Юлия, или новая Элоиза 35 страница

Ты пока еще не видишь никаких поводов дать мне совет. Потерпи, мой ангел, сейчас найдешь повод; но передать тебе этот разговор было необходимо, чтобы стало ясно все остальное.

На обратном пути мой муж, которого уже давно ждут в Этанже, сказал мне, что он рассчитывает завтра отправиться туда, что проездом он увидится с тобою и вернется дней через пять-шесть. Не высказывая всего, что я думала о столь неуместной поездке, я лишь заметила, что она не кажется мне столь необходимой, чтобы из-за нее бросать гостя, которого он сам пригласил. "Ужели вы хотите, - возразил он, - чтобы церемонным обращением я показал ему, что он не у себя дома? Я стою за гостеприимство в духе радушия жителей Вале. Пусть он найдет здесь такую же откровенность, а мы, по их примеру, будем вести себя свободно". Видя, что муж не желает меня слушать, я прибегла к иному средству: стала уговаривать нашего гостя поехать вместе с ним. "Вы увидите, - сказала я, - замок, в котором есть свои красоты, и, несомненно, они понравятся вам. Вы осмотрите владение моих предков, а ныне мое владение; ваше доброе отношение ко мне позволяет мне думать, что вам не безразлична будет эта картина". И я уже хотела было добавить, что замок этот похож на замок милорда Эдуарда, каковой... но, к счастию, вовремя прикусила язычок. Сен-Пре очень просто ответил, что я права, и он сделает все, что мне будет угодно. Но Вольмар, словно желая вывести меня из терпения, возразил, что Сен-Пре должен поступить, как ему самому будет угодно: "Чего вам больше хочется: поехать или остаться?" - "Остаться", - ответил Сен-Пре без всяких колебаний. - "Ну вот и оставайтесь, - продолжал мой муж, пожимая ему руку. - Вы честный и правдивый человек, и я доволен вашим ответом". Пререкаться при свидетеле было невозможно. Я промолчала, но от мужа не укрылось мое огорчение. "Так что ж, - с недовольным видом сказал он, когда Сен-Пре был далеко от нас. - Неужто я бесполезно защищал от вас самих вашу дружбу? Ужели для добродетели моей жены необходимы какие-то особые обстоятельства? Что до меня, то я более требователен, я хочу, чтобы верностью моей Юлии я обязан был лишь ее сердцу, а не обстоятельствам, и мне мало того, что она блюдет свою честь, - для меня оскорбительно, что она сомневается в себе".

Затем он провел нас в свой рабочий кабинет, и там я чуть не упала в обморок, когда он достал из ящика стола вместе с копиями посланий нашего друга, которые я сама ему дала, подлинники тех самых писем, которые, как я полагала, Баби сожгла в спальне моей матери. "Boт, - сказал он, показывая нам эти письма, - вот залог моего спокойствия. Если они обманули меня, стало быть, нельзя верить ничему, что уважают люди, это было бы безумием. Жена моя, смело вверяю свою честь той, кто, будучи соблазненной девушкой, ради доброго дела отказался от единственного и безопасного свидания с любовником. Юлию, ныне супругу и мать, я вверяю тому, кто некогда сумел победить свое вожделение, чтя в Юлии влюбленную девушку. Если вы, Сен-Пре, или ты, Юлия, думаете, что я ошибаюсь, - я сейчас же возьму свои слова обратно". Сестрица, как ты думаешь, легко ли было ответить, когда он заговорил таким языком?

И вот днем, улучив минуту, когда муж был один, я пришла поговорить с ним, и, не вдаваясь в рассуждения, в которых мне неудобно заходить слишком далеко, я только попросила у него два дня сроку. Он тотчас согласился, и эти два дня я употребила на то, что послала тебе с нарочным письмо, ожидая от тебя немедленного ответа, в котором ты посоветуешь, как мне поступить.

