Юлия, или новая элоиза 2 страница

ПИСЬМО VI

К Кларе от Юлии

Ужели хочешь ты, милая кузина, всю жизнь только и оплакивать свою бедняжку Шайо, ужели, думая о мертвых, надо забывать о живых? Твоя печаль понятна, и я разделяю ее; но нельзя же печалиться вечно! Правда, с того дня, как ты утратила свою мать, она воспитывала тебя с неусыпной заботой; она скорее была твоей подругой, нежели гувернанткой. Она нежно любила тебя, и меня она любила потому, что ты меня любишь; она всегда внушала нам одни лишь разумные и высокие правила. Все это я знаю, душенька, все это охотно признаю. Но признан и ты, что добрая наша наставница была не очень осторожна; она без надобности пускалась в весьма нескромные признания, без конца занимала нас беседой об искусстве покорять сердца, о своих похождениях в молодости, о проделках любовников - и хотя, стремясь уберечь нас от сетей, расставляемых мужчинами, она и не учила нас самих расставлять эти сети, но зато преподала нам многое, о чем девице и слышать не подобает. Утешься же в своей утрате - у этого несчастья есть и хорошая сторона: в нашем возрасте уроки Шайо становились опасны, и, быть может, небо отняло ее у нас в тот миг, когда ее присутствие могло бы принести нам вред. Вспомни, что ты говорила, когда я потеряла лучшего на свете брата. Ужели Шайо тебе дороже? Ужели у тебя больше причин оплакивать ее?

Возвращайся, дорогая; она в тебе больше не нуждается. Увы! Как решаешься ты терять время, проливая напрасные слезы и не думая о том, что может стрястись еще одна беда! Как же ты не боишься, зная состояние моей души, оставлять подругу среди опасностей, которые устранило бы твое присутствие? О, сколько событий произошло со времени твоего отъезда! Ты ужаснешься, узнав, какой угрозе я подвергалась из-за своего безрассудства. Надеюсь, что теперь я избавилась от нее; но я завишу от доброй воли другого, и ты должна вернуть меня самой себе. Так приезжай поскорее! Я ни о чем не просила, покуда в твоих заботах нуждалась бедняжка Шайо, я первая убеждала бы тебя не оставлять ее. Но с той поры, как ее не стало твой долг - окружить заботами ее семью; ты легче осуществишь это здесь, сообща со мною, чем одна в деревне, и выполнишь свой долг, подсказанный благодарностью, ни в чем не поступаясь и долгом дружбы.

С того дня, как уехал отец, мы вернулись к прежнему образу жизни, и матушка теперь реже оставляет меня. Но делается это скорее по привычке, нежели из недоверия. Светские обязанности все же отнимают у нее много времени, однако она не хочет, чтобы я пропускала уроки, и иногда ее заменяет весьма нерадивая Баби. Право, я нахожу, что моя добрая матушка чересчур уверена во мне, но все не решаюсь предостеречь ее; мне бы так хотелось избавиться от опасностей, не утратив ее уважения, - и лишь ты одна можешь все это уладить. Приезжай, моя родная Клара, приезжай поскорее. Мне жаль, что ты пропускаешь уроки, которые я беру без тебя, и я боюсь узнать слишком много. Учитель наш не только человек достойный, но и добродетельный, это еще опаснее. Я чересчур им довольна,- и потому недовольна собой. И он и мы в таком возрасте, что как бы ни был добродетелен мужчина, но если он не лишен приятности, то в его обществе лучше бывать двум девицам, нежели одной.

