Функциональная асимметрия

Категория «общность» является основной не только для рассмотрения массовидных и групповых явлений, но и явлений личностного развития человека. Личность как микрокосм, или феномен культуры, или как система, имеющая определенную, логически упорядоченную структуру, или, наконец, как процесс саморегулирующейся, развивающейся активности человека в различных видах его деятельности — таковыми представляются основные направления категории «общность» в сфере гуманитарных наук.

Продуктивность и конструктивность категории «общность» в этой сфере, очевидно, должны обнаружиться в содержательном обосновании интеграции и дифференциации различных наук о личности. Это предполагает, в свою очередь, раскрытие значения общностного подхода в филогенезе и онтогенезе человека — как процессов эволюции личности в глобальном и в индивидуальном планах. Как отмечает Б. Г. Ананьев: «Особенно важным для научного исследования процесса становления человечества является вопрос об общностях людей и их формах... Проблема высшей общности людей... представляется весьма важной для всех наук о человечестве... Социальная структура есть общая организация социальной жизни. Со стороны видов связи между элементами она выступает как система общественных отношений. Со стороны элементов (носителей общественных отношений) она выступает системой исторических общностей людей» [5, 65-66].

С точки зрения развития «...наиболее общей формы общности людей — человечества» [5, 65] на первый план выходят явления функциональной, гендерной, культуральной и вообще — системной асимметрии. Эти явления есть ближайшие реальные факты человеческой истории, непосредственно представляющие на конкретном материале абстракцию общности как идею асимметрии сходного и отличного, реактивного и активного, объективного и субъективного.

В начале человеческой истории явление общности возникает прежде всего в форме функциональной асимметрии, качественно отличающей человека от животных.

Современные представления о содержании образования человека с точки зрения изменения его природной организации наиболее обстоятельно развернуты в книге Б. Ф. Поршнева «О начале человеческой истории» [90] и затем продолжены в другой книге этого же крупнейшего философа-антрополога: «Социальная психология и история» [91].

Б. Ф. Поршнев, отдавая должное научной интуиции Ф. Энгельса, особенно сосредоточился на вопросе о том, как именно и в каком порядке указанные Ф. Энгельсом условия возникновения человека могли в действительности объяснить его происхождение, почему разделение функций передних и задних конечностей и вообще разделение функций человеческой деятельности может иметь такие значительные последствия?

Следуя логике объективного научно-теоретического и практического конструктивного подхода, Б. Ф. Поршнев прежде всего говорит о том, что человек не может непосредственно и постепенно возникнуть в животной среде, — слишком велика пропасть между животными и человеком.

В связи с этим Б. Ф. Поршнев особенно подробно останавливается на идее «человеческой истории как превращении противоположностей» [90, 58], имея в виду механизм положительного отрицания, способствующий реализации данного превращения. Согласно этой идее, «главная логическая задача состоит как раз не в том, чтобы найти то или иное отличие человека от животного, а в том, чтобы объяснить его возникновение» [90,43], — поэтому, в согласии со многими современными палеоантропологическими исследованиями, следует установить, что между животными и человеком существовали так называемые троглодитиды, или гоминиды: уже не животные, но еще не люди, т. е. антиживотные и антилюди одновременно: «Ни Геккель, ни Фохт, ни Мортилье (сторонники идеи обезьяночеловека, механически объединяющего признаки обезьяны и людей. — О. Е.) не могли и подозревать, что между ископаемыми высшими обезьянами вроде дриопитека, рамапитека... и человеком современного физического типа расположена группа особых животных: высших прямоходящих приматов» [90,102].

При этом особенность положения последних по отношению к человеку подчеркивается тем обстоятельством, что все живущие на земле человеческие расы происходят не от разных высших обезьян и не являются различными видами Homo Sapiens. Нет человека, не принадлежащего сейчас к единому биологическому виду. Утверждение существования прямоходящих приматов значительно сокращает во времени историю вида Homo Sapiens, начало которой располагается не далее как за 40 000 лет до нашей эры. Все другие предположения о миллионнолетней истории человека — это лишь еще один пример размышлений, относящихся фактически к его предыстории, к его предтече — троглодитидам.

Эти размышления настолько далеко отходят от природы современного человека, что фактически приравнивают его к его животным обезьяноподобным предкам. «Растягивание» человеческой истории на миллионы лет есть такого рода «переворот в мировоззрении», который уничтожает эту историю, объединяет человека с животными, отрицает качественные отличия видов и вообще современное эволюционное учение: «...не всели равно — один миллион, два миллиона или 20 миллионов лет», — таков, например, смысл «сенсационных» трудов американского антрополога Б. Патэрсона из Гарвардского университета [91,66].

