Введение. VIII. Условные сокращения и датировка

VIII. Условные сокращения и датировка

Arch. Nat. – Archives Nationales Bibl. Nat. – Bibliotheque Nationale Brit. Mus. – British Museum

E. A. – фонд Exchequer Accounts в лондонском Record Office (Государственном архиве)

Кроме особо указанных случаев, все даты приводятся по новому стилю (начало года 1 января). Английские даты, предшествующие 14 сентября 1752 г. (точно так же, разумеется, как и французские даты, предшествующие 20 декабря 1582 г.), приводятся по юлианскому календарю.

«Этот король великий волшебник».

Монтескье. Персидские письма. I, 24

«Единственное чудо, кое творили

от века религия христиан и короли Франции...»

Пьер Матъе. История Людовика XI,

короля Франции (Pierre Mathieu.

Histoire de Louys XI, roi de France. 1610. P. 472)

27 апреля 1340 г. доминиканец брат Франсуа, епископ Бизаччи, что в Неаполитанской провинции, капеллан короля Роберта Анжуйского, а в тот день, о котором мы ведем речь, – посол английского короля Эдуарда III, предстал перед венецианским дожем[754]. Только что между Францией и Англией завязалась династическая борьба, позже получившая название Столетней войны; военные действия уже начались, однако они еще не исключали дипломатических переговоров. Оба враждующих короля искали себе союзников во всех концах Европы. Брату Франсуа было поручено просить венецианцев, чтобы они сами приняли сторону английского короля и привлекли на его сторону генуэзцев. Сохранился краткий пересказ его речи[755]. Среди прочего он восхваляет мирные намерения английского государя. Если верить доминиканцу, «его светлость принц Эдуард», страстно желая избежать убийства множества ни в чем не повинных христиан, написал «Филиппу де Валуа, именующему себя королем Франции», послание, в котором предложил на выбор три способа решить возникший между ними спор без большой войны. Первый способ – бой на огороженном поле, истинный суд Божий, либо в форме поединка между самими государями, либо в виде сражения между группами их верных сторонников, по шесть-восемь человек в каждой. Далее следует описание двух других способов (здесь я цитирую дословно): «Если Филипп де Валуа является, как он то утверждает, истинным королем Франции, пусть докажет это, войдя в клетку с голодными львами, ибо никогда львы не набросятся на истинного короля; или же пусть совершит чудо с исцелением болящих, как совершают его испокон веков прочие истинные короли», – разумеются, конечно, истинные короли Франции. «В случае же неуспеха пусть признает себя недостойным королевства». Филипп – если верить тому же брату Франсуа – «в гордыне своей» отверг эти предложения[756].

Неизвестно, впрочем, в самом ли деле Эдуард III все это предлагал. Документы, связанные с англо-французскими переговорами, дошли до нас в достаточно полном виде, но в них нет никаких следов того письма, о котором рассказывает епископ Бизаччский. Быть может, он просто выдумал его, чтобы потрясти воображение венецианцев. Допустим, однако, что оно в самом деле было отправлено; не стоит принимать предложение войти в клетку со львами или совершить чудо с золотушными более всерьез, чем приглашение принять участие в поединке – традиционный вызов, которым в те времена обменивались, прежде чем начать войну, все благомыслящие государи и который ни единого раза на протяжении всей истории человечества не привел к настоящему бою между королями. Все это – не что иное, как простые дипломатические формулы или, в интересующем нас случае, пустопорожние рассуждения болтливого дипломата.