ПИСЬМО VII

Ответ

Внимаю тебе и ужасаюсь. Впрочем, я не верю, что опасность так близка, как ты рисуешь. Право же, твой страх умеряет мои опасения; но все же будущее меня пугает, и, если тебе не удастся одержать победу над собою, я предвижу одни лишь несчастья. Увы! Сколько раз бедняжка Шайо предрекала, что первый порыв твоего сердца предопределит твою судьбу на всю жизнь! Ах, сестрица, неужто твоя участь уже решена, - ведь ты еще так молода! Как нам будет недоставать умудренной опытом наставницы, хотя ты и говоришь, что эта утрата - к нашему благу. Быть может, нам надобно было с самого начала попасть в более надежные руки; в ее руках мы стали чересчур сведущи, чтобы теперь дозволить другим управлять нами, хотя и не настолько сведущи, чтобы самим управлять собою; она одна могла бы охранить нас от опасностей, которым сама же и подвергла. Она многому нас научила; и, думается, мы для нашего возраста много размышляли. Горячая и нежная дружба, соединяющая нас чуть ли не с колыбели, как бы просветила сердца наши с юных лет в том, что касается до страстей человеческих. Мы довольно хорошо знаем их признаки и последствия; нам недостает лишь искусства их подавлять. Дай-то бог, чтобы твой юный философ знал это искусство лучше нас.

Ведь ты понимаешь, что когда я говорю "мы", то главным образом подразумеваю тебя: ведь наша милая Шайо всегда твердила, что ветреность заменяет мне здравый смысл, что у меня никогда недостанет серьезности, чтобы узнать истинную любовь, что я слишком безрассудна для безрассудной страсти. Юлия, душа моя, остерегайся: чем больше Шайо ценила ум твой, тем больше она боялась за твое сердце. Впрочем, не падай духом: я знаю, твое сердце свершит все то, на что способны целомудрие и честь, мое же свершит все то, на что, со своей стороны, способна дружба. Хотя мы с тобой слишком сведущи для нашего возраста, но такие познания ничуть не повредили нашей нравственности. Право, дорогая, есть на свете немало более наивных девиц, далеко не таких порядочных, как мы, - мы же с тобой порядочны лишь потому, что хотим такими быть, и. поверь мне, - это более верный путь к нравственному совершенству. Однако ж после твоего невольного признания я не обрету ни минуты покоя, пока не буду рядом с тобой, ибо раз ты боишься опасности - значит, она не совсем мнимая. Верно и то, что избежать ее легко: два словечка твоей матушке, и с этим покончено, но я тебя понимаю, - тебе не хочется прибегать к таким решительным мерам; тебе хочется избавиться от опасности падения, но не от чести победы. Ах, бедная сестрица!.. Если б хоть малейший луч надежды... Но как же это возможно, чтобы барон д'Этанж согласился отдать свою дочь, свое единственное дитя человеку без роду и племени!.. Ужели ты надеешься?.. На что же ты надеешься?.. Чего добиваешься? Бедная, бедная сестричка! Не опасайся, во всякой случае, меня. Дружеская душа сохранит твою тайну. Многие сочли бы, что честнее разоблачить ее; и, пожалуй, были бы правы. Но я, хоть я и не великая умница, не терплю такой порядочности, которая предает дружбу, веру; по-моему, для всех человеческих отношений, для всех возрастов есть свои правила, свои обязанности и своп добродетели; то, что для других - благоразумие, для меня - предательство; и. слушаясь тех, кто в этом не разбирается, мы не станем разумными, а станем злыми.

Если любовь твоя не сильна, мы ее победим; если она достигла крайней степени, то действовать резко - значит, привести к трагедии, а дружбе должно попытать лишь те средства, за которые она отвечает. Зато тебе придется ходить по струнке, когда попадешь под мою охрану. Погоди, увидишь, что такое восемнадцатилетняя дуэнья!

Я живу вдали от тебя, сама ты знаешь, не ради развлечения. Да и весна в деревне не столь уж приятна, как тебе кажется: страдаешь и от холода и от жары, на прогулке нигде не найдешь тени, в доме нужно топить печи. Даже отец, хотя он и занят своими постройками, все жалуется, что газету доставляют сюда с запозданием, не то что в городе. Таким образом, мы только и мечтаем вернуться, и я надеюсь, что через четыре-пять дней ты меня обнимешь. Но меня беспокоит, что в четырех-пяти днях так много часов и что немало из них будет принадлежать твоему философу. Понимаешь, сестрица? Ты подумай только, ведь каждый час будет ему благоприятен!

