Архаика и современность 9 страница

¹ Занятно в этой связи известное римское поверье о том, что при потере
девственности у девушки толстеет шея, так что наутро не сходятся концы «мер­
ной нитки» или не надевается плотно, по мерке, сделанное ожерелье. Сход­
ные с функцией пояса функции ожерелья можно отследить на примере скан­
динавского Брисингамен, атрибута Фрейм, которое, будучи, согласно названию,
ожерельем, именуется тем не менее время от времени «поясом Брисингов».
(Брисингамен, как и сама Фрейя, вызывает постоянный и явно нездоровый
интерес со стороны «диких» великанов-хримтурсов и самых хтоничкых асов,
вроде Одина и Локи.)

² Ср. с упомянутым выше сюжетом о несостоявшейся мести Скади за уби­
того мужа. Козлиная борода в сочетании с мужским членом в исполнении на­
смешника и провокатора Локи убеждают ее выйти замуж за безобидного, свя­
занного с культами плодородия вана Ньёрда и забыть о своих «валькирических»
планах в отношении асов.

³ Возможно, в валькирии изначально «зачислялись» девушки, умершие до
замужества и навсегда сохранившие девичью маргинальность, усугубленную
общими хтоническими коннотациями смерти, — и девичий пояс. Тесная связь
между ними и эйнхериями, мертвыми воинами, которых валькирии подбира­
ют на поле боя и препровождают в Вальхаллу и чьими «боевыми подругами»
они — с магической точки зрения — становятся, есть лишнее тому подтверж­
дение. Напомню, что именно из умерших до замужества девушек состоит свита
асини Гевьон («Подательницы»), подруги Скьёльда, сына Одина. Любопытно,
что в «перебранке Локи» Локи обвиняет Гевьон в том, что она была совраще­
на «юнцом», то есть не-статусным мужем. В этом отношении валькирии от­
части «параллельны» славянским русалкам.

⁴ «Она назвалась Сигрдривой и была валькирией. Она рассказала, что два
конунга вели войну, одного звали Хьяльм-Гуннар, он тогда был старым и очень
воинственным, и Один обещал ему победу; другого звали Агнар, он был бра­
том Ауды, и его никто не хотел взять под свою защиту. Сигрдрива погубила в
битве Хьяльм-Гуннара. А Один, в отместку за это, уколол ее шипом сна и ска­
зал, что никогда больше она не победит в битве и что будет выдана замуж»
[Речи Сигрдривы / СЭ: 109]. Показательно, что и в данном случае Сигрдрива
по собственной инициативе и вопреки воле Одина выступает на стороне «вол­
ка» против «статусного мужа».

В Михайлин Тропа звериных слов

Показательно, что именно связка «герой—валькирия» воспри­нимается как протагонистическая, причем «противозаконность» и «неправильность» этой связи рассматриваются в данном случае как положительные героические характеристики. Герой никогда не овладевает красавицей как законной женой — только как «закля­той подругой». «Статусный» же герой лишен в отношении «валь­кирии» каких бы то ни было шансов на успех, чтобы овладеть ею, нужен «волк». Так, «статусный герой» Гуннар не в состоянии со­владать с валькирией Брюнхильд — и передоверяет эту функцию «волку» Сигурду. Конхобар растит Дейрдре себе в жены буквально с первых дней ее жизни, но лишает ее девственности (причем на сугубо маргинальной территории!)¹ «волк» Найси. Грайне «похища­ет» Диармайда непосредственно со свадебного пира, после которо­го она должна стать женой Финна². Во всех перечисленных сюже­тах женщина играет выраженную провокативную роль.

Характерно и то, что с мотивом бегства здесь часто соседству­ет мотив воздержания от непосредственного полового контакта, как бы данное обстоятельство ни мотивировалось. Волк магичес­ки кастрирован, и «сыграть полноценную свадьбу» он не имеет не только права, но и возможности. Самый известный в этом отно­шении сюжет — сюжет о мече на ложе (Сигурд и Брюнхильд; Три­стан и Изольда), символика которого в данном контексте прочи­тывается достаточно легко. Еще более показателен тот способ, которым Диармайд дает понять преследующему их с Грайне Фин­ну, что он относится к ней «как к сестре»: уходя утром с очередно­го «лежбища», он оставляет на нем кусок сырого мяса — законной волчьей пищи. Сигурд не притрагивается к Брюнхильд, несмотря на то что в их «предыстории» он уже успел лишить ее девственно­сти (эпизод на холме с Сигрунн, на которой Сигурд рассекает ме­чом доспех).