Я знаю, стоит мне попросить мужа не уезжать, и он, который никогда мне ни в чем не отказывал, и на этот раз не откажет мне в столь малой милости. Но, дорогая моя, я вижу, как ему приятно выразить мне свое доверие, и боюсь, что он отчасти утратит уважение ко мне, если подумает, что мне нужно больше сдерживать себя, чем он полагает. Я знаю также, что стоит мне слово сказать, и Сен-Пре без колебаний отправится сопровождать его, но как примет мой муж такую перемену решения? Да и могу ли я сделать этот шаг? Не покажется ли тогда, что я сохранила некую власть над Сен-Пре и что это словно дает ему какие-то права на меня? Боюсь к тому же, как бы он не заключил из подобной предосторожности, будто она мне необходима, а тогда это средство, с первого взгляда самое легкое, окажется опаснейшим. Я, конечно, понимаю, что никакие соображения нельзя ставить на одну доску с действительной опасностью, но существует ли она, эта опасность? Как раз это сомнение ты и должна разрешить.

Чем глубже я всматриваюсь в состояние души моей, тем меньше нахожу поводов тревожиться. В сердце у меня все чисто, совесть спокойна, я не чувствую ни смятения, ни страха, и обо всем, что происходит во мне, без всякого усилия могу чистосердечно признаться мужу. Правда, иные невольные воспоминания вызывают в душе моей умиление, которого лучше бы мне не знать; но воспоминания воскресают вовсе не при взгляде на того, кто породил их, - напротив, мне кажется, они возникают реже с тех пор, как он возвратился, и как бы ни было для меня приятно видеть его, - не знаю почему - такая странность! - мне приятнее думать о нем. Словом, я нахожу, что мне даже не нужна помощь добродетели, чтобы оставаться спокойной в его присутствии, и если б даже преступная страсть не внушала мне ужаса, - чувствам, уничтоженным добродетелью, трудно было бы возродиться.

Но, ангел мой, достаточно ли того, что сердце успокаивает меня, когда разум бьет тревогу? Я потеряла право полагаться на себя. Кто поручится, что моя уверенность в себе не есть обольщение порока? Как довериться чувствам, столько раз обманывавшим меня? Разве греховные поступки не начинаются всегда с горделивого презрения к соблазну? Не таится ли в игре с опасностью, когда-то погубившей меня, желание пасть еще раз?

Вникни в эти соображения, сестра, и ты увидишь, что, как бы ни были они безосновательны сами по себе, они вызваны важными причинами и над ними стоит призадуматься. Избавь меня от порожденного ими смятения. Укажи, как поступить в столь трудных обстоятельствах, - ведь прошлые мои заблуждения лишили меня уверенности в себе. Я робею и уже не могу, как прежде, спокойно судить обо всем. Что бы ты ни думала о себе самой, в душе твоей мир и спокойствие, - я в том убеждена; все предметы отражаются в ней, как в тихом озере, - такими, каковы они в действительности; а моя душа всегда волнуется, словно воды под ветром, волнение все смешивает и искажает. Я не могу довериться тому, что говорят мне мои глаза и чувства, и, несмотря на долгое раскаяние, с грустью убеждаюсь, что бремя давней ошибки приходится нести всю жизнь.

ПИСЬМО XIII

Ответ

Бедная сестрица! Как ты сама себя мучаешь, хотя у тебя столько оснований жить в спокойствии! "Все беды твои от тебя самого, о Израиль!"

Ежели бы ты следовала собственному своему правилу и помнила, что тебе в делах чувства надобно слушаться только внутреннего голоса и что твое сердце должно заставить рассудок умолкнуть, ты без всяких рассуждений верила бы внушению сердца и не страшилась бы, вопреки его свидетельству, мнимой опасности, ибо она может гнездиться лишь в сердце твоем.

Я понимаю тебя, прекрасно тебя понимаю, Юлия! Ты гораздо более уверена в себе, чем стараешься это показать: придумывая возможные новые заблуждения, ты хочешь покарать себя за прошлые ошибки; твои угрызения совести не столько предосторожность против будущего, сколько наказание за смелость, некогда погубившую тебя. Ты все сравниваешь две поры своей жизни. Полно тебе! Сравни уж и обстоятельства и вспомни, что тогда я тебя упрекала в самонадеянности, а ныне могу упрекнуть в трусости!