Пожалуйста, не красней и не потупляй глаза. Не напускай на себя важность,- она не идет к твоим чертам. Ведь ты знаешь, что я смеюсь, даже когда проливаю слезы, но это не значит, что я не чувствительна, не тоскую в разлуке с тобой; не значит, что я не горюю о кончине бедняжки Шайо. Бесконечно благодарна тебе за то, что ты хочешь разделить со мною заботы о ее близких, я и так не покину их до конца жизни, но ты изменила бы себе самой, упуская случай для доброго дела. Я согласна, наша славная Шайо была болтушкой, вела вольные разговоры, не очень-то была сдержанна в присутствии девиц и любила поговорить о своем прошлом. Поэтому я сокрушаюсь не столько о качествах ее ума, хотя среди них наряду с плохими были и превосходные, - я оплакиваю доброе ее сердце, бескорыстную привязанность ко мне, сочетание материнской нежности и сестринской доверчивости. Она заменяла мне семью, - мать свою я едва помню, отец любит меня, насколько он способен любить; мы потеряли твоего милого брата, своих я почти никогда не вижу. Я будто покинутая всеми сирота. Родная моя, теперь ты у меня одна на свете, ибо твоя добрая мать и ты - одно целое. Однако ж ты права. Ведь у меня остаешься ты, а я плакала! Я просто сошла с ума, - что мне плакать!

P. S. Опасаюсь случайностей и адресую письмо нашему учителю - так оно вернее дойдет.

ПИСЬМО VIII2

К Юлии

Как прихотлива любовь, о прекрасная Юлия! Сердцу моему даровано больше, чем оно ожидало, а оно все недовольно! Вы любите меня, вы говорите мне об этом, а я вздыхаю! Неблагодарное сердце смеет желать большего, когда желать уже нечего; его причуды терзают меня и не дают насладиться счастьем. Не думайте, будто я позабыл о законах, предписанных мне, или не желаю их соблюдать; нет, но тайная досада волнует меня, когда я вижу, что законы эти тяжки для меня одного, а вы, - та, которая уверяла меня в своей слабости, вы ныне так сильны; ведь мне даже мало приходится бороться с собой, ибо вы предупреждаете всякий повод к этому.

Как вы изменились за два месяца, хотя ничто, кроме вас, не изменилось! Исчезла томность, нет и в помине дурного расположения духа или уныния; былою прелестью дышит все существо ваше; воскресли все ваши чары - распустившаяся роза не так свежа, как вы; снова блистаете вы остроумием; со всеми шутите, даже со мной шаловливы, как прежде; и что досаднее всего - вы так весело клянетесь мне в вечной любви, будто говорите о забавнейшей вещи в мире.

Скажите, ветреница, скажите, разве это свидетельствует о всепокоряющей страсти, вынужденной бороться с собою, и разве необходимость подавить в себе даже самую ничтожную прихоть не омрачила бы вашего веселого расположения духа? О, раньше вы были гораздо милее, хотя и не так дивно хороши. Мне жаль былой трогательной бледности, этого бесценного залога счастья для того, кто любит, я ненавижу здоровый румянец, покрывший ваши щечки, в ущерб моему покою. Да, я предпочел бы видеть вас измученной недугом, нежели смотреть на довольное ваше лицо, блестящие глаза, свежие краски и ощущать в сердце жестокую боль. Значит, вы уже не помните, какой вы были, когда умоляли меня о милосердии! О, Юлия, Юлия! Как быстро успокоилась ваша пылкая любовь!

Но еще более оскорбляет меня то, что, предавшись моей воле, вы будто остерегаетесь меня и избегаете опасностей, словно они вам еще страшны. Так-то вы уважаете мою сдержанность!

Заслужил ли я за свое благоговение такую обиду? После отъезда вашего отца мы не только не пользуемся большей свободой, но, напротив, теперь мы почти не видимся наедине. Вы неразлучны с кузиной, она от вас не отходит ни на шаг. Так мы возвратимся, пожалуй, к прежнему образу жизни и будем по-старому всего остерегаться, с тем лишь различием, что прежде это было вам в тягость, а ныне вам нравится.

