Введение 5 страница. - Ты обладаешь склонностью к охоте

- Ты обладаешь склонностью к охоте. Охота - именно то, чему тебе следует учиться. Так что мы больше не будем говорить о растениях.

Он на секунду выдвинул челюсть, а потом бесстрастно добавил:

- Впрочем, этим, как мне кажется, мы никогда и не занимались, верно?

И засмеялся.

Остаток дня мы бродили по чапаралю, и дон Хуан невероятно подробно и обстоятельно рассказывал мне о гремучих змеях. Где они гнездятся, как двигаются, каковы их сезонные повадки, их уловки и прочее. В конце концов он поймал и убил большую змею. Он отрезал ей голову, вычистил внутренности, содрал кожу и поджарил мясо на костре. Наблюдение за всем этим доставило мне истинное удовольствие, потому что действовал дон Хуан мастерски, и каждое движение его было точным и грациозным. Я зачарованно следил за ним и слушал все, что он говорил. Сосредоточение мое было настолько полным, что весь остальной мир практически перестал для меня существовать.

Змеиное мясо пришлось съесть, и это довольно грубо вернуло меня в обычный мир. Когда я начал жевать первый кусочек, меня затошнило. Объективных причин для этого не было никаких, так как мясо оказалось прекрасным, но я ничего не мог поделать, словно мой желудок был сам по себе и от меня никак не зависел. Глотать мне удавалось лишь с огромным трудом. Я думал, что дона Хуана от смеха хватит сердечный приступ.

Потом мы присели отдохнуть в тени каких-то камней. Я начал обрабатывать свои заметки, и по их количеству понял, насколько громадным объемом информации о гремучих змеях снабдил меня дон Хуан.

- К тебе вернулся дух охотника, - неожиданно произнес дон Хуан с очень серьезным выражением лица, - Теперь ты попался.

- Прошу прощения?..

Я хотел, чтобы он развил свое утверждение относительно того, что я попался, но он только засмеялся и повторил его.

- На чем я попался? - не унимался я.

- Охотники всегда будут охотиться, - сказал он. - Я и сам охотник.

- Ты хочешь сказать, что охотишься для того, чтобы жить?

- Я охочусь, чтобы жить. Я могу жить где угодно на земле.

Дон Хуан движением головы обвел все вокруг.

- Чтобы быть охотником, надо очень много знать, - продолжал он. - Это означает, что человек может смотреть на вещи с разных сторон. Чтобы быть охотником, необходимо находиться в совершенном равновесии со всем-всем в мире. Без этого охота превратится в бессмысленное занятие. Сегодня, например, мы добыли змейку. Мне пришлось извиниться перед ней за то, что я оборвал ее жизнь так внезапно и так окончательно. Я сделал это, зная, что моя собственная жизнь однажды будет оборвана точно так же внезапно и окончательно. Так что, в конечном счете, мы и змеи равны. Одна из них сегодня нас накормила.

- Я никогда не находился в таком равновесии, когда охотился, - сказал я.

- Неправда. Ты не просто убивал животных. И ты, и вся твоя семья ели дичь.

Он говорил с такой убежденностью, словно видел это собственными глазами. И, разумеется, был прав. Были времена, когда вся семья питалась мясом, которое мне удавалось добыть на охоте.

После минутного колебания я спросил:

- Откуда ты знаешь?

- Есть вещи, которые я просто знаю. Но не могу сказать, откуда.

Я рассказал, как мои тети и дяди совершенно серьезно именовали "фазанами" всех птиц, которых я приносил.

Дон Хуан сказал, что вполне может себе представить, как они говорят на скворца "маленький фазанчик", и очень смешно изобразил, как кто-то из них жует птичку. Следя за неподражаемыми движениями его челюстей, я буквально ощущал, что во рту у него - птичка, которую он жует прямо с костями.