Напрасно ты чернишь себя, дорогая; нельзя же до такой степени обманываться в себе. Случается, что человек не знает, каково его душевное состояние, ибо совсем о нем не думает. Но стоит ему заглянуть в свою душу, он все увидит, - от себя самого не скроешь ни собственных добродетелей, ни пороков. По своей кротости и благочестию своему ты склонна к самоуничижению. Бойся сей опасной добродетели, ибо она лишь питает тайное тщеславие смиренников. Ведь это "унижение паче гордости". Поверь, благородная откровенность и прямота гораздо лучше. Если умеренность нужна даже в благоразумии, то следует соблюдать меру и в предосторожностях, продиктованных им; надо страшиться, как бы заботы, оскорбительные для добродетели, не принизили душу и как бы воображаемая опасность не стала действительной из-за того, что мы все тревожимся, все думаем о ней. Разве ты не знаешь, что, поднявшись после падения, надо твердо стоять на ногах, и если качнешься в другую сторону, наверняка опять упадешь. Сестрица, ты в любви была подобна Элоизе, ты стала и такой же набожной, как она. Дай бог, чтобы тебе это больше принесло удачи, чем ей. Право, ежели бы я не знала, какая ты робкая от природы, твои страхи и меня напугали бы; а будь я столь же щепетильной, как ты, то, постоянно страшась за тебя, стала бы бояться и за себя самое.

Подумай об этом хорошенько, милая моя подруга. Характер у тебя нежный, кроткий и столь же благородный, чистый; но не вносишь ли ты чересчур большую, не подобающую тебе суровость в свои взгляды на разделение полов. Я с тобою согласна, что мужчины и женщины не должны быть постоянно вместе и жить одинаково, но посмотри, не нуждается ли на деле это важное правило во многих оговорках и следует ли применять его ко всем безразлично - к женщинам и к девушкам, к многочисленному обществу и к беседам наедине, к трудам и к развлечениям; не должны ли благопристойность и порядочность, внушающие это правило, иной раз смягчать его!

Ты хочешь, чтобы в тех краях, где царит благонравие и где браки заключают с соблюдением вполне естественных приличий, устраивали бы собрания, на которых молодые люди обоего пола могли видеть друг друга, знакомиться и делать выбор; и ты с полным основанием запрещаешь им встречаться наедине. Но ведь это требование совершенно не подходит для замужних женщин, для матерей семейств, у коих не может быть никакого законного интереса показываться в обществе, ибо домашние дела удерживают их у своего очага, а между тем они не должны отказывать себе ни в чем, что вполне прилично для хозяйки дома. Я бы, конечно, не хотела, чтобы ты сейчас торговалась с приезжими купцами и водила их в ваши подвалы пробовать вина или, бросив детей, сидела бы и подводила счета с вашим банкиром; но если какой-нибудь порядочный человек придет к вам в гости или по делу, а мужа твоего не будет в это время дома, неужели ты откажешься принять гостя в его отсутствие, не проявишь радушия из страха очутиться с мужчиной наедине? В каждом правиле обратись к его основе, и все станет ясно. Почему мы считаем, что женщины должны жить уединенно и отдельно от мужчин? Ужели мы захотим нанести оскорбление нашему полу и решим, что это требование вытекает из слабости женщин и цель его - не вводить женщину в искушение? Нет, дорогая, эти недостойные страхи совсем не к лицу благонравной женщине, матери семейства, - ведь все окружающее постоянно питает в ней чувство женской чести, и она поглощена выполнением самого почтенного и естественного долга. От мужчины нас отделяет сама природа, предписывая нам совсем иные занятия; нас отделяет нежная и робкая скромность, которая хоть и не твердит неустанно о целомудрии, однако является самой надежной ею порукой; нас держит в отдалении от мужчин наша лукавая сдержанность, которая возбуждает в мужских сердцах желание, но вместе с этим и уважение, и служит, так сказать, кокетством добродетели. Вот почему даже супружеские пары не представляют исключения. Вот почему самые честные женщины обычно больше всего и сохраняют власть над своими мужьями: ведь благодаря разумной и тонкой сдержанности, не прибегая ни к капризам, ни к отказам, они умеют в самом нежном союзе держать мужа на известном расстоянии и никогда не дают ему пресытиться ими. Ты, надеюсь, согласишься со мною, что твое строгое правило должно допускать исключения, и поскольку в основе его не лежит долг, требующий неуклонного исполнения, то со всей благопристойностью, ради коей и выставляется твое требование, можно иной раз и не соблюдать его.