Какую же награду за свою безупречную почтительность я получу, если нет в вас ко мне уважения! Во имя чего осуждать себя на вечное и добровольное отречение от радостей жизни, если та, которая требует этого, так неблагодарна? О, я устал от напрасных страданий, от того, что обрек себя жестоким лишениям, не надеясь на награду. Как! Вы будете безнаказанно хорошеть и презирать меня? Ужели мне только и суждено, что пожирать взглядами ваши прелести, не смея прикоснуться к ним устами? Ужели, наконец, я должен сам отказываться от всякой надежды и даже не заслужу уважения за такую мучительную жертву? Нет, раз вы не полагаетесь на мое слово, я не хочу больше исполнять его: несправедливо, чтобы залогом вашей безопасности было и мое честное слово, и ваши предосторожности. Либо вы слишком неблагодарны, либо я слишком щепетилен. Я не желаю более отказываться от счастливых случайностей, даруемых судьбой, помешать ей вы не можете. И, наконец, будь что будет, я чувствую, что взял на себя непосильное бремя. Итак, Юлия, оберегайте себя сами, я не отвечаю за сокровище, которое стало слишком большим искушением для его верного хранителя, а вашему сердцу сберечь его будет не так уж трудно, как вы твердили в притворном страхе.

Да, я не шучу: отныне полагайтесь на самое себя - или же прогоните меня прочь, иначе говоря, лишите меня жизни. Я взял на себя безрассудное обязательство. И я поистине удивлен, что выполнял его так долго. Знаю, что обязан так поступать и впредь, но, право, мне это не под силу. Тот, кто, взвалил на себя такое опасное бремя, обречен на падение. Верьте мне, дорогая и нежная Юлия, верьте моему чувствительному сердцу, которое бьется лишь ради вас; оно всегда будет вас боготворить. Но я боюсь потерять голову в упоении страсти, свершить злодейство, которому ужаснулся бы сам, обретя хладнокровие. Счастливый тем, что не обманываю ваших ожиданий, я боролся с собою два месяца, а заслуживаю от вас награду за целых два века страданий.

ПИСЬМО IX

От Юлии

Понимаю: наслаждаться порочными утехами, но слыть добродетельным - вот когда б вы были довольны! В этом и заключается ваша нравственность? Быстро же прискучило вам великодушие, друг мой! Чем же оно было, как не притворством! Странное проявление привязанности - вы сетуете на то, что я здорова! Или вы надеялись, что безумная страсть в конце концов истощит меня, ждали, что я стану умолять вас спасти мне жизнь? А может быть, все рассчитав, вы решили меня уважать лишь до той поры, пока я буду неприступна, но отказаться от уважения, когда я стану более любезной? В подобных жертвах я не вижу заслуги.

Несправедливо и упрекать меня за то, что я стараюсь спасти вас от тяжкой борьбы с самим собою, вам следовало бы, напротив, лишь благодарить меня. Вместе с тем, отрекаясь от обязательств, которые вы взяли на себя, вы ссылаетесь на их непосильную трудность. Итак, в одном и том же письме вы жалуетесь и на то, что тяготы ваши слишком велики, и на то, что их вам облегчают. Подумайте хорошенько обо всем этом да постарайтесь избегнуть противоречий с самим собою, придайте своим вымышленным горестям хотя бы менее вздорный оттенок. А всего лучше, оставьте такое притворство, оно не свойственно вашей натуре. Что бы вы ни говорили, ваше сердце довольно моим, хоть и не выказывает этого. Неблагодарный, вы хорошо знаете, что мое никогда не провинится перед вами! Само письмо ваше своей игривостью уличает вас, да и вы не были бы так остроумны, если б тревожились о себе; но, пожалуй, довольно тщетных попреков на ваш счет, перейдем к тем, которые относятся ко мне и на первый взгляд как будто лучше обоснованы.

Безмятежная и тихая жизнь, которую мы ведем вот уже два месяца, не согласуется с моим признанием, и, говоря откровенно, вас не без причины поражает это противоречие. Вначале вы видели, в каком я была отчаянии; сейчас вы находите, что я слишком спокойна. Поэтому вы и обвиняете меня в том, что мои чувства поверхностны, что сердце мое изменчиво. Ах, друг мой, не слишком ли вы сурово судите? Не один день нужен, чтобы все это узнать. Подождите - быть может, вы сочтете, что любящее вас сердце достойно вашего.