- Я в самом деле думаю, что у тебя есть способности к охоте, - сказал дон Хуан, уставившись на меня, - Мы начали не с того конца. Возможно, ты захочешь изменить свой образ жизни для того, чтобы стать охотником.

Он напомнил мне, что я не только без особого труда понял, что в мире есть благоприятные и неблагоприятные места, но еще и обнаружил соответствующие им цвета.

- Все это говорит о том, что у тебя есть склонность к охоте, - объявил он. - Далеко не каждый способен одновременно определить и то и другое.

"Стать охотником" звучало заманчиво* и романтично, но с моей точки зрения это было абсурдным, потому что охота лично меня ни в коей мере не интересовала. Я сказал ему об этом.

- Вовсе не обязательно, чтобы охота тебя интересовала или нравилась тебе, - сказал он. - Ты обладаешь естественной склонностью. Я думаю, что настоящие охотники никогда не любят охотиться. Они просто хорошо это делают, вот и все.

У меня возникло ощущение, что дон Хуан готов спорить по любому вопросу и способен переспорить кого угодно. Но он утверждал, что вообще не любит разговаривать.

- Это - как охота, - сказал он. - Мне вовсе ни к чему любить разговаривать. Просто у меня есть способности к тому, чтобы говорить, и я делаю это хорошо. Вот и все. Гибкость его ума меня произвела на меня впечатление.

- Охотник должен быть очень жестким, - продолжил дон Хуан, - Он практически ничего не предоставляет случаю. Все время я пытаюсь убедить тебя в том, что ты должен изменить свой образ жизни. Но до сих пор все попытки оказывались безуспешными. Тебе не за что было ухватиться. Теперь ситуация изменилась. Я вернул тебе твой старый охотничий дух. Может быть, он поможет тебе измениться.

Я возразил, что вовсе не желаю становиться охотником.

Я напомнил ему, что изначально всего лишь хотел, чтобы он рассказал мне о лекарственных растениях, но он так далеко увел меня от исходной цели, что теперь я и сам не знаю, действительно ли мне хотелось изучать растения.

- Хорошо! - сказал он. - В самом деле хорошо! Если у тебя нет ясной картины того, чего ты хочешь, ты можешь стать более смирным. Давай сделаем так. Для тебя не имеет особого значения, будешь ты изучать растения или что-нибудь еще. Ты сам мне об этом говорил. Тебя интересует все, что кто-либо может тебе рассказать. Так?

Я действительно однажды сказал ему это, чтобы разъяснить задачи антропологии и привлечь его в качестве информатора.

Дон Хуан усмехнулся, явно сознавая, что полностью контролирует ситуацию.

- Я - охотник, - сказал он, словно читая мои мысли. - Я почти ничего не предоставляю случаю. Наверно, мне следует объяснить тебе, что охотником я стал. Я не всегда жил так, как живу сейчас. В какой-то момент своей жизни я вынужден был измениться. Теперь я указываю направление тебе. Я веду тебя. Я знаю, о чем говорю, меня всему этому научили. Я не сам все это понял.

- Ты хочешь сказать, что у тебя был учитель, дон Хуан?

- Скажем так: некто научил меня охотиться так, как я хочу научить тебя, - сказал он и быстро сменил тему.

- Я думаю, что были времена, когда охота была самым почетным делом, которым мог заниматься человек, - сказал он. - Все охотники были могущественными людьми. Действительно, чтобы выдержать всю суровость той жизни, охотнику нужно было прежде всего быть могущественным.

Мне стало любопытно - уж не говорит ли дон Хуан о временах, предшествовавших Конкисте? Я начал его прощупывать:

- Когда это было?

- Давным-давно.

- Когда именно? Что означает твое "давным-давно"?

- "Давным-давно" означает давным-давно, а может быть - сейчас, сегодня. Это не имеет значения. Было время, когда все знали, что охотник - лучший из людей. Сейчас об этом известно далеко не каждому, но есть люди, которые это знают. Я знаю, и ты когда-нибудь узнаешь. Понимаешь, о чем я говорю?

