Язык и речь

Человеческий язык не представляет собой абсолютно однород­ного целого. В действительности — это совокупность различных языковых вариаций, возникновение которых вызывается дейст­вием самых различных факторов. Существуют различные терри­ториальные, социальные и функциональные варианты языка. Од­нако одной из наиболее сложных проблем членения человеческого языка является проблема противопоставления языка и речи. Лю­бопытно отметить, что попытки выделить в языке какую-то общую схему, установить некий общий набор каких-либо правил, управ­ляющих многочисленными проявлениями узуса, возникли задол­го до постановки проблемы языка и речи в теоретическом плане. Наглядным примером могут служить многочисленные описательные грамматики различных языков.

Стремление В. фон Гумбольдта представить язык одновремен­но как љrgon и ™nљrgeia также можно рассматривать как своеобраз­ное проявление исканий этого рода.

Сознательная теоретическая постановка проблемы языка и речи в истории языкознания обычно связывается с Ф. де Соссюром, который писал по этому поводу следующее: «с какой бы стороны не подходить к вопросу, нигде перед нами не обнаруживается целост­ный объект лингвистики. Всюду мы натыкаемся на одну и ту же дилемму: либо мы сосредоточиваемся на одной лишь стороне каж­дой проблемы, рискуя тем самым не уловить указанных выше при­сущих ему двойственностей; либо, если изучать явления речи од­новременно с нескольких сторон, объект лингвистики выступает перед нами как беспорядочное нагромождение разнородных, ничем между собой не связанных явлений». По мнению Соссюра, есть только один выход из всех этих затруднений: надо с самого начала встать на почву языка [59, 34]. На основании различных определе­ний, которыми Соссюр наделяет язык, можно составить общее представление об этом понятии.

Соссюр считает язык нормой для всех проявлений человечес­кой деятельности. Понятие языка (langue) не совпадает с понятием речевой деятельности вообще (langage); язык — только определен­ная часть,— правда, важнейшая,— речевой деятельности. Он — с одной стороны, социальный продукт речевой способности, с другой стороны,— совокупность необходимых условий, усвоенных общественным коллективом для осуществления этой способности у отдельных лиц [59, 34]. У всех индивидов, связывающихся между собой в процессе общения, неизбежно устанавливается некая средняя линия. Все они воспроизводят — конечно, не вполне оди­наково, но приблизительно,— те же самые знаки, связывая их с теми же самыми понятиями. Язык — это клад, практикою речи откладываемый во всех, кто принадлежит к одному коллективу.<85>

Это — грамматическая система, потенциально существующая в каждом мозгу или лучше сказать мозгах целой совокупности ин­дивидов, ибо язык не существует полностью ни в одном из них, он существует в полной мере лишь в массе [59, 38]. Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от индивидуального; 2) существенное от побочного и более или менее случайного. Язык не есть функция говорящего субъекта, он — продукт, пассивно регистрируемый индивидом [59, 38]. Язык есть социальный элемент речевой деятельности вообще, внешний по отношению к индивиду, который сам по себе не может ни создавать язык, ни его изменять [59, 39]. Язык — система знаков, выражающих идеи [59, 40].

Наоборот, речь есть индивидуальный акт воли и понимания, в котором следует различать: 1) комбинации, при помощи которых говорящий субъект пользуется языковым кодом с целью выра­жения своей личной мысли; 2) психофизический механизм, позво­ляющий ему объективировать эти комбинации [59, 38]. Речь — сумма всего, что говорят люди, и включает: а) индивидуальные комбинации, зависящие от воли говорящих, б) акты говорения, равным образом производимые, необходимые для выполнения этих комбинаций. Следовательно, в речи ничего нет коллективного: проявления ее — индивидуальны и мгновенны: здесь нет ничего, кроме суммы частных случаев [59, 42—43].

