Шифр рыцарей rose croix of Heredom 17 страница

“Санкхья”, — пишет он, — “утверждает, что душа (т. е. астральное тело) обладает следующими способностями: сжатие до такого ничтожного размера, для которого все проницаемо; увеличение до размеров гигантского тела; приобретение легкости (поднятие по солнечному лучу до самого светила); обладание неограниченной досягаемостью органов, например, касание луны кончиком пальца; неотразимая воля (например, погружение в землю так же легко, как в воду); властвование над всем одушевленным и неодушевленным; способность изменять ход природы; способность выполнять каждое желание”.

Далее он приводит их различные наименования:

“Эти способности названы: 1) Анима; 2) Махима; 3) Лагхима; 4) Гарима; 5) Прапти; 6) Пракамья, 7) Вашитва; 8) Ишитва, или божественная сила. Пятая — это предсказание будущих событий, понимание чужих языков, исцеление больных, угадывание невысказанных мыслей, понимание языка сердца. Шестая — это способность старость превратить в молодость. Седьмая — это способность месмеризировать людей и зверей, и делать их послушными; это способность сдерживать страсти и эмоции. Восьмая способность есть духовное состояние, и подразумевает отсутствие вышеприведенных семи способностей, так как в этом состоянии йог полон Богом”.

“Никаким письменным трудам”, — добавляет он, — “светским или священным, не позволялось быть столь авторитетными и законченными, как учению души. Кажется, что некоторые риши делали величайший упор на этот сверхчувственный источник знания”.[678]

С времен отдаленнейшей древности человечество, как целое, всегда было убеждено в существовании личной духовной сущности внутри личного физического человека. Эта внутренняя сущность была более или менее божественна в зависимости от ее близости к венцу — Хрестосу. Чем теснее это единение, тем безмятежнее человеческая судьба, тем менее опасны внешние обстоятельства. Это верование не есть ни набожность, ни суеверие, а только всегда присутствующее инстинктивное ощущение близости другого, духовного и невидимого мира, который, хотя и является субъективным для чувств внешнего человека, совершенно объективен для внутреннего эго. Кроме того, они верили, что существуют внешние и внутренние условия, влияющие на решения нашей воли в отношении наших поступков. Они отвергали фатализм, ибо фатализм подразумевает слепое течение какой-то еще более слепой силы. Но они верили в судьбу, которую каждый человек с рождения до смерти ткет нить за нитью сам вокруг себя, как паук ткет свою паутину; и что эта судьба направляется или тем присутствием, которое некоторые называют ангелом-хранителем, или же нашим, более личным, астральным внутренним человеком, который уж слишком часто становится злым гением плотского человека. Оба они ведут вперед внешнего человека, но один из них должен преобладать; и с самого начала этой невидимой борьбы суровый и неумолимый закон возмездия вступает в силу и неуклонно следует за всеми отклонениями. Когда соткана последняя прядь, и человек как бы закутался в сеть своих собственных деяний, тогда он оказывается всецело под властью этой самим созданной судьбы. Она тогда или закрепляет его, подобно инертной раковине, на неподвижной скале, или подобно перышку уносит его в вихре, поднятом его собственными действиями.

Величайшие философы древности не находили это ни неразумным, ни странным, что “души приходили к душам и сообщали им данные о будущем, иногда письменно или одним только прикосновением или взглядом открывали им прошлые события и возвещали будущее”, — как говорит нам Аммоний. Кроме того, Ламприас и другие верили, что если развоплощенные духи или души могли спускаться на землю и становиться хранителями смертных людей,

“то нам не следует думать, что и те души, которые пока еще пребывают в телах, лишены этой силы, посредством которой первые узнают будущие события и способны провозглашать их. Невероятно”, — добавляет Ламприас, — “чтобы душа приобрела новую силу пророчествования, после отделения от тела, которой она до этого не обладала. Скорее мы можем прийти к выводу, что она обладала всеми этими силами в течение ее единения с телом, хотя и в менее совершенном виде... Ибо точно так же, как солнце не только тогда светит, когда выходит из-за облаков, но всегда сияло и только казалось затянутым и затемненным испарениями, — так и душа не только тогда получает силу заглядывать в будущее, когда она выходит из тела, как из-за облака, но обладала ее всегда, хотя и затемненной связью с земным”.

