ЧАСТЬ 2 5 страница

Однажды после ланча я совершала свою обычную прогулку по саду и оказалась в цитрусовой роще. Я бродила между деревьев, словно, сошедших с полотен импрессионистов, и думала о Майкен и Джоке: о Майкен – потому что она обожала импрессионистов; о Джоке – потому что ему понравилось бы поднимать в воздух облачка белых лепестков. Я подняла глаза вверх и смотрела, как они, словно белые снежинки в безветренный день, медленно кружились в воздухе и падали мне на волосы, на лоб, на брови, на ресницы, на губы… Я стряхнула лепестки и оглянулась по сторонам. Я была не одна. Мужчина в круглых очках и униформе сотрудника стоял в отдалении и наблюдал за мной. Поттер.

– Привет! – крикнул он и помахал мне.

Подойдя ближе, он спросил:

– Как дела?

– Хорошо, – ответила я. – А у тебя?

– Ну… – Он уставился в землю и сделал глубокий вдох. – Это ужасно то, что произошло.

– Ты имеешь в виду Эрика и других?

– Да. Таких ошибок не должно быть! Не важно, тестируют ли эти препараты на «ненужных», или на крысах, или на обычных людях. Это просто безответственно, мерзко, гадко… расточительно… – От волнения юноша не мог подобрать слов.

– Да, – согласилась я, – это все равно что выбросить все деньги, потраченные на эксперимент, в море.

– Я имел в виду людей, а не деньги.

– Люди и есть деньги. Капитал, – ответила я. – В точности, как и время тоже деньги.

Поттер покачал головой.

– Люди – это люди, – серьезно произнес он. – Жизнь.

– Да-да, – ответила я. – Конечно.

– Я хотел уволиться, – продолжал Поттер, которому, очевидно, надо было выговориться, – не могу видеть, как с вами здесь обращаются.

– С нами хорошо обращаются, – сказала я.

– Ты так думаешь? – Он выглядел удивленным и даже разочарованным.

– Да, – ответила я, – если сравнивать с тем, как с нами обращались в обществе. Здесь можно быть собой. Во всех отношениях. Здесь никто не будет тебя высмеивать, не будет над тобой издеваться только потому, что ты не такой, как все. На меня не смотрят как на пятое колесо, как на инопланетянина, с которым они не знают, что делать. Здесь я такая же, как все. Меня принимают всерьез. Я могу позволить себе пойти в поликлинику или к зубному, к парикмахеру или сделать себе маникюр, Я могу ужинать в ресторане, ходить в кино и в театр. У меня полноценная жизнь. Меня уважают.

– Да?

– Да, если сравнивать с моим прошлым существованием.

Поттер внимательно посмотрел на меня:

– Понимаю.

Я перевела разговор на другую тему;

– Так почему ты не уволился?

– Не мог позволить себе оставаться без работы. Мы с моей партнершей ждем детей – близнецов. Нам нужен свой дом.

– Вот как. Я понимаю, – солгала я.

Он рассмеялся. Я улыбнулась. Мы распрощались, и я вернулась в рощу. Я словно шла по траве, покрытой снегом, и внезапно ощутила такую сильную тоску по зиме, по колючему морозу, по холодным щекам, варежкам, шарфу, шапке и маленькой собачке с черными и коричневыми пятнами и виляющим хвостом, несущейся с радостным лаем по первому снегу и тыкающейся мордочкой в мокрые сугробы.

И меня осенила идея.

Мне надо было сделать три вещи в тот день: сдать кровь, получить инъекцию хрома – я принимала участие в эксперименте, где изучалось влияние хрома на уровень содержания сахара в крови, – и пойти на массаж. Вечером мы с Юханнесом собирались в театр – посмотреть новую пьесу, о которой много говорили.

На массажном столе у меня было время переработать мою идею в план, который я по возвращении домой стала приводить в действие.