Качественые отличия троглодитидов как вида проявляются прежде всего в их гиперсуггестивности (сверхвнушаемости), которая отсутствует и у животных, и у человека и которая имела целый ряд последствий, в конце концов приведших к возникновению нового вида — вида Homo Sapiens. Прежде всего гиперсуггестивность объединила небольшие сообщества троглодитидов настолько плотно, что, стремясь главным образом удовлетворить сверхпотребность в подражании, эти существа не имели себе равных в возможностях удовлетворения естественных потребностей.

Никакие другие сообщества животных или отдельные крупные хищники не могли противостоять троглодитидам, лишенным инстинкта индивидуального самосохранения. Поэтому троглодитиды были вполне обеспечены белком, вообще калорийной пищей. Не испытывая страха индивидуального, они стали использовать огонь для обработки этой пищи, что также было важно для видового самосохранения и что позволило не зависеть от климата и в дальнейшем расселяться даже в периоды оледенения. Укрепление физических сил, относительное увеличение продолжительности жизни, прирост массы мозга создали предпосылки для качественного изменения вида в целом, т. е. в конечном счете этот вид преобразовался в человеческий.

Гиперсуггестивность привела не только к доминированию общностного над индивидуальным, но и к внутреннему переустройству организации психической деятельности. Она перестала быть функционально строго симметричной; согласованная деятельность парных анализаторов, передних и задних конечностей, наконец, всего мозга в целом постоянно нарушалась вследствие внешнего внушающего воздействия, психического заражения.

Возникли явления функциональной асимметрии, представлявшие собой фактическую деконструкцию прежней системной функционально симметричной животной психики. Функциональная асимметрия высшей нервной деятельности привела к тому, что качественно изменилась пространственная ориентация; установление временных и причинно-следственных связей уже не требовало каждый раз многократного возвращения, варьирования, в буквальном смысле слова вращения внешних частей анализаторов (глаз, ушных раковин), вращения тела и его конечностей, поворотов головы. Функциональная асимметрия позволяла осуществлять эти повороты «мысленно», «воображаемо», — с точки зрения человека. При этом для предков человека «поворачивание» всего воспринимаемого осуществлялось вначале не осознаваемо для них, непосредственно, вследствие только реализации функций анализаторов и всей высшей нервной деятельности.

Для иллюстрации того, что значит явление функциональной асимметрии в пространственной ориентировке человека, можно провести две серии, опытов. Для них необходим лишь перемещающийся в пространстве источник звука. При этом инструкция для испытуемого состоит в том, что ему не рекомендуется поворачивать голову при закрытых глазах: он должен просто показать, например, карандашом, где находится источник звука. По просьбе экспериментатора присутствующая при этом публика ничем не обнаруживает, насколько точно испытуемый локализует в пространстве данный источник звука.

В первой серии опыта выясняется, что местоположение звукового раздражителя достаточно точно определяется только в случаях, когда этот раздражитель не находится на воображаемой оси симметрии, проводимой посередине над головой человека. То есть источник звука S регистрируется автоматически на основе приобретенной еще животными способности к пространственной ориентировке на основе разности хода звуковых волн d, достигающих левой и правой сторон слухового анализатора АA₁ (ушных раковин) (см. рис. 2.1).

Рис. 2.1. Условия восприятия звука в зависимости от его местоположения

Если же источник звука S₁, находится на оси симметрии ОО₁, то испытуемый обычно совершает целый ряд ошибок в определении местоположения звука, причем весьма значительных, очень заметных для аудитории. На этом первая серия опытов заканчивается.

Во второй серии опытов испытуемому сообщаются результаты первой; для вящей убедительности ему завязываются глаза, и оказывается, что после еще нескольких неудач, причем все менее значительных, испытуемый все точнее обнаруживает источник звука, передвигающийся по оси симметрии ОО₁ Таким образом, свойства функциональной асимметрии головного мозга и отдельного слухового анализатора на основе асимметрии остроты слуха позволяют преодолеть границы неподвижной ситуации. Физическое, телесное вращение самого испытуемого или отдельных частей его тела оказывается излишним: вращение, поворот, перенос осуществляются человеком мысленно, что и отличает его от животных, не способных к этому действию переноса.

Сверхпотребность подражать и функциональная асимметрия совместно образовали социальную и биологическую основы возникновения речи, поскольку сдвиг, смещение сигналов привели к тому, что они стали по крайней мере удвоенными по отношению друг к другу, стали сигналами сигналов. Появились две непосредственно сопряженные и не вполне адекватные друг другу сигнальные системы, а на самом деле целое их множество, связанное с различными анализаторами.