Известным примером одного из аспектов проявления этой силы души или астрального тела является феномен так называемой духовной руки. В присутствии определенных медиумов эти как бы отделенные конечности постепенно проявляются из испускающей свет туманности, подбирают карандаш, пишут сообщения и затем растворяются перед глазами свидетелей. Много таких случаев отмечено вполне компетентными и достойными доверия лицами. Эти феномены — настоящие, и требуют серьезного рассмотрения. Но иногда фальшивые “призрачные руки” принимаются за настоящие. В Дрездене мы однажды видели такую руку, сделанную для обмана, с хитрым устройством из пружин, благодаря которому машина в совершенстве имитировала движения человеческой руки; тогда как усмотреть ее искусственность снаружи потребовало бы тщательного осмотра. При пользовании этим устройством бесчестный медиум вытаскивает свою настоящую руку из рукава и заменяет ее механическою; так обе его руки кажутся покоящимися на столе, тогда как на самом деле одна прикасается к присутствующим, показывается, стучит по мебели и производит другие феномены.

Медиумы, производящие настоящие манифестации, как правило, менее всех способны понять или объяснить их. Среди тех, кто написали наиболее разумные труды по поводу этих светящихся рук, следует отметить д-ра Френсиса Джери Файрфилда, автора статьи “Десять лет среди медиумов”, появившейся в “Library Table” от 19 июля 1877 г. Сам будучи медиумом, он все же является убежденным противником спиритуалистической теории. Рассуждая на тему “призрачной руки”, он свидетельствует, что

“автор этих строк лично был свидетелем этому, при соблюдении условии контроля, обеспеченного им самим, в его собственной комнате, средь бела дня, с медиумом, посаженным на диване на расстоянии шести или восьми футов от стола, — над ним, витая в воздухе, показался призрак (рука). Прикладывание полюсов подковообразного магнита к этой руке заставило ее заметно колебаться и привело медиума в сильные конвульсии — достаточно положительное доказательство, что сила, участвовавшая в феномене, была порождена в его собственной нервной системе”.

Вывод д-ра Файрфилда, что витающая призрачная рука есть эманация медиума, логичен, и он правилен. Испытание подковообразным магнитом научно доказывает то, что каждый каббалист подтвердит на основании опыта, не менее, чем на основании философии. “Сила, участвовавшая в феномене”, есть воля медиума, бессознательно примененная к внешнему человеку, который на время полупарализован и каталептичен; призрачная рука есть выделение внутренней или астральной конечности человека. Это есть то настоящее “я”, чьи конечности хирург не в состоянии ампутировать, которые остаются и после того, как их внешняя оболочка отрезана, и (наперекор всем противоположным теориям об обнаженных или сжатых кончиках нервов) обладают всеми ощущениями, какие до этого испытывали прежние физические части. Это есть то духовное (астральное) тело, которое “воскресает нетленным”. Абсурдно утверждать, что это — “руки духов”, ибо, даже допуская, что на каждом спиритическом сеансе к медиуму привлекаются человеческие духи разных видов и что они действительно руководят и производят некоторые феномены, — все же для того, чтобы сделать руки или лица объективными, они вынуждены пользоваться либо астральными конечностями медиума, либо материалами, доставляемыми им элементалами, или же комбинированными аурическими эманациями всех присутствующих. Чистые духи не будут и не могут показываться объективно. Те, которые показываются, не чистые духи, но элементарии и нечистые. Горе тому медиуму, который сделается добычею такового!