Войдя в гостиную, я зевнула и потянулась – от массажа меня всегда клонило в сон – и пошла налить себе воды. Со стаканом я улеглась на диван и включила телевизор. Лежа, рассеянно переключала каналы – я почти не смотрела телевизор, и понятия не имела, что там показывали. Картинки мелькали перед глазами: поля, виноградные заросли, горы, небо… я поняла, что попала на какой-то французский телесериал. Дождавшись рекламной паузы – показывали новые памперсы, – я сделала вид, что меня посетило вдохновение. Быстро села на диване, схватила блокнот со столика и начала лихорадочно писать. Я писала мелкими буквами слова, которые уже знала наизусть – я заучила их на массажном столе.

У меня есть собака по имени Джок Порода – датская фермерская. Он белый с коричневыми и черными пятнами, одно ухо белое, другое черное, а на спине – большое коричневое пятно, похожее на седло. Джок живет у Лизы и Стена Янссонов на хуторе Веркхольма недалеко от Эльнарпа, второй поворот направо по направлению к Кассторпу. Пожалуйста, узнай, все ли у него в порядке, и дай мне знать.

Закончив, я картинно произнесла «Ах!», вырвала листок из блокнота, скомкала и бросила на столик, после чего легла на диван и досмотрела сериал.

После этого я приняла душ, переоделась и начала прибираться в квартире перед приходом Юханнеса, который, как настоящий джентльмен, обещал зайти за мной, чтобы вместе отправиться в театр. Подняв со столика стакан и бумажку, я пошла в кухню. По пути сделала вид, что поправляю брюки, и незаметно сунула бумажку в карман. Поставив стакан на стойку, я открыла мусорную корзину и сделала вид, что выкидываю туда бумажку.

Дальше оставалось только ждать. Ждать Юханнеса и новой встречи с Поттером. Я села ни диван и стала размышлять – действительно ли его зовут Поттер, или это из-за круглых очков? Но кому могло прийти в голову назвать ребенка Поттером? А если бы родилась девочка, как бы они ее назвали – Длинныйчулок?

Пришел Юханнес. Поцеловал меня в губы. Губы у него были холодные, словно он пришел с улицы, с самой настоящей улицы. Я зажмурилась и представила, что так оно и есть.

– Ты выглядишь такой довольной, – сказал Юханнес.

– Ты пахнешь зимой. Как будто на улице, откуда ты пришел, снежная буря.

Юханнес улыбнулся:

– Это потому что я устал. Из меня все соки сегодня высосали.

Юханнес участвовал в эксперименте, где надо было принимать лекарства, снижающие давление, вот почему он такой усталый.

– Они же проверяют вам пульс, да?

– Конечно. Не волнуйся. Пойдем?

Пьеса была долгой и довольно нудной, но познавательной. Речь в ней шла о паре, которая теряла одного ребенка за другим, но любовь их все крепла и крепла с каждой новой потерей. Горе, тоска и надежда сплотили их настолько, что они стали одним целым. Но когда ей наконец удалось родить ребенка, влюбленные начали медленно отстраняться друг от друга, пока не превратились в незнакомцев, которые говорили на разных языках. Причем в буквальном смысле. Они не понимали друг друга, и все их общение осуществлялось через ребенка, который выступал в качестве переводчика для своих родителей.

Юханнес проспал большую часть пьесы, поэтому был бодр и весел.

– Эх, сейчас бы пропустить кружечку пива! – воскликнул он, когда мы вышли на площадь.

– Настоящую снежную бурю и большую кружку пива, – высказала я свои мечты вслух.

– Ты весь день думаешь о зиме.

– Это все цитрусовая роща, – пояснила я.

И мы пошли ко мне домой. Раздеваясь, я аккуратно сложила брюки, чтобы бумажка ненароком не выпала из кармана.

– Ой, какая ты стала аккуратная, – заметил Юханнес, уже лежавший в постели.