Осторожность, которую ты обосновываешь былыми своими ошибками, при нынешнем твоем положении оскорбительна; я бы никогда не простила ее твоему сердцу и с трудом прощаю ее твоему разуму. Ужели оплот, ограждающий твою честь, не мог избавить тебя от постыдного страха? Да как же моя кузина, моя сестра, моя подруга, моя Юлия может смешать слабость слишком чувствительной девушки с неверностью преступной жены? Посмотри вокруг. Все, что ты увидишь, должно возвышать твою душу и укреплять ее силы, - твой муж, который так верит тебе и чье уважение ты должна оправдать; твои дети, которых ты обязана научить добру и которые когда-нибудь будут гордиться своей матерью; твой почтенный и столь любимый тобою отец, который радуется твоему счастью и гордится своей дочерью даже больше, чем своими предками; твоя подруга, чья участь зависит от твоей участи и коей ты обязана возвращением друга, ибо она сему содействовала; дочь твоей подруги, для коей ты должна служить примером всех добродетелей, какие ты желаешь воспитать в ней; твой друг, во сто крат более преклоняющийся перед твоими добродетелями, нежели перед прелестью твоей, исполненный столь большого почтения к тебе, что оно превышает все твои страхи; наконец, ты сама, ибо в нынешнем своем благоразумии ты находишь награду за дорого стоившие тебе усилия, и ни на одно мгновение тебе не придет желание потерять плоды твоих трудов, - вот сколько оснований, кои должны поднять твое мужество и внушить тебе стыд за то, что ты посмела сомневаться в себе! Но чтобы поручиться за мою Юлию, нужно ли мне рассуждать о том, какою она стала? Разве недостаточно мне знать, какою она была в пору своих заблуждений, которые она оплакивает? Нет, если бы сердце твое было склонно к неверности, я бы поняла твою боязнь и сама сказала бы тебе: страшись сей опасности. Но вспомни, какой ужас внушила тебе одна лишь мысль о том, что ты могла бы совершить неверность, и во сколько же раз этот ужас был бы сильнее теперь, перед лицом действительно возникшей опасности.

Вспомни, как мы когда-то дивились, узнав, что есть такие страны, где слабость девушки, ставшей любовницей, считают недопустимым преступлением, тогда как прелюбодеяния в браке мягко именуют там галантными похождениями, и где женщина, выйдя замуж, открыто вознаграждает себя за кратковременное стеснение в девичью свою пору. Я знаю, какие правила царят там, в большом свете, где добродетель не ставят ни во что, где все лишь суетная видимость, где на супружеские измены смотрят сквозь пальцы, ибо трудно доказать их, да и доказывать считается смешным и неприличным, раз обычай дозволяет их. Но ты, Юлия, горевшая пламенем чистой и верной любви, ты была преступной лишь в глазах людей и ни в чем не могла бы упрекнуть себя перед небом; ты, внушавшая уважение к себе, несмотря на свой грех, ты, предававшаяся бессильным сожалениям, ты заставляла нас чтить ту добродетель, которой сама уже не имела; ты, которая ненавидела и презирала себя, хотя все, казалось бы, могло служить тебе извинением, как смеешь ты опасаться, что способна ныне совершить преступление, когда так дорого заплатила за свою слабость? Как смеешь думать, что ты стала хуже, нежели в ту пору, когда ты пролила столько слез? Нет, дорогая, былые заблуждения не только не могут тревожить тебя, но должны поднимать в тебе мужество; столь жгучее раскаяние не приведет к новым угрызениям совести, и тот, кто так чувствителен к позору, не навлечет на себя бесчестье.