Если б вы поняли, как испугали меня первые проявления моего чувства к вам, вы бы могли судить о том смятении, какое меня охватило. Воспитана я в столь строгих правилах, что чистейшая любовь представлялась мне верхом бесчестия. Все меня учили, все внушали, что чувствительная девушка погибла если хоть слово любви слетит с ее уст. В моем смятенном воображении грех и нежное признание сливались воедино, этот первый шаг внушал мне такой ужас, что, по моим понятиям, он сразу привел бы к последнему шагу. Неуверенность в себе множила мои тревоги, в голосе скромности мне слышалось веление целомудрия. Меня мучило желание высказаться, а я принимала эти муки за вспышки страстного влечения. Я думала, что погибну, как только произнесу слова признания, а признаться было нужно, иначе я потеряла бы вас. И вот, не в силах скрывать свои чувства, я воззвала к благородству ваших чувств и, полагаясь более на вас, нежели на себя, решила призвать на помощь вашу честь и обрести силу, которой, как мне казалось, я обделена.

Я убедилась в том, что это был самообман. После моего признания мне стало легче, а как только вы мне ответили, я и вовсе успокоилась. Два же месяца испытаний показали, что если моему нежному сердцу нужна любовь, то чувствам моим ничуть не нужен любовник. Судите сами - ведь вы такой почитатель добродетели! - как меня обрадовало это счастливое открытие. Я вышла из бездны стыда, куда низвергли меня страхи, и упиваюсь восхитительным наслаждением чистой любви. Состояние это - радость моей жизни; оно сказалось и на расположении моего духа, и на здоровье. Нельзя представить себе ничего более сладостного, - согласие между любовью и невинностью кажется мне блаженством земного рая.

С той поры я перестала вас бояться, однако стараюсь не бывать с вами наедине, - не только ради себя, но и ради вас, ибо ваши взоры и вздохи свидетельствуют о порывах страсти, а не о благоразумии; и если вы забыли о добровольном обете, то я о нем никогда не забуду.

Ах, друг мой, отчего я не могу вдохнуть в вашу душу блаженство и покой, которые царят в моей душе! Отчего не могу научить вас безмятежно наслаждаться этим отраднейшим состоянием! Вся прелесть союза сердец для нас - в сочетании с прелестью невинности. Ничто - ни страх, ни стыд - не смущает наше блаженство; вкушая истинные радости любви, мы можем не краснея говорить о добродетели:

E v'и il piacer con l'onestadeaccanto.3

Но какое-то печальное предчувствие теснит грудь мою и твердит, что небо судило нам вкушать счастье лишь в эти немногие дни. Я предвижу в грядущем одни лишь бури, разлуку, тревоги и преграды. Любая перемена в нашем нынешнем положении, по-моему, не приведет к добру. И если бы узы более нежные соединили нас навсегда, боюсь, что такой избыток счастья развеял бы скоро во прах и само счастье! Миг обладания - решительный миг, и для нашей любви всякие перемены опасны: мы можем лишь ее утратить.

Заклинаю тебя, мой нежный и единственный друг, укроти свои тщетные безумные желания, ведь за ними всегда следуют сожаление, раскаяние, тоска. Будем же безмятежно наслаждаться настоящим нашим положением. Тебе приятно заниматься со мной науками, и ты отлично знаешь, как мне отрадны твои уроки. Пусть они станут еще чаще, будем разлучаться лишь ради благопристойности. Те минуты, когда нам нельзя видеться, посвятим нашей переписке. Не будем же упускать драгоценного времени - быть может, когда-нибудь мы пожалеем, что оно миновало. Ах, пусть все так и останется до конца наших дней! Ум становится изощреннее, суждения яснее, душа укрепляется, сердце блаженствует! Чего нам недостает для счастья?

ПИСЬМО X

К Юлии

Вы правы, Юлия, я вас совсем не знаю! Мне казалось, будто мне известны все сокровища вашей души, но я без конца открываю новые. Есть ли на свете женщина, которая, подобно вам, сочетала бы нежность и добродетель и, умеряя одну другою, придала бы им такое очарование? В этом благоразумии, сокрушающем меня, есть что-то пленительное, что-то неотразимое, и вы столь мило скрашиваете те лишения, на которые меня обрекаете, что они чуть ли не становятся мне дороги.