Дальнейшее развитие учения Соссюра о языке и речи в основ­ном шло по двум линиям. Одни исследователи пытались эти поня­тия уточнить, не опровергая в принципе самого тезиса. Так, на­пример, Л. Ельмслев считает возможным рассматривать язык (langue) в трех аспектах: а) как чистую форму, определяемую незави­симо от ее социального осуществления и материальной манифес­тации (схема), б) как материальную форму, определяемую в данной социальной реальности, но независимо от детальной мани­фестации (норма), в) как совокупность навыков, принятых в дан­ном социальном коллективе и определяемых фактами наблюдае­мых манифестаций (узус). Из всех толкований термина «язык» больше всего приближается к обычному употреблению слова в пер­вом значении — язык как схема [23, 59—61]. По мнению В. Порцига, язык представляет совокупность образов памяти [74, 106], усвоенных привычек, накопленных в сознании говорящего. А. Гардинер считает возможным применять наименование «язык» ко всему тому, что является традиционным и органическим в сло­вах и сочетаниях слов, а «речь» — ко всему тому в них, что обуслов­ливается конкретными условиями, к значению или намерению го­ворящего [14, 15]. В отличие от Соссюра, Гардинер считает, что язык используется в речи, но речь в его понимании — это остаток, получаемый в результате исключения языка из речи [14, 16]. Очень близким к истолкованию языка и речи, данному А. Гардинером, является объяснение этих понятий в книге А. И. Смирницкого «Объективность существования языка» [57]. Язык дейст<86>вительно и полностью существует в речи, и реальное звучание речи, ее звуковая материя принадлежат языку [57, 29].

Язык как ингредиент речи пронизывает всю речь и все ее сто­роны [57, 14]. Всё то в звучании речи, что является случайным, побочным или дополнительным с точки зрения языка как важней­шего средства общения людей, принадлежит так называемому остатку, а не языку [57, 14]. А. И. Смирницкий обвиняет Соссюра в том, что последний, различив язык и речь, всю материальную, реально звуковую, объективно данную сторону отнес к речи и сделал язык чисто психичным, но вместе с тем признал общественную природу языка [57, 9]. Соссюр, по мнению Смирницкого, лишает язык его материальности. То, что Соссюр называет langue, есть в действительности знание языка, а не сам язык как таковой. Значение слов также принадлежит языку [57, 23].

На недопустимость резкого различия между языком и речью указывает Э. Косериу. Язык представлен в речи и обнаружи­вается в отдельных речевых актах. Язык и речь — это только различные точки зрения, различные степени формализации од­ной и той же объективной реальности. Он считает односторонним и неверным утверждение Соссюра, что в речи нет ничего коллек­тивного [69, 23]. Язык представляется Соссюру только как игра противопоставлений. Он рассматривается им с разных точек зрения, не составляющих единого плана [69, 24]. Косериу пыта­ется ввести деление языка, основанное на трихотомии «система — норма — речь». Норма отличается от функциональной системы тем, что она предполагает существование в языке явлений неси­стемного характера, т. е. не составляющих оппозиций, но тем не менее необходимых [69, 39].

Т. П. Ломтев утверждает, что язык представляет собой об­ласть конструктивных лингвистических объектов, а речь — область естественных лингвистических объектов [66, 49]. Ю. М. Скребнев пытался определить язык как объективированное, обобщен­ное нормативное представление, обобщенное мыслительное по­строение, выводимое из речевых проявлений, но не сводимое к ним [66, 65]. По определению Б. А. Успенского, противопо­ставление «система — текст» по существу тождественно противо­поставлению «язык — речь» (langue — parole). Под языком (langue) понимается некоторая внутренняя система, лежащая в основе каждого речевого акта, т. е. в основе каждого текста, явления parole. В терминах логики можно сказать, что langue есть мета­система по отношению к parole, т. е. некая система, через которую описывается parole, на фоне которой явления parole сами ста­новятся системными [61, 35]. Таким образом, Б. А. Успенский, в отличие от Соссюра, признает системность речи. Традиционное противопоставление между языком и речью, по утвержде­нию А. Мартине, можно выразить в терминах кода и сообщения. Код является организацией, позволяющей редактировать эле<87>мент высказывания для того, чтобы определить с помощью кода смысл сообщения [72, 30]. Так называемая порождающая грам­матика тоже использует противопоставление языка и речи. Н. Хомский предполагает, что человек в процессе усвоения язы­ка овладевает системой правил, которые составляют грамматику данного языка. Грамматика представляет собой устройство, ко­торое описывает бесконечный набор правильно образованных предложений и дает каждому из них одно или несколько структур­ных описаний. Такое устройство и есть порождающая грамматика [68, 509].

