Часть I Сознание 3 страница

Медицинское исследование показало, что этот солдат был ранен в левую височную область, в так называемую верхнюю височную извилину, где находится зона Вернике – сенсорный центр речи, описанный немецким психиатром Вернике в 1871 г. и получивший его имя. В результате произошло расстройство речи, называемое сенсорной афазией. В этом случае человек перестает понимать родную речь.

Как выяснилось потом, солдат этот решил, что попал в плен и вокруг говорят на немецком языке.

За одиннадцать лет до открытия Вернике в 1860 г. в клинике доктора Брока в Париже был больной, которого весь персонал называл «месье Тан‑Тан». Он понимал все, что ему говорили, но в ответ мог только бормотать: «тан‑тан‑тан». Когда этот больной умер, Брока при вскрытии обнаружил в левом полушарии мозга, в задней части нижней лобной извилины, размягчение в результате кровоизлияния.

Брока предположил, что нашел центр, управляющий движениями речи.

Через год это подтвердилось: после смерти второго такого же больного Брока находит у него поражение того же самого участка мозга. Так был открыт в 1861 г. моторный центр речи, получивший имя Брока.

Опыт Моссо

При напряженной умственной работе вес головы увеличивается

В конце прошлого века интересный опыт сделал итальянский физиолог Анджело Моссо (1846‑1910). Он уравновесил спокойно лежащего человека на специальных весах. Когда этот человек начал решать арифметические задачи, голова его стала тяжелее. Так было доказано, что умственная работа связана с приливом крови к мозгу и, следовательно, повышением его жизнедеятельности.

Возбуждение и торможение

В конце прошлого века поставили и такой эксперимент. Взяли несколько хорошо выспавшихся, отдохнувших собак. Часть из них быстро и безболезненно умертвили с целью гистологического изучения пирамидных клеток коры головного мозга. Оказалось, что эти клетки были наполнены глыбками какого‑то вещества (его назвали тигроидным, видимо, по рассеянности спутав полосатого тигра с пятнистым леопардом).

Остальных собак из той же подопытной группы заставили много бегать и утомили так, что они стали буквально валиться с ног. Тогда некоторых из них также умертвили. Однако тигроидного вещества в их нервных клетках не оказалось. Других собак умертвили после того, как они отдохнули. В их пирамидных клетках обнаружили тигроидное вещество. Эксперимент этот позволил сделать вывод, что возбуждение клеток – это физиологический процесс, связанный с расходованием нервного вещества.

Долгое время считали, что возбуждение – единственный активный процесс в коре головного мозга, и помимо него может быть только покой. Но потом выяснилось, что существует еще один процесс – задержка деятельности нервных центров, торможение. Различают несколько видов торможения.

Представим себе, что идет напряженный волейбольный матч. Вдруг неподалеку блеснула молния и раздался оглушительный удар грома. Естественно, что все играющие мгновенно оцепенели. Это результат внешнего безусловного торможения. Ясно, что это состояние нельзя назвать покоем.

А вспомните, как «застывает» на месте волейболист, бросившийся было к мячу, когда кто‑то громко крикнет: «Аут!» В этот момент у него в пирамидных клетках развивается внутреннее условное торможение. И в этом случае клетки его мозга не будут находиться в состоянии покоя. Они начнут работать с большей активностью, чем если бы торможения не было и игрок ударил по мячу.

Условное торможение развивается по механизму условного рефлекса.

Условный рефлекс

В книге о психологии никак нельзя не сказать об условном рефлексе. Но если уж говорить, то лучше словами самого Павлова.

«Сделаем два простых опыта, которые удадутся всем. Вольем в рот собаки умеренный раствор какой‑нибудь кислоты. Он вызовет на себя обыкновенную оборонительную реакцию животного: энергичными движениями рта раствор будет выброшен вон, наружу, и вместе с тем в рот (а потом наружу) обильно польется слюна, разбавляющая введенную кислоту и отмывающая ее от слизистой оболочки рта. Теперь другой опыт. Несколько раз любым внешним агентом, например определенным звуком, подействуем на собаку как раз перед тем, как ввести ей в рот тот же раствор. И что же? Достаточно будет повторить один лишь этот звук – и у собаки воспроизведется та же реакция: те же движения рта и то же истечение слюны.

