Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

История писания и печатания и описание рукописей




 

20 января 1908 г. Толстой записал в Дневнике: «Начал писать статью «Об упадке, безверии и непротивлении. Не очень дурно, но слабо» (т. 56, стр. 93). Эта запись является первым свидетельством о работе Толстого над статьей «Закон насилия и закон любви», которая первоначально была озаглавлена «Всему бывает конец». Однако, переработав несколько раз первую черновую редакцию начала статьи, Толстой вскоре отложил ее и стал писать статью в форме воззвания. В Дневник 9 февраля он внес ряд мыслей и пометил: «Всё это заметки для задуманного воззвания» (т. 56, стр. 99).

Форма воззвания была также скоро оставлена Толстым. Она нашла отражение лишь позднее, в двух последних главах статьи. Толстой вернулся опять к первой редакции статьи, начав разрабатывать и расширять в ней ту часть, в которой говорилось о состоянии современной прессы.

Мысль об обзоре номера газеты у Толстого возникла еще в 1888 г. (см. запись 24 ноября, т. 50, стр. 4). В первой стадии работы над «Законом насилия» эта тема также включалась в план статьи. Толстой девять раз переделывал главу о газетах. Между тем позднее он решил посвятить обзору номера газеты отдельную статью, что и исполнил, написав в 1909 г. статью «Номер газеты» (см. т. 38).

Начав перерабатывать часть первой редакции, касающуюся состояния прессы, Толстой присоединил к ней и набросок воззвания в виде второй главы. Вскоре статья разрослась и насчитывала уже девять глав.

В Записную книжку Толстой заносил свои мысли в соответствии с переработкой и расширением темы статьи (см. записи за февраль – март 1908 г., т. 56, стр. 313–319).

По мере того как статья разрасталась, работа над ней усложнялась. 21 февраля H. Н. Гусев записал в своем дневнике: «Про свою статью «Всему бывает конец», над которой он теперь работает, Л. Н. сказал мне сегодня: Я там так напутал… Вот вы имейте это в виду, когда будете писать. – Что? – Я вчера был в дурном расположении духа – и все‑таки начал писать, и всё перемешал и испортил».[1]23 февраля: «Теперь я буду свою чепуху кончать (это он сказал про статью, которую теперь пишет, – «Всему бывает конец»). Хотя она и чепуха, но она так захватила меня, что не могу ничем иным заниматься».... Я понял, что.... он назвал свою статью «чепухой» именно потому, что ему долгое время, несмотря на все усилия мысли, не удавалось выразить то, что он хотел, с достаточной ясностью и определенностью. Он недавно даже приписал на обложке после заглавия «Всему бывает конец»: «даже и этой чепухе».[2]Обложка, описанная Гусевым, сохранилась; на ней помета: «17 марта».

В работе Толстого назревал перелом. К середине марта 1908 г. определилось, что Толстой недоволен статьей в том виде, как она развивалась. 9 марта он отметил в Записной книжке: «Статья плохо подвигается. Думается об описании убийц революционеров, палачей и правительства» (т. 56, стр. 301); в Дневнике 10 марта: «Не идет, а не хочется оставить» (т. 56, стр. 109); и в Записной книжке 18 марта: «Хочется бросить начатую статью» (т. 56, стр. 321).

К этому сроку кончается тот этап работы, который определяется заглавием «Всему бывает конец». В связи с новым приступом к работе материал начинает распределяться уже в соответствии с окончательной структурой статьи «Закон насилия и закон любви». Между тем старое заглавие статьи еще продолжало держаться. Последний раз под этим заглавием статья фигурирует 5 апреля (помета на обложке). Однако в связи с перепланировкой всего материала Толстой стал подыскивать и новое заглавие. Так имеется обложка с рядом заглавий: «Не может не быть», «Христианское учение в его истинном значении», «Закон любви – закон высший». Заглавие «Закон насилия и закон любви» Толстой зафиксировал окончательно 12 мая 1908 г., хотя впервые статья была им обозначена 23 апреля.[3]

Во второй половине марта Толстой приступил к новой редакции статьи. 21 марта он записал в Дневнике: «Нынче спал до 9 часов и, несмотря на нездоровье, писал статью очень хорошо. Всё, что было неясно, уяснилось, и гуляя думал, и кажется всё ясно, и допишу» (т. 56, стр. 110).

