Общерусские летописные своды и хронографы

Подъем национального чувства.

Политическое объе­динение Руси, создав новую жизненную обстановку, выдвинув новые жизненные задачи, повысило весь строй чувствований и идей русского общества, особенно верх­них его слоев.

Здесь на первом плане надо отметить известный подъем национального чувства. Пока Русь была разбита на множество мелких княжеств, пока правители и пра­вящий класс всецело поглощены были мелкими житей­скими делами, заботами и помыслам, пока царила на Руси удельная обособленность и удельный эгоизм кня­зей и управляемых ими обществ, не было и источника, который питал бы национальное чувство. Это чувство почти совершенно заглохло и иссякло в русском обще­стве и народной массе. Оно едва теплилось в высшей церковной иерархии, которая почти только одна и по­мнила о всей русской земле, об ее общих интересах и задачах, напоминая о них иногда и великому князю всея Руси и его окружающим. Вне этого тесного круга русское национальное чувство стало пробуждаться с ус­пехами объединения Руси под властью Москвы. Силь­ный толчок ему дан был Куликовской битвой. После того как на Куликово поле выступила под знаменем Москвы почти вся Русь и одержала над татарами блес­тящую победу, у русского общества открылись глаза на то, что есть русская земля, есть православные русские христиане, естественные братья и союзники против без­божных, поганых татар. Это национальное презрение выразилось довольно ярко в сказаниях о Куликовской битве, в тех риторических прикрасах и излияниях, ко­торыми сдобрены сказания о Куликовской битве. Неко­торые из этих сказаний явились даже перепевами старинной национальной поэмы — «Слова о полку Игореве». Пробудившееся чувство не уснуло, несмотря на последу­ющие усобицы и поражения, но все более и более крепло и возрастало. К концу XV века оно уже настолько вы­росло, что стало определяющим мотивом внутренней и внешней политики. Этим чувством насквозь проникну­ты были Иван III и Василий III, уничтожавшие уделы для объединения сил Руси против внешних врагов, вед­шие продолжительную и напряженную борьбу ради при­соединения православных русских земель, находивших­ся под иноверным литовским владычеством. Этим же национальным чувством одушевлено было, несомненно, и московское боярство, и духовенство, вся тогдашняя интеллигенция.

Характерным выражением этого факта является измене­ние в русском летописном творчестве в XV и XVI веках. Местные летописи, ведшиеся в XIII и XIV веках, в XV и XVI веках все более н более заменяются общерусскими летописными сводами. Было уже сказано о появлении в XV веке так называемого Владимирского полихрона (око­ло 1423 года). Во второй половине XV и первой полови­ны XVI века возникло несколько переделок и продолже­ний этого «Полихрона», составивших теперь летописи Софийские (первую и вторую), Воскресенскую и Нико­новскую. Все эти летописные своды трактуют уже Рус­скую землю как единую, проникнуты насквозь идеями ее национального, политического и религиозного един­ства. Те же тенденции можно подметить в известной степени и в первом русском хронографе, и в так называ­емой «Степенной книге», первой систематической исто­рии русской государственности, где события излагаются по родословным степеням правителей, начиная с Влади­мира. В основе ее лежит «Сказание о князьях Влади­мирских» с его легендой о присылке Владимиру Моно­маху царского венца и барм Византийским императором Константином, с генеалогией русских князей от Августа Кесаря и т. д. Книга насквозь проникнута стремлением к оправданию и возвеличению политики великих кня­зей московских. Первая редакция ее составлена, по-видимому, еще в XV веке, а вторая, более полная, в царствование Ивана Грозного митрополитом Макарием. К тому же времени относится составление грандиозной исторической энциклопедии с множеством иллюстра­ций в XI томах, известной под именем «Царственной книги». Это произведение является дальнейшим разви­тием хронографа.

Идея святой Руси и ее критика, рационалистичес­кая и ученая; ересь жидовствующих.

