексея Орлова — тот нёс корону убитого императора. Да, именно тот самый Орлов, который некогда известил Екатерину об убийстве низложенного правителя и умолял её смилостивиться. Да, тот самый Орлов, который, вероятно, и умертвил Петра III.

Вот таким странным образом новый император, Павел, восстановил порядок и иерархию в своей семье. Пройдёт всего несколько месяцев, и появится тот самый пасквиль о «потёмкинских деревнях», рассказ о них облетит весь свет…

Дата добавления: 2014-12-17