Если слабым душам нужна поддержка против собственной слабости, - такая поддержка у тебя есть; сильная душа обретает опору в себе самой, - и разве твоя душа нуждается в иной опоре? Ну подумай, есть ли у тебя причины бояться себя? Вся твоя жизнь была непрестанной борьбой; и даже после поражения честь и долг продолжали сопротивляться и в конце концов одержали победу. Ах, Юлия! Да разве я поверю, что после стольких мучений, и горя, и слез, пролитых за двенадцать лет, и славы, сиявшей шесть лет, ты боишься недельного испытания? Короче говоря, будь искренней сама с собою; если опасность существует, спасайся и красней за свое сердце; если опасности нет, то страшиться опасности, для которой ты недосягаема, - значит, оскорблять свой рассудок, порочить свою добродетель. Разве ты не знаешь, что есть позорные соблазны, от коих благородная душа всегда будет далека, - соблазны, которые даже стыдно побеждать, и предосторожности против них не столько смиряют, сколько унижают человека.

Я вовсе не считаю свои доводы несокрушимыми, а лишь хочу показать, что иные из них опровергают твои рассуждения, и этого достаточно, чтобы оправдать мой совет. Не полагайся тут на себя самое, ибо ты не умеешь справедливо судить о себе, не полагайся и на меня, ибо даже и в недостатках твоих я видела лишь твое сердце и всегда обожала тебя; но верь своему мужу, ибо он видит тебя такою, какова ты есть, и судит о тебе по заслугам. Как и все чувствительные люди, я сразу составляю себе дурное мнение о тех, кто не отличается чувствительностью, и потому опасалась его вмешательства в тайны нежных сердец; но с тех пор как возвратился наш путешественник, я вижу по письмам г-на де Вольмара, как прекрасно он знает, что творится в ваших сердцах, и ни одно ваше душевное движение не ускользает от его наблюдательности. Я даже нахожу, что он все подмечает очень тонко и верно, прежнее мое отношение к нему круто изменилось, и я чуть не бросилась в другую крайность и готова поверить, что степенные люди, более полагаясь на свои глаза, чем на свое сердце, лучше судят о чужих страстях, нежели особы порывистые и живые или легкомысленные, вроде меня, которые всегда начинают с того, что ставят себя на место других, но никогда не умеют разгадать, что эти другие чувствуют. Как бы то ни было, г-н де Вольмар хорошо тебя знает, уважает и любит, а судьба его связана с твоей судьбой. Почему ж тебе не предоставить ему всецело руководить твоим поведением, раз сама ты не в силах ручаться за себя? Быть может, чувствуя приближение старости, он хочет подвергнуть тебя испытаниям, дабы успокоить себя и предотвратить ревность, которой обычно терзается пожилой муж, имея молодую жену; быть может, он нарочно оставляет тебя одну и желает, чтобы ты и без него сохраняла непринужденные отношения с твоим другом, считая, что они не должны тревожить ни твоего мужа, ни тебя самое; быть может, он лишь хочет дать достойное тебя доказательство своего доверия и уважения к тебе. Никогда не следует уклоняться от подобных испытаний чувства, словно ты считаешь их непосильными для себя; ты, по-моему, лучше всего удовлетворишь требованиям осторожности и скромности, если всецело будешь полагаться на его нежность и разум.