- Скажи мне, это индейцы яки так относятся к охотникам?

- Не обязательно.

- Индейцы пима?

- Не все. Но некоторые - да.

Я назвал еще несколько племен. Мне хотелось привести его к утверждению о том, что культ охоты является верованием и практикой определенной группы людей. Но он избегал прямого ответа, поэтому я сменил тему:

- Зачем ты со мной все это проделываешь, дон Хуан?

Он снял шляпу и с наигранным недоумением почесал виски.

- Я тобой занимаюсь, - мягко ответил он. - Раньше подобным образом мною занимались другие, и когда-нибудь ты сам кем-то займешься. Скажем так: сейчас - моя очередь. Однажды я обнаружил, что если я хочу быть охотником, который мог бы уважать себя, мне необходимо изменить свой образ жизни. До этого я все время жаловался и распускал нюни. У меня были веские причины, чтобы чувствовать себя обделенным и обманутым жизнью. Я - индеец, а с индейцами обращаются хуже, чем с собаками. Я не мог этого изменить, и поэтому мне не оставалось ничего, кроме печали. Но удача повернулась ко мне лицом, и однажды в моей жизни появился тот, кто научил меня охотиться. И я осознал, что жизнь, которую я вел, не стоит того, чтобы жить. Поэтому я изменил ее.

- Но моя жизнь меня вполне устраивает, дон Хуан. С какой стати я должен ее изменять?

Он принялся напевать мексиканскую песню, очень мягко, а потом просто замурлыкал мелодию, кивая в такт головой.

- Как ты думаешь, мы с тобой равны? - резко спросил он.

Вопрос застал меня врасплох. В ушах зазвенело, как будто он громко выкрикнул эти слова, хотя он не кричал. Однако в его голосе был какой-то металлический звук, который завибрировал в моих ушах.

Я почесал мизинцем внутри левого уха. Уши чесались, и в конце концов я принялся ритмично почесывать их мизинцами обеих рук, движения мои при этом скорее напоминали подергивания рук от плеч до кончиков мизинцев.

Дон Хуан с явным удовольствием наблюдал за моими действиями.

- Ну, равны мы? - переспросил он.

- Конечно, мы равны, дон Хуан, - ответил я.

Естественно, я оказывал ему некоторое снисхождение. Я относился к нему очень тепло, даже несмотря на то, что порою не знал, что с ним делать. Но все же в глубине души я считал, хотя никогда и не говорил об этом вслух, что я - студент университета, человек из цивилизованного западного мира - стою выше старого индейца.

- Нет, - спокойно сказал он, - мы не равны.

- Ну почему же, равны, - возразил я.

- Нет, - произнес он мягко. - Мы не равны. Я - охотник и воин, а ты - паразит.

У меня отвисла челюсть. Я не мог поверить в то, что дон Хуан действительно это сказал. Блокнот выпал у меня из рук, я тупо уставился на дона Хуана, а потом, конечно, пришел в ярость.

Дон Хуан спокойно и собранно смотрел на меня. Я избегал его взгляда. А потом он заговорил. Он произносил слова очень четко. Речь его лилась гладко и металлически бесстрастно. Он сказал, что я жалко и лицемерно веду себя по отношению ко всем. Что я отказываюсь вести собственные битвы, а вместо этого копаюсь в чужих проблемах и занимаюсь чужими битвами. Что я ничему не желаю учиться - ни знанию растений, ни охоте, ничему вообще. И что его мир точных действий, чувств и решений неизмеримо более эффективен, чем тот бездарный разгильдяйский идиотизм, который я называю "моя жизнь".

Когда он закончил, я онемел. Он говорил без враждебности и без презрения, но с такой мощью и в то же время с таким спокойствием, что даже гнев мой как рукой сняло.

