Ох уж эти сказочки. 1 страница

«Веселие Руси есть пити»

Вся Россия – пьющий Гамлет.

Фазиль Искандер

Родную историю мы по большей части знаем плохо. Издалека всплывает что‑то вроде: «…Веселие на Руси есть пити…» и прочее «гой‑еси». Кажется, в связи с анекдотом о выборе веры: якобы князь Владимир именно потому не захотел принимать мусульманство, что оно запрещает употреблять спиртное… Если мы ищем корни пьянства во временах Владимира Святого, как зафиксировали летописцы якобы его слова: «Веселие Руси есть пити, и нельзя без этого быти», – то все, приехали – всеобщая алкоголизация населения и полное вырождение русского народа не за горами.

Вообще весь летописный рассказ о выборе веры Владимиром – настоящая художественная литература. Он носит легендарный характер – в этом не сомневается никто из историков. А судя по тому, что мы знаем о Древней Руси, эпизод с «пити‑быти» – более поздняя вставка какого‑то остряка предка.

Да, в былинах повествуется о веселых пирах при дворе Владимира Красное Солнышко (собирательный образ Владимира I Святого и Владимира Мономаха). Но нет в них описания напившихся, валяющихся на земле, теряющих человеческий облик гостей. Во всех западных эпосах они есть: и в «Старшей Эдде», и в «Младшей Эдде», и в «Песне о Нибелунгах». А в былинах – нет! Вообще единственный случай упоминания пьяниц и пьянства на Древней Руси – это история про Садко и голь перекатную. Но, во‑первых, это эпос Новгорода – самого европейского города Руси, члена Ганзы. Во‑вторых, бесконечные приключения Садко содержат только один «пьяный» эпизод. Остальные примеры гульбы – не пьянка, а скорее безудержное, разудалое веселье, такое, как пляски морского царя под гусли Садко.

Обратим внимание еще вот на какую примечательную и важную деталь: в русском законодательстве нет никаких ограничений пьянства и не предусмотрены наказания для пьяниц. Ни в «Поучениях» Мономаха, ни в святоотеческой религиозной литературе, ни в других книгах Древней Руси нет осуждения этого порока, рассказов для детей о его вреде. Нигде нет упоминаний о пагубных последствиях пьянства. Предки пили мало, пьянство и его последствия не представляли собой общественной проблемы.

Там же, где производили вино и сложились традиции винопития, приходилось обращать внимание на отрицательное влияние алкоголя на здоровье и характер человека.

В странах с развитой винодельческой культурой издавна обсуждались вопросы, передается ли алкоголизм по наследству и как влияет пьянство родителей на физическое и психическое состояние детей. Эта проблема, к слову, стояла еще у мифологических героев. Из римской мифологии известно, что от пьяного Юпитера и его супруги Юноны родился хромой Вулкан. Это своего рода предупреждение пьющим – вот что может произойти! В славянской мифологии ничего подобного нет даже отдаленно.

В государствах, где были распространены пьянство и запои, появлялись различные правила и ограничения. Известна общая суровость ранних римских нравов. Но и на их фоне законы о винопитии очень строги. По законам Ромула мужчинам до 35 лет вообще запрещалось употреблять вино, не разрешалось пить вино женщинам. Если римлянка допускала до себя пьяного мужа, ее закапывали живой (!).

В Древней Греции был издан закон, запрещающий новобрачным употреблять вино в день брака. В Карфагене запрещалось пить вино в те дни, когда исполнялись супружеские обязанности.

В Древнем Китае только в 60 лет человек получал три привилегии: отпустить бороду, ходить с палочкой и пить вино.

В Древней Индии, если уличали в пьянстве представителя высшей касты – брамина, то заставляли пить из раскаленного металлического сосуда кипящую жидкость до тех пор, пока он не погибал. Жены браминов, нарушившие обет воздержания от алкоголя, изгонялись из дома, души их присуждались к переселению в собаку или стервятника, а на лбу у них каленым железом выжигали изображение бутылки.

«Германия зачумлена пьянством», – восклицал в XVI веке реформатор церкви Мартин Лютер. Но разве одна Германия? «Мои прихожане, – жаловался одновременно с ним английский пастор Уильям Кент, – каждое воскресенье смертельно все пьяны».