Послушай, хочешь ты наказать себя за гордость, которой ранее никогда у тебя не было, и предотвратить уже несуществующую опасность? Оставшись с философом одна, прими все меры предусмотрительности, которые сейчас излишни, а были когда-то так необходимы; заставь себя соблюдать такую сдержанность, словно ты сомневаешься и в своей добродетели, и в своем сердце, и в его сердце. Избегай слишком нежных разговоров, нежных воспоминаний о прошлом, прекращай или предупреждай слишком долгие беседы с глазу на глаз; постоянно держи возле себя своих детей; пореже бывай с ним наедине дома, в Элизиуме или в роще, хотя она уже утратила свои чары. А главное, принимай все эти меры самым естественным образом, как бы случайно, пусть он и не подозревает, что ты страшишься его. Ты любишь кататься на лодке, но лишаешь себя этого удовольствия ради мужа, ибо он боится воды, и ради детей, не желая подвергать их опасности. Позволяй себе это развлечение в отсутствие г-на де Вольмара, оставляя детей под надзором Фаншоны. Во время этих прогулок тебе можно будет безопасно предаваться сердечным излияниям и наслаждаться долгими беседами с ним под покровительством гребцов, ибо они все видят, но не слышат, и от них нельзя удалиться.

Мне пришла еще одна мысль, она может показаться смешной, но тебе, я уверена, понравится, а именно: веди в отсутствие мужа правдивый дневник и покажи ему эти записи, когда он вернется, и при всех своих беседах думай о том, что они должны войти в дневник. По правде сказать, для многих женщин подобный прием вряд ли окажется полезным, но у души открытой и не способной лукавить всегда найдутся средства защититься от порока, какие не действуют на других. Нельзя пренебрегать ничем, что помогает сохранить чистоту, и малые предосторожности иной раз оберегают великие добродетели.

Впрочем, раз твой муж намерен проездом повидаться со мной, надеюсь, он поведает мне истинные причины своего путешествия, и если я найду их неосновательными, то я или отговорю его продолжать поездку, или, будь что будет, сама сделаю то, чего он не захочет сделать: можешь на это рассчитывать. Пока что я, думается, сказала достаточно, чтобы внушить тебе потребное количество мужества для недельного испытания. Право, Юлия, я так хорошо тебя знаю, что могу за тебя поручиться как за самое себя и даже больше, чем за себя. Ты всегда будешь такой, какою хочешь и должна быть. Если ты станешь полагаться единственно лишь на благородство души своей, то тогда тебе не грозит опасность, - я не верю в неожиданные поражения; напрасно приукрашают добровольные грешки, кокетливо именуя их слабостями; никогда женщина не падет, если сама того не пожелает; но если б я думала, что подобная участь может постигнуть и тебя, поверь мне, поверь моей нежной дружбе, поверь всем чувствам, какие только могут зародиться в сердце твоей бедной Клары, - для меня так важно было бы спасти тебя от такой беды, что я никогда бы не бросила тебя на произвол судьбы.

Если г-ну де Вольмару как он заявил тебе, все было известно до свадьбы, то это мало меня удивляет: ты знаешь, что я всегда это подозревала, и скажу больше, - я тут предполагала не только болтливость Баби. Никогда не поверю, что столь прямой и правдивый человек, как твой отец, даже если бы у него были только подозрения, решился бы обмануть своего зятя и друга. Если он так усиленно уговаривал тебя хранить все в тайне, то лишь потому, что ты открыла бы ее совсем иначе, чем он, а он хотел придать делу такой оборот, который для г-на де Вольмара был бы менее огорчителен, нежели твое признание. Но пора уж отослать обратно твоего нарочного. Мы поговорим с тобою обо всем этом на досуге через месяц.

Прощай, милая сестрица моя, довольно уж мне читать проповеди проповеднице, - можешь вновь приняться за свое ремесло, и с полным к тому основанием. Как мне обидно, что я все еще не с тобою. Торопясь покончить со своими делами, я только все путаю и сама не знаю, что делаю. Ах, Шайо, бедняжка Шайо!.. Ну, что бы мне быть чуточку поумнее... Нет, верно, уж я всегда останусь дурочкой.