Тот же самый принцип, участвующий в бессознательном выделении призрачной конечности каталептическим медиумом, применим к выделению целого его “двойника” или астрального тела. Оно может быть выделено волею внутреннего “я” самого медиума, без сохранения в его физическом мозгу какого-либо воспоминания о подобном намерении — это одна фаза человеческой способности раздвоения. Это также может быть осуществлено элементариями и элементалами, по отношению к которым он может находиться в положении месмеризуемого субъекта. Д-р Файрфилд прав в одном утверждении в своей книге, а именно, что медиумы обычно болезненны, и во многих, если не в большинстве случаев, являются детьми или близкими медиумов. Но он целиком не прав, приписывая все психические феномены болезненным физиологическим состояниям. Адепты восточной магии все как один имеют совершенное ментальное и телесное здоровье, а для других, в сущности, произвольное и независимое производство феноменов невозможно. Мы знали многих, и никогда среди них не видели больного. Адепт удерживает полное сознание; не являет ни изменения температуры тела, ни других признаков болезненности; не нуждается ни в каких “условиях”, но совершает свои подвиги где угодно и всюду; и вместо того, чтобы быть пассивным и подчиняться чужим влияниям, управляет силами железною волею. Но мы уже в другом месте показали, что медиум и адепт противостоят друг другу, как два полюса. Здесь мы лишь добавим, что тело, душа и дух адепта всецело сознательны и работают гармонично, а тело медиума представляет инертную глыбу, и даже его душа может отсутствовать и быть во сне, пока ее обиталище занято другим.

Адепт может выделить и сделать видимой не только руку, ногу или любую часть своего тела, но и все тело. Мы видели, как один это сделал средь бела дня, пока его руки и ноги держал скептический друг, которому он хотел сделать сюрприз.[679] Мало-помалу все его астральное тело просочилось наружу наподобие облака пара, пока перед нами не встали две человеческие формы, из которых вторая была точной копией первой, только чуть-чуть более призрачной.

Медиуму нет надобности применять какую-либо силу воли. Достаточно, чтобы он или она знали, что ожидают от него исследователи. “Духовное” существо медиума, когда оно не одержимо другими духами, будет действовать вне воли или сознания своего физического существа так же верно, как оно действует, находясь в теле во время припадка сомнамбулизма. Его восприятия, внешние и внутренние, будут острее и гораздо более развиты, в точности каковы они у лунатиков. Вот почему “материализованная форма иногда знает больше, чем медиум”,[680] ибо интеллектуальное восприятие астрального существа пропорционально настолько же выше телесной разумности медиума в его нормальном состоянии, насколько духовное существо тоньше его самого. Обычно находят, что тело медиума холодное, пульс заметно изменился, и состояние нервной прострации следует за феноменами, ошибочно и без разбору приписываемыми развоплощенным духам, тогда как только одна треть из них может быть приписана последним, другая треть — элементалам, а остальное — астральному двойнику самого медиума.

Но в то время как мы твердо уверены, что большинство физических манифестаций, т. е. тех, которые не требуют и не проявляют ни разумности, ни большого распознавания, производятся механически с помощью сцинлекка (двойника) медиума, подобно тому, как человек в глубоком сне, кажущийся бодрствующим, совершает деяния, о которых не удерживают в памяти ничего, — чисто субъективные феномены лишь в очень редких случаях обязаны своим происхождением действию личного астрального тела. Большею частью они, и в зависимости от нравственной, интеллектуальной и физической чистоты медиума, являются делом или элементариев, или же, иногда, очень чистых человеческих духов. Элементалы не имеют никакого отношения к субъективным проявлениям. В редких случаях это божественный дух медиума, кто руководит и производит их.

Как бабу Пери Чанд Миттра говорит в письме[681] президенту Национального Общества спиритуалистов Александру Калдеру,[682]

“дух есть сущность или сила и не имеет никакой формы... Сама идея формы подразумевает “материализм”. Духи [мы бы сказали астральные души]... могут принимать формы на время, но форма не есть их постоянное состояние. Чем материальнее наши души, тем материальнее наши представления о духах”.

Орфик Епименид славился своим “святым и чудодейственным характером”, а также тем, что его душа обладала способностью покидать свое тело “столь долго и часто, сколь ей хотелось”. Древних философов, за которыми засвидетельствована эта способность, можно перечислять дюжинами. Аполлоний оставлял свое тело в мгновение ока, но не следует забывать, что Аполлоний был адепт — “маг”. Если бы он был просто медиумом, он не мог бы совершать это по желанию. Эмпедоклу из Акраганта, пифагорейскому тауматургу, не требовалось никаких условий, чтобы остановить водяной смерч, разразившийся над городом. Также ему не требовалось условий, чтобы возвратить к жизни женщину, что он и сделал. Аполлоний не пользовался никакими затемненными комнатами для совершения своих деяний по аэробатике. Внезапно исчезнув в воздухе перед глазами императора Домициана и целой толпы зрителей (многих тысяч), час спустя он появился в гроте Путеоли. Но исследование показало бы, что сделав свое физическое тело невидимым посредством концентрации акаши вокруг него, он мог незамеченный удалиться в какое-либо безопасное убежище по соседству, и час спустя явиться в астральном теле в Путеоли к своим друзьям и казаться им самим физическим человеком.