Историк, однако, обязан отнестись к этим пустопорожним рассуждениям как можно более внимательно. Несмотря на внешнюю незначительность, они проливают свет на вещи чрезвычайно глубокие. Чтобы понять это, достаточно мысленно сравнить их с той речью, которую произнес бы в подобных обстоятельствах современный полномочный посол. Сравнение обнажило бы пропасть, пролегающую между двумя умонастроениями; ведь подобные заявления, предназначенные для широкой публики, неизбежно отвечают особенностям коллективного сознания. Брат Франсуа не убедил венецианцев: ни приведенные им доказательства мирных намерений, которые – якобы – до последнего мгновения выказывал Эдуард III, ни более положительные обещания, данные им по ходу его речи, не заставили венецианцев расстаться со своим нейтралитетом, который они считали наиболее выгодным для своей торговли. Однако вполне вероятно, что они отнеслись к тем предложениям, какие король Англии, по словам брата Франсуа, сделал своему французскому сопернику, не так недоверчиво, как можно было бы подумать. Разумеется, они не ожидали, что Филипп де Валуа войдет в клетку со львами, но мысль, «что царского сына не трогают львы», была им хорошо известна из всех рыцарских романов их времени. Они прекрасно знали, что Эдуард III не собирается уступать своему сопернику французское королевство, даже если этот последний и совершит чудесные исцеления. Но сама мысль о том, что всякий король Франции – как, впрочем, и король Англии – способен на такие чудеса, была для людей XIV века совершенно естественной; умение королей творить чудеса считалось бесспорным фактом, который не дерзнули бы подвергнуть сомнению даже самые отъявленные скептики. В Венеции, как и повсюду в Италии, верили в реальность этого удивительного дара и при необходимости прибегали к нему: из случайно сохранившегося документа мы знаем историю четырех добропорядочных венецианцев, которые в 1307 г. – то есть за тридцать три года до посольства брата Франсуа – отправились во Францию, дабы просить Филиппа Красивого исцелить их от недугов[757].

Таким образом, речь болтливого дипломата очень кстати напоминает нам, что предки наши, люди Средних веков и Нового времени, представляли себе королевскую власть совсем не так, как мы. Короли в ту пору слыли во всех странах существами сакральными; кроме того, в некоторых странах они считались чудотворцами. В течение многих столетий короли Франции и Англии, если пользоваться выражением, бывшим когда-то в большом ходу, «лечили золотуху возложением рук»; иначе говоря, короли верили, что одно только прикосновение их руки исцеляет людей, больных этой болезнью, и все вокруг, как правило, разделяли эту веру. В течение почти столь же длительного периода английские короли раздавали своим подданным и даже жителям соседних владений кольца (cramp-rings), которые, будучи освящены королями, обладали, как считалось, способностью возвращать здоровье эпилептикам и успокаивать мышечные боли. Факты эти в общем и целом неплохо известны ученым и любознательным дилетантам. Тем не менее нельзя не признать, что ум наш принимает их с большим трудом: именно поэтому о них чаще всего умалчивают. Многие историки создали толстые труды о монархических идеях, где об этих верованиях не говорится ни единого слова. Нижеследующие страницы призваны восполнить этот пробел.

Мысль исследовать целительные обряды и, в более общем виде, выражающееся в них понимание королевской власти пришла мне в голову несколько лет назад, когда я читал в «Церемониале» Годфруа документы, связанные с коронациями французских королей. В тот момент я очень плохо представлял себе истинный объем предстоявшего мне труда; обширность и сложность тех разысканий, которые мне пришлось предпринять, превзошли все мои ожидания. Имел ли я основания продолжать их, несмотря ни на что? Боюсь, что многие из тех, с кем я делился своими намерениями, смотрели на меня как на жертву любопытства – странного и, в конечном счете, довольно пустого. В какие только области меня не заносило! «This curious by-path of yours»[758], – сказал мне один любезный англичанин. Тем не менее я решил, что этот окольный путь заслуживает того, чтобы по нему пойти, и в результате обнаружил, что он может завести очень далеко. Я счел, что следует сделать предметом исторического исследования то, что прежде относили к области анекдотов. Я не стану в этом «Введении» разъяснять мой замысел во всех подробностях. Свою апологию книга должна содержать в самой себе. Я хотел бы только коротко описать причины, по которым я задумал эту работу, и основные идеи, которыми я руководствовался при ее создании.