Оба эти факта, – продолжал Павлов, – одинаково точны и постоянны. И оба они должны быть обозначены одним и тем же физиологическим термином «рефлекс».

Схема образования условного рефлекса

1 – Центр слюноотделения в подкорке

2 – Зрительный центр в коре головного мозга

3 – Центр слюноотделения в коре головного мозга

4 – Слюнная железа

Постоянную связь внешнего агента с ответной на него деятельностью организма законно называть безусловным рефлексом, а временную – условным рефлексом», – подчеркнул Павлов. «Временная нервная связь есть универсальнейшее физиологическое явление в животном мире и в нас самих. А вместе с тем оно же и психическое, – то, что психологи называют ассоциацией, будет ли это образование из всевозможных действий, впечатлений или из букв, слов и мыслей…»

Я не буду дальше цитировать статью, название которой стоит в заголовке, написанную Иваном Петровичем Павловым для Большой Медицинской Энциклопедии. Эту статью теперь включают во все последующие издания всех советских энциклопедий. Ее может и должен прочитать каждый культурный человек.

Каузальный рефлекс

Последователи ученого часто бывают «бо́льшими роялистами, чем сам король!» Физиологи‑павловцы до сих пор нередко все в психике сводят к условным рефлексам.

Но сам гениальный создатель учения об условных рефлексах их не абсолютизировал, и потому о рефлексах мог сказать значительно больше. 13 ноября 1935 г. на «Среде» (так назывались его конференции для «коллективного думанья») он утверждал:

«А когда обезьяна строит свою вышку, чтобы достать плод, то это «условным рефлексом» назвать нельзя. Это есть случай образования знания, установления нормальной связи вещей. Это – другой случай. Тут нужно сказать, что это есть начало образования знания, улавливания постоянной связи между вещами – то, что лежит в основе всей научной деятельности, законов причинности и т. д.»

И это не были случайные слова, так как тут же он продолжал: «Я об этом говорил, но из разговора было видно, что это не особенно было принято к сведению…» Действительно, 5 декабря 1934 г. он сказал:

«Мы начинаем понимать, каким образом происходит мышление человека, о котором столько разговоров и столько всякой пустой болтовни».

Но эти «не принятые к сведению» павловцами слова были надолго забыты. Только в 1970 г. ученик Павлова Эзрас Асратович Асратян напомнил их в своей статье «Каузальный условный рефлекс» на страницах журнала «Вопросы философии».

– Но почему же условный? – задавал я ему вопрос и лично, и в последующих публикациях. – Ведь сам Иван Петрович говорил: «Это другой случай. Это каузальный рефлекс, а не условный каузальный рефлекс!»

Эзрас Асратович с этим согласился, и теперь этот рефлекс так и называется «каузальным». Causa по‑латыни – «причина».

Каузальный рефлекс – это непосредственное отражение свойств и объективных отношений между вещами и явлениями. Он – одна из двух форм интуиции, о которой я еще расскажу.

На пороге сознания

В Колтушах – «столице условных рефлексов», как Иван Петрович Павлов называл свой институт, в 1933 г. появилась дружная пара: Рафаэль и Роза. Это были два шимпанзе, ставшие объектом самого внимательного изучения.

Известно, что человекообразные обезьяны по своему поведению очень напоминают людей. В условиях же общения с человеком, подражая ему, они быстро приучаются есть ложкой, ножом и вилкой, чистить зубы, колоть орехи щипцами, спать на подушке, укрываясь одеялом, надевать и снимать одежду. Не случайно некоторые африканские племена считали, что гориллы даже разговаривать умеют, но скрывают это, так как понимают, что если бы люди об этом узнали, то заставили бы их работать.

