Игра в ассоциации

Я спрашиваю, каково это. Чисто психологически. И кто же тогда такой Микоян – сталинский нарком или вареная колбаса? Я говорю, что мне жаль маленькую девочку по имени Аленка и с прозвищем «конфетка». Ведь, становясь брэндом, человек перестает в каком-то смысле принадлежать самому себе, и у него вообще появляется другая жизнь. Я говорю все это и вижу, как сидящий передо мной Алексей Никитин, владелец одноименной фирмы грамзаписи, кивает мне.

– Я понимаю вас,– говорит он.– Дать компании свое имя – это ответственность. Тебя автоматически начинают ассоциировать с ней, а ее – с тобой. Конечно, приятно слышать по радио собственную фамилию, которая отчасти перестала ею быть, а обозначает что-то еще. Имя бежит впереди тебя, и ты должен поспевать за ним. От тебя зависит, добрым будет это имя или нет. Даже если им названа не одна, а десять компаний, оно все равно твое и только твое. Мой друг Швачко первое время представлял меня в каких-то ситуациях так: «А вот это тот самый Никитин». Помните, был такой фильм «Тот самый Мюнхгаузен»? Это, конечно, шутка была, но шутки в сторону: ты пришел куда-то впервые, а там тебя уже вроде знают, первое впечатление уже составили. Хочется, чтоб оно всегда было если не восторженным, то благоприятным, по крайней мере. Это я сейчас лучше и отчетливее понимаю, чем тогда. А в самом начале даже хотелось, чтобы Никитиным был такой ненастоящий Никитин, седовласый, бородатый, выполняющий просто некую рекламную функцию. Но потом пришло понимание того, что емкая сухость имени весомее и выигрышнее всяких прибамбасов.

В лице Алексея Никитина лично я не вижу никаких признаков мегаломании. Никакой напыщенности, самодовольства, сознания собственной исключительности. Я понимаю, что не тщеславие и не мучительная любовь к себе заставили его стать брэндом. И тогда я спрашиваю этого человека, сидящего передо мной в потертых джинсах и неброском свитере, почему он решился на собственный бизнес со всеми его рисками, нервами и зависимостью от этого бизнеса, невозможностью спрятаться от него, забыть о нем, уйдя с работы, как это делает любой наемный клерк. Никитин отвечает обстоятельно. Причин было две: внешняя и внутренняя. Внешняя причина заключалась в том, что концерн «Союз», где он работал, избрал стратегию расширения розничной сети. А его это мало занимало. Ему хотелось заниматься покупкой авторских прав и выпускать альбомы. Это было гораздо интереснее. Реализовать этот интерес можно было, только основав свое дело.

ЕСЛИ ЗВЕЗДЫ ЗАЖИГАЮТ…

– А внутренней причиной был, конечно, кризис среднего возраста?

– Естественно,– Никитин пожимает плечами,– в 32 года перед тобой дилемма: либо оставаться вечным менеджером, либо на что-то решаться.

– А на что именно вы решились? – не отстаю я.– На маленький свечной заводик, как у отца Федора, чтобы обеспечить себе безбедную старость? Или все жебыла какая-то сверхзадача?

– И то, и другое. Без сверхзадачи неинтересно. Поэтому изначально хотелось создать свой каталог, уникальный. А в перспективе продать его какому-нибудь мейджеру, есть такой термин для обозначения компании-гиганта, а гигантов на мировом рынке штук пять. Всегда приятно остаться в истории маленьким свечным заводиком, создавшим уникальную продукцию. Но время шло, и дело становилось все роднее.

И сейчас я совершенно не хочу кому-либо продаваться. А уникальности как раз хочу.

– Офис фирмы грамзаписи «Никитин» не представляет собой ничего уникального. Несколько комнат в огромном и уродливом промышленном здании на окраине Москвы, вход в которое лежит через проходную со злым советским вахтером. Мучительно трезвеющие представители рабочего класса курят на лестницах. Обычный офис обычной российской фирмы, со стендами с готовой продукцией, с кабинетами и компьютерами, с неумолкающими телефонами.

– Почему я не выпускаю эстрадную музыку, медийно раскрученную? Туда лучше не соваться: все занято. Идущий за ней следом по степени популярности шансон сжимается в размерах. Наверное, кто-то думал, что в нашей стране, половина которой сидела, а вторая половина носила передачи, этого никогда не случится.

Случилось. В один прекрасный день процент шансона сравняется с тем процентом, которым этот шансон представлен в той же Франции, хотя, конечно, это очень разная музыка – то, что мы называем шансоном, и то, чем он на самом деле является (смеется). Вы не подумайте, мне даже нравится Круг. И Трофим тоже нравится. Но больше всего я люблю рок-н-ролл. И больше всего издаю рок-н-ролл. Я слушаю «Наше радио», я хожу на концерты и я понимаю, что эта энергетика будет жить десятилетиями. Фабричная продукция почти на 90% зависит от технологической составляющей. Звезды действительно зажигают, надо только овладеть этой технологией, пиротехнической, что ли. Тогда эстрадного артиста можно вылепить из недорогих подручных материалов и за несколько месяцев раскрутить. А рок-н-ролльного нельзя. Если нет ничего внутри, то никакое телевидение и радио, никакие газеты, заводы, аптеки и пароходы не помогут.

– Много ли на рок-н-ролле заработаешь?

– Всех денег все равно не заработаешь,– философически отвечает Никитин.– Зато вместо одного попсового альбома можно купить десять рок-н-ролльных. Три из них провалятся, четыре окупят себя, но оставшиеся три принесут прибыль. Легко вычислить соотношение разочарования, удовлетворения и просто удовольствия.

Дата добавления: 2014-12-17