Упорядочение данной «патологии», как и в случаях действительной патологии двигательных функций для человека, при сохранности зрительного и слухового анализаторов, осуществляется прежде всего за счет этих анализаторов, доставляющих основную массу информации (вместе — свыше половины ее, при любых способах подсчетов).

Поэтому действия видимые, т. е. чаще всего действия других особей, а также звук извне среди всех сигналов доминируют. Они становятся сигналами сигналов, корригирующими все остальные сигналы. Сигналы сигналов, или знаки сигналов придают с этого момента статус-жестов обычным совместным действиям, в том числе совместно слышимым и произносимым звукам. Так возникает знаковая, но еще не символическая праречь в ее непосредственной, не отвлеченной еще от ситуации совместной деятельности форме.

Праречь ситуативна, она доинтеллектуальна. Но, по выражению Л. С. Выготского, она уже совместна; это означает, что предок человека уже является не просто животным, а именно общественным животным. С другой стороны, отсюда следует, что и современный человек может являться таким особенным животным, непосредственно организованным праречыо, — в раннем возрасте на стадии доинтеллектуальной речи.

Собственно символической, отвлеченной речи, свидетельствующей о возникновении человека, предшествует период использования до-интеллектуальной речи как речи, вследствие своей непосредственности — эхолалической, отличающейся повторением звуков. Это повторение в современном языке еще сохраняется, во-первых, в виде повторения слогов: «мама», «дядя» или, например, как в языке суахили, и в русском языке: «ням-ням» и т. п.; во-вторых, непосредственная речь вторит внешним звукам, в особенности выражаемым звуками согласными и только позднее сопровождаемым гласными звуками: таковы слова в современном языке, в корневой своей основе воспроизводящие шелест, скрежет, гром, шумы различного рода, свисты или, наконец, нечто тянущееся день ото дня, от самого дна: динь-динь... дон-дон... Так в названиях многих крупных, а значит, издревле существующих рек корневой основой становится звукоподражание вообще всякому течению — сочетание «дн»: Дон, Днепр, Днестр, Дунай, Десна, Двина, Донец.

Но в то же время неоправданно было бы считать, что на основе преемственности фонематической стороны речи можно сделать вывод о том, что и современный человек преемственен, а не качественно отличен, особенно по отношению к высшим приматам. Человек отличается от них прежде всего тем, что является субъектом деятельности, в том числе и речи.

Как подчеркивает Б. Ф. Поршнев, «...Выготский исходил из невозможности объяснить высшие психические функции в рамках функционирования индивидуального мозга, напротив, как бы взломал его рубежи, вынес проблему в сферу межиндивидуальную... [90, 46] «...Возможность мыслить восходит в сферу отношений индивида не только с объектами, но и с другими индивидами; акт мысли есть акт или возражения или согласия, как и речь есть акт или побуждения или возражения* [90, 148]. Если «...и существовала речь, вернее, предречь до мышления — "прасемантическая" ("досмысловая") [90, 148], — то не факту ее существования мы обязаны возникновением человека, а взаимодействию сообществ предков человека, которое и положило конец их существованию как вида».

Этот процесс взаимодействия, очевидно, мог быть единственно направленным против гиперсуггестивности. Средством, противостоящим внушаемости, стала способность ей сопротивляться с помощью предельно возможного и запредельного охранительного торможения, возникающего в остром противостоянии подобных друг другу сообществ предков человека. Такое взаимодействие проявилось тогда, когда экстенсивное развитие вширь, расселение стало себя исчерпывать: свободных территорий для изолированного поселения обладающих гиперсуггестивностью сообществ уже более не оставалось.

Функционально асимметричное взаимодействие сообществ гоминидов выразилось во взаимном ослаблении их видового качества гиперсуггестивности — интердиктивными действиями, жестами, звуками — т. е. средствами, обеспечивающими защиту от внушающего воздействия извне. Формирующаяся речь приобрела новую функцию — интердиктивную, т. е. тормозную в своей основе, запретительную по своему смыслу. Речь действительно впервые приобрела свое значение. Отрицающая ситуацию речь стала, таким образом, отвлеченной от ситуации и, следовательно, переносимой в принципе из одной ситуации в другую. Так возникает человек с его символической смысловой речью и относительно невысокой внушаемостью, позволяющей, правда, достаточно интенсивно подражать другим (взрослым) до тех пор, пока не разовьются вполне индивидуальные познавательные способности.