Большое число опытов, проведенных с человекообразными обезьянами, показало, что они могут решать весьма сложные задачи. Так, шимпанзе Рафаэль, чтобы переправиться с плота на плот на Колтушском пруду, пользовался шестом как опорой или как мостом. Рафаэль на лодке переплывал на третий плот, чтобы там взять этот шест. Вопреки инстинктивной боязни огня шимпанзе научился заливать водой огонь, горевший перед ящиком с вкусной приманкой.

… Вы точно воочию отчетливо присутствуете при образовании нашего мышления, видите все его подводные камни все его приемы…

Иван ПАВЛОВ

Но поведение шимпанзе не столько, быть может, предусмотрительно, сколько послеосмотрительно. Если можно так выразиться, шимпанзе крепок задним умом: лишь на практике испытав пути решения, он начинает применять их правильно, отмечала известный советский зоопсихолог Надежда Николаевна Ладыгина‑Коте, которая провела большое число экспериментов со своим шимпанзе Иони. Поэтому неполно определение, которое давал человеку Бенджамин Франклин: человек – это животное, делающее орудия. Конечно, так, как делает орудия человек, не может сделать ни одно животное. Но павловский Рафаэль, например, мог из палки делать несложный «ключ», чтобы открывать замок.

Животные‑герои

Людям всегда было свойственно антропоморфизировать природу, особенно в религии и сказках (по‑гречески «антропос» – человек; «морфез» – форма).

И до сих пор мы встречаем подобные образы, например, в баснях и лирической поэзии. Вспомним слова Лермонтова:

Ночевала тучка золотая

На груди утеса великана…

В науке антропоморфизм дольше всего держался в области изучения психики животных. В конце прошлого века крупный немецкий философ и психолог Вильгельм Вундт считал, что «психику животных можно познать, лишь меряя ее мерой человеческой психики; никакого иного способа ее познания быть не может». Борясь с подобным представлением, Иван Петрович Павлов штрафовал своих сотрудников за вольные и невольные попытки приписать подопытным собакам психические переживания человека. В той или иной степени антропоморфизация животных характерна для творчества многих писателей, делавших животных героями своих книг. Сошлюсь хотя бы на Джека Лондона: «Белый Клык научился сдерживать себя, твердо усвоил законы. В характере его появилась положительность, спокойствие, философское терпение».

Известный канадский писатель Эрнест Сетон‑Томпсон, научивший очень многих детей во всем мире любить животных, одну из своих книг назвал «Животные‑герои». В юности я очень любил читать Сетон‑Томпсона, но когда вырос и стал психологом, решил, что название этой книги неверное. Ведь животное не может быть героем в точном, научном смысле этого слова, рассуждал я. Герой совершает поступки.

Поступок, по определению, принятому в психологии, – это такое действие, в котором совершающий его осознает общественное значение совершаемого. Героем называют человека, поступки которого достойны того, чтобы о них было известно современникам и потомкам.

Животные не могут совершать поступки. Но вспомним все же с благодарностью собак‑спасателей: сенбернаров в Альпах, ньюфаундлендов в Канаде. Они спасают людей, иногда рискуя жизнью. А наши овчарки, бросавшиеся с взрывчаткой под фашистские танки? Но все это результат дрессировки, а не геройство!

Умный Ганс

Умный Ганс – это лошадь немецкого школьного учителя Остена, которую, к слову сказать, он купил в России. В 1904 г. Умный Ганс пользовался мировой известностью, так как это была, как писали тогда все газеты, «лошадь с небывалыми математическими способностями».

«Мыслящая» лошадь «решает» математическую задачу

В 1912 г. Краль в городе Эльберфельде демонстрировал разнообразным комиссиям и многочисленным корреспондентам своего арабского скакуна Мухамеда и еще пять лошадей, которые понимали немецкий и французский языки, отвечали на вопросы по условному алфавиту, умели считать предметы, решать арифметические задачи и даже с необычайной быстротой извлекать корни различных степеней.