С каждым днем я все сильнее чувствую, что любовь ваша - величайшее благо; ничего равного ей нет и быть не может; и если б мне даже пришлось выбирать между вашим сердцем и правом обладать вами, прелестная Юлия, я бы ни секунды, - да, ни секунды не колебался. Но чем может быть вызвана необходимость произвести этот горестный выбор? Зачем полагать несовместимым то, что соединила сама природа? Время дорого, будем радоваться тому, что у нас есть, говорите вы, не надо нетерпеливо нарушать его спокойное течение. Что ж, пусть проходят дни и будут безмятежны! Но, радуясь своему приятному уделу, следует ли забывать о лучшем уделе и предпочитать покой высшему блаженству? Разве не теряешь время, не умея им лучше воспользоваться? Ах, если хочешь прожить тысячу лет в четверть часа, к чему уныло считать оставшиеся дни?

Спору нет, вы правы, говоря, что мы ныне в счастливом положении. Признаю, нам должно быть счастливыми, а между тем я не испытываю счастья! Вашими устами гласит благоразумие, но тщетно! - голос природы громче. Как противиться ему, когда он созвучен с голосом сердца? Ничто, ничто на свете, кроме вас одной, не способно завладеть моей душою и чувствами: нет, без вас природа для меня ничто, но ее власть - в вашем взоре, и тут она непобедима.

Вы смотрите на мир иначе, божественная Юлия! Вы пленяете чувства других, но вам не нужно бороться со своими. Очевидно, человеческим страстям недоступна столь возвышенная душа; вы прекрасны, как ангел, - и ангельски чисты. О, чистота, перед которой я, ропща, преклоняюсь! Почему, Юлия, не могу я заставить вас сойти с ваших высот, не могу сам возвыситься до вас! Но нет, мой вечный удел - ползать по земле, а ваш - сиять в небесах. Ах, будьте счастливы, нарушив мой покой; наслаждайтесь своими добродетелями, и да погибнет презренный смертный, если он посягнет на одну из них. Будьте счастливы; я постараюсь не думать о том, как я жалок, и паше счастье облегчит мне страдания. Да, дорогая возлюбленная, мне кажется, что любовь моя так же совершенна, как обожаемый ее предмет; все мои желания, воспламененные вашей прелестью, угасают, они покорены совершенствами вашей души; ведь она так безмятежна, что я не решаюсь смутить ее покой. Всякий раз, когда, поддавшись искушению, я готов украдкой похитить у вас мимолетную ласку, меня удерживает не только боязнь вас оскорбить, - еще сильнее страшится мое сердце нарушить столь непорочное блаженство. Я думаю лишь о том, чего будут вам стоить те радости, которых я так жажду, и, не умея сочетать свое счастье с вашим, я отрекаюсь от своего, - судите сами, как я люблю вас!

Сколько непонятных противоречий в чувствах, которые вы мне внушаете! Я покорен и дерзок, неистов и сдержан, - стоит мне взглянуть на вас, и во мне начинается душевная борьба. Ваши взоры, голос наполняют мое сердце любовью, и так трогательно обаяние невинности, что жаль разрушать эти божественные чары. Когда вас нет со мною, я лелею дерзкие надежды; не смея говорить вам о своих желаниях, я обращаю их к вашему образу, и он расплачивается за сдержанность, которую я вынужден выказывать вблизи вас.

Между тем я томлюсь, я сгораю. По жилам моим течет огонь, ничто не может ни потушить его, ни утолить; я стараюсь сдержать его, а он от этого становится еще яростнее. Я должен почитать себя счастливым, я счастлив - не спорю, я не жалуюсь на свою участь; какая она ни есть, я бы не поменялся ею с царями земными. И все же меня поистине терзает недуг, и я тщетно с ним борюсь. Я не хочу смерти - и все же умираю. Я хочу жить ради вас, а вы лишаете меня жизни.