Также Симон Волхв не более нуждался в погружении в транс перед тем, как подняться в воздух перед апостолами и толпами зрителей.

“Не нужны заклинания и церемонии; образование круга и воскуривания просто чепуха и фокусничество”, — говорит Парацельс. Человеческий дух “настолько великая вещь, что никакой человек не может выразить это; как Сам Бог вечен и неизменен, так и ум человека. Если бы мы правильно поняли его силы, не было бы невозможного для нас на земле. Воображение усиливается и развивается через веру в нашу волю. Вера должна подкреплять воображение, ибо вера создает волю”.

Исключительный отчет о личной беседе английского посла в 1783 году с перевоплощенным Буддой — вскользь упомянутом в первом томе — восемнадцатимесячным младенцем в то время, дан в “Asiatic Journal” на основании повествования самого очевидца, м-ра Тэрнера, автора “Миссия в Тибете”. Осторожная фразеология скептика, боящегося насмешек публики, плохо прикрывает удивление очевидца, который, в то же самое время, старается сообщить факты как можно вернее. Младенец-лама принял посла и его свиту с достоинством и поведением настолько непринужденным и естественным, что они от удивления пришли в полное замешательство. Поведение этого младенца, говорит автор, было поведением старого философа, серьезного, невозмутимого и чрезвычайно вежливого. Он старался дать понять молодому понтифу, в какое неутешительное горе был повергнут генерал-губернатор Галагаты (Калькутты), Города Дворцов, а также весь народ Индии, когда он умер; и всеобщее ликование, когда они узнали, что он опять возродился в свежем и молодом теле; при каковом комплименте молодой лама окинул его и его свиту благодушным взором и любезно угостил их из золотой чаши сластями.

“Посол продолжал выражать надежду генерал-губернатора, что лама теперь сможет долго освещать мир своим присутствием и что дружеские отношения, дотоле поддерживаемые между ними будут еще более укреплены для блага и преуспеяния просвещенных почитателей ламы... это все заставило маленькое создание пристально вглядеться в говорящего, грациозно наклониться и кивнуть головой — наклониться и кивнуть — как будто он понимал и одобрял каждое произносимое слово”.[683]

Как будто он понимал! Если этот младенец вел себя вполне естественно и с достоинством во время приема и, “когда их чашки, чаю были выпиты, стал беспокоен и, откинув голову и нахмурив лоб, продолжал издавать звуки до тех пор, пока чаши снова не были наполнены”, — почему бы он не мог понимать также и, что ему было сказано?

Много лет тому назад, небольшая партия путешественников с большим трудом совершила путешествие из Кашмира в Лех, город в Ладаке (Центральный Тибет). Среди наших проводников был татарский шаман, весьма таинственная личность, который немного говорил по-русски, а английского языка совсем не знал, и все же умудрялся беседовать с нами и оказался очень полезным. Узнав, что некоторые из нашей группы русские, он вообразил, что наша протекция всемогуща и могла бы помочь ему безопасно вернуться домой в Сибирь, откуда он лет двадцать тому назад по неизвестным причинам бежал, как он нам рассказывал, через Кяхту и великую Пустыню Гоби в страну Чагаров.[684] Зная его заинтересованность в этой цели, мы чувствовали себя в безопасности под его охраной. Объясним вкратце ситуацию: наши товарищи составили немудрый план проникнуть в Тибет разнообразно переодевшись, причем ни один из них не говорил на этом языке, хотя один из них, м-р К., где-то подобрал какого-то казанского татарина и думал, что он умеет. Упоминая об этом только мимоходом, мы также можем сообщить, что сразу же двое из них, братья Н., были очень вежливо возвращены назад на границу, не прошагав и шестнадцати милей по вещей стране Восточного Бод; а м-р К., бывший лютеранский священник даже не смог покинуть свою жалкую деревушку близ Леха, так как с первого дня заболел лихорадкой и ему пришлось возвратиться в Лахор через Кашмир. Но одно зрелище, увиденное им, было равносильно тому, как если бы он увидел перевоплощение самого Будды. Услышав об этом “чуде” от какого-то старого русского миссионера, которому, по его мысли, он мог доверять больше, чем аббату Хаку, он годами лелеял желание разоблачить этот “великий языческий” обман, как он выразился. К. был позитивист и весьма гордился этим антифилософским неологизмом. Но его позитивизм был обречен на получение смертельного удара.