Еще до вторжения норманнов в 1066 году жители Британии, в основном саксы, завоевали репутацию горьких забулдыг.

А все из‑за пива, которое стали потреблять вместо воды, потому что, как мы отмечали ранее, в воде находились возбудители опасных болезней. Накануне прихода в Англию норманнов уже при каждом монастыре и аббатстве был свой пивной заводик.

Туманный Альбион занимал лидирующую позицию в вопросе пьянства долгие столетия. Проблема оказалась настолько серьезной, что в VI веке правитель бриттов Гольдас Мудрый издал декрет, по которому «…каждый монах, напившийся до того, что не в состоянии будет петь во время службы – будет оставаться без ужина». В XIV веке экспорт из Бордо в Англию был настолько значительным, что его средний годовой оборот был превышен лишь в 1979 году – рекорд шестисотлетней выдержки! Английский король Эдуард II заказал по случаю своего бракосочетания с Изабеллой Французской вино в количестве, эквивалентном более чем миллиону (!) современных бутылок. Да, на этой свадьбе англичане и французы наверняка погуляли от души.

«Простая вода нездорова для англичан», – писал в XVI веке английский ученый Эндрю Бурд. Впрочем, не он один отметил эту удивительную непопулярность «простой воды».

В «Истории» Тэннера так описывается английский труженик времен Ричарда III: «Англичане пьют воду только в наказание за что‑нибудь…» То есть «обычно» английский труженик воду не пьет, только алкоголь! И его легко понять! Не будем слишком придирчивы к бедным жителям старой Европы: зловонные города, скученность, грязь, отсутствие элементарных гигиенических бытовых привычек, потоки гниющих отбросов, летящих из окон прямо на улицу – все это создавало самую благодатную почву для распространения заразных болезней: оспы, холеры, бубонной чумы.

Воду кипятить было не принято. Стаканы, понимаете ли, тоже особо не стерилизовали. Поэтому алкоголь был, по сути, для городского населения Европы до XIX века ЕДИНСТВЕННОЙ дезинфекцией. Лучше медленно мучиться от посаженной печени, чем, выпив «простой воды», сразу загнуться от дизентерии или холеры.

А на Руси не было и не могло быть ничего подобного.

«Русь вступила в Средневековье трезвой», – утверждают специалисты, изучавшие этот вопрос. С этим согласны, в принципе, многие. Но дело в том, что Русь и вышла из Средневековья трезвой.

Появление крепкого алкоголя в России зафиксировано только в XV веке, и одарила им нас Европа. А употребляли его на Руси поначалу исключительно для приготовления травяных настоев, лекарств и компрессов.

Русские до XVI века пили в основном мед, пиво и, отчасти, привозное вино.

Мед являлся экспортным товаром, и на Руси к нему было особое отношение. Голландец Альберто Кампенезе, собиравший сведения о Московии из вторых рук, писал, что дупла для ульев выдалбливались как можно выше, чтобы их не разоряли «волки и медведи». Вероятно, так и было, хотя волк, лезущий на дерево за медом, – это сильно. От такого Винни‑Пух точно сошел бы с ума.

«Воруют‑с»

Князь Горчаков: И что же происходит в России?

Карамзин: Как обычно… Воруют‑с…

Исторический анекдот‑с

Скажу сразу: нет никакой уверенности, что диалог состоялся именно между Горчаковым и Карамзиным. Передают его именно так, со старинным простонародным «с» на конце… Только собеседников называют очень разных. То дело происходит в Париже, и действительно давно живущий в этом городе Горчаков спрашивает у только что приехавшего Карамзина о том, что происходит на Родине. То такой же вопрос задает князь Барятинский князю Гагарину, и тоже в Париже. В другой версии этого исторического анекдота разговор происходит в Петербурге, а беседуют то ли граф Орлов с князем Куракиным, то ли князь Гагарин с графом Бобринским.

Короче, Бобчинский с Добчинским. В общем, все точно как с бессмертным афоризмом о «двух бедах России – дорогах и дураках». Фраза есть. Целая идеология, построенная на ней, – есть. Автора – нет.