– Просто не хочу, чтобы они помялись, – объяснила я.

– Но они уже мятые.

– Ну, чтоб они еще больше помялись.

– С каких пор тебя это начало волновать?

Мне хотелось поменять тему разговора.

– С тех пор, как познакомилась с тобой, – нашлась я и поспешила снять с себя остальное. Повесив одежду на стул, я залезла под одеяло к Юханнесу. От него пахло мужчиной: солнцем и пряностями, чем-то похожим на корицу и кориандр. Кожа его была шершавой, как язык у кошки, а мышцы под ней – крепкими и гладкими. А его тело жарко отвечало на мои прикосновения.

Ночью мне приснился Джок на пляже. Я бросала и бросала палку, а он приносил ее мне обратно. Но на этот раз сон был другим. Иногда это был Джок, а иногда мне навстречу с распростертыми объятиями бежал Юханнес, и когда к нам возвращался Джок, мы вдвоем хвалили его за старание. А потом я увидела машину перед домом – моим прежним домом. Мы вышли из машины и вошли в дом, где жили втроем. Юханнес развешивал по стенам картины и фотографии. Я спросила:

– Что это за фотографии?

– Разве ты не видишь? – удивился он. – Это же наши дети.

– Наши дети? – спросила я и проснулась. В комнате светало.

Тогда я не стала рассказывать Юханнесу об этом сне. О сне, который так напугал меня. Он был слишком красивым. Слишком счастливыми мы были. И это меня пугало. Не знаю почему. Я пыталась забыть сон, отвлечься, прогнать его так, как пытаются прогнать кошмары, но у меня ничего не выходило: он засел в моем подсознании и омрачал весь день. Меня никак не отпускало чувство, что у меня на самом деле есть дом, машина, муж, дети и собака.

Прошло много времени, прежде чем я снова наткнулась в зимнем саду на Поттера. На этот раз он сидел на скамейке в патио и читал книгу. Прошло недели три или даже целый месяц с момента нашей прошлой встречи. Я успела не один раз поменять брюки, но каждый раз аккуратно и незаметно перекладывала записку из кармана одних в карман других. Увидев Поттера, я сунула руки в карманы, удостоверилась, что записка на месте, и пошла к фонтану, рядом с которым он сидел.

– Привет, – сказала я. Поттер оторвался от книги.

– Привет! – узнал он меня. – Как дела?

– Все хорошо, – ответила я. – А у тебя?

– Тоже неплохо. – Он поправил указательным пальцем очки и опустил взгляд на книгу: ему не терпелось вернуться к чтению, но он был слишком хорошо воспитан для этого, поэтому снова посмотрел на меня и улыбнулся. Я сделала вид, что решила продолжить прогулку, но, сделав один шаг, остановилась и словно невзначай спросила:

– Как дела с поиском дома?

Сработало. Он весь засиял. Отложил книгу и сказал:

– Хорошо. Мы вчера осматривали очень симпатичный домик. Четыре комнаты, сад. Соседи, правда, слишком близко, но зато за кустами их не видно. Со второго этажа открывается красивый вид. Вокруг зелень, рядом игровая площадка для детей, школа, сад – все, что нужно семье с ребенком.

Я внутренне содрогнулась при мысли, каково это жить одной в таком районе, где вокруг тебя сплошные семьи с детьми, которые растут и разрастаются, как дрожжевое тесто А все, кто не хочет расти и разрастаться, превращаются в невидимок, в ничто, не имеющее никакого значения. Но Поттера было уже не остановить, и я постаралась ничем не выдать своих мыслей, пока он увлеченно рассказывал обо всех прелестях жизни с детьми. Тем временем я незаметно достала записку из кармана. Поттер продолжал рассказывать о доме, о том, как обставить детскую, и об ультразвуковых снимках детей в животе его партнерши.

– Хочешь посмотреть? – осведомился он. – Они у меня с собой.