Национальная рус­ская идея получила, как уже сказано, религиозную ок­раску. В сознании русских людей конца XV и начала XVI века выросла не простая Русь, а Русь святая. После заключения греческой церковью унии с латинской, пос­ле завоевания Константинополя турками. Русская зем­ля в глазах русских людей стала единственной храни­тельницей истинного ортодоксального христианства, единственным сосудом спасительного христианского бла­гочестия. Эта идея святой Руси нашла себе наиболее-яркое выражение и разработку в посланиях псковского инока Филофея к дьяку Мисюрю Мунехину, «к некоему: вельможе, в миру живущему», к великому князю Васи­лию Ивановичу и к царю Ивану Васильевичу Грозному. Но идея эта проникла в сознание мыслящего русского общества XVI века и укрепилась в нем не без борьбы, не без препятствий. В самом конце XV и в начале XVI века ей суждено было выдержать довольно сильный натиск рационалистической критики от так называемых жи­довствующих.

Ересь жидовствующих возникла в Новгороде, на по­чве уже подготовленной стригольниками. Возбудителем этого движения был жид Схария, прибывший в Новгород в 1470 году с литовским князем Михаилом Олельковичем. Прибыв в Новгород, Схария начал вести беседы с некоторыми новгородскими священниками и мирянами на богословские темы. По словам преп. Иосифа Волоколамского, Схария представлял такие аргументы против христианства: 1) как возможно представить и допустить, что сам Бог сошел на землю и воплотился? 2) Ветхий Завет говорит, что Бог есть един. Как же можно прини­мать Новый Завет, который говорит, что он троичен? 3) Апостолы писали, что Христос родился в последние лета, а между тем второго пришествия и до сих пор нет: не ясно ли, что их писания ложны? 4) Ефрем Сирин говорит в своих писаниях; «се уже Господь наш Иисус Христос грядет судити живым и мертвым и се конец приспе»; а между тем после его смерти прошло уже около тысячи лет: не ясно ли, что этот уважаемый христианами их писатель, от которого можно заключить и к другим писателям, ошибался и говорил неправду?». Эти аргу­менты произвели неотразимое действие на одного свя­щенника Дионисия, который привел к Схарии и другого священника Алексея. Дионисий и Алексей не только сами обратились в жидовство, но и совратили своих жен и детей. Они хотели было обрезаться, но Схария сам испугался результата своих бесед и посоветовал им, что­бы они оставались наружно христианами. Из этого мож­но заключить, что едва ли Схария имел какие-либо опре­деленные намерения относительно совращения христиан в иудейство. Он скоро исчез с горизонта, но посеянные им семена взошли и дали свой плод. Необходимо заме­тить, что не одними критическими аргументами привлек к себе он русских последователей. Преп. Иосиф говорит, что он был «изучен чародейству же и чернокнижию, звездозаконию же и астрологии». Поэтому и последовате­ли его не только криво толковали некоторые «главизны» Божественного писания, но и «баснословна некая и звездозакония учаху и по звездам смотрети и строити рожение и житие человеческое, а божественное писание презирати, яко ничто же суще и непотребно суще человеком».

Алексей и Дионисий успели совратить в новую веру многих из священников, дьяконов и дьяков и простых людей в Новгороде. Когда в 1479 году великий князь Иван Васильевич был в Новгороде, ему очень понрави­лись Алексей и Дионисий, он перевел их в Москву — одного протопопом Успенского собора, другого попом Архангельского. В Москве Алексей и Дионисий прекло­нили к своим идеям архимандрита Симоновского монас­тыря Зосиму, думного дьяка Федора Курицына, дьяч­ков Истому и Сверчка, купца Кленова, невестку великого князя Елену и других. По свидетельству препод. Иоси­фа Волоколамского, обличавшего их в своем «Просвети­теле», простейшие обращались в жидовство, т. е. отвер­гали божественность Христа, считали его простым пророком, а не Мессией, который еще не приходил, но придет. Другие же, если и не отступали в жидовство, то научились писания Божественные укорять, «и на торжищех и в домех о вере любопрение творяху и сомнение имеяху», — отрицали необходимость внешней, видимой церкви, иконопочитание и поклонение мощам, монаше­ство, обряды и посты. По свидетельству Геннадия, епис­копа Новгородского, и Иосифа эти религиозные вольно­думцы ругались над иконами и крестами, упивались и объедались и сквернились блудом.