Неизменно одно – многозначительное «воруют‑с».

Указание на то, что ничего иного в России происходить и не может. Что у нас самое главное в русской жизни? Что «воруют‑с». Все воруют‑с. Везде воруют‑с. Всё воруют‑с.

Нормальнейшее повседневное явление.

Рассказами о стяжательстве, воровстве, хищениях из казны полным‑полна русская классика. Она как сговорилась: если царедворец – то казнокрад. Если чиновник – то взяточник. Если купец – то жулик и вор.

Если принять эту позицию русской литературы всерьез, то получается: сакраментальное «воруют‑с» – и вправду есть самое честное, фотографически точное определение сути русской жизни.

В этом не вина никого лично из великих русских писателей. Литература – зеркало жизни, точнее, зеркало представлений литераторов о жизни. Соответственно, литература лишь отразила некое народное убеждение в том, что Россия – очень вороватая страна. Насколько это убеждение свойственно «широким народным массам» – отдельный разговор, но образованный слой Российской империи, те несколько десятков – ну, сотен тысяч человек, для которых и творили Гоголь, Толстой, Островский, Некрасов, – они явно такое мнение разделяли. «Воруют‑с» – мнение не только и не столько о каком‑то отдельном слое народа или какой‑то группе людей, это выраженное в одном кратком афоризме представление об особой вороватости народа в целом, об «особом» характере русского предпринимательства, воровстве, как неотъемлемой части русского государства и общественных отношений.

Ни один народ никогда, ни в какие времена не мог бы изначально относиться к самому себе как к вороватому и нечестному. Иначе он просто не мог бы совершить решительно ничего не то что великого, а даже самого обыденного повседневно‑бытового.

Как практически во всех случаях, генезис и этого мифа восходит к описаниям иностранцев: путешественников XVI–XVII веков.

«…Они очень наклонны ко злу, легко лгут и воруют», – сообщал Барберини.

«Они отличаются лживым характером… Москвичи считаются хитрее и лживее всех остальных русских…», – уверенно пишет Герберштейн.

Штаден полагает, что купцы и деловые люди Московии «все время лгут, и очень легко обманывают», что им нельзя давать в долг – не вернут, а всякие оставшиеся на миг без присмотра ценности непременно будут разворованы.

О нравственных качествах русских есть и совершенно другие высказывания иностранцев. Но именно негативные оценки (по большей части малодоказательные и пристрастные) были любовно собраны, сочтены за истину в последней инстанции и легли в основу мифа о неискоренимой русской вороватости.

Почему? Есть люди, иногда непонятливые иностранцы, а иногда разобиженные на жизнь соотечественники, которые сказали о нашей стране и нашем народе некие обобщенные гадости. И есть другие люди, которые их с большим мазохистским удовольствием повторяют, постепенно превращая чужую злобную остроту или литературный анекдот в истину в последней инстанции.

Со временем мы даже научились не только жить с таким представлением о самих себе, но даже ловко выворачивать этот миф, превращая русскую склонность к криминалу чуть ли не в достоинство.

Возьмем хотя бы «Алтын‑толобас», книгу господина Чхартишвили. Повествование в романе ведется в двух временных пластах: в XVII веке и в наши дни. В XVII веке в Россию приезжает завербованный иноземец, немец Фон Дорн. Не успел он пересечь границу, как на первом же постоялом дворе его обокрали. Фон Дорн находит один выход из положения: принимается продолжительно и пребольно дубасить вероятного преступника. И возвращает украденное! В XX веке отдаленный потомок Фон Дорна, британский подданный Фандорин опять приезжает в Россию.

И с ним происходит то же самое! Не успели колеса поезда застучать по русской территории, как его обокрали. Действия те же: насилие над предполагаемыми ворами, возвращение украденного. И далее – невероятное количество криминальных приключений.

Приключения и предка, и потомка выглядят скорее весело, чем страшно, но образ страны рисуется… понятно какой. Получается, мы и правда отличаемся от Запада невероятной криминогенностью да многовековыми преступными наклонностями. Нигде нет и никогда не было ничего подобного нашему «беспределу».