* * *

Не могло быть и речи о том, чтобы изучать обряды исцеления изолированно, вне связи с целой группой суеверий и легенд, из которых складывается монархическое «чудесное»: при таком подходе в них нельзя было бы увидеть ничего, кроме смешной аномалии, не имеющей никакого отношения к общим закономерностям коллективного сознания. Я воспользовался этими обрядами как некоей путеводной нитью, которая помогла мне исследовать ту веру в сверхъестественное могущество носителей королевской власти, что долгое время существовала в Европе, прежде всего во Франции и Англии; используя термин, первоначальное значение которого социологи слегка изменили, можно было бы назвать такое понимание королевской власти «мистическим». Королевская власть! С ее историей неразрывно связана эволюция всех европейских установлений. Почти все народы Западной Европы до самого последнего времени жили под властью королей. Политическое развитие человеческих обществ в наших странах в течение весьма длительного периода сводилось почти полностью к смене великих династий. Между тем для того чтобы понять, чем были монархии прошлого, а главное, чтобы объяснить причину долгого господства королей над человеческими умами, недостаточно осветить во всех подробностях механизм их административного, юридического, финансового давления на подданных; недостаточно также рассуждать об общих основаниях абсолютизма или божественного права и выискивать соответствующие концепции у великих теоретиков. Необходимо еще и выяснить, какие верования и предания окружали королевские династии. Во многих отношениях этот фольклор гораздо более ценен, чем любой ученый трактат. Как справедливо заметил Клод д'Альбон, «правовед и поэт из Дофинэ», в трактате «О королевском величии» (1575), «почитали Королей в первую голову за добродетели и дарования божественные, им одним принадлежащие, а более из смертных никому»[759].

Разумеется, Клод д'Альбон не считал, что эти «добродетели и дарования божественные» суть единственное основание королевской власти. Следует ли добавлять, что и я тоже так не считаю? Если в прошлом короли, включая самых великих – таких, как Людовик Святой, Эдуард I, Людовик XIV, – были убеждены, подобно нынешним деревенским знахарям, что одно их прикосновение способно исцелять больных, это отнюдь не означает, что следует видеть в них обыкновенных колдунов; такой подход был бы просто-напросто смешон. Короли были главами государств, судьями, полководцами. С помощью монархических установлений древние общества решали многие вечные проблемы, сугубо конкретные и глубоко человеческие: современные общества сталкиваются с теми же самыми проблемами, хотя решают они их иначе. Однако верноподданные видели в короле отнюдь не высшего чиновника. То «поклонение», которым он был окружен, имело своим источником отнюдь не только услуги, оказанные им обществу. Как сможем мы понять это верноподданническое чувство, которое в некоторые эпохи было столь сильно и столь своеобразно, если с самого начала откажемся видеть тот сверхъестественный ореол, который окружал коронованные головы?

Мы не станем исследовать источники и основания этого «мистического» восприятия королевской власти. Ее происхождение скрыто от историка средневековой Европы и Европы Нового времени, да и вообще от любого, кто занимается исключительно историей; только сравнительная этнография может пролить на него некоторый свет. Цивилизации, непосредственно предшествовавшие нашей, получили ее в наследство от цивилизаций еще более древних, затерянных в доисторическом прошлом. Означает ли это, что предметом нашего исследования станет то, что порой не без пренебрежения именуют «пережитком»?