Итак, «весенний» ритуал связан с начальной стадией «основ­ного» сюжета — с похищением (при том, что не всегда понятно,

¹ Сюжет «король-герой» в случае с Найси дублируется даже в хтоничес-
кой Альбе, куда он вместе с Дейрдре и братьями бежит от Конхобара Они ста­
рательно прячут Дейрдре от посторонних глаз, но местный король, едва узнав
о ее существовании, также начинает предъявлять на нее права Значимы так­
же и те признаки, по которым Дейрдре определяет своего будущего возлюб­
ленного, — увидев ворона, клюющего окровавленный снег (дело к весне¹), она
решает, что ее возлюбленным станет только тот, чьи волосы, кожа и щеки будут
соответствующего цвета (ср русскую «цветовую» характеристику «доброго
молодца» — «кровь с молоком», коннотации данной цветовой гаммы могут
прямо восходить к традиционному сюжету о персонаже, выкормленном вол­
чицей у римлян, иранцев, тюрок, монголов и т д)

² Кстати, она «кладет на него глаз» в тот момент, когда он разнимает де­
рущихся псов

Архаика и современность

кто, собственно, кого похищает) и «странной жизнью вдвоем» «Осенний» ритуал трактуется в завершающей стадии сюжета, свя­занной со смертью героя и валькирии (каковые можно понимать и как преображение того и/или другой в «статусные» персонажи) Подобная смерть обставлена целым рядом специфических, имею­щих вполне прозрачную символическую значимость обстоятельств В большинстве древнегерманских текстов особо подчеркивается смерть героя от копья (см выше), а в ряде случаев герой возвраща­ется «за смертью» на «статусную» территорию¹.

Понятно, что весенний и осенний ритуалы представляют собой две изначально неразделимые половинки единого годового цикла Существующие эпические (и отчасти мифологические) сюжеты доносят их до нас именно в этом смысловом единстве, представ­ляющем собой отраженную ритуалом и его вербальной составля­ющей матрицу сезонного движения мужчины изсакрализованно-го внутреннего в маргинальное внешнее пространство и обратно с двумя «стадиально значимыми» остановками в серединной «по­средничающей инстанции» для совершения ритуалов соответствен­но посвящения и очищения².

¹ Найси, поверив обещаниям Конхобара и ручательству Фергуса, приез­
жает обратно в Ульстер Воспитанные в «волчьих» странах сыновья богатырей
(сын Ильи Муромца — Сокольник, причем есть и сугубо «валькирический»
вариант с дочерью-поляницей, сын Рустама — Сухраб) приходят вместе с вра­
жеским войском в родную страну, чтобы погибнуть от руки отцов После смер­
ти Найси Конхобар насильно выдает Дейрдре замуж, и та, не желая расставать­
ся с «валькирической» свободой, кончает жизнь самоубийством Есть два
варианта судьбы Грайне после смерти Диармайда В одном случае она тоже
кончает жизнь самоубийством, в другом — появляется перед фенниями вмес­
те с Финном в качестве его законной супруги, причем феннии встречают «мо­
лодую пару» дружным хохотом

² Вполне вероятно, что та же ритуальная схема лежит и в основе самого
известного и вызывающего наибольшее количество споров древне! ерманско-
го сюжета — о Бальдре Начнем с тою, что мать Бальдра, Фрийя (скандинав­
ская Фригг), названа во Втором мезебургском заклинании не женой, а именно
подругой Водана/Одина Следовательно, сам Бальдр имеет «валькирическое»
право рождения, в чем он схож с абсолютным большинством протагонистов
эпических героических текстов всех времен и народов (Фреия, спутница Ода,
также часто отождествляется с Фрийей) В качестве дополнительного доказа­
тельства «валькирической» природы Фригг можно привести обвинение, кото­
рое в «Перебранке Локи» бросает ей Локи (заменяющий, возможно, самою
Одина), — в том, что она спала с обоими братьями Одина, с Вили и Be, то ест ь
вела себя вполне в духе валькирии Бальдр 1ибнет в откровенно ритуальной
ситуации, непосредственно связанной с растительной символикой, от руки
слепого лучника Хеда (который также часто ассоциируется с Одином), благо­
даря подстрекательству Локи, который затем отказывается «голосовать» за его
возрождение из мертвых и за это до самой Pai нарек обречен терпеть вно ше