ПИСЬМО XI

От Юлии

Друг мой, с каждым днем я привязываюсь к вам все сильнее. Я уже не в силах расстаться с вами; даже недолгая разлука для меня невыносима, мне надобно видеть вас или писать вам, надобно всегда быть с вами.

Итак, моя любовь растет вместе с вашей; ибо теперь-то я знаю, как вы любите меня, ведь вы так искренне боитесь не угодить мне, меж тем как прежде лишь притворствовали, чтобы достигнуть своей цели. Я отлично вижу, какую власть взяло ваше сердце над разгоряченным воображением; по-моему, во сто крат больше страсти в нынешней вашей сдержанности, нежели в первоначальном пыле. Я вижу также, что ваше состояние хотя и тягостно, все же не лишено радостей. Истинно влюбленному отрадно даже принесение жертв, - они зачитываются ему, и ни одна не остается без ответа в сердце, которое его любит. Впрочем, кто ведает, уж не прибегаете ли вы, зная мою чувствительность, к более тонким уловкам, чтобы обольстить меня? Но нет, я несправедлива, вы не способны лукавить со мною. Однако, будь я благоразумна, я бы еще более остерегалась жалости, нежели любви. Меня гораздо сильнее трогает паше уважение, чем восторги, и я боюсь, что ваше самое честное решение окажется самым опасным.

Должна открыть свою душу к высказать мысль, справедливость которой чувствую всем своим сердцем, - да и ваше сердце подскажет вам ее: вопреки неравенству нашего положения, вопреки родителям и нам самим, судьбы наши соединены навек, и теперь мы всегда должны быть вместе и в счастье и в горе. Наши души, так сказать, соприкасаются во всех точках, и мы везде чувствуем силу сцепления (поправьте меня, друг мой, если я некстати применяю ваши уроки физики). Судьба, быть может, и разлучит нас, но ей никогда нас не разъединить. Отныне мы будем радоваться одной радостью, печалиться одной печалью, и, как в предании, которое вы рассказывали, двое любовников испытывают одинаковые движения души, даже вдали друг от друга, - так и нас будут волновать те же чувства, хотя бы мы с вами и находились на противоположных концах света.

Отбросьте всякую надежду, если она у вас была, что вам удастся составить свое счастье ценою моего. Не надейтесь: если я утрачу честь, оно для вас невозможно, вы не в силах будете спокойно взирать на мой позор и слезы. Верьте мне, друг мой, я лучше знаю ваше сердце, чем вы сами. Нежная и искренняя любовь должна научиться управлять желаниями; но если вы будете настаивать, вы погубите себя и, довершив мое несчастье, будете сами несчастны.

Предоставьте мне заботы о нашей общей судьбе - мне бы хотелось внушить вам, как это важно для нас обоих. Неужто вы сомневаетесь, что я люблю вас больше жизни, неужто воображаете, что для меня существуют радости, которых вы бы не разделили? Нет, друг мой, у меня те же стремления, что и у вас, но чуть-чуть больше рассудка, и я могу управлять ими. Согласна, я моложе вас, но разве вы не замечали, что, хотя женский рассудок обычно уступает мужскому в силе и скорее теряет остроту, зато складывается он раньше, подобно тому как хрупкий подсолнечник вырастает и погибает быстрее дуба. С юных лет приходится нам оберегать то, что так легко утратить, и эти заботы рано пробуждают в нас здравый смысл: живо чувствовать опасности, которым мы подвергаемся, - наилучший способ верно судить о последствиях того, что происходит. Чем больше я размышляю о нашем положении, тем яснее вижу, что сам здравый смысл требует от вас жертвы, которой я прошу от имени любви. Так покоритесь ее нежным увещеваниям и дозвольте вести вас другому, - увы, тоже слепцу, но по крайней мере не потерявшему надежной опоры.

Не знаю, друг мой, обретут ли наши сердца счастье, поймут ли они друг друга и разделите ли вы, читая эти строки, нежное волнение, которое их продиктовало. Не знаю, придем ли мы к согласию во взглядах и чувствах, но хорошо знаю одно: надобно предпочесть мнение того из нас, кто свое счастье не отделяет от счастья другого.