Позже у нас будет случай заметить, что сами по себе целительные обряды никак не могут быть отнесены к пережиткам; мы увидим, что исцелять золотушных путем возложения рук начали во Франции первые Капетинги, а в Англии – короли из нормандской династии; что же касается освящения английскими королями колец, то этот обряд вообще возник гораздо позже. Другое дело – само представление о сакральном и чудесном характере королевской власти, та главная психологическая данность, одним из многочисленных выражений которой являются названные обряды. Представления эти гораздо древнее всех самых древних династий, правивших Францией и Англией; если угодно, о них можно сказать, что они долгое время сохранялись в той, почти неизвестной нам, социальной среде, которая в самом начале и способствовала их рождению. Но если считать, что «пережиток» – это установление или верование, в котором не осталось подлинной жизни и которое существует лишь по инерции, если видеть в нем некое ископаемое, запоздалого свидетеля ушедших веков, то интересующая нас идея в том виде, в каком ее исповедовали люди начиная со Средних веков и вплоть до XVII века, названия «пережитка» не заслуживает; ее существование нельзя назвать вырождением. Она сохраняла неиссякаемую жизнеспособность и постоянно черпала силу в глубинах человеческих душ; она приспосабливалась к новым политическим и, главное, религиозным условиям, она принимала неизвестные доселе формы, к числу которых как раз и принадлежали целительные обряды. Мы не станем объяснять, откуда произошла эта идея, потому что это заставило бы нас выйти за рамки нашего труда, но нам придется объяснить, как она развивалась и почему жила так долго, что составит вклад, и весьма значительный, в общее объяснение. Биологу, чтобы дать представление об организме, недостаточно просто выяснить, кто его отец и мать; необходимо еще и дать характеристику среды, в которой этот организм может существовать и которая, с другой стороны, заставляет его меняться. Точно так же – mutatis mutandis[760] – обстоит дело и с явлениями общественной жизни.

Одним словом, своей книгой я хотел внести вклад в политическую историю Европы – политическую историю в широком и подлинном смысле слова.

Этот очерк политической истории не мог не принять форму очерка из области истории сравнительной: ведь короли-целители имелись и во Франции, и в Англии, что же до идеи чудесного и сакрального характера королевской власти, то ее исповедовала вся Западная Европа; если, – в чем я убежден, – эволюция тех цивилизаций, наследниками которых мы являемся, станет нам хоть отчасти ясной лишь в тот день, когда мы научимся рассматривать ее, не ограничивая себя слишком узкими рамками национальных традиций, то такая трансформация моего труда весьма уместна".[761]

Более того, если бы я не боялся утяжелить и без того громоздкое заглавие, я бы дал моей книге второй подзаголовок: «История одного чуда». В самом деле, исцеление золотушных или эпилептиков прикосновением королевской руки было, как напомнил венецианцам епископ Бизаччский, «чудом» – чудом поистине великим, одним из самых знаменитых или, по крайней мере, самых живучих чудес, какие знает история; многие свидетели ручались за его достоверность; его слава оставалась всеобщей и ничем не омраченной на протяжении более чем семи столетий. Можно ли было исследовать критическую историю подобного сверхъестественного феномена, не обращаясь к религиозной психологии или, вернее, к нашим представлениям о человеческом уме?

Самая большая трудность, с которой я столкнулся по ходу моих разысканий, была связана с состоянием источников.Нето чтобы свидетельства касательно чудотворной силы королей не были весьма многочисленны (исключение составляют лишь самые ранние этапы); однако они отличаются чрезвычайной разрозненностью и на удивление разнообразной природой. Приведем один-единственный пример: самое древнее упоминание об исцелении золотушного прикосновением руки французского короля содержится в небольшом религиозно-полемическом сочинении под названием «Трактат о приметах святых»; тот же самый обряд в Англии упоминается впрямую в частном письме и, возможно, приведен там лишь для красного словца; первое же упоминание о целительных кольцах, освященных английскими королями, обнаруживается в королевском ордонансе. В моей работе мне пришлось использовать огромное множество источников самого разного рода: счетные книги, административные бумаги всех сортов, повествовательные тексты, политические и богословские сочинения, медицинские трактаты, литургические тексты, памятники изобразительного искусства – и многое другое; читатель найдет среди моих источников даже игральные карты. Королевские счетные книги невозможно было использовать, не подвергнув их предварительно критическому анализу; я посвятил им специальное исследование, которое, чтобы не утяжелять «Введение», отнес в конец тома. Иконографический материал оказался достаточно беден, и потому составить его полную опись было нетрудно; опись эта также помещена в «Приложении». Другие источники показались мне слишком многочисленными и разрозненными, чтобы давать их полный перечень; я ограничусь тем, что буду цитировать и анализировать их по мере необходимости. Вдобавок, что вообще может представлять собою в подобных случаях перечень источников? – по правде говоря, что-то вроде сводки разведданных. Документов, относительно которых можно сказать заранее и с большой долей вероятности: в них содержатся или не содержатся полезные сведения об истории королевского чуда, – очень мало. Приходится двигаться вперед на ощупь, полагаться на удачу или на интуицию и тратить много времени ради получения весьма скудных результатов. Если бы еще сборники текстов были снабжены указателями – я имею в виду указатели предметные! Но стоит ли говорить, как много на свете сборников, где указателей, этих незаменимых орудий труда, нет и в помине! Чем древнее изучаемые документы, тем меньше шансов обнаружить в книге, куда они включены, указатель, и в этом я вижу один из самых очевидных пороков современных методов публикации документов. Я говорю об отсутствии указателей с таким раздражением потому, что это досадное упущение часто очень сильно затрудняло мою работу. Впрочем, даже в имеющихся указателях далеко не всегда можно отыскать упоминания о целительных обрядах: ведь многие авторы считали эти вздорные суеверия недостойными внимания историка. Сколько раз я сам казался себе человеком, которого окружает громадное число закрытых сундуков: я знаю, что одни набиты золотом, а другие камнями, но отсутствие каких бы то ни было надписей мешает мне отличить сундуки с драгоценностями от сундуков с булыжниками. Иначе говоря, я вовсе не утверждаю, что учел все существующие материалы, и буду счастлив, если книга моя подвигнет исследователей на новые разыскания!