P. S. Кстати, я и забыла поздравить вашу светлость! Напиши поскорее, кем сделали твоего супруга: атаманом, князем или же боярином?24 Неужели тебя надо теперь именовать боярыней? Нет, не могу, - похоже на какое-то бранное слово. О бедное дитя! Ты так печалилась, что родилась аристократкой, а вот тебе еще посчастливилось стать супругой князя! Между нами говоря, для столь знатной дамы у тебя довольно мещанские страхи. Ужели ты не знаешь, что чрезмерная щепетильность под стать лишь мелкоте? Недаром же в свете смеются, когда какой-нибудь высокородный юнец считает себя законным сыном своего отца.

ПИСЬМО XIV

От г-на де Вольмара к г-же д'Орб

Еду в Этанж, кузиночка; предполагаю по дороге заехать повидаться с вами, но из-за небольшой задержки, причиной коей являетесь вы, должен спешить и поэтому предпочитаю заночевать в Лозанне на обратном пути, чтобы провести с вами несколько часов. Мне о многом надо посоветоваться с вами, и я хочу заранее сказать, о чем именно, для того чтобы вы имели время поразмыслить и сказали бы мне свое мнение.

Я не хотел говорить вам, какие у меня возникли планы касательно нашего молодого друга, до тех пор, пока личное знакомство с ним не подтвердило сложившееся у меня доброе мнение о нем. Теперь я уже достаточно в нем уверен и могу сказать вам по секрету, что я задумал поручить ему воспитание моих детей! Я знаю, конечно, что столь важное дело - главный долг отца, но когда придет пора взять на себя такие заботы, я буду уже слишком стар для них; к тому же натура у меня чересчур спокойная, созерцательная, во мне так мало живости, что я не сумею управлять резвой юностью. Да и Юлия, по причинам вам известным25, будет тревожиться, если я возьму на себя обязанности, с коими мне трудно справиться так, чтобы она осталась довольной. Но по многим основаниям вашему полу не подходит воспитывать мальчиков, - поэтому Юлия займется воспитанием милой своей Генриетты; вам же я предназначаю править хозяйством по плану, нами установленному и вами одобренному; а на мою долю выпадет радость видеть, как стараниями трех благородных людей в доме воцаряется счастье, и на старости лет наслаждаться покоем, который будет делом их рук.

Я всегда знал, что моей жене великое отвращение внушает мысль отдать воспитание своих детей в руки нанятых людей, и я не мог порицать ее за это. Достойные обязанности наставника требуют столько талантов, что их оплатить невозможно, столько бесценных добродетелей, что их не купишь ни за какие деньги. Только в даровитом человеке можно встретить просвещенного наставника, только сердце самого нежного друга может питать отеческую заботу о чужих детях; а ведь даровитость и тем более привязанность не продаются.

У вашего друга, думается мне, есть все необходимые для наставника качества, и если я верно постиг его душу, то, полагаю, он был бы счастлив способствовать тому, чтобы милые наши дети всегда были радостью и утешением своей матери. Насколько я могу судить, единственным препятствием к осуществлению моего замысла служит привязанность Сен-Пре к милорду Эдуарду: трудно ему будет расстаться с другом, столь дорогим его сердцу и к тому же с благодетелем, коему он столь многим обязан. Разве только что Эдуард сам потребует этой разлуки. Мы очень многого ждем от такого необыкновенного человека, как милорд Бомстон, а поскольку вы имеете большое влияние на него, то, если он действительно таков, каким вы его изобразили мне, я настоятельно просил бы вас взять на себя переговоры с ним.

Теперь я дам вам, кузиночка, разгадку всему моему поведению, которое могло казаться весьма странным, а теперь, надеюсь, получит одобрение и со стороны Юлии, и с вашей стороны. Счастье иметь такую жену, как Юлия, позволяет мне прибегнуть к средствам, совершенно невозможным с какой-нибудь другой женщиной. Вполне доверяя Юлии, я оставляю ее вдвоем с бывшим ее возлюбленным под охраной одной лишь ее добродетели. Было бы, конечно, нелепо дать молодому человеку приют в своем доме, не имея твердой уверенности в том, что он никогда уже не будет любовником твоей жены, - а как же я мог бы получить сию уверенность, будь у меня жена, на которую я полагался бы менее, чем на Юлию?