Вскоре появилась собака Роджер, которая играла в карты, обыгрывая своих партнеров, решала арифметические задачи и складывала по буквам целые фразы.

Одни называли их «мыслящими животными», другие, которые не хотели признать столь высоких умственных способностей животных, объясняли это явление телепатией – улавливанием Гансом, Мухамедом и Роджером мыслей своих хозяев, передающихся им на расстоянии. Многие считали Остена и Краля просто авантюристами.

Надежда Николаевна Ладыгина‑Коте (1889‑1963), написавшая об этих животных книгу, говорила мне, что ей не сразу удалось установить, что эти животные оказались чрезвычайно способными к восприятию самых незначительных движений глаз, головы, рук и ног своих хозяев и к реакции на них. Но, конечно, арифметические задачи решали хозяева, а не их животные. Последние только соответственно реагировали, например, стучали копытом, отвечая на непроизвольные движения хозяина.

Вторая сигнальная система

Однажды после «вылазки на природу» мы расположились на ночлег у гостеприимного лесника. Оказалось, что в доме живет скворец, называвший довольно отчетливо хозяина по имени. Началась беседа о говорящих животных.

Мои спутники вспомнили во́рона из Уголка Дурова, который на вопрос: «Как тебя зовут?» – отвечал: «Ворону ша». Заодно припомнили и наши беседы о методах дрессировки животных, Умном Гансе – лошади с небывалыми математическими способностями, – и о потребности речи у животных, живущих с человеком. Я рассказал о шимпанзе Иони, которого вырастила как собственного ребенка зоопсихолог Надежда Николаевна Ладыгина‑Коте. Она установила, что Иони произносит двадцать различных звуков, каждый из которых выражает определенное чувство или желание животного.

Американские психологи Аллеи Гарднер и Беатрис Гарднер обучали взятую ими на воспитание восьмимесячную самку шимпанзе по кличке Вешо, общаясь с ней жестами по принятой в США азбуке для глухонемых. После 22‑х месяцев обучения Вешо научилась пользоваться для своих просьб и для ответов на вопросы 30‑ю знаками этого языка!

В знакомой мне семье маленький попугайчик‑неразлучник перенял любимую фразу хозяина дома: «Все идет по плану!»

– Разумеется, – сказал я, – речь – это достояние только человека, животные не говорят, а издают звуки, выражающие их настроения или подражающие звукам человеческой речи. Попугай одинаково хорошо подражает человеку, собаке, кошке, другим птицам, а вместе с тем и скрипу двери.

«В развивающемся животном мире на фазе человека произошла чрезвычайная прибавка к механизмам нервной деятельности. Для животного действительность сигнализируется почти исключительно только раздражениями и следами их в больших полушариях, непосредственно приходящими в специальные клетки зрительных, слуховых и других рецепторов организма. Это то, что и мы имеем в себе как впечатления, ощущения и представления от окружающей внешней среды, как общеприродной, так и от нашей социальной, исключая слово, слышимое и видимое. Это – первая сигнальная система действительности, общая у нас с животными. Но слово составило вторую, специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов. Многочисленные раздражения словом, с одной стороны, удалили нас от действительности, и поэтому мы постоянно должны помнить это, чтобы не исказить наши отношения к действительности. С другой стороны, именно слово сделало нас людьми, о чем, конечно, здесь подробнее говорить не приходится. Однако не подлежит сомнению, что основные законы, установленные в работе первой сигнальной системы, должны также управлять и второй, потому что эта работа все той же нервной ткани».

Так писал Павлов в статье «Условный рефлекс», раскрывая различие психики животных и человека и физиологическую сущность человеческого мышления и речи.

Без учения о второй сигнальной системе, о роли слова психология теперь обойтись не может.

Полезные и вредные слова

Слово о словах предоставим Павлову: «Слово для человека есть такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные, общие у него с животными, но вместе с тем и такой многообъемлющий, как никакие другие, не идущий в этом отношении ни в какое количественное и качественное сравнение с условными раздражителями животных. Слово благодаря всей предшествующей жизни взрослого человека связано со всеми внешними и внутренними раздражителями, приходящими в большие полушария, все их сигнализирует, все их заменяет и потому может вызвать все те действия, реакции организма, которые обусловливают те раздражения».