К счастью, я работал все-таки не на пустом месте. Насколько мне известно, исторического труда, обладающего той широтой охвата и той критичностью подхода к источникам, какой старался достичь я, не существует. Тем не менее «литература» о королях-целителях довольно богата. По правде говоря, таких литератур целых две; они имеют различное происхождение и существуют параллельно, чаще всего ничего не зная друг о друге: одну составляют труды эрудитов-профессионалов; другую – более многочисленную – труды врачей. Я постарался изучить и использовать и те, и другие. Они собраны в приведенной выше библиографии, которая, возможно, покажется весьма длинной. Мне бы не хотелось, чтобы некоторые наиболее ценные работы, к которым я обращался постоянно, потерялись в этом обилии имен и названий. Поэтому я считаю необходимым назвать здесь моих основных наставников. Мне принесли большую пользу появившиеся довольно давно исследования Ло Хасси (Law Hussey) и Уотертона (Waterton). Среди ныне живущих я обязан г-ну Франсуа-Делаборду, д-ру Кроуфорду и мисс Элен Фэркуор столь многим, что мне не хватает слов для выражения моей признательности.

Благодарен я также и моим предшественникам, жившим в эпохи гораздо более отдаленные. В XVI – XVIII столетиях появилось очень много работ, посвященных целительному обряду; в этой литературе Старого порядка интересны даже пустяки, ибо они позволяют составить весьма любопытное представление о состоянии умов той эпохи; однако она состоит не из одних пустяков. Особенно интересен XVII век, когда одновременно с поразительно бесцветными памфлетами появилось несколько замечательных работ – таких, например, как раздел о больных золотухой в «Церковной истории двора» Дю Пера; наибольшую же ценность представляют две академические диссертации, написанные Даниилом Георгом Морхофом и Иоганном Иоахимом Центграфом; такого обилия полезных сведений и ссылок я не нашел больше нигде. С особенным удовольствием я сообщаю здесь своим читателям о том, сколь многим я обязан второй из этих диссертаций; ведь ее автор был моим коллегой. Иоганн Иоахим Центграф был уроженцем Страсбура; родившись в свободном городе, он стал подданным Людовика XIV, произнес похвальное слово Генриху IV[762] и сделал в своем родном городе, отошедшем к Франции, блестящую университетскую карьеру. Моя книга выходит в серии публикаций нашего возрожденного филологического факультета; мне приятно – при всем различии методов, обусловленном различием эпох, – ощущать себя продолжателем того дела, которое некогда было начато ректором старого Страсбурского университета.

Дата добавления: 2015-03-29