Не раз я видел, как вы улыбаетесь на мои замечания относительно любви, но вот сейчас я могу вас очень смутить. Я сделал открытие, какого ни вы и ни одна женщина в мире, при всей тонкости, приписываемой вашему полу, никогда бы не сделали, - хотя, пожалуй, вы-то сразу же почувствуете, что мое открытие - самая очевидная истина, или, по крайней мере, сочтете его вполне доказанным, когда я объясню вам, на чем я основываюсь. Думается, если бы я поведал вам, что два этих молодых существа влюблены друг в друга более, чем когда-либо, вы не сочли бы это очень большим чудом. Если я стану заверять в обратном и скажу, что они совершенно исцелились, вы, зная, сколь много может сделать разум и добродетель, тоже не нашли бы тут великого чуда; однако оба эти противоположные утверждения являются истиной. Юлия и Сен-Пре пылают друг к другу любовью более, чем когда-либо, и вместе с тем меж ними нет ничего, кроме честной привязанности: по-прежнему влюбленные, они уже стали только друзьями, - вот что, вероятно, окажется для вас более неожиданным и куда менее понятным, а между тем это сущая правда.

Вот где разгадка частых противоречий, какие вы, должно быть, замечали и в их речах, и в письмах. То, что вы написали Юлии по поводу портрета, раскрыло мне тайну более, нежели все остальное, и я вижу, что они всегда искренни, хотя то и дело сами себе противоречат. Я говорю "они", но подразумеваю главным образом Сен-Пре, а о вашей подруге можно говорить лишь предположительно. Сердце ее так окутано покровами благоразумия и порядочности, что невозможно проникнуть в него взору человеческому, даже ее собственному взору. Только одно заставляет меня думать, что ей еще надо преодолеть некоторое недоверие к самой себе, - она все ищет в своей душе то, что было бы в ней, если б она совсем исцелилась, и так старательно это делает, что если бы действительно уже пришло исцеление, и то она вела бы себя не столь сдержанно,

Что до вашего друга, то, сколь он ни добродетелен, его меньше пугают сохранившиеся у него чувства; я вижу, что в его сердце еще жива любовь, расцветшая в дни юности; но вижу также, что я не вправе мнить себя оскорбленным. Ведь он влюблен не в Юлию де Вольмар, а в Юлию д'Этанж; он не питает ко мне неприязни как к человеку, обладающему ныне той женщиной, которую он любит, но как к похитителю той, которую он любил когда-то; чужая жена уже не его любовница, мать двоих детей уже не прежняя его ученица. Правда, она еще похожа на прежнюю Юлию и часто пробуждает в нем воспоминания. Он любит ее в прошлом, - вот ключ к загадке. Отнимите у него память о минувшем, и вместе с нею исчезнет любовь.

Это вовсе не пустое умничанье, кузиночка, но весьма существенное наблюдение, и, будучи распространено на романы других людей, оно, пожалуй, может получить более общий характер, чем это кажется. Я даже полагаю, что в данном случае все не трудно было бы объяснить вашими собственными представлениями. В те дни, когда вы разлучили двоих этих влюбленных, их взаимная бурная страсть достигла высшего предела. Останься они вместе надолго, быть может, любовь постепенно остыла бы, но в разлуке взволнованное воображение непрестанно рисовало любимый образ таким, каким он был в минуту расставанья. Юноша, не видевший, как быстротекущее время изменяет облик его возлюбленной, любил ее такою, какой была она прежде, а не тою, какою она стала26. Чтобы сделать его счастливым, надо было бы не только ее возвратить ему, но возвратить в том же возрасте и в тех же обстоятельствах жизни, в каких была она в начале их любви; малейшие изменения во всем этом испортили бы все счастье, какого он ждал от соединения с нею. Она похорошела, но она изменилась, и, таким образом, даже расцвет красоты обращается ей во вред, - ведь Сен-Пре влюблен в прежнюю, а не в теперешнюю Юлию.

Дата добавления: 2014-12-07