«Корнем и стволом» этих способностей тем не менее всегда остается речь в ее новом качестве, опосредующем любые ситуации жизнедеятельности, т. е. в качестве сознательной речи. Сознание и самосознание, в свою очередь, позволяют человеку утвердиться как субъекту своего собственного изменения. Как обобщает С. С. Батенин, «быть субъектом — значит творить другое и через него творить самого себя», при этом «во взаимодействии с природой человек выступает как субъект природных изменений» [12, 121-123].

Таким образом, функциональная асимметрия от ее проявлений в работе отдельных анализаторов до опосредования ею мжобщностных отношений оказывается механизмом и фактором природосообразно-го самоизменения человека и его ближайших предков.

Очевидно, что и в онтогенезе, а не только в филогенезе человека, именно в функциональной асимметрии воплощено абстрактное положение о том, что развитие осуществляется через противоречия, а точнее, через положительное отрицание (не)антагонистических противоположностей. Но это положение, как следует из всего вышесказанного, должно быть преломлено через призму специальных антропологических и психологических знаний или, другими словами, должно быть совершено восхождение от абстрактного к конкретному, чтобы теоретически верная идея стала практически адекватной.

Принцип природосообразности в воспитании, следовательно, не должен быть в своей реализации направлен на то, чтобы разрешать надуманные противоречия, умозрительные, существующие только в голове абстрактно мыслящего воспитателя. Так, например, в современном учебнике «Педагогика» [83] вновь утверждается, что «...первопричиной активности человека являются те внутренние противоречия между достигнутым и необходимым уровнями развития, которые он переживает в различных жизненных обстоятельствах и которые побуждают его к деятельности и к работе над собой» [83, 87]. Отсюда следует практическая рекомендация: «...чтобы учитель умел создавать педагогические ситуации для возбуждения у учащихся подобных внутренних противоречий...» [83, 88]. Понимаемое таким образом «искусство воспитания» [83,88] предполагает ситуацию, которая лучше всего квалифицирована еще в начале XX века Г. Мюнстербергом: учитель «...оперирует отвлеченной схемой человеческой природы», в результате чего «...его лучшие усилия останутся бесплодными» [71, 212].

Принцип природосообразности в воспитании направлен, как это следует из опыта Я. Коменского, Ж. Ж. Руссо, И. Песталоцци или А. Дистервега, на то, чтобы воспитание сообразовалось с нашими развивающимися знаниями о природе человека. Современное представление о функциональной асимметрии позволяет не разыскивать противоречия, а со знанием дела использовать это представление в образовании человека, в сфере современной ему культуры. Принципы природосообразности и наглядности, опирающиеся на функциональную асимметрию, — это принципы, вновь укрепляющие «золотое правило дидактики» Я. Коменского; «Все, что только возможно, представлять для восприятия чувствами...»

Таким образом, вплоть до подросткового возраста целенаправленно осуществляется природное, естественное образование человека, чему культура не противодействует, но наоборот, через современную дидактику способствует. Если в дошкольном возрасте функциональная асимметрия является еще неустойчивой, то в дальнейшем она настолько упрочивается, что в зрелом возрасте человек иногда вынужден специально и длительно компенсировать ее проявления, если они по роду профессиональной деятельности уже не являются необходимыми. Вместе с тем частичное устранение асимметрии, конечно, не устраняет функциональную асимметрию во всех остальных отношениях, т. е. человек по-прежнему остается существом природным, видовой характеристикой которого, в отличие от всех животных, остается свойство системной функциональной асимметрии высшей нервной деятельности.

Вне этого свойства образование человека как человека в принципе невозможно, а поэтому практически важно, чтобы это свойство развивалось не стихийно, а сознательно, под руководством воспитателя и учителя. Тем более недопустимо препятствование индивидуально-своеобразному проявлению асимметрий, например, когда ребенка-левшу пытаются время от времени переучивать, но доминирование левой или правой руки продиктовано не целесообразностью, а произвольными внешними требованиями, возведенными в ранг «цивилизованных» и «современных».

Одним из симптомов задержки психического и психологического развития человека является недостаточность развития функциональной асимметрии. Однако необходимо учитывать, что и чрезмерная асимметрия (свыше, например, 25%) также является некоторой отрицательной тенденцией: слишком большие различия могут свидетельствовать о функциональном антагонизме, деструктивно влияющем на развитие. Так, при изучении патологии или тенденции к ней становится еще более понятно, что искусство воспитания и образования человека должно быть основано на постепенных и не чрезмерно содержательных изменениях настоящего состояния человека во имя его лучшего будущего, а не на поиске и создании надуманных «противоречий», исключающих возможность человеческого счастья. Как утверждает Г. Мюнстерберг: «Истинное счастье — это единство нашей внутренней жизни» [71, 71].

Дата добавления: 2014-11-29