Мы молчали. Я был подавлен и не мог найти подходящих слов. Я ждал, что он первым нарушит молчание. Проходили часы. Дон Хуан постепенно становился все более и более неподвижным, пока, наконец, его тело не сделалось странно, почти пугающе застывшим. Темнело, и силуэт его становился все менее различимым и в конце концов полностью слился с чернотой окружающих скал в кромешной тьме опустившейся ночи. Дон Хуан был настолько неподвижен, что его как бы вовсе не существовало.

Была уже полночь, когда я, наконец, осознал, что, если понадобится, он может вечно сохранять неподвижность среди камней в этой дикой ночной пустыне. Его мир точных действий, чувств и решений был действительно неизмеримо выше.

Я прикоснулся к его руке, и слезы хлынули у меня из глаз.

Глава 7. Стать недоступным

Вторник, 29 июня 1961

Всю неделю дон Хуан рассказывал мне о повадках диких животных, чем совершенно меня очаровал. Он объяснил мне, а потом продемонстрировал несколько тактических приемов охоты, основанных на том, что он назвал "перепелиные причуды". Я был настолько поглощен его объяснениями, что совершенно не замечал течения времени. Я даже забыл об обеде. Дон Хуан в шутку заметил, что это совсем на меня не похоже.

К концу дня он поймал пятерых перепелов в простейшую ловушку, устанавливать которую он меня научил.

- Двух будет достаточно, - сказал он и остальных выпустил.

Затем он научил меня жарить перепелов на костре. Я хотел было нарезать с кустов веток, чтобы запечь перепелов на костре целиком, как это делал мой дед. Он готовил дичь на углях, обложив ее листьями и зелеными ветками и обмазав мокрой землей. Но дон Хуан сказал, что нет никакой нужды в том, чтобы причинять вред кустам, тем более, что мы уже причинили его перепелам.

Поев, мы не спеша направились к скалам, видневшимся в отдалении. Мы уселись на склоне песчаникового холма, и я в шутку сказал, что как по мне, то я приготовил бы всех пятерых перепелов и что приготовленные мной, они по вкусовым качествам заметно превзошли бы жаркое, которое приготовил он.

- В этом я не сомневаюсь, - с готовностью согласился дон Хуан, - Но если бы ты все это проделал, то, возможно, нам не удалось бы уйти отсюда целыми и невредимыми.

- Что ты хочешь сказать? - спросил я. - Что могло бы нам помешать?

- Кусты, перепела, все вокруг восстало бы против нас.

- Никогда я не могу понять, всерьез ты говоришь или нет, - сказал я.

Он изобразил нетерпение и причмокнул губами:

- У тебя какое-то странное представление о том, что значит говорить всерьез. Я много смеюсь, потому что мне нравится смеяться, но все, что я говорю, это совершенно серьезно, даже если ты не понимаешь, о чем идет речь. Почему мир должен быть таким, каким ты его считаешь? Кто дал тебе право так думать?

- Но ведь нет доказательств того, что он - не такой, - возразил я.

Темнело. Мне было интересно, собирается ли он поворачивать к дому, но он, похоже, не торопился, а я был настроен довольно благодушно.

Дул холодный ветер. Вдруг дон Хуан встал и сказал, что нам нужно подняться на вершину холма и встать там на свободной от кустов площадке.

- Не бойся, - подбодрил он меня, - Я - твой друг и прослежу за тем, чтобы с тобой ничего плохого не случилось.

- Что ты имеешь в виду? - встревожился я.

Дон Хуан обладал коварной способностью из состояния полнейшей удовлетворенности и даже радости мгновенно загонять меня в состояние дикого страха.

- В это время суток мир очень странен, - сказал он. - Вот что я имею в виду. Но что бы ты ни увидел, не пугайся.

- А что я могу увидеть?

- Пока не знаю, - ответил он, внимательно всматриваясь во что-то, находящееся к югу от нас.