Жить здесь нужно не по законам, а только «по понятиям», приспосабливаясь к «вековым» обычаям русских.

Здорово придумано! Не отрицая того, что русские – вор на воре, никакого закона в стране не было и нет, автор умудряется все равно создать привлекательный образ России, только как бы «от обратного». Диву даешься.

Да вот только само это «краеугольное» слово «воруют‑с» никто из известных исторических персонажей не произносил.

«У России две беды – дураки и дороги»

Эх, дороги…

Л. Ошанин. Песня военных лет

Миф о дорогах российских всегда рядом с мифом о дураках.

Две беды – дураки и дороги, – отметил русский классик.

Гоголь, конечно? Нет. Никаких свидетельств о принадлежности афоризма великому русскому писателю не имеется.

Еще эту убийственную фразу приписывают Салтыкову‑Щедрину. Желчный был господин, но и у него об этом ни слова.

Называют автором и Карамзина – классика историографии.

Только и у Карамзина вы нигде этой фразы не найдете. Есть даже милая версия о том, что это сам император Николай I, ознакомившись с книгой маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году», воскликнул в сердцах: «Бл… да в России всего две беды – дураки и плохие дороги!» Психологически достоверно, но не более того…

Как говорят в таких случаях ученые: «Авторство не подтверждено и маловероятно».

А может, Вяземский? Язык у него был, конечно, ядовитый, да и в стихах Петр Андреевич про русские дороги отзывался крайне нелицеприятно:

Нужно ль вам истолкованье,

Что такое русский бог?

Вот его предначертанье,

Сколько я заметить мог.

Бог метелей, бог ухабов,

Бог мучительных дорог,

Станций – тараканьих штабов,

Вот он, вот он, русский бог…

Но и у Вяземского этой фразы нет. В общем, вопреки всеобщему заблуждению, автор крылатого выражения неизвестен.

Однако безымянность автора не мешает журналистам всех мастей бесконечно повторять про эти две беды. «Классик» остался неизвестным, а его выражение стало одним из самых классических.

«Мне никогда не приходилось ездить в жизни по худшей дороге, чем из Гамбурга в Любек. На всем протяжении дорога эта – чередование песка, глубоких рытвин и разбитого chaussee (по‑французски „шоссе“ – это мостовая)», – пишет за десять лет до француза Кюстина англичанин Александер о том, как ехал к нам из Англии. Пишет, кстати, уже после того, как объездил всю Россию. Ни одна дорога у нас, самая плохая, не произвела на него такого удручающего впечатления, как та в Германии.

Но вот вопрос: мы уже сравнивали и не раз Российскую империю и Римскую. Рим славился своими знаменитыми дорогами, сделанными на века. Ни Московия, ни Россия ничего подобного не сделали. Почему? Ответ кроется глубоко в истории и очень прост. Точно в той степени, в какой Риму каменные дороги были целесообразны, у нас веками в них не было ни военного, ни особого экономического резона.

Рим строил дороги не от избытка «бюджетных средств» и тяги к землеустройству. К этому его подталкивала экономическая и в первую очередь военная необходимость.

С экономической необходимостью все понятно: а) ускорение торговли, б) обеспечение стройматериалами и продовольствием самого «вечного города» и центров крупных провинций.

Крупные имперские города, как вакуумный пылесос, «всасывали» в себя со всех окраин безграничной империи материальные ресурсы и продовольствие. Одно снабжение миллионного (!) населения столицы хлебом, всегда было нестерпимой головной болью всех правительств и правителей Рима. Отсюда, кстати, столь «особые» в прямом и переносном смысле отношения римских цезарей с главной житницей империи – Египтом.

История России знает один пример подобного мегапроекта‑«пылесоса» – строительство Санкт‑Петербурга Петром Великим.