Не дожидаясь ответа, он вытащил из кармана бумажник.

В другой ситуации я бы отказалась, нашла бы какую-нибудь причину: сказала бы, что спешу – я уже насмотрелась на эти снимки во время того жестокого эксперимента, – но поняла, что не могу упустить такую возможность, и присела на скамейку рядом с Поттером. Он уже протягивал его мне, Я взялась за фотографию большим и указательным пальцами – остальные три сжимали записку. Он показал на два светлых пятна на темном фоне. Я кивнула и сказала что-то вроде, как это удивительно, и спросила, на каком сроке их мама и как Поттер представляет себя в роли родителя, и он отвечал, и рассказывал, и объяснял, и пока мы сидели, склонившись над фотографией, мне удалось вложить записку ему в руку. Он не выразил удивления, только кивнул – как мне показалось, он догадался, что все мои вопросы были притворством, – и сунул записку вместе с фотографией в бумажник, а бумажник – в карман.

Прошло еще несколько недель, прежде чем я снова столкнулась с Поттером, на этот раз вечером в Е4, где жила Алиса. Она взяла в библиотеке фильм и пригласила нас с Эльсой, Леной и Виви на чай с домашним фруктовым пирогом. Алиса выбрала романтическую комедию, легкую и забавную. Она будто целиком состояла из комических ситуаций и нелепых недоразумений и заканчивалась, как и полагается романтическим комедиям, свадьбой. Стоило фильму кончиться, как Эльса и Виви засобирались домой, Я уже давно заметила, что они много времени проводят наедине и, по всей видимости, у них роман. Мне тоже хотелось к Юханнесу. Попрощавшись с Алисой, я пошла домой и по дороге, проходя мимо прачечной, заметила Поттера. Он что-то делал со сливным отверстием в полу.

– Засорилось? – спросила я, остановившись в дверях.

Он поднял глаза.

– Да, – вздохнул он. – Уже третий раз за неделю.

Так мы и стояли – я на пороге, он на коленях на полу – и беседовали о засорах. У меня самой раньше был дом со старыми трубами, которые часто засорялись, я могла посоветовать кучу способов решения этой проблемы.

Закончив – «по крайней мере, на этот раз», как он сам выразился, – Поттер положил решетку на место, поднялся и пошел к выходу. Мы пожали друг другу руки, и я получила аккуратно сложенную бумажку, которую незаметно сунула в карман.

Я вернулась не поздно, но Юханнес уже спал, оставив для меня включенной лампу в кухне. Из спальни доносилось его посапывание, как у маленького ребенка, которому снятся беспокойные сны. Как у моего брата Уле, когда ему было четыре года, а мне девять, и мы с ним и Идой спали в одной комнате во время каникул. Как звук ветра, шелестящего сухими травами поздней осенью. Успокаивающе. Доверчиво.

Я присела за кухонный стол и прислушалась. Иногда Юханнес ворочался во сне и бормотал что-то неразборчивое, потом снова начинал тихо посапывать. Тишину нарушали только это тихое посапывание и слабый шум кондиционера. На столе лежал камень, который Юханнес нашел на пляже. Возле камня – журнал, не помню какой. Я коснулась камня, провела пальцем по его шероховатой поверхности – по тому, что когда-то было растением или животным. Взяла камень в руку, взвесила его в ладони, сжала пальцами, повертела. Он был прохладным и очень приятным на ощупь. Я положила назад камень. Взяла журнал, открыла, полистала туда-сюда, сделала вид, что читаю, осторожно вытащила записку из кармана, притворившись, что у меня зачесалось бедро. Аккуратно сунула между страниц журнала и склонилась над ним, опершись на локоть – так, чтобы в камеру не было видно, что именно я читаю.

Мои глаза с трудом привыкали к темноте, и мне потребовалось какое-то время, прежде чем я начала что-то различать. Это было не письмо, я не смогла найти ни одного слова на бумаге, только фотографии, напечатанные на цветном принтере. Я немного подвинулась, чтобы на них попал свет.