Дон Хуан вроде не был ничем обеспокоен. Я смотрел в том же направлении, что и он.

Вдруг он оживился и левой рукой указал на темное пятно среди кустарника внизу.

- Вот оно, - сказал он, словно ждал появления чего-то, и это что-то неожиданно появилось.

- Что это? - спросил я.

- Вон оно, - повторил он. - Смотри! Смотри!

Но я не видел ничего, кроме кустов.

- А теперь оно здесь, - настойчиво сказал он. - Оно здесь.

В это мгновение меня ударил порыв ветра, в глазах появилась резь. Я смотрел на то место, куда показывал дон Хуан. Там не было абсолютно ничего необычного.

- Я ничего не вижу, - сказал я.

- Ты только что это почувствовал. Только что. Оно попало тебе в глаза и мешает смотреть.

- Что - "оно"? О чем ты говоришь?

- Я специально привел тебя на вершину холма, - ответил он. - Здесь мы заметны, и нечто пришло к нам.

- Что "нечто"? Ветер?

- Не просто ветер, - сурово произнес он. - Тебе может казаться, что это ветер, потому что ветер - это все, что тебе известно.

Я напряг глаза, вглядываясь в кустарник, покрывавший окружающую пустыню. Дон Хуан немного постоял рядом со мной, а потом вошел в чаппараль и начал обрывать большие ветки с каких-то кустов. Сорвав восемь веток, он сложил их в пучок. Мне он велел проделать то же самое и громко извиниться перед кустами за причиненный им вред.

Когда у каждого из нас оказалось по охапке веток, дон Хуан велел мне бегом вернуться на свободную от растительности вершину холма и там лечь между двумя большими камнями. С молниеносной быстротой он разложил ветки из моей охапки так, что они укрыли меня с головы до ног. Потом он улегся сам и точно так же укрылся ветками из своей охапки. Потом сквозь листья он прошептал, чтобы я следил, как так называемый ветер перестанет дуть, едва мы сделаемся незаметными.

В какой-то момент ветер, как и предсказывал дон Хуан, действительно утих, что весьма меня изумило. Переход был настолько плавным, что я вряд ли заметил бы перемену, если бы специально за этим не следил. Какое-то время после того, как мы спрятались, ветер еще шуршал листьями над моим лицом, а потом все вокруг нас постепенно стихло.

Я прошептал дону Хуану, что ветер стих, и он шепотом ответил, что нужно лежать неподвижно и не шуметь, поскольку то, что я называю ветром - не ветер вовсе, а нечто обладающее собственной волей и самым натуральным образом способное нас узнать.

От нервного напряжения я засмеялся.

Приглушенным голосом дон Хуан обратил мое внимание на застывшую вокруг нас тишину. Потом он прошептал, что собирается встать, и велел мне сделать то же самое, левой рукой аккуратно отодвинув ветки.

Встали мы одновременно. Дон Хуан какое-то время всматривался в южном направлении, а потом вдруг резко повернулся на запад.

- Змея. Настоящая змея, - пробормотал он, указывая на юго-запад.

- Смотри! Смотри! - подтолкнул он меня.

Я смотрел со всей внимательностью, на какую только был способен. Мне очень хотелось увидеть то, о чем он говорит, но я ничего не замечал. Вернее, я не замечал ничего такого, чего не было до этого. Передо мной простиралась пустыня, поросшая кустами, которые, вроде бы, шевелит мягкий ветерок. Они шелестели.

- Оно здесь, - сказал дон Хуан.

И в это мгновение ветер ударил мне в лицо. Казалось, что он и в самом деле начал дуть после того, как мы встали. Это было невероятно, я решил, что всему этому обязательно должно быть какое-либо вполне логичное объяснение.

Дон Хуан мягко усмехнулся и посоветовал мне не перегружать мозги поисками причины.

- Давай-ка еще раз наломаем веток, - сказал он. - Я очень не люблю так поступать с маленькими растениями, но мы должны тебя остановить.