Правильно предостерегает пословица, что словом можно убить, и потому так осторожно надо пользоваться словом. Чем больше слушающиеся доверяют говорящему, тем ярче эмоциональная окраска воспринимаемых ими слов и тем сильнее их действие. Врач пользуется доверием больного, педагог – ученика, поэтому они должны с особенной тщательностью выбирать свои слова – раздражители второй сигнальной системы.

К сожалению, встречаются случаи ятрогении (от греческого «ятрос» – «врач») – заболеваний, вызванных неосторожным словом врача.

Молодой врач, желая успокоить больную старушку, сказал ей:

– Мы с тобой, бабушка, в один день умрем.

Старушка, опять придя в поликлинику и узнав, что врач скоропостижно скончался, поразилась:

– А как же я еще жива? – И тут же умерла.

Иногда после вопроса врача: «А не болит ли у вас это место?» – оно начинает болеть.

В педагогической практике известны дидактогении («дидактеон» по‑гречески – «обучающий»). Хорошо уже летавший курсант начал вдруг испытывать на «штопоре» непреодолимый страх. Оказалось, что авторитетный для него инструктор‑летчик, уезжая, оставил ему записку: «Надеюсь, скоро увидимся, но будь осторожен со штопором!»

Словом можно не только вызвать заболевание, но и успешно лечить. Лечение словом – логотерапия – является частью психотерапии.

Посмотрим сквозь черепную крышку!

«Сознание представляется мне нервной деятельностью определенного участка больших полушарий, в данный момент, при данных условиях обладающего известной оптимальной (вероятно, это будет средняя) возбудимостью. В этот же момент вся остальная часть больших полушарий находится в состоянии более или менее пониженной возбудимости. В участке больших полушарий с оптимальной возбудимостью легко образуются новые условные рефлексы, успешно вырабатываются дифференцировки. Это есть, таким образом, в данный момент, так сказать, творческий отдел больших полушарий. Другие же отделы их, с пониженной возбудимостью, на это не способны, и их функции при этом – самое большее – составляют ранее выработанные рефлексы, стереотипно возникающие при наличии соответствующих раздражителей. Деятельность этих отделов есть то, что мы субъективно называем бессознательной, автоматической деятельностью. Участок с оптимальной деятельностью не есть, конечно, закрепленный участок, наоборот, он постоянно перемещается по всему пространству больших полушарий в зависимости от связей, существующих между центрами, и под влиянием внешних раздражений. Соответственно, конечно, изменяется и территория с пониженной возбудимостью.

Если бы можно было видеть сквозь черепную крышку и если бы место больших полушарий с оптимальной возбудимостью светилось, то мы увидели бы на думающем сознательном человеке, как по его большим полушариям передвигается постоянно изменяющееся в форме и величине причудливо неправильных очертаний светлое пятно, окруженное на всем остальном пространстве полушарий более или менее значительной тенью», – так говорил Иван Петрович Павлов еще в 1913 г.

Узор и канва

Павлов любил говорить о «законном браке физиологии с психологией». Он сам не раз пытался «накладывать психологический узор на физиологическую канву», делая это в своих статьях и особенно при «коллективном думании», как он называл беседы с сотрудниками, проводившиеся еженедельно по средам. Учение о высшей нервной деятельности, созданное Павловым, включает в себя и физиологию высшей нервной деятельности, и психологию, опирающуюся на рефлекторную теорию психики.

Но нельзя отождествлять психические явления с физиологическими процессами в мозгу.