Приблизительно после четырехдневного путешествия из Исламабада мы остановились, чтобы отдохнуть на несколько дней в грязном поселке, единственной утешительной чертой которого было великолепное озеро. Наши товарищи временно отделились от нас, и этот поселок должен был послужить нам местом встречи. Именно там наш шаман оповестил нас, что большая партия ламаистских “святых”, совершавших паломничество к различным святым местам, поселилась в старом пещерном храме и учредила там временную вихару. Он добавил, что поскольку “Трое Достопочтенных”,[685] согласно молве, путешествовали с ними, то святые бикшу (монахи могли творить величайшие чудеса. К., загоревшись желанием разоблачить этот вековой обман, сразу же отправился нанести им визит, и с этого момента между обоими лагерями установились самые дружеские отношения.

Вихара находилась в уединенном и наиболее романтическом месте, защищенном от всяких вторжений. Несмотря на усиленные ухаживания, подарки и протесты м-ра К., Глава, который был Пасе-Будху (аскет великой святости), отказывался продемонстрировать феномен “воплощения” до тех пор, пока пишущая эти строки не показала ему некий талисман, которым она обладала.[686] Увидев его, однако, сразу же приступили к приготовлениям; и ребенок в возрасте трех или четырех месяцев был взят у одной матери, бедной женщины, живущей по соседству. Первым делом от м-ра К. была взята клятва, что в течение семи лет он никому не раскроет того, что он увидит или услышит. Талисман представляет собою простой агат или сердолик, известный среди тибетцев и других под названием А-ю, и по природе обладал или был наделен очень таинственными свойствами. На нем высечены треугольник, в котором содержится несколько мистических слов.[687]

Прошло несколько дней прежде чем все было готово; за это время ничего носящего таинственный характер не произошло, за исключением, когда по велению одного бикшу мертвенно-бледные лица глядели на нас из зеркального дна озера, в то время как мы сидели у дверей вихары на его берегу. Одним из них было лицо сестры м-ра К., которую он, уезжая, оставил дома здоровой и счастливой, но которая, как мы узнали впоследствии, умерла за какое-то время до того, как он отправился в это путешествие. Это зрелище сперва на него подействовало, но он призвал на помощь свой скептицизм и успокоил себя теориями о тенях облаков, отражениях ветвей деревьев и т. п., на что обычно опираются такого рода люди.

В назначенный день, во второй половине дня младенец был принесен в вихару и оставлен в вестибюле или в приемной комнате, так как К. не полагалось заходить дальше во временное святилище. Затем младенца поместили на лоскуте ковра в середине комнаты; всем посторонним велели выйти; двух “монахов” поставили у входа, чтобы не допускать вторжения кого-либо. Затем все ламы уселись на полу спинами к гранитным стенам так, что каждый был отделен от младенца пространством по меньшей мере в десять футов. Глава уселся в самом дальнем углу, где “викарий” постелил для него квадратный кусок кожи. Один только м-р К. поместился около самого младенца и следил за каждым движением с пристальным вниманием. Единственным условием, требуемым от нас, было соблюдение строгого молчания и терпеливое ожидание развертывания событий. Ясный солнечный свет лился в открытую дверь. Постепенно “Глава” впал в состояние, которое казалось глубокой медитацией, тогда как другие, после краткого заклинания, внезапно замолкли и выглядели так, как будто они все совершенно окаменели. Было угнетающе тихо, и гуканье младенца было единственным слышимым звуком. После того как мы так просидели немного времени, движения конечностей младенца внезапно прекратились, и его тело, казалось, стало неподвижным. К. напряженно следил за каждый движением, и оба мы, обменявшись быстрым взглядом, остались довольны тем, что все присутствующие сидели неподвижно. Глава, устремив свой взгляд на землю, даже не глядел на ребенка; бледный и бездвижный, он скорее был похож на статую талапоина, погруженного в медитацию, чем на живое существо. Вдруг, к нашему великому замешательству, мы увидели ребенка, не то чтобы встающего, но как бы резко поднятого в сидячее положение. Еще несколько рывков и затем, точно автомат, приведенный в движение скрытыми проволоками, этот четырехмесячный младенец встал на ноги! Вообразите наше замешательство, а для м-ра К. — ужас. Ни одна рука не была протянута к нему, ни одно движение не совершено, ни слова вымолвлено; и все же грудной ребенок стоял прямо и твердо, как мужчина!