Он собрал те ветки, которыми мы укрывались, сложил их в кучу и забросал землей и камнями. Затем так же, как и в первый раз, мы сорвали по восемь больших раскидистых ветвей. Все это время ветер дул безостановочно. Я чувствовал, как он треплет волосы у меня над ушами. Дон Хуан прошептал, что после того, как он меня укроет, я должен лежать молча и без малейшего движения. Он очень быстро укрыл меня с ног до головы, потом лег рядом и укрылся сам.

Мы лежали так минут двадцать. За это время произошло совершенно необъяснимое явление: ветер опять стих. Его жесткий непрерывный напор сменился едва заметными вибрациями.

Я затаил дыхание в ожидании сигнала. Вот дон Хуан осторожно отодвинул ветки. Я сделал то же, и мы встали. Над вершиной холма опять нависла неподвижная тишина. Чаппараль под нами еле-еле вздрагивал листьями.

Дон Хуан неотрывно смотрел на юг.

- Опять идет! - громко воскликнул он.

Я непроизвольно подпрыгнул от неожиданности, едва не потеряв равновесие, а он громко приказал мне смотреть.

- Но что я должен увидеть? - в отчаянии спросил я.

Он ответил, что оно - чем бы там оно ни было - ветром или чем-то другим - похоже на облако, на вихрь вдалеке над кустами, который подбирается к вершине холма, на которой мы стоим.

Я увидел волну, пробежавшую по кустарнику на некотором расстоянии от нас.

- Вот оно, - сказал дон Хуан, - смотри, как оно нас ищет.

Сразу вслед за его словами мне в лицо в очередной раз ударил устойчивый поток ветра. Но реакция моя теперь была иной - я пришел в ужас. Я не видел того, о чем говорил дон Хуан, однако видел таинственную волну, пробежавшую по поверхности кустарника. Не желая поддаваться страху, я спешно выискивал какое-нибудь приемлемое объяснение. Я уверял себя в том, что в тех местах, должно быть, имеются устойчивые воздушные потоки, и дон Хуан, отлично зная эту местность, не только хорошо в них разбирается, но и умеет рассчитывать их поведение. Поэтому все, что от него требовалось, - это лежать, считать и поджидать, пока ветер прекратится. Поднявшись же на ноги, ему нужно было только дождаться следующего порыва.

Из моих умственных упражнений меня вытряхнул голос дона Хуана. Он говорил, что пора уходить. Я заупрямился, мне хотелось остаться и убедиться в том, что ветер перестанет дуть сам по себе.

- Я ничего не видел, дон Хуан, - сказал я.

- Но нечто необычное ты все же заметил.

- Может, еще раз расскажешь, что я должен быть видеть?

- Я уже все тебе рассказал, - ответил он. - Нечто, скрывающееся в потоках ветра. Оно похоже на вихрь, на облако, на туман, на лицо, которое кружит вокруг.

И дон Хуан рукой изобразил горизонтальное и вертикальное движение:

- Оно движется в определенном направлении либо перекатываясь, либо вращаясь, как смерч. Чтобы правильно действовать, охотник должен все это знать.

Я собрался было пошутить по этому поводу, но дон Хуан так упорно и серьезно отстаивал свою точку зрения, что я не посмел. Он бросил на меня короткий взгляд, и я отвел глаза.

- Глупо верить в то, что мир именно таков, каким считаешь его ты, - сказал он. - Этот мир - место, исполненное тайн. Особенно в сумерках.

Он кивнул в том направлении, откуда дул ветер:

- Это может преследовать нас. Оно способно нас вымотать и даже убить.

- Ветер?

- В это время суток, в сумерках, ветра не бывает. В это время существует только сила.

Мы оставались на вершине холма еще около часа. Все это время, не переставая, дул сильный ветер.