Если бы черепная крышка была прозрачной и возбужденные участки мозга казались светлыми, а заторможенные – темными, то мы увидели бы:

Немецкий физиолог Оскар Фогт (1870‑1959) полагал, что мысль «находится почти в таком же отношении к головному мозгу, как желчь к печени или моча к почкам». Так думал и философ‑самоучка Иосиф Дицген (1828‑1888), рабочий‑кожевенник, по национальности немец, в шестидесятых годах прошлого века живший в Петербурге.

Дицген считал, что понятие материи надо расширить и относить сюда все явления действительности, – следовательно, и нашу способность познавать, объяснять, то есть мыслить.

Материальные явления, протекающие в мозгу, – это смена процесса возбуждения и торможения в различных участках коры головного мозга, так называемая корковая нейродинамика. Ее изучает физиология высшей нервной деятельности. Психические же процессы, которые не могут существовать без соответствующих материальных, физиологических процессов (хотя и не сводятся к ним), изучает психология.

Процессуальное и содержательное

На одной из лекций в Институте усовершенствования педагогов и психологов я говорил:

– Содержательное в сознании и личности, как и в любом психическом явлении, – это результат отражения внешнего мира, сиюминутный или сохраненный памятью. Содержательное составляет богатство сознания данной личности. Оно отвечает на вопрос: что и сколько отражено?

Но одно и то же явление внешнего мира может быть зафиксировано различными людьми по‑разному. И результат получится разный. Поэтому возникает понятие процессуального, отвечающего на вопрос: как, каким образом отражено, каков был процесс отражения?

В конце лекции я получил, в числе других, две записки. В первой было следующее:

«Известно знаменитое положение Джона Локка, что сознание новорожденного – это «чистая доска» (tabula rasa), «без всяких знаков и идей». И эта доска заполняется только тем, что личный опыт человека напишет на ней. Но ведь и качество доски тоже влияет на написанное. Вот вы старались интересную схему изобразить на очень плохой доске, на которой мел не оставляет заметных следов. А если бы завхоз позаботился, то ведь содержание схем выглядело бы отлично, совсем иначе».

– Прекрасный пример, – ответил я. – Именно так и надо понимать Локка, писавшего об этом в 1690 г. в своем трактате «Опыт о человеческом разуме». Ссылаясь на локковскую tabula rasa, часто проводят идею, что в психике якобы нет ничего врожденного. Но это не так. Процессуальное в значительной степени может быть врожденным и даже наследственным. А вот содержательное не может им быть ни в коей мере. Оно только приобретенное. Но в течение жизни человека содержательное может становиться процессуальным. Например, приобретенные, ставшие привычными ассоциации становятся процессуальными для ассоциативной памяти; апперцепция, о которой я скажу дальше, когда буду говорить о восприятии, образуется как содержательное, а становится процессуальным. Но доски‑то действительно разные и по‑разному сохраняют содержание, которое пишут на них.

Вторая записка была такая:

«Можно ли считать, что процессуальное (этот термин ведь, кажется, предложили не вы, а Сергей Леонидович Рубинштейн?) – это то же самое, что часто называют «психологическими механизмами»?»

– Вы дважды правы, – ответил я, – но термин «психологические механизмы» требует особого разговора.

Психологические механизмы

Их было трое в одной каюте, каждый энтузиаст своей науки. У каждого был свой любимый, соответствующий ей афоризм. Все они были Иванами и называли друг друга по своей будущей профессии.

Психолог любил повторять: «Познай самого себя!»

Физик приводил слова, сказанные, по свидетельству Лафарга, одним известным ученым: «Наука только тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться математикой».

Философ, решивший специализироваться по науковедению, приговаривал: «Без истории нет теории! Но без теории нет истории!» В спорах первых двух он чаще выступал арбитром. Так было и на этот раз.

Психолог читал книгу, в заголовке которой стояли слова «Психологические механизмы».

– Почему механизмы? – фыркал физик. – Я уверен, что таких нет и быть не может! Механизм – объект изучения механики, физической науки, изучающей механическое движение в пространстве и времени, и силы, его вызывающие. Это знают школьники! А психические явления протекают только во времени. Миллиметров ума или километров глупости еще никто не измерил!