Остальную часть описания мы приведем из копии записок, написанных по этому поводу самим м-ром К., в тот же вечер, и данных нам на тот случай, если они не дойдут до места назначения, или писателю не удастся увидеть что-либо больше.

“После минуты или двух колебания”, — пишет К., — “младенец повернул голову и взглянул на меня с выражением такой разумности, что это было просто страшно! У меня мороз пробежал по коже. Я щипал свои руки и кусал губы чуть ли не до крови, чтобы убедиться, что я не сплю. Но это было только начало. Это чудотворное создание, как мне казалось, сделало два шага по направлению ко мне, снова приняло сидящую позу, и, не спуская с меня глаз, повторяло, фразу за фразой, на языке, который, как я полагал, был тибетским, те самые слова, какие, как мне до этого объяснили, обычно произносятся при воплощениях Будды, начиная с: “Я — Будда; я старый Лама; я его дух в новом теле”, и т. д. Я ощутил действительный ужас; волосы встали дыбом и кровь застыла. Хоть убей меня — я не мог выговорить ни слова. Тут не было ни трюкачества, ни чревовещания. Губы младенца двигались, и глаза, казалось, заглядывали мне в самую душу с выражением, которое заставило меня думать, что то было лицо самого Главы, его глаза, его взгляд, на что я уставился. Как будто его дух вошел в это маленькое тело и теперь смотрел на меня через прозрачную маску детского лица. Я почувствовал головокружение. Младенец потянулся ко мне и положил свою маленькую ручку на мою. Я вздрогнул, точно ко мне прикоснулись горячим углем, и, не будучи в состоянии больше выносить эту сцену, закрыл лицо ладонями. Это было только на одно мгновение; но когда я отнял руки, маленький актер уже превратился в хныкающего младенца, лежащего на спине, и немного спустя пустился в истошный плач. Глава же вернулся в свое нормальное состояние, и последовала беседа.

Только после ряда подобных экспериментов, длившихся более десяти дней, я осознал тот факт, что я видел невероятный, поразительный феномен, описанный некоторыми путешественниками, но всегда объявляемый мною обманом. Среди множества вопросов, оставшихся без ответа, несмотря на мой перекрестный допрос, Глава обронил каплю информации, которую нужно рассматривать, как очень значительную. “Что случилось бы”, — спрашивал я через шамана, — “если в то время, когда младенец заговорил, я, в момент безумного страха, при мысли, что дитя это — “Дьявол”, убил бы его?”. Он ответил, что “если бы этот удар не был мгновенно смертельным, то был бы убит только ребенок”. “Но”, — продолжал я, — “предположим, что он был бы молниеносен?” “В таком случае”, — ответил он, — “вы убили бы меня тоже””.

В Японии и Сиаме существуют два разряда жрецов, из которых один публичный, и имеет дело с людьми, а другой — строго секретный. Последних никогда не видят; об их существовании известно лишь очень немногим туземцам; иностранцам же — никогда. Их силы никогда не демонстрируются ни перед публикой, ни вообще когда-либо, за исключением редких случаев чрезвычайной важности, когда церемонии совершаются в подземных или в других отношениях недоступных храмах, и в присутствии нескольких избранных, которые головою отвечают за сохранение тайны. Среди таких случаев — смерть в царственной семье или в среде высоких сановников, связанных с этим орденом. Одним из самых вещих и впечатляющих проявлений силы этих магов является вывод астральной души из подвергшихся кремации остатков человеческих существ; эта церемония, которую практикуют также в некоторых из наиболее значительных ламасериев Тибета и Монголии.