Фотографии были сделаны в саду Стена и Лизы. Слева был Джок с их младшей дочерью – круглолицей девочкой с кудрявыми черными волосами, огромными карими глазами и курносым носиком. Джок держал в зубах синий мячик или что-то похожее на мячик, который он собирался отдать девочке. Вид у него был чрезвычайно довольный. На девочке – джинсы, резиновые сапоги, синий вязаный свитер с красным автомобилем и серый шарф. Она смеется и хлопает в ладоши над головой. Малышка сильно выросла с тех пор, как я видела ее в последний раз. Тогда этот свитер еще носил ее брат, на два года ее старше. Лужайка покрыта красными и желтыми листьями, кое-где виднеются желтые шляпки грибов, валяются красные и зеленые, местами подгнившие, яблоки. На заднем плане виднеются курятник с курами и прислоненный к нему красный велосипед Стена с детским сиденьем, прикрученным к багажнику.

На фото справа Лиза сидит вместе с Джоком на скамейке перед домом из красного кирпича, обвитым плющом. Рядом клумба с отцветающими розами. Лиза смотрит на Джока, одна ее рука лежит у него на спине. Джок навострил уши. У обоих приоткрыты рты, словно они поют дуэтом. Смешной снимок. Я не удержалась от улыбки. Но внутри меня все смеялось – смеялось горьким смехом, истерическим смехом, который грозил вырваться наружу. Я не могла ему этого позволить. Это было невозможно. Я сдерживалась. Хотя это и причиняло мне боль.

Я сложила бумагу и снова спрятала в карман, встала, выключила свет в кухне, прошла в ванную, чтобы принять душ и почистить зубы, на цыпочках вернулась в спальню и забралась в кровать к спящему Юханессу.

Я так и не узнала, как Поттеру удалось раздобыть эти фотографии. Ездил ли он к Лизе и сам сделал снимки или Стен и Лиза их ему послали, кто знает, Я еще сталкивалась с Поттером, но ни разу мне не представился случай расспросить его подробнее: наше общение ограничивалось кивками и приветствиями. Мне оставалось надеяться, что по моей улыбке он понял, как сильно я ему благодарна. Судя по времени года и по тому, как выросла девочка, фотографии были сделаны недавно, а это все, что мне нужно было знать.

За стенами отделения полным ходом шла подготовка к Рождеству. Достаточно было включить телевизор или раскрыть газету, чтобы вся эта рождественская мишура буквально посыпалась на тебя в виде многочисленных сообщений о толчее в магазинах, рекламных объявлений, советов, что подать к праздничному столу, рождественских мультиков и гимнов о Деве Марии с младенцем Иисусом и новой звезде, вспыхнувшей на небосклоне.

Но отделение словно было объявлено свободной от рождества зоной. Все было как обычно, никаких признаков торжества. Ни елок, ни свечей, ни мишуры, ни елочных игрушек и дедов-морозов в магазинах. Фитнес-центр работал как обычно, никаких коротких дней или праздничных занятий под рождественскую музыку. Рестораны, выставочный зал, кинотеатр, театр и магазины работали как обычно. Меню и репертуар тоже оставались прежними, Никаких шведских столов с рождественским угощеньем, никаких утренних сеансов Для детей, никакой предновогодней распродажи и никакого празднования старого Нового года, который приходит, когда думаешь, что все уже закончилось.

Но Новый год все-таки наступил. Цифра на календаре поменялась. Время шло – и ничего с этим нельзя было поделать. Мне скоро исполнится пятьдесят один. Юханнесу уже исполнилось шестьдесят четыре – редко кто из «ненужных» доживал до этого возраста. Но он не выглядел на свой возраст, а я – я чувствовала себя, как никогда, молодой. Наверно, это влюбленность так действовала на меня, ощущение того, что ты любишь и любима, что ты нужна кому-то.

