Психология народов

У А. Вежбицкой не найти причинную гипотезу похожую на теорию климата: единственная действительность – это язык. Язык не допускает ничего кроме самопознания. Но иногда он является ключом толкования для того, чтобы понимать и интерпретировать общие характеристики, или усилить самые обычные стереотипы психологии людей, которые менее всего поддаются проверке.

Если, как говорят все неогумбольдтианцы начиная с 30-х годов ХХ века, язык народа – это его мысли, а его мысль – это его язык, в таком случае мы очень быстро попадаем в известную апорию. Любое «лингвистическое сообщество» заключено в картине мира. «Картина мира» – это исчисляемая, закрытая, обособленная реальность.

Каждое языковое сообщество живет во всеобъемлющей лингвистической автаркии, без контакта с другими, без заимствования, без воздействия. Эта мысль совершенно глубоко неупорядоченная является эссенциалистской мыслью, мыслю типа, иначе говоря, мысль платоновская, где смысл не имеет истории. Смысл наслаивается в коллективной психологии, но не в мире.

В этом иренистском представлении о языковом сообществе, А. Вежбицка постоянно разрабатывает антропологию, которая состоит в том, что вся социология отвергнута в пользу унанимистской этнографии. В противоположность работам М. Пешо и П. Бурдье, она никогда не колеблется какими общественными и идеологическими способами можно прийти к согласию в значении слов. У нее, никогда нет спорных моментов по поводу значений слов, никогда взаимодействия, никогда общественного произведения значения: значение есть, и у нее есть ключ. Не говорится, как значения появляются в словах, но они там есть и остаются там, застывшие в вечности. Это бесплотность, которая создает то, что Вежбицка, не подозревая, называет людьми, прежде всего, являются агенсами, вовлеченными в соотношение силы системы символов (ср. П. Бурдье).

Образ говорящего коллектива очень прост: достаточно говорить на одном и том же языке, чтобы понимать друг друга. Этот постулат не опирается ни на какие доказательства, простая логическая ошибка, он основывается на обеспечении очевидности. Предположение непосредственного понимания влечет за собой то, что никогда не было бы недоразумений, непонимания в сообществе, точно описанного в связи с его единством в «образе мира». Здесь говорится о сильном редукционизме в человеческой группе (например, «русские», «американцы») в одном говорящем сообществе, устойчивом и однородном, без какого-либо конфликта по поводу значений слов.

Унанимистское предположение являющееся причиной того, что общество видится как неразделенная общность, не описываемое только как при помощи своего единственного понимания грамматической и лексической семантики, и без какого-либо деления на значения слов. Там можно узнать очень древнюю систему ценностей немецкого романтизма, широко представленном в доминантной консервативной мысли в советской и постсоветской России, а именно, Gemeinschaft (единство мысли и языка) более истинно, более реально, более подлинно, чем Gesellschaft (общество, чисто механическое объединение). Поэтому существует путаница между антропологией и этнографией, полное затуманивание социологического значения (значимости).

Полное усвоение «культуры» в языке (и в литературе) держится на унанимистском предположении никогда не выражаемым ясно: все люди, говорящие на одном и том же языке, мыслят одинаково. Можно было рассчитывать на то, что любая настолько сильная гипотеза была бы проверена начиная с гипотетико-дедуктивного метода, направленного на то, чтобы проверить гипотезу в ходе исследования вместо того, чтобы создавать первоначальную аксиому, которая, в свою очередь, отбирает результаты. Риск заключается в том, что циркулярное умозаключение, в котором не найти в конце того, что было положено в начале.

В свою очередь это следствие влечет за собой другие. Так, предполагается, что все франкоязычные мыслят одинаково, имеют тот же «образ наивной языковой картины мира», зависят от «культурной традиции», которая «сформирована в ‘обыденном’ сознании отдельного человеческого сообщества», проявляющих «национальный характер» языка. Предполагается воспроизведение «языковой картины мира нации» или «культурной традиции», не говоря о том, что французские швейцарцы составляют часть той же «нации», что и французы или валлонские бельгийцы, не говоря о франкоязычных канадцах (однако говорящие на диалекте корсиканцы имеют ли они в таком случае ту же картину мира, что и «французы»?), имеют тот же «менталитет» и этим отличаются от немецким швейцарцев. А «менталитет» упомянутый последним, меняется ли он, когда носители языка переходят на верхненемецкий диалект и наоборот?

Другие трудности появляются с проблемой изобретательности. Если целостность значения предшествует в лексике и грамматике, так сказать в языковых формах, как это можно выразить, чтобы не оказаться в числе новичков? Как научный или философский труд возможен, обреченный на повторение значения уже навязанного языком?

Путаница между понятиями и концептами относится к тому же плану слов повседневной жизни и концептуальных средств философии. Если русские и французские «концепты» по разному показывают семантическое пространство, как объяснить, что философские школы могут противиться всему, говоря на одном и том же языке? Борьба между материализмом и идеализмом в истории русской философии беспощадна, но она происходит на одном и том же языке. Если бы работа концептов была бы только определена рабочим языком, возможно, не было бы философии.

Дата добавления: 2014-11-29