В Михайлин Тропа звериных слов

В сюжете о Хегни, Хедине и Хильд данная схема представлена в «снятом» виде, где три ключевых участника ритуала, абстрагиро­вавшись от сезонных частностей, выступают в архетипически «чи­стых» ролях Зеркально похожая схема — с акцентом именно на сезонности в ущерб «кровавому спору» — представлена в одной из версии сюжета о Тристане и Изольде, где Марк и Тристан догова­риваются о том, что Изольда будет полгода проводить с Марком во дворце (естественно, Марк выбирает зиму!), а полгода — «в зеле­ных лесах» с Тристаном.

3.6. ЖРЕЦ В ЖЕНСКОЙ ОДЕЖДЕ. ВЕПРЬ

Остается еще несколько вопросов, каждый из которых заслу­живает, по большому счету, самостоятельной и весьма подробной разработки, вопрос о жрецах в женской одежде, отправляющих ритуал, связанный с богами-близнецами в священной роще нага-нарвалов, и вопрос о подозрительно часто мелькающем в героичес­ких текстах, близких к «основному» сюжету, третьем (наряду с псом и волком) зооморфном персонаже — о вепре. Появление странной фигуры жреца, одетого в женскую одежду, представляется вполне объяснимым, исходя из сугубо мужской природы воинского союза, к которому имел отношение реконструированный в общих чертах ритуал. Женщина не могла и не должна была принимать в этих таинствах никакого участия Однако ритуал отправлялся на тради­ционно женской территории, где следование определенным терри­ториально-магическим нормам было строго обязательным. Отсю­да — женская одежда, отсюда, вероятно, и дополнительное обилие «женских» инвектив в традиционной ритуальной перебранке¹. Оде­тые в женское платье жрецы, как «хозяева места», должны были занимать (сообразно как сюжетной, так и территориально-магиче­ской логике) позицию между «волками» и «псами» и «проводить одних в другие» — через себя, то есть через женскую суть, а возмож­но, что и через женскую одежду. Этот элемент инициационных

одинические муки На костер вслед за братом (') восходит сестра Бальдра Наи­на После гибели Одина в Рагнарек Бальдр возрождается и занимает его место на германском «Олимпе» Круг завершился Еще более явные параллели герои­ческому сюжету находим в версии, изложенной у Саксона Грамматика в «Де­яниях датчан» Здесь треугольник Хед (Хотерус) — Бальдр (Бальдерус) — Нанна приобретает вполне узнаваемый «стандартный» вид Нанна из сестры Бальдра превращается в сводную сестру Хеда Хед и Бальдр соперничают за нее, Хед убивает Бальдра, а затем и сам гибнет от руки Вали, сына Одина и Ринд

¹ Напомню, что в «Перебранке Локи» обвинение Одина в колдовстве пря­мо сопряжено с обвинением в «женовидности»

Архаика и современность

ритуалов отразился, как мне кажется, в целом ряде сюжетов, при­надлежащих к самым разным традициям. Так, рассказ об Ахилле, отправляющемся в поход на Трою прямиком с женской половины, вполне встраивается в предложенную логику, несмотря на тради­ционные обоснования данного обстоятельства его (или Фетиды) нежеланием воевать. Замечу, что женская половина, на которой, одетый в девичье платье, пребывал Ахилл, находилась отнюдь не в отцовском доме, а на вполне хтоническом (с точки зрения удален­ности от родины и приближенности к месту будущей смерти) Ски-росе, в доме царя с характерным именем Ликомед (то есть букваль­но: «Повелитель волков»), и что сам момент инициационного выбора между «богатством» и оружием происходит именно там¹.