Пятница, 30 июня 1961

Вечером после еды мы с доном Хуаном устроились на площадке перед домом. Я уселся на "своем месте" и занялся заметками. Дон Хуан улегся на спину, сложив на животе руки. Из-за "ветра" мы целый день не отходили от дома. Дон Хуан объяснил, что вчера мы намеренно побеспокоили силу, с которой лучше не шутить. Он даже заставил меня спать, укрывшись ветками.

Неожиданный порыв ветра заставил дона Хуана вскочить одним невероятно мощным прыжком.

- Вот черт! - воскликнул он. - Ветер ищет тебя.

- Не морочь голову, дон Хуан, - со смехом сказал я. - Меня на такое не купишь. В самом деле, нет.

Я не упрямился. Просто я никак не мог согласиться с тем, что ветер обладает собственной волей и может меня искать, равно как и с тем, что он на самом деле выслеживал нас и бросался к нам на вершину холма. Я сказал, что идея "ветра, обладающего волей" относится к очень примитивному мировоззрению.

- Хорошо, тогда что такое ветер? - вызывающе спросил дон Хуан.

Я терпеливо объяснил ему, что массы горячего и холодного воздуха создают различные давления, и, вследствие их разницы, воздух перемещается в горизонтальном и вертикальном направлениях. Я довольно долго посвящал дона Хуана в основы метеорологии.

- То есть ты хочешь сказать, что ветер - это лишь результат взаимодействия холодного и горячего воздуха? - спросил дон Хуан с заметным замешательством.

- Боюсь, что так, - ответил я, молча наслаждаясь своим триумфом.

Дон Хуан, казалось, был ошарашен. Но потом он взглянул на меня и расхохотался.

- Все твои мнения - окончательны, - сказал он с ноткой сарказма в голосе. - Все они - последнее слово, верно? Но для охотника, однако, твое мнение по поводу ветра - чистейший вздор. Нет никакой разницы, каким будет давление - единица, две или десять. Если бы ты жил среди дикой природы, ты бы знал: в сумерках ветер становится силой. Настоящий охотник знает это и действует соответственно.

- Как именно?

- Он использует сумерки и силу, скрытую в ветре.

- Как?

- Если ему нужно, охотник прячется от силы, укрываясь ветками и лежа неподвижно до тех пор, пока не кончатся сумерки. И сила окутывает его своей защитой.

Движениями рук дон Хуан изобразил, как именно сила окутывает охотника.

- Это похоже на …

Дон Хуан замолчал, подыскивая соответствующее слово.

- Кокон, - подсказал я.

- Точно, - согласился он. - Защита силы окутывает тебя подобно кокону. Охотник может спокойно оставаться на открытом месте, и ни пума, ни койот, ни ядовитый клоп его не потревожат. Горный лев может подойти к самому носу охотника и обнюхать его, но если охотник останется неподвижным, лев уйдет. Я могу тебе это гарантировать.

Если же охотник хочет стать заметным, ему нужно всего лишь подняться в сумерках на вершину холма. Сила зацепится за него и будет следовать за ним всю ночь. Поэтому, если охотник хочет совершить ночной переход, или если ему необходимо всю ночь бодрствовать, он должен стать доступным ветру. В этом состоит секрет великих охотников - в смене доступности и недоступности точно на соответствующих поворотах пути.

Чувствуя, что несколько сбит с толку, я попросил его вкратце повторить все, что он сказал.

- Ты должен научиться сознательно становиться доступным и недоступным, - сказал он. - Хочешь ты этого или нет, но при твоем нынешнем образе жизни ты все время остаешься доступным. Ты всегда открыт.

Я запротестовал. Я чувствовал, что моя жизнь становится все более и более скрытной. Он сказал, что я его не понял. Быть недоступным вовсе не значит прятаться или быть скрытным. Это значит - быть недостижимым, то есть закрытым и защищенным.