Вместе с тем в современной лингвистике существует и другая точка зрения, сторонники которой не придают какого-либо суще­ственного значения рассматриваемой дихотомии или пытаются со­вершенно по-иному истолковать то рациональное зерно, которое содержится в этом делении. Так, В. Д. Аракин полагает, что языки речь связаны друг с другом неразрывно [66, 9]. По мнению В. В. Бе­лого, язык и речь не могут разграничиваться и соотносятся лишь как социальное и индивидуальное [66, 15]. Всё в речи является генетически языковым, ибо в речи может быть лишь то, что раньше наличествовало в сознании [66, 16]. Представление о речи как явлении индивидуальном, в противоположность языку как явлению социальному, лишено внутренней логики и противоречит фактическому положению дела. Общего языка в данном случае как такового не существует [66, 22—23]. Признавать реальное существование системы языка как некоторой абстрактной схемы, или суммы правил и т. п.,— значит признавать, по мнению Г. В. Колшанского, бытие отдельной сущности языка [30, 18]. Представление речи как индивидуального акта в противополож­ность некоторому социальному акту, свойственному всему наро­ду (обществу, говорящему на том или ином языке) может быть объяснено только при одном условии — если будет доказано, что индивид существует вне общества, а общество не предпола­гает наличия индивидов. Так как этот тезис не может быть дока­зан в рамках истинной диалектики, то с необходимостью следует признать, что отдельное существование языка и общества — язы­ка индивида (речи) невозможно, а потому алогично и утвержде­ние о двух — языковой и речевой — формах коммуникации. Отрыв индивидуального и социального в данном случае так же неправомерен, как неправомерен разрыв отдельного и общего, свойственных каждой вещи и каждому явлению [30, 18—19]. Признание речи как неупорядоченного явления ставит под воп­рос функционирование ее в качестве средства общения. Диалек­тика познания подсказывает, что единичное и общее присуще самим реальным объектам, и они находятся в неразрывном единстве [30, 21]. Язык представлен в конкретных актах говорения всех индивидуумов народа, таких конкретных актах, которые одновременно в своей реальности существуют и как общее, свя<88>зывающее все эти единичные акты в одно явление, называемое языком человека [30, 22]. Все доказательства различения языка и речи вращались по существу вокруг объяснения индивидуальной речи как единичного явления и одновременно как общего момента, свойственного всякой речи; но в этом раккурсе наиболее целесообразно подходить к проблеме дифференциации языка и речи с позиций категорий диалектики, категорий единичного и общего. Извлечение общих свойств есть задача научного исследования, но задачей научного исследования является и адекватное представление объекта в его диалектических противоречиях [30, 22-23].

Американские дескриптивисты вообще не признают необхо­димости проводить какое-либо различие между языком и речью.

Нельзя не признать, однако, что основой для разграничения языка и речи послужило объективно существующее в языке общее и конкретные случаи использования этого общего в рече­вых актах. Несмотря на то, что дихотомия «язык — речь» рассмат­ривается многими лингвистами как одно из крупнейших достиже­ний современного языкознания, в этом вопросе еще очень много неясного и недоработанного. Прежде всего следует указать на явные противоречия, существующие в самой теории проблемы и связанные со взглядами Соссюра. С одной стороны, язык, по определению Соссюра, являлся частью речевой деятельности, с другой стороны, подчеркивается, что сама речь представляет собой только индивидуальное — в ней якобы нет ничего кол­лективного. Совершенно ясно между тем, что если язык ингре­диент речи, то в самой речи должен содержаться также элемент социального, общественно релевантного.