Итак, жрец-мужчина, одетый в женскую одежду, — элемент ритуального (сезонного) посвящения/перехода в маргинальный мужской воинский статус и выхода из него². С этим обстоятель-

¹ То же касается, вероятно, и Геракла, отправлявшего при дворе «вальки­
рии» Омфалы некие неясные функции, связанные с переодеванием в женские
одежды, в качестве наказания за очередной припадок «волчьего» бешенства, в
котором он убивает Ифита (чье имя подозрительно похоже на имя его покой­
ного брата-близнеца, Ификла). Вообще, близнечный мотив, о котором в свя­
зи с его героической символикой я уже упоминал, нуждается в серьезной даль­
нейшей разработке именно с этой точки зрения. Здесь особенно важно учесть
то обстоятельство, что связь воинской сезонности и соответствующих соци­
альных практик с близнечными мифами (по крайней мере, в индоевропейс­
ком ареале) куда более очевидна и доказательна, нежели связь с ними сезон­
ности земледельческой. В Спарте, главном культовом центре почитания
упомянутых выше Диоскуров, существовала именно воинская параллель базо­
вому мифу — институт двух царей, один из которых осуществляет воинский и
политический контроль над собственной территорией, в то время как другой
отправляется с войском в далекие, хтонически маркированные походы. Налицо
буквальное следование «собачье-волчьей» схеме. В случае с основанием Рима
«волчьими» близнецами Ромулом и Ремом Ромул «пресекает собачье-волчью»
сезонность, просто-напросто убив брата, который никак не мог отвыкнуть
скакать через черту, и тем самым причислив его к лику героев. Подверженный
вспышкам немотивированного «волчьего» бешенства Геракл окружен целым
выводком «претендентов на должность брата-близнеца» — начиная от «насто­
ящего» близнеца Ификла и заканчивая «функциональным» близнецом, «трус­
ливым псом» Эврисфеем.

² Подобная трактовка стандартной мифологемы «умирающего-воскреса­
ющего» бога может, на мой взгляд, несколько иначе осветить некоторые ас­
пекты этой проблемы, которые традиционно возводились исключительно к
магии плодородия. Напомню, что ритуал происходит именно в «плодородной»
зоне, но речь идет о «героической» трактовке традиционного сюжета (каковая,
несомненно, является своего рода опосредующей инстанцией при передаче его
нам, причем инстанцией, задающей литературный канон, лежащей в основе
значительной части тех текстов, которые мы воспринимаем как первоисточ­
ники).

В. Михайлин. Тропа звериных слов

ством, возможно, связан и довольно странный сюжет о происхож­дении самоназвания «лангобарды» у малочисленного, но отли­чавшегося крайней агрессивностью племени винилов. Согласно преданию, Водан обещал победу в сражении между винилами и вандалами тому племени, чьих воинов он первыми увидит утром на поле боя. Винильские женщины, подвязав себе длинные бороды, опережают и своих, и вражеских воинов. Водан, увидев первыми винилов, дарует победу им.

Реальный смысл подобного действа имеет четко выраженные магические коннотации. Магическая разница между днем и ночью, параллельная разнице между летом и зимой, думаю, не нуждается в особых комментариях — «честное» сражение между двумя племе­нами (при том, что винилы всегда были гораздо малочисленнее вандалов) могло происходить только днем. Винилы, не уверенные в «честной» победе, идут на военную хитрость. Выйти на поле боя ночью они не имеют «магического права» — иначе воинская удача с восходом солнца «поменяет знак». Однако они высылают вперед женщин в костюмах, четко повторяющих костюм «жреца в женс­кой одежде», и тем самым ставят противника в положение «мир­ных псов», на которых из ночной хтонической тьмы движется «бе­шеная» волчья стая. Существующий у германских племен обычай выставлять при столкновении «племя на племя» в первый ряд «от­петых»¹, «пожизненных» волков и псов, маркированных как тако­вые (для устрашения противника), — распространяется здесь на все племя. Вандалы оказываются лицом к лицу с целым «народом бер­серкеров» и, естественно, понимают, на чьей стороне будет сегодня воинское счастье². Винилы с этого дня именуют себя лангобарда­ми — «длиннобородыми». О магических смыслах небритости и нестрижености речь уже шла, о магическом смысле перемены име-

¹ Термин из более поздней, христианской эпохи вполне адекватен ситуа­
ции: в XVI—XVII веках так называли самых отчаянных ландскнехтов, которых
традиционно ставили в первый ряд.