Мой роман был в принципе завершен. Оставалось только кое-что подправить. Я читала и правила, читала и правила, не в силах остановиться.

Юханнес подсмеивался надо мной, называя наседкой. Как-то вечером мы лежали в постели.

– А у тебя разве не так? – спросила я. – Когда ты почти закончил и знаешь, что скоро тебе придется расстаться с книгой, чтобы приняться за новую.

– Бывает.

– Вот видишь! А сам надо мной смеешься! – Я шутливо ущипнула его за сосок.

– Потому что это забавно! – ответил он и ущипнул меня в ответ.

– Ай! – вскрикнула я.

– Я же не сильно!

– Нет.

– Тогда чего ты вопишь?

– Потому что это забавно, – ответила я, и через секунду он уже накрыл меня своим телом.

Ночью мне приснился новый сон с Джоком на пляже, где Джок иногда превращался в Юханнеса, который бежал ко мне навстречу с распростертыми объятиями, а ветер бил мне в лицо. Иногда не я, а Юханнес бросал палку, а Джок приносил ее нам, и мы хвалили его, называя хорошей собакой. Потом мы оказались дома, и Юханнес снова развешивал фотографии, а когда я спросила, что это за фотографии, он ответил: «Разве ты не видишь? Это наши дети».

Сон был таким реальным, таким осязаемым, словно нам обоим снился один и тот же сон и мы говорили во сне друг с другом о фотографиях.

На следующий день я закончила работу над романом, записала его на диск и вложила в конверт с указанными на нем названием и моей фамилией. Что с ним делать дальше, я не знала и оставила просто лежать на столе.

Я сразу принялась за новую книгу. Начинать было тяжело: все новое мне всегда давалось с трудом. Я словно поднималась в гору на старом ржавом велосипеде, с трудом поворачивая педали и боясь, что цепь в любой момент не выдержит и лопнет.

Кроме того, в последнее время я начала сильно уставать. У меня кружилась голова, и временами меня подташнивало. Сперва я решила, что дело в новом эксперименте, в котором я теперь участвовала – снова связанном с тренировками, чему я была очень рада, потому что мне не нужно было глотать таблетки и колоть уколы. А ведь бывали еще эксперименты с вредными газами. На этот раз они измеряли мышечную деятельность и потребление кислорода. После первых измерений мне сообщили, что физическая форма у меня как у двадцатилетней. Но по прошествии нескольких недель я чувствовала себя такой усталой, что испугалась, что мне не хватает витаминов и минералов. Я старалась есть как следует и много пить, но ничего не помогало.

Однажды утром меня разбудил приступ тошноты. Я бросилась в туалет, где меня стошнило. Прополоскав рот, выпив стакан молока и съев бутерброд, я почувствовала себя немного лучше.

Весь день я чувствовала себя бесконечно усталой, а вечером меня снова стошнило. Я немного поела, и мне стало лучше, но утром тошнота вернулась.

Так продолжалось пару недель, пока однажды после обеда меня не осенила мысль пойти в аптеку и попросить тест на беременность.

Аптекарь очень удивился.

– Не знаю, есть ли они у нас, – сказал он и исчез в подсобке. Его долго не было, но в конце концов он вернулся, держа в руках коробку с тестами на беременность для проведения в домашних условиях.

Я вернулась домой. Ночь я провела одна, а на утро сделала тест. Результат оказался положительным. Поразительно. Невероятно. Я была беременна. Мы с Юханнесом ждали ребенка.

Тем утром я не могла писать. Только ходила взад-вперед по квартире. В спальню, из спальни – в гостиную, вокруг стола и к дивану, оттуда – к письменному столу. Постучав по клавишам и постояв перед картиной Майкен, я пошла к холодильнику, открыла дверцу, снова закрыла, налила себе стакан воды, обошла стол, отставила стакан, не сделав ни глотка, снова прошла в спальню и обратно. Было бы в квартире окно, я, наверно, остановилась бы перед ним, чтобы собраться с мыслями, но окон в отделении не было.