В Сиаме, Японии и Великой Татарии существует обычай делать медальоны, статуэтки идолов из пепла сожженных лиц;[688] пепел смешивают с водой, чтобы получилась паста; и когда ей придана желаемая форма, обжигают и покрывают золотом. Ламасерий У-тай в провинции Чань-си, Монголии, наиболее славится этими изделиями, и богатые люди посылают туда кости своих покойных родственников, чтобы их перемололи и обработали. Когда адепт магии предлагает помочь в выводе астральной души из умершего, которая иначе, как они думают, может остаться оглушенной на неопределенное время внутри пепла, прибегают к следующему действию: священная пыль насыпается на металлический лист, сильно намагнетизированный и имеющий размеры человеческого тела. Затем адепт медленно и нежно обмахивает его талапат-наном [689] веером своеобразной формы с написанными на нем определенными знаками, бормоча, в то же время, какую-то формулу вызывания. Пепел вскоре становится как бы насыщенным жизнью и тихо распределяется тонким слоем, который принимает очертания тела, каким он был до сожжения. Затем постепенно поднимается что-то похожее на беловатый пар, который спустя какое-то время образует вертикальный столб, и, уплотняясь, наконец превращается в “двойника”, или эфирную астральную копию умершего, которая в свою очередь растворяется в воздухе и исчезает с поля зрения смертных.[690]

“Маги” Кашмира, Тибета, Монголии и Великой Татарии слишком хорошо известны, чтобы нуждаться в комментариях. Если их назовут фокусниками, то мы приглашаем самых лучших фокусников Европы и Америки сравняться с ними, если они смогут.

Если наши ученые не в состоянии воспроизводить бальзамирование египетских мумий, насколько больше они были бы удивлены, если бы увидели, как видели мы, мертвые тела, сохраненные с помощью алхимического искусства до такой степени, что по истечении многих веков кажется, что эти люди просто спят. Цвет их лица такой свежий, кожа так эластична, глаза настолько натуральны и искрящиеся, как будто они в полном расцвете сил, и колеса жизни остановились лишь мгновение назад. Тела некоторых очень выдающихся личностей уложены на катафалки, в роскошных мавзолеях, иногда покрытых позолотою, или даже листами настоящего золота; около них собрано их любимое оружие, украшения и вещи ежедневного употребления; и свита прислуживающих, цветущих молодых юношей и девушек, но все же трупов, сохранившихся так же хорошо, как их хозяева, стоят, выстроившись, как бы готовые служить по первому зову. Говорят, что в монастыре Великий Курен и в другом, расположенном на Священной горе (Бохте-Ула), имеется несколько таких гробниц, которые почитались всеми ордами завоевателей, пронесшимися через эти страны. Аббат Хак слыхал об их существовании, но не видел ни одной, так как чужеземцы любого рода туда не допускаются, а миссионеры и европейские путешественники, не пользующиеся требуемой протекцией, являются последними, кто могли бы быть допущены к этим священным местам. Сообщение Хака, что гробницы татарских суверенов окружены детьми, “которых заставляли глотать ртуть до тех пор, пока они не задохнулись”, вследствие чего “цвет и свежесть этих жертв сохранилась настолько, что они выглядят живыми”, — является одною из тех миссионерских выдумок, которые действуют только на самых невежественных людей, воспринимающих все, что услышат. Буддисты никогда не приносили жертв, ни человеческих, ни животных. Это совершенно противоречит принципам их религии, и ни один ламаист никогда в этом не был обвинен. Когда богатый человек желал, чтобы его похоронили в сообществе, то посылали вестников по всей стране вместе с ламами-бальзамировщиками и дети, только что умершие естественной смертью отбирались для этой цели. Бедные родители были только рады сохранить своих умерших детей таким поэтическим образом, вместо того, чтобы оставлять их на разложение и пожирание дикими зверьми.

Дата добавления: 2014-11-29