² Аналогичную схему ведения боевых действий, направленную на магиче­
ское устрашение умеющих «декодировать» необходимую информацию против­
ников, использовали и другие германские племена. «Поголовная хвостатость»
свебов или, по крайней мере, членов свебских боевых дружин — лучшее тому
подтверждение. О сходной «хтонической» технике запугивания сообщает и
Тацит' «43. <...> теперь о гариях: превосходя силою перечисленные только что
племена и свирепые от природы, они с помощью всевозможных ухищрений и
используя темноту добиваются того, что кажутся еще более дикими щиты у
них черные, тела раскрашены; для сражений они избирают непроглядные тем­
ные ночи и мрачным обликом своего как бы призрачного и замогильного
{так! — В.М.) войска вселяют во врагов такой ужас, что никто не может вы­
нести это невиданное и словно уходящее в преисподнюю зрелище...»

Архаика и современность

ни говорить особо не вижу смысла, тем более если речь идет о смене имени целым племенем: бывшие винилы во всеуслышанье заявля­ют о том, что с этого дня они «народ волков», и оправдывают но­вое имя дальнейшими шагами на тогдашней исторической арене.

Связана со жрецом в женской одежде, на мой взгляд, и кано­ническая фигура вепря. Я не стану браться здесь за основательное и детально аргументированное решение этой проблемы¹: выскажу только ряд небезынтересных, на мой взгляд, предположений. Как в германистике, так и в кельтологии к настоящему времени более или менее прочно устоялась точка зрения на вепря, как на живот­ное, тесно связанное с жреческим сословием. Однако необходимо учитывать еще и своего рода «параллельность» магической ситуа­ции вепря, существующего в двух ипостасях — домашней и ди­кой — ситуации волка и пса. Важно и то обстоятельство, что вепрь, животное по преимуществу травоядное, может выступать и в роли хищника, причем хищника, опасного в том числе и для человека. Однако, судя по мифологической атрибутивной «привязанности» данного зооморфного персонажа к богам, четко связанным с куль­тами плодородия и со жреческой функцией (Фрейр; Дагда и т.д.), основной магически-территориальной доминантой в данном слу­чае должна выступать «серединная» зона, зона «женской» магии, зона «окультуренной природы» (сад, огород, отчасти поле) — то есть именно та территория, на которой, согласно реконструирован­ному ритуалу, происходил жреческий «развод» «агнцев и козлищ».

Связь германских жрецов именно с этой зоной подтверждает­ся и растительной символикой стандартного рунического гадания. Так, у Тацита читаем: «10. <...> Срубленную с плодового (курсив мой. — В.М.) дерева ветку они нарезают на плашки и, нанеся на них особые знаки, высыпают затем, как придется, на белоснежную ткань». Самое забавное, что в данном случае под плодовыми дере­вьями понимаются вовсе не те растения, которые мы привыкли считать таковыми: речь идет о дубе или буке, ибо желуди и буко­вые орешки обильно употреблялись в пищу в древнегерманской культуре (и не только в ней) людьми и свиньями, причем как домаш­ними, так и дикими. Выпас свиней, в отличие от «маргинального» выпаса рогатого скота, производился на «окультуренной», «сере­динной» территории; дубравы и буковые рощи были отчасти ана­логичны плодовым садам и воспринимались как таковые. Мало того, практически все зафиксированные священные рощи герман­цев были или буковыми, или дубовыми. Таким образом, связь «со-бачье-волчьего» ритуала перехода с растительной символикой бука

¹ См. главку «Интерпретация конкретных образов: лев, пард, олень, ка­бан» в «скифском» разделе.

В. Михаилин. Тропа звериных слов

или дуба и с символикой вепря получает, с моей точки зрения, до­статочно веские основания¹.

4. ТРАНСФОРМАЦИИ «ВОЛЧЬЕ-СОБАЧЬЕГО»

КОМПЛЕКСА В ЭПОХУ РАННИХ

ВАРВАРСКИХ КОРОЛЕВСТВ (V-VI ВВ.)

И ДАЛЬНЕЙШИЕ ПУТИ

ЭПИЧЕСКОЙ ГЕРОИКИ

С тех пор как статистика стала непременным атрибутом исто­рической науки, исследователям переходной эпохи, угнездившей­ся в пространстве, ограниченном двумя довольно смутными поня­тиями — «поздняя античность» и «раннее Средневековье», — не дает покоя один весьма странный факт, а вернее — целый комплекс родственных, по сути, фактов. Как могло случиться, чтобы терри-