Со строительством дорог Петр особенно не торопился: не было ни времени, ни денег, так что тысячи мужиков тащили волоком со всей России‑матушки в Петров град камень и лес. Напомним, что на период строительства Санкт‑Петербурга иным городам было запрещено любое (!) каменное строительство вообще. По всей стране! Но была и вторая, более суровая причина, заставлявшая Рим активно заниматься строительством дорог, – военная. Самые лучшие римские дороги – не те, что связывали сам Вечный город с провинциями. В первую очередь строились дороги, которые шли как бы по периметру империи. Их прокладывали вдоль череды крепостей и оборонительных валов – не только в Британии (Адрианов вал), но и в Германии, в Дакии и так далее – именно для ускоренной переброски легионов с одного участка государственной границы Римской империи на другой. Дороги такого рода – каменные, широкие – выполняли исключительно военную функцию.

Небольшая Италия, а точнее Римская область, до начала I тысячелетия завоевала огромную даже по современным понятиям территорию. При этом основу армии составляли свободные италийские граждане. «Варваров» стали призывать на военную службу уже при поздней республике и во времена империи. Поэтому армия Рима была относительно небольшой.

Однако и призыв варваров не позволял увеличивать армию до принятых на Востоке (Персии и Индии) гигантских размеров.

Во‑первых, в Европе попросту не хватало людских ресурсов.

Во‑вторых, легионер после реформ Мария стал профессиональным солдатом, как в наше время солдат армии США, и его ратный труд стоил недешево. Даже во времена расцвета империи Рим содержал не более 20–25 легионов одновременно.

Стандартная численность легиона – 6 тысяч человек, плюс обслуга около 2–4 тысяч. Итого армия Рима составляла максимум 200 тысяч профессиональных военных. Не так много для охраны протяженных границ империи.

Именно поэтому и нужны были удобные внутренние дороги – для молниеносной переброски легионов с одного участка границы к другому, из одной провинции – в соседнюю. Без дорог Рим не смог бы никогда столь долго противостоять внешнему давлению по всему периметру империи.

На Руси же история другая. Здесь как раз наш суровый климат позволял обходиться вообще без дорогостоящих дорог. Наоборот, в том, чтобы их не строить, имелась экономическая целесообразность. Большую часть года, на несколько месяцев от осени до весны, когда замерзали реки, вся страна покрывалась сетью отличных гладких великолепных шоссе. К тому же абсолютно бесплатных.

«Трудно сказать, что было ближе русскому человеку, сама река или земля по ее берегам. Он любил свою реку, – никакой другой стихии своей страны не говорил он в песне таких ласковых слов, и было за что. При переселении река указывала ему путь… он жался к ней, на ее берегу ставил свое жилье, село или деревню». Так писал В. Ключевской о роли реки в жизни россиянина.

Он же в своих лекциях по русской истории отмечал «фантастическую» сеть рек европейской части России, подобной которой не было нигде в Центральной и Западной Европе.

Столь удобную для передвижения, что по рекам с небольшими волоками можно было попасть из Балтийского моря в Черное и в Каспийское, или наоборот…

Ну и кто бы стал строить дорогу там, где сама природа устраивает прекрасный путь: в ладьях летом, в санях по льду зимой? Голландцы тоже ведь не строили дорог с каменным покрытием, как римские. Они весело мчались на коньках по замерзшей воде своих каналов.

Народный календарь в России очень четко указывал хронологию движения на Руси: на Казанскую 22 октября (4 ноября н. ст.) выезжали на колесах, а полозья обязательно клали с собой в телегу. С Козьмы и Демьяна 1 (14) ноября реки обязательно вставали, и открывался санный путь. На санях по зимникам ездили еще до конца марта.

«В зимнее время русские ездят на санях и в городе, и в деревне, так как дорога крепкая и гладкая от снега; все воды и реки замерзают, и одна лошадь, запряженная в сани, может провезти человека до четырехсот миль в три дня», – с удивлением писал английский посол Дженкинсон во второй половине XVI века.

У Герберштейна, кстати, есть еще одно интереснейшее наблюдение, связанное с русскими дорогами. Он детально описал то, что неожиданно увидел в Московии воочию: прекрасно организованную при Василии III почтовую службу. Со станциями, сменными свежими лошадьми и постоянными тарифами. Так как ни электронной почты, ни даже обычной авиа тогда не существовало, вся деятельность почтового ведомства была нанизана на дорогу.