– Но это же только образное выражение, – возражал психолог. – А ты вот действительно путаешь – говоришь вместо слова «убежден» слово «уверен». Корень его – «вера» происходит от латинского «веритас» – истина. Но раньше высшим критерием истины считали не практику, а чувство, создававшее только иллюзию истины. Оно называлось верой и было всегда несовместимо со знанием.

Но тут арбитром вмешался философ:

– Нет, послушай, физик безусловно прав. Язык науки должен содержать термины, а не образные выражения. Механизмы есть физиологические, есть механизмы объективизации субъективного, есть, наконец, социальные механизмы, и не надо путать эти механизмы с психическими процессами. Последние, отражая явления, протекающие во времени и в пространстве, сами имеют только временно́е измерение. А вот в отношении слов с корнем «вера» – уверен, доверие, доверительно и т. д. – прав психолог. Ведь философ в разговоре может сказать «черт с тобой!», но в научной статье не должен позволять себе поминать ни Бога, ни черта. Конечно, юристы не откажутся от слова «доверенность». Но, говоря о своей убежденности, лучше все же не называть ее слепой уверенностью.

– Молодец, философ! Пожалуй, он прав! – сказал я себе, услышав этот спор. Над этими двумя вопросами сто́ит подумать.

Системные качества

Материальные и функциональные качества систем были известны давно.

Действительно, две серийные «Волги» в первые дни их эксплуатации, из которых одна попала к таксисту, а другая к туристу‑охотнику, имеют одинаковые материальные качества, но разные функциональные. А два таксиста – мужчина и женщина – имеют одинаковые функциональные, но разные материальные.

Теперь в психологии открыто еще одно качество, и наиболее существенное, – системное.

Качества, появляющиеся при соединении каких‑то отдельных элементов в систему, называются «системными». Простейший пример: у ниток (элементов) свои качества – отдельную нить можно вдеть в иглу, можно на ней что‑либо подвесить. Но, когда из сплетения этих отдельных ниток образуется ткань (то есть система), то у нее появляются новые функциональные качества: в ткань можно что‑то завернуть, из нее можно что‑то выкроить, сшить и т. д. Это стало возможным именно потому, что образовалась система. Эти новые качества – системные, не свойственные отдельным нитям.

В психологии системное качество – это не любое качество психологической системы, а некое новое, являющееся продуктом системы ближайшего, иерархически более низкого по отношению к психологическому, в данном случае физиологического уровня, у которого этих качеств еще абсолютно нет.

Ни один физиолог не сможет найти в корковой нейродинамике ни грамма проявления субъективного. Субъективное – это новое системное качество ее продукта, то есть системы иерархически более высокого уровня – сознания.

«Психическое в отношении к нейрофизиологическому рассматривается как системное качество. Психические явления соотносятся не с отдельным нейрофизиологическим процессом, а с организованными совокупностями таких процессов», – писал Борис Федорович Ломов, положивший принцип системного подхода в основу работы всего руководимого им Института психологии Академии наук.

Теория отражения и отражающая система

Эта теория явилась развитием «догадки Дидро»:

• «Способность ощущения есть всеобщее свойство материи или продукт ее организации».

• Исходя из этого, отражение является всеобщим свойством материи, а сознание – его высшей формой, присущей только человеку.

• Теорию отражения иногда понимают по модели бихевиоризма как два звена: отражаемое (весь мир) и отраженное (психические явления).

Бихевиоризм – это возникшее в конце прошлого века [4] в США направление психологии, отрицающее наличие сознания или, по крайней мере, возможность его изучения (behaviour по‑английски – «поведение»), И согласно своему названию, бихевиоризм сводил всю психику к формуле: S (стимул, то есть воздействие на организм) – R (реакция организма).

Но задумайтесь: один и тот же луч света как стимул вызовет совершенно разные реакции не только в зеркале и листве дерева, но и в разных глазах и мозгах: зайца и волка, ребенка и художника, как в различных отражающих системах.

Дата добавления: 2014-12-24