¹ В этой связи представляется вполне логичной и не слишком принципи­альной кельтская эсхатологическая подмена в качестве губителя нынешнего мира германского демонического волка/пса демоническим вепрем. Стандар­тный же сюжет, в котором откровенно «волчий» герой погибает в схватке с вепрем, получает совершенно иное толкование — связанное все с той же куль­товой жертвой в ходе реконструированного здесь ключевого ритуала. Демони­ческий вепрь, смертельно ранивший Диармайда, ничуть не противоречит в этом случае откровенно ритуальной сцене с «живой водой» в руках Финна, завершающей данную версию «основного» сюжета. Смерть Адониса, охотни­ка, который возвращается от девственной «валькирии» Артемиды к «плодо­родной» Афродите, также вполне укладывается в логику ритуала (как и — с некоторыми вариациями — сюжет о Калидонской охоте, связанный с брато­убийственной распрей разбившихся на «две команды» участников, с ритуали­зированной смертью Мелеагра и с участием «валькирии» Аталанты). Возможны также и соответствующие комментарии к сюжету об Актеоне. Если вернуться к германцам, то интересен случай с атрибутикой тесно связанного с вепрем Фрейра: согласно мифологической традиции, он категорически лишен возмож­ности сражаться мечом (хотя и владел им когда-то) и вынужден биться неме­таллическим оружием, костяным или деревянным (олений рог) То же касает­ся и вооруженного волшебной (наделенной способностью как массового убийства, так и массового оживления!) деревянной палицей ирландского Даг-да Тацит, рассказывая о совсем уже незнакомом ему дальнем германском пле­мени эстиев, пишет. «45. <...> Эстии поклоняются праматери богов и как от­личительный знак своего культа носят на себе изображения вепрей; они им заменяют оружие и оберегают чтящих богиню даже в гуще врагов. Меч у них — редкость; употребляют же они чаще всего дреколье». Напомню также об из­вестном «взаимном отталкивании» зоны земледельческой Mai ии и металла и о том, что даже в относительно поздний период у некоторых европейских наро­дов было принято первую борозду проводить не привычным плугом с металли­ческим лемехом, а деревянной сохой.

Архаика и современность

тории, подконтрольные Западной Римской империи, территории, чье римское и романизованное население по численности во мно­го раз превышало так называемые «орды» завоевателей, настолько быстро и легко стали добычей варварских племен, которые уже к началу VI века контролировали практически все упомянутые зем­ли⁹ В классической, посвященной именно этому периоду книге Корсунского и Гюнтера приводятся весьма впечатляющие оценоч­ные данные

Готы представляли собой незначительную по численности эт­ническую группу в королевстве Их было примерно сто тысяч че­ловек (20 тыс воинов), в то время как чиоенность населения Ита­лии в конце V в составила 5—7 млн человек Таким образом, готы составляти менее 2% от общей массы насетения страны

[Корсунскии, Гюнтер 1984 174|

И — несколько выше:

Общее число вторгшихся в середине V в в римскую Галтию германцев оценивают в 450—500 тыс человек 50 тыс бургундов от 100 до 150 тыс вестготов, 100 тыс алеман нов и 200 тыс фран­ков В их числе могло быть примерно 50—100 тыс способных не­сти военную службу мужчин Им противостояло галло-римское население численностью примерно от шести до десяти миллионов человек По-видимому, столь непреодолимыми (так¹ — В М) гер­манцев, а среди них в первую очередь франков, сделали прежде всего остатки родовых отношений и возникшие из синтеза фео­дальных элементов как приходящего в упадок рабовтадетьческо-го общества, так и разлагающегося родоплеменного строя новые общественные отношения, особенно отношения собственности

[Корсунскии Гюнтер 1984 162]

Какой бы смысл исследователи ни вкладывали в последнее не слишком внятное пояснение, оно никак не отвечает на поставлен­ный вопрос — что же сделало 50—100 тысяч германцев (не пред­ставляющих при этом единой организованной силы, а, напротив, то и дело воюющих друг с другом, в том числе и на стороне рим­лян в качестве федератов и т д) столь «непреодолимыми», что 6— 10 миллионов галло-римлян (то есть до 2 млн потенциально бое­способных мужчин) не оказали им никакого или почти никакого сопротивления'⁷ В тех же случаях, когда подобное сопротивление

¹ Ср также сходную ситуацию (с точки зрения численного соотношения «завоевателей и завоеванных>) между булгарами и местным славянским насе-

В. Михайлин. Тропа звериных слов

оказывается, речь идет в первую очередь не о подконтрольных ра-веннскому правительству войсках, но либо о «самообороне» мест­ных магнатов, либо об узурпаторах, которые опирались на не свя­занные с местным населением кадровые части (набранные во многом из тех же самых германцев) и вели себя точно так же, как лидеры франкских или бургундских боевых дружин'.