То же у Александера: «Путь в 2300 верст от Одессы до Петербурга курьеры покрывают за 7 дней, надо сказать, что во всей России почта работает безукоризненно».

Правда, и здесь Герберштейн умудрился отметиться с очевидной глупостью. По его наблюдениям, русские… не умеют подковывать лошадей, а потому те не могут безопасно ездить по льду.

Это было ерундой. Но это кочевало из книги в книгу на протяжении десятилетий и даже столетий, пока борзые русские кони, звеня стальными подковами по льду, лихо покрывали огромные расстояния.

Кстати, именно поэтому и русские князья выезжали для сбора дани – это называлось «в полюдье» – в холодное время – зимой, и зимой же совершала набеги – по льду замерзших рек – многотысячная монголо‑татарская конница. Летом им мешали засечные черты – непроходимый ров и вал, сложенный из стволов и кольев.

Невежды утверждают, что Россия вовсе не знала мощеных дорог. Мол, строить такие дороги не умели. Это неправда. Там, где было целесообразно, т. е. в городах, там строили.

Археологами найдены в культурном слое Великого Новгорода 28 (!) ярусов добротных еловых тесаных мостовых. Методом дендрохронологии – по годичным кольцам – установили, что первый ярус был положен в 953 году. Следующий – через девятнадцать лет. И так век за веком.

Позволить себе такое мог не только богатый Новгород. Москва, Владимир, Псков – во всех этих городах существовали добротные мощеные улицы, подобные которым были не во всех европейских городах той поры. Только были они не каменные, как в Риме, а деревянные – потому что дерева было много, и в обработке оно легче. Матвей Меховский писал: «Москва вся деревянная, а не каменная. Имеет много улиц, притом, где кончается одна улица, не сразу начинается другая, а в промежутке бывает поле. Дома также разделены заборами, так что непосредственно не примыкают друг к другу. Дома знати большие, дома простых людей низенькие». Все вроде логично. Но что это за поля посреди города углядел поляк? Да ведь это просто площади, неведомые экономным европейцам! Так что у нас в городах были не только улицы, но и площади.

А строить деревянную дорогу от села Посконное до села Суконное, – на это не хватило бы не только денег в казне, но и леса во всей округе. Твердого же камня, пригодного для строительства мощеных дорог в равнинной средней России тогда просто не было.

Использование рек в качестве естественных транспортных артерий, причем практически всепогодных, – очень остроумное и экономически выгодное решение. Отнюдь не случайно большинство русских поселений и городов располагалось по берегам рек и озер.

Самые же большие города – Новгород, Смоленск, Владимир, Нижний Новгород… – вставали на перекрестье водных дорог.

Приводить можно и другие примеры.

Поселенцы, прежде чем вбить первый кол на месте будущего жилья, скребли в затылке и внимательно оглядывали окрестности – как бы половчее использовать все возможности окружающего мира, с минимальными затратами добиться максимальных результатов.

Наши предки, говоря современным языком, всегда стремились к экономической эффективности. Заметьте, это показатель правильности и оригинальности мышления, а не лени. Смекалистость, творчество и трудолюбие – это то, что досталось нам от наших предков. Поистине надо быть не только ослепленным и враждебно настроенным по отношению к России, написав следующее: «Национальным героем по‑прежнему остается сказочный Емеля. Этот лежебока получил все, о чем мечтал, не вставая с печи – „по щучьему велению, по моему хотению“, а не добыл упорным трудом, как герои немецких сказок» (Газета. ру, 21 марта 2006 г.).

«Ленивы мы и нелюбопытны»

А вот у этого выражения автор известен. И это не кто иной, как Пушкин Александр Сергеевич.

Тут как бы в скобках замечу, что для русской культуры характерно иронично‑критическое отношение к самим себе, своей истории и достижениям. С одной стороны, это неплохое качество, своеобразная гигиена души, благодаря которой делается прививка от зазнайства, спеси и мании величия. Но, как известно, лекарство от яда отличается дозой.