ПИСЬМО XII

К Юлии

Как умиляет ваше простодушное письмо, дорогая Юлия! Как чувствуется в нем ясность невинной души и нежная заботливость любви! Ваши мысли изливаются безыскусно и свободно; они оказывают на сердце чудесное действие, какого никогда не окажет вычурный слог. Вы приводите неопровержимые доводы с такою простотой, что над ними следует задуматься, чтобы понять всю их силу, и высокие чувства для вас так естественны, что ваши суждения легко могут показаться общепринятыми истинами. Разумеется, лишь вам надлежит управлять нашими судьбами, и это не только право, которое я предоставляю вам, а ваш долг, к которому я вас призываю, это справедливость, о коей прошу, и ваш рассудок должен вознаградить меня за ущерб, причиненный вами моему рассудку. Отныне я вручаю вам до конца моей жизни власть над моей волей: располагайте мною как человеком, у которого уже нет ничего своего, все существо которого принадлежит вам одной. Не сомневайтесь, я не изменю своему слову, подчинюсь вашему любому велению. И тогда, стану ли я лучше, станете ли вы счастливее, - в любом случае я буду вознагражден за послушание. Итак, смело вручаю вам заботу о нашем общем счастье, создайте его для себя - это все, что требуется. А мне, тому, кто не в силах ни на миг забыть вас или подумать о вас без восторга, который надо подавлять, мне предстоит лишь творить вашу непреклонную волю.

За год занятий мы только и делали, что читали без всякой системы и почти без выбора, скорее угождая вашему вкусу, нежели его развивая. Впрочем, мы находились в таком душевном смятении, что нам трудно было сохранить ясность мысли. Взор не мог сосредоточиться на книге, уста произносили слова, но внимание отвлекалось. Ваша сестрица, не столь рассеянная, вечно упрекала нас в неумении углубиться в предмет и, обгоняя нас, гордилась этой нетрудной победой. Она незаметно стала учителем учителя, и хотя мы иногда смеялись над ее самоуверенностью, - в сущности, из нашей троицы только она и получила кое-какие знания.

Итак, чтобы наверстать потерянное время (ах, Юлия, да было ли оно когда-нибудь потрачено лучше!), я придумал план, который благодаря своей методе, пожалуй, восполнит брешь в наших познаниях, нанесенную рассеянностью. Посылаю его вам; в скором времени мы его прочтем вместе, а пока я ограничиваюсь лишь небольшими замечаниями.

Если бы мы, мой нежный друг, задались целью выставлять напоказ свою ученость и приобретать знания для других, а не для самих себя, моя метода никуда не годилась бы, ибо она стремится извлечь малое из многого и выбрать основное из множества сочинений. Наука в большинстве случаев подобна монете, которая при всей ценности своей содействует благосостоянию только тогда, когда ее пускаешь в оборот, и годится лишь при сношениях между людьми. Лишите наших ученых удовольствия рассуждать перед слушателями, и науки перестанут их привлекать. Они копят знания у себя в кабинете с единственной целью - расточать их перед публикой; одного они жаждут - прослыть мудрецами и, конечно, не стремились бы к знаниям, если б лишились почитателей4. Мы же, стремясь воспользоваться знаниями, накапливаем их не ради того, чтобы перепродавать, а чтобы обратить себе на пользу; не ради того, чтобы обременять себя, а чтобы ими питаться. Читать не много, но много размышлять о прочитанном, или, что одно и то же, подолгу беседовать друг с другом - вот средство, помогающее лучше усвоить знания. Когда у человека есть понятливость, развитая привычкой к размышлению, то, полагаю, гораздо лучше своим умом доискиваться до всего, что можно найти в книгах, - верный способ применить знания к своему образу мыслей и овладеть ими! А вместо этого мы их получаем готовыми и почти всегда в чуждой нам форме. Мы гораздо богаче, чем полагаем, но, как говорит Монтень, нас одевают в долг и с чужого плеча, приучают пользоваться подачками, а не своим добром. Или, вернее, мы беспрестанно копим, не смея ни к чему притронуться, - мы уподобляемся скупцам, которые только и думают, как бы наполнить свои амбары, и на лоне изобилия умирают с голоду.

Дата добавления: 2014-12-07