После обеда у меня была тренировка, после которой я вернулась домой, чтобы поспать часок, но мне это не удалось из-за тошноты и из-за нервозности. Я была слишком взволнованна. Слишком счастлива.

И тогда я пошла к Юханнесу. Вошла и прямо с порога объявила:

– Теперь я знаю, почему я чувствовала себя так плохо! Точнее, почему я чувствую себя так плохо!

– Да? – нахмурился Юханнес.

– Я беременна! Ты станешь отцом!

Сперва он, конечно, решил, что я шучу. Но когда понял, что я говорю серьезно, взял мою руку в свои и поцеловал. Потом поцеловал меня в лоб и прошептал:

– Моя любимая.

Он обнимал меня, прижимал к своей груди и продолжал шептать снова и снова.

– Моя любимая, моя любимая.

Когда Юханнес выпустил меня из объятий, я заметила у него на глазах слезы. Я решила, что он растроган.

Но позже, после занятий любовью, когда мы лежали в темноте, я услышала, как он плачет. Тихо, почти беззвучно. Я легла на бок, погладила его по щеке и спросила, что с ним.

– Я плачу, потому что я счастлив, – ответил он.

Но голос у него был грустный.

Тогда я рассказала ему о моем сне, о Джоке на пляже, о нашем доме и о фотографиях, которые он развешивал на стене.

– Какой красивый сон, – прошептал Юханнес.

– Он может стать реальностью, – прошептала я.

Но он только обнял меня и так крепко прижал к себе, что у меня перехватило дыхание.

Когда я в следующий раз пришла на тренировку, мне велели тут же идти в поликлинику. Я сразу поняла зачем. Разумеется, камеры не могли не зафиксировать мой визит в аптеку и разговор с Юханнесом.

Меня проводили в отдельный кабинет, где сидели врач Аманда Юнсторп и начальник отделения Петра Рунхеде. Они сидели рядом за одним столом, Аманда в белом халате, Петра в своем обычном красно-коричневом костюме.

– Присаживайтесь, Доррит, – вежливым, но серьезным тоном сказала Петра.

Я села на стул напротив.

– Нам стало известно, что ваш тест на беременность дал положительный результат.

– Да.

– Вам необходимо пройти гинекологическое обследование.

– Разумеется.

– Лучше всего, если мы сделаем это прямо сейчас, – напряженно сказала Аманда и поднялась со стула. Мне внезапно стало тревожно. Не из-за осмотpa, нет, я уже давно перестала бояться врачей. Нет, что-то в глазах врача, что-то в голосе Петры меня встревожило. Что-то определенно было не так.

– Следуйте за мной, – попросила Аманда и провела меня в соседнюю комнату, которая оказалась кабинетом гинеколога с гинекологическим креслом и столом, на котором был компьютер с темным экраном. На специальной подставке лежал поднос с инструментами.

– Раздевайтесь по пояс, а я пока позову сестру, – велела Аманда.

Я лежала в кресле с широко раздвинутыми ногами. Аманда одной рукой ощупывала мое влагалище, другой слегка нажимая на низ живота. Все это время она сыпала терминами по латыни, которые медсестра прилежно записывала на бумагу. Убрав руки, она сказала:

– Да, вы беременны. Вы принимали участие в экспериментах с гормонами?

– Насколько мне известно, нет, – ответила я.

– Тогда это действительно экстраординарный случай. Обычно после сорока пяти лет забеременеть в принципе невозможно. Даже если у женщины продолжаются менструации, фертильность ее снижается почти на сто процентов.

– Я знаю.

– Это обычно, – добавила она.

– Я знаю, – повторила я, гадая, скоро ли мне раз решат встать с кресла.