Самокритику не надо доводить до самобичевания. Сказал как‑то Пушкин: «Мы ленивы и нелюбопытны» – и мы эти слова приняли как приговор. Да, поганый народец. Ленивый, нелюбопытный – ни тяги к знаниям тебе, ни ума. Этому печальному диагнозу вторит из‑за границы мощная группа поддержки: «Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы… Кто хочет сегодня поработать?!» И мы все дружно, потупив глаза, шагаем. Они не клевещут, просто цитируют «наше все». Тут мы и повесили носы, сгорбились от стыда – лентяи. А еще припомнили и Емелю, и Ивана‑дурака, и работу, которая «в лес не убежит»…

Ну, полно, господа, убиваться! Александр Сергеевич, конечно, «наше все», достояние отечественной и мировой культуры, но далеко не каждое его высказывание было историческим и объективным. Ведь он и с женой разговаривал, и с друзьями, и с детьми. Деловые переговоры вел с издателями, при этом раздражался непременно и спорил о гонорарах – кормилец большой семьи, куда деваться. О ком говорил Пушкин – «мы»? Кого имел в виду? Арина Родионовна оплошала или придирчивый цензор довел? Может быть, просто паршивое настроение случилось, и все вокруг стало «и кюхельбекерно, и тошно»?

Да нет, все проще. Сетовал Пушкин, что некому написать биографию Грибоедова. Вот цитата целиком: «Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны…»

Вполне конкретная ситуация, а выводы из этих слов сделали сами знаете какие… Масштабные.

«Прощай, немытая Россия»

Здесь тоже автор хорошо известен: Лермонтов Михаил Юрьевич. Эта строка знаменитого стихотворения, рожденного поэтом в первой половине XIX века перед отъездом в ссылку на Кавказ, стала одним из аргументов и художественной метафорой «мифотворцев» в пользу подтверждения тезиса о грязи и неопрятности русских.

Как всегда в таких случаях не учитываются ни обстоятельства написания стихов, ни кому именно адресовал автор слово «немытая». Если заняться «скучным» анализом, быстро выясняется: это оскорбительно‑дерзкое, экспрессивное определение лирический герой относит скорее к вполне конкретной, «официальной» России. То есть никак не ко всему русскому народу, а только к тем, кто обвинил и сослал поэта.

Но, как и водится, в этом никто не стал разбираться. И строки, в которых поэт признается в любви к Родине, проникновенно пишет о своих патриотических переживаниях, у нас практически не цитируются. А определение «немытая Россия» было подхвачено и приклеено ярлыком ко всем русским, ко всей стране.

М. Ю. Лермонтов. Акварель Е. Тремера.

«Прощай, немытая Россия…» – бросил в сердцах молодой офицер Лермонтов, уезжая из столицы на Кавказ. И мы до сих пор соглашаемся: «Да, мы такие, мужичье сиволапое, борода во щах, грязь под ногтями…»

Теперь это очередной аргумент в пользу традиционной русской нечистоплотности. «Вот видите? Даже патриот Лермонтов так полагал!» Итак, что есть Россия? Деревня. Лапотник‑мужик.

Что есть мужик? Грязь, вонь, вши. Спят вповалку, не раздеваясь на полу. Совокупляются в грязной общей и единственной комнате в деревенской избе. Сальные волосы, всклоченные бороды.

Дырявая рубаха, подпоясанная веревкой, да рваные лапти. Зубов нет. Изо рта – вонь. Дети – засранцы – возятся где‑то вперемешку со скотом. Вот вам – Святая Русь! Все: «Прощай, немытая Россия», гуд бай, май лав, гуд бай!..

Этот миф оказался настолько глубоко внедренным, что даже тогда, когда русский путешественник сталкивался с особенностями европейской «гигиены», у него не возникало соблазна уличить европейцев в нечистоплотности. В книгах, написанных русскими о Западе, есть много просто устрашающих описаний антисанитарии и грязи. Но нигде вы не найдете и тени сомнения по поводу чистоплотности европейцев в целом.

В свое время меня поразило описание, сделанное русским эмигрантом Борисом Завадским. Пять лет провел он в Северной Америке, с 1927 по 1932 год. Работал там и грузчиком, и поломойкой, слесарем, механиком, пекарем, и в числе прочего – ковбоем. Итак, конец рабочего дня…

Дата добавления: 2015-03-29