Церковь и государство жестоко расправились с за­водчиками и выдающимися последователями секты жидовствующих. По постановлению собора 1504 года со­жжены были главные московские еретики. Кроме нака­заний еретиков, изданы были полемические сочинения против иудейства. Посольский толмач Дмитрий Гераси­мов Малый перевел «Магистра Николая Лира прекрас­нейшие сказания, иудейское безверие в православной вере похуляющи» (это полемический трактат Николая Де Лира, францисканца, профессора парижского уни­верситета, умершего в 1340 г.). Николай Немчин пере­вел «Учителя Самоила Евреина на богоотметные жидове обличительно пророческими речьми» (Самуил, марокский еврей, обратившийся в христианство в 1085 году). Наконец, преп. Иосиф Волоколамский написал против жидовствующих свой «Просветитель».

Но выдержав атаку рационалистической критики, идея «святой Руси» вслед затем подверглась нападкам ученой критики. Некоторые греки, остававшиеся при великом князе Василии III после его матери Софии Фоминишны, стали указывать государю, что славянские богослужебные книги исполнены еретических погрешностей. Великий князь обратился к ученому греку Мак­симу, которого он вызвал для перевода Толковой Псал­тири. Максим подтвердил это и получил поручение от великого князя исправить эти богослужебные книги. Максим не только исправил Часословец, Псалтырь, Еван­гелие, Апостол и Триодь Цветную, но и написал некото­рые трактаты, которые должны были больно уязвить русское общество, проникшееся религиозно-национальны­ми самомнением. Он выступил с протестом против рас­пространенной в Москве мысли о том, что истинное пра­вославие сохранилось только на Руси, что греческая церковь поколебалась в истинной вере, что русским мит­рополитам незачем ездить на поставление в Царьград. «Священные каноны, к соблюдению которых архиереи обязуются своим рукописанием, — писал Максим, — нигде не учат, чтобы отлучаться им от своего патриарха, доколе этот православно предстоит святой Божией церк­ви; если в Константинополе вместо православных царей неверные мучители, то первенствующая церковь от воз­несения Спасителя и до Константина Великого находи­лась в таком же положении и не только не осквернялась властью нечестивых, но и сияла посреди нечестия, как солнце. Священство больше земного царства, и если в Константинополе не стало земных православно-христи­анских царей, то духовно-царствующий патриарх остает­ся неотриновенным от руки Божией благодати и сохраня­ется этою благодатию среди нечестивых во всяком право­славии». Русские люди, присвоившие уже себе монополию святости, не особенно благосклонно должны были выслу­шивать подобные речи. Их раздражали даже и те ис­правления, которые вносил Максим в их богослужебные книги. Они говорили ему: «велию, о человече, досаду тем делом прилагаешь воссиявшим в нашей земле пре­подобным чудотворцам: они бо сицевыми священными книгами благоугодиша Богови и живуще, и по преставлениих от Него прославишася святынею и всяких чудес действом».

Кончилось дело тем, что Максима привлекли к суду духовного собора за разные его еретические и уголовно-политические деяния. Ему поставили в вину разные неудачные исправления, допущенные им по недостаточ­ному знанию церковно-славянского языка, например, «взыде на небеса и седев (вместо седе, εκάɘισεν) одесную Бога Отца, нестрашно Божество» (вместо бесстрастно Бо­жество); «аще кто нарицает (вместо не нарицает) Пречис­тую Богородицу Деву Марию, да будет проклят» и т. д. Максим был осужден и посажен в заключение, где и провел более двадцати лет.

Дата добавления: 2014-11-29