В данном случае, на мой взгляд, речь идет о необходимости серьезной смены акцентов в оценке происходящих процессов. Рим­ские провинции периода республики и раннего принципата были вовсе не частью Римского государства в современном смысле сло­ва, а скорее пищевыми территориями, на которых старательно уничтожались все возможные очаги вооруженного сопротивления, и которые столь же старательно оберегались от постороннего «хар-чевания» (ср. практику откупов и т.д.) Позднеримские расширения «прав гражданства», изменение национального состава армии и т.д. можно, конечно, рассматривать как попытки «растянуть» государ­ство и на провинции, но к радикальному изменению ситуации все эти меры не привели. Более того, в имперском Риме, в результате начавшегося еще в годы республики процесса профессионализа­ции, армия окончательно утрачивает всякую связь с почвой, с Римом как сакральным центром; чем дальше, тем меньше она от­личается по сути от варварских племенных дружин, а постепенно ими же и замещается. Также и облик полководца, императора, це­заря, дукса и т.д. чем дальше, тем больше начинает сливаться с обликом предводителя «стаи», который (и которая) использует под­ведомственную территорию (как варварскую, так впоследствии и «свою»)² как территорию «пищевую» — со всеми вытекающими отсюда маргинально-магически обоснованными практиками.

лением на территории бывшей Фракии в VII веке; между греко-македонцами и основной массой населения в эллинистических государствах Передней Азии и соседних с ней регионов; между варягами и славянами на территории буду­щей Киевской Руси и т.д.

¹ «Государство» Эгидия — Сиагрия в 461—489 годах, успешно отбивавшее
вместе с франками вестготов, а потом этими же франками и уничтоженное.

² Показательно, что уже по результатам неофициального, но «реально-по­
литического» раздела «пищевых территорий» Первым триумвиратом Цезарю,
как наименее влиятельному участнику тройственного соглашения, достается
Галлия, к тому времени еще практически не завоеванная. Очевидно, различие
между «своими» и «чужими» землями уже воспринимается как чисто номиналь­
ное, и Галлия представляется самой «невыгодной» территорией только потому,
что получение с нее ожидаемой добычи сопряжено с большими трудностями —
ее еще нужно завоевать. Италия по определению в список «добычных земель»
не входит Кстати, впоследствии именно разногласия в опенке территориально­
го статуса Италии между наемниками-германцами (герулами по преимуществу)
и Оресгом, огцом последнего римскою императора, стоили последнему в

Архаика и современность _________________ 43 1

С точки зрения местного населения, различия между «стаями», осуществлявшими контроль над «подведомственными» террито­риями, были минимальны, и «завоевание» было простым вытесне­нием подконтрольных Риму кондотьеров и федератов неподконт­рольными «волчьими стаями» или теми же федератами, которые почувствовали слабость «большой стаи». Навыки самообороны были если и не уничтожены вовсе, то серьезно подорваны много­вековыми стараниями тех же римлян. Если не считать отдельных магнатов и полководцев, пытавшихся действовать «на равных» с варварами, и «национально-освободительных движений» вроде движения багаудов в Арморике и соседних землях¹, то никто про­тив подобной «смены крыши» особенно-то и не возражал.

С точки же зрения пришлых варварских «стай», захваченные территории имели статус, также не сопоставимый со статусом «коренных», оставшихся в германских лесах или причерноморско-паннонских степях² земель: они являлись прямой собственностью вождя, свободного распоряжаться «добычей» так, как ему заблаго­рассудится, при условии должного соблюдения «пищевых» интере­сов всей стаи. Интересно, однако, и другое обстоятельство, а имен­но невероятно быстрая институционализация завоеванных земель. Франки, готы, вандалы/аланы, бургунды и пр., не имевшие до вторжения на бывшие римские территории не только писаного права, но и самой письменности (если не считать рунической, ис­пользовавшейся по преимуществу в дивинационных и других магических целях), словно сговорившись, впадают в своего рода одержимость законодательным творчеством.

Дата добавления: 2015-04-24