Если в речи нет ничего коллективного, то каким образом может стать социальным явлением язык? При анализе этих противоре­чий неизбежно следует признать, что язык вплетен в речь, присут­ствует в каждом речевом акте. Если язык — система, то не может быть несистемной и речь. В противном случае люди не могли бы общаться. Остается допустить, что речью следует называть не всю совокупность конкретных речевых актов, а какие-то общие атрибуты этих актов. Например, индивидуальной речью можно считать случайные ошибки в произношении, специфические осо­бенности речи, особенности чисто личного набора слов, выражаю­щиеся в большей частотности употребления тех или иных слов, оборотов, отдельных типов предложений (например, относитель­ных по сравнению с часто их заменяющими деепричастными конструкциями), употребление каких-то новых слов, не вошед­ших в массовый обиход и т. п. Однако и эти атрибуты индивидуальной речи нелегко отграничить от того общего, что существует в языке. Индивидуальные ошибки в произношении или ударении могут быть результатом действия аналогии, особый отбор слов и предложений вполне естествен, так как практически ни один<89> индивид не владеет языковой системой в полном ее объеме. В языке постоянно возникают новые слова, но если слово не стало еще общим достоянием, то нельзя на этом основании речь противо­поставлять языку, так как противопоставлению должны подлежать явления уже сложившиеся, а не только что возникшие или воз­никающие.

Совершенно нелогично и определение речи как сверхъязыко­вого остатка. Если система языка манифестируется в речи, то сама речь, естественно, не может быть только сверхъязыковым остатком. Неверно утверждение Соссюра о том, что язык существует только в виде отпечатков в сознании людей, представляющих чисто психические образования. В языке современного человека понятие тесно связано с речевым его выражением, т. е. со словом, с определенными акустическими образами. Трудно также согласиться с утверждением Соссюра о том, что грамматическая система существует потенциально в мозгу индивида или целой совокупности индивидов. Многочисленные наблюдения показы­вают, что человек, не получивший хотя бы минимальной лингвис­тической выучки, не имеет никакого отчетливого представления о системе того языка, на котором он говорит. Он или неосознанно чувствует ее таксономически, например, он знает, к какому типу склонения или спряжения отнести незнакомое слово, или подходит к ней чисто прагматически, операционально. Его более всего интересует вопрос, как правильно сказать в данном конкретном случае. Подобные типичные стереотипы различны по своему характеру. В одних случаях это результаты чисто технических языковых процессов, связанных с установлением рационально отобранных смыслоразличительных средств (фо­нем), в других — результаты классификации слов (ср., например, словообразовательные суффиксы) или отражение объективно су­ществующих связей между предметами (ср. словоизменительные формативы) и т. п.

Типичные стереотипы языка возникли в процессе общения, а не в результате отвлечения от конкретного языкового материала. Эти общественно релевантные типические стереотипы, очевидно, и образуют функционирующую языковую систему, управляющую узу­сом. Поэтому язык и речь следует рассматривать не как особые сферы, а в ином плане — выясняя, как вышеуказанная система направляет и реализует узус. Несомненно одно, что узус во всех его конкретных проявлениях направляется и регулируется сис­темой общественно релевантных стереотипов.

Каждое речевое выражение строится по определенным прави­лам. Необычайное разнообразие сочетаний слов совершается в рамках определенных системных отношений и ограничений. То же самое относится и к области звукового оформления слов. Весь смысл рассматриваемой проблемы состоит именно в этой регуляции. Так называемые сверхъязыковые остатки не имеют<90> никакого решающего значения для решения проблемы «язык — речь», поскольку не они определяют сущность конкретного использования языка. Что же касается понимания языка как системы чистых отношений, то можно полагать, что в этом случае мы дей­ствительно имеем дело с языком как известной научной абстрак­цией. Подобная сетка отношений, однако, не управляет узусом, а также не имеет прямого отношения к разграничению языка и речи.

Дата добавления: 2014-11-28