- Давай скажем иначе, - терпеливо продолжал он. - Нет никакой разницы в том, прячешься ты или нет, если каждый знает, что ты прячешься. Из этого вытекают все твои нынешние проблемы. Когда ты прячешься, то об этом знают все; ты открыт и доступен, и каждый может в тебя чем угодно ткнуть.

Я почувствовал какую-то угрозу и поспешно попытался защититься.

- Не нужно оправдываться, - сухо сказал дон Хуан. - В этом нет никакой нужды. Все мы - дураки, и ты не можешь быть другим. Когда-то я тоже, подобно тебе, был доступен и раскрывался снова и снова до тех пор, пока от меня почти ничего не осталось. А то, что осталось, могло только ныть. Что я и делал, так же, как ты.

Дон Хуан смерил меня взглядом и громко вздохнул.

- Я, правда, был тогда моложе тебя, - продолжал он, - но в один прекрасный день я почувствовал, что с меня довольно, и изменился. Скажем так: однажды, когда я сделался охотником, я постиг секрет смены доступности и недоступности.

Я сказал, что до меня все равно не доходит то, что он хочет сказать. Я действительно никак не мог понять, что он имеет в виду, говоря "быть доступным". Он использовал испанские идиоматические выражения "ponerse al alcance"? "ponerse en el medio del camino" - "быть в пределах досягаемости" и "находиться посреди оживленной улицы".

- Ты должен оттуда убраться, - объяснил он. - Уйти с середины улицы, на которой полно машин и прохожих. Ты весь - там, всем своим существом, поэтому не имеет никакого значения, прячешься ты или нет. Прятаться там бессмысленно, ты только можешь воображать, что спрятался. Ты находишься посреди улицы; это значит, что каждый, кто по ней проходит или проезжает, видит, как ты бродишь там туда-сюда.

Метафора была интересной и в то же время весьма туманной.

- Ты говоришь загадками, - сказал я.

Он довольно долго не мигая смотрел на меня, а потом замурлыкал мексиканскую мелодию. Я выпрямил спину и насторожился, потому что уже знал - эта мелодия означает, что сейчас он меня снова на чем-нибудь поймает.

- Эй, - сказал он, улыбнувшись и вытаращившись на меня. - Слушай, а что с той блондинкой, твоей подружкой? Ну, той, которая тебе по-настоящему нравилась.

Я уставился на него. Должно быть, у меня был вид полнейшего идиота. Он засмеялся с явным удовольствием. У меня не было слов.

- Ты мне сам о ней рассказывал, - сказал дон Хуан, словно затем, чтобы несколько меня подбодрить.

Но я не помнил, чтобы когда-либо рассказывал ему о ком-то из своих друзей, тем более о белокурой девушке.

- Никогда ни о чем подобном я тебе не рассказывал, - сказал я.

- Ну как же не рассказывал, если рассказывал, - возразил он, как бы подводя итог спору.

Я хотел было возразить, но он не дал, сказав, что то, откуда он о ней узнал, не имеет значения, а важно лишь то, что я действительно ее любил.

На меня накатила волна враждебности к нему из-за того, что он лезет мне в самую душу.

- Только не надо хорохориться, - сказал дон Хуан сухо. - С чувством собственной важности уже давно пора покончить. У тебя была женщина, очень дорогой тебе человек. И ты ее потерял.

Я начал вспоминать, действительно ли я когда-нибудь говорил с доном Хуаном об этом. В конце концов я пришел к выводу, что это было вряд ли возможно. Хотя все же я мог что-то рассказать ему, когда мы ехали в машине. Я не помнил всего, о чем мы говорили во время совместных поездок, потому что, сидя за рулем, не мог записывать. Эта мысль в какой-то степени меня успокоила. Я сказал ему, что он прав. В моей жизни действительно была белокурая девушка, и отношения с ней действительно имели для меня огромное значение.

- Почему сейчас она не с тобой? - спросил дон Хуан.

Дата добавления: 2015-04-29