– При обычных обстоятельствах, – продолжала Аманда, все еще стоя между моими широко раздвинутыми ногами, словно она обращалась не ко мне, а к моей вагине, – организм просто-напросто больше не производит яйцеклетки – даже при наличии менструаций.

– Я знаю, – повторила я. – Можно мне одеться?

– Конечно. А потом мы должны вернуться к Петре. Нам предстоит серьезный разговор.

Мы снова оказались за столом. Петра посмотрела прямо на меня.

– Вы понимаете, что для нас это шок, – начала она.

– Для меня тоже, – улыбнулась я.

– У вас… – Петра прокашлялась, – вы можете выбирать из двух вариантов, Доррит.

– Что значит выбирать? – сказала я. – Если вы думаете, что я сделаю аборт, вы жестоко ошибаетесь. Никогда, слышите, никогда я не позволю убить моего ребенка!

Еще когда я жила в обществе, одна из моих подруг забеременела в сорок семь лет. Ее звали Мелинда. Ей посоветовали сделать аборт. Она рассказала мне, что всем женщинами, забеременевшим после сорока лет, независимо оттого, рожали они раньше или нет, советуют сделать аборт «на всякий случай». И это неудивительно, потому что с возрастом возрастает риск родить неполноценного ребенка, а также увеличивается вероятность того, что во время беременности возникнут осложнения, а роды будут преждевременными и тяжелыми. Если при этом отцу ребенка тоже много лет, высок риск того, что ребенок, когда вырастет, будет страдать шизофренией.

Тем не менее, несмотря на большой возраст – мой и Юханнеса, – вероятность рождения неполноценного ребенка была очень мала. Какие-то доли процента. Дело было в другом. Дети, родившиеся раньше срока, неполноценные и больные, стоили обществу огромных денег, и чтобы свести эти затраты к минимуму, врачи и рекомендовали делать аборт.

Мелинде сообщили, во сколько обществу обойдется ее отказ от аборта, если она родит неполноценного ребенка. Она даже показала мне цифры. Речь шла о миллионах. Именно столько стоит обществу содержать неполноценного индивида всю его жизнь. Мелинда была в отчаянии.

– Я не хочу обременять других! – сказала она. – Я хочу быть такой же нужной обществу, как и другие, во всех смыслах, и я хочу, чтобы мой ребенок тоже был нужным обществу, чтобы он жил полноценной жизнью, чтобы его уважали и любили. И я хочу этого ребенка. Он уже существует, уже живет у меня внутри. Значит, зачем-то он нужен! И даже если он родится слепым или глухим, он все равно останется ребенком. Человеком. А мы живем в демократическом обществе, и у меня есть право родить моего ребенка.

Но в конечном итоге Мелинда сделала аборт. У нее уже было двое здоровых детей, так что ее принадлежность к «нужным» не подвергалась сомнению.

В отличие от меня. И я была намерена родить и воспитать моего ребенка, каким бы он ни родился. Я хотела иметь семью. Я хотела жить с Юханнесом и нашим ребенком. Жить настоящей жизнью с человеком, которого люблю, делить с ним все горести и радости, заботиться о нем в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. И мне было плевать, во сколько это обойдется налогоплательщикам. Меня интересует только мой ребенок, моя семья, моя жизнь! Вот почему я заявила Петре, что никогда не пойду на аборт.

Но она, как оказалось, имела в виду совсем не аборт.

– Речь не об аборте, – сказала Петра. – Во всяком случае, пока мы не сделаем все анализы. Сейчас можно на ранней стадии определить, здоров ли ребенок, не так ли; Аманда?

Аманда кивнула.

– И мы должны воспользоваться представившейся возможностью следить за протеканием беременности у человека вашего возраста.

«Мы? – подумала я. – Кто это мы? Единственные, кого это касается, это мы с Юханнесом». Но я предпочла промолчать, чтобы они не подумали, что у меня истерика.

Дата добавления: 2015-04-24