Толстой вернулся к черновикам второй редакции. Переработав часть этой редакции, он пометил ее первой главой (впоследствии эта часть составила предисловие); затем он сравнительно быстро стал переходить от одной главы к другой, вовлекая порою написанное ранее, хотя и располагая материал по новому плану, близкому к окончательной версии «Закона насилия».

К концу марта статья вчерне была закончена. Она составилась из девятнадцати глав. В конце статьи Толстой пометил: «30 марта 1908 кончено начерно».

Внеся в эту редакцию статьи некоторые исправления, Толстой 14 апреля отдал ее в переписку. В письме к В. Г. Черткову от 1 мая он сообщил: «Статью кончил и взялся за другое, пока жив» (см. т. 89). Между тем вскоре же, получая переписанные части статьи, Толстой вновь начал ее «просматривать» и вносить изменения и дополнения. 10 мая Толстой внес на место главы XIII несколько измененную свою статью «Христианство и воинская повинность». К рукописи этой главы приложен экземпляр названной статьи в изд. «Обновление» (1906) с датой Н. Н. Гусева: «10/V 08». 12 мая Толстой вновь отметил в Дневнике: «Прочел местами свою работу «Закон насилия и закон любви», и мне понравилась, и я кончил ее» (т. 56, стр. 117).

Но и на этот раз Толстой не окончил работы над статьей; следовал лишь перерыв до начала июня, в связи с другими работами. Окончательная редакция составилась 2 июля (авторская дата); отдельные же исправления Толстой вносил 8 июля и 6 августа.

В июне Толстой главным образом работал над главами X–XII. Для этих глав он использовал ряд печатных материалов, а также и письма своих корреспондентов.

Делая новые вставки и дополнения, Толстой наряду с этим выпускал некоторые ранее написанные главы. 16 июня H. H. Гусев записал в дневнике: «Вчера после обеда Л. Н. сказал мне: «Я сегодня в статье сделал кое‑какие поправки. Одну главу я думаю совсем выпустить. – Какую, Л. H.? – Третью, – если помните, о русской революции. Она нарушает стройность изложения. Я еще над ней (то есть над статьей) поработаю: это для меня такой важный вопрос непротивления, хочется его выяснить основательно».[4]По времени эта запись Гусева совпадает с моментом перенесения части главы III в приложение I. За месяц до этого, 8 мая, Толстой выпустил еще две главы: IX, из которой образовалось Приложение II, и X – Приложение III.

Впервые статья «Закон насилия и закон любви» была опубликована неполностью и с цензурными пропусками в газете «Киевские вести» 1909, № 47 от 17 февраля (предисловие и гл. I–II); № 49 от 19 февраля (гл. III–V); № 52 от 22 февраля (гл. VI–VII). Полностью впервые, но с большим количеством опечаток и ошибок, опубликована в изд. «Свободное слово» (Christchurch, England, 1909); более исправный текст был опубликован в 1917 г. в изд. «Солдат‑гражданин», № 6, под ред. В. Г. Черткова.

Общее количество рукописного материала, относящегося к статье «Закон насилия и закон любви» исчисляется в 1536 листов разного размера (в том числе и отрезки). Весь материал располагается в рукописях под №№ 1–58.

Рукописи №№ 1–27 представляют собой хронологически расположенные, начиная с первого автографа, рукописи ранних редакций статьи, носящей заглавие «Всему бывает конец» (январь – март 1908 г.). Рукописи №№ 28–58 относятся ко второй стадии работы Толстого над статьей, когда окончательно выяснился план статьи, озаглавленной «Закон насилия и закон любви» (апрель – июнь 1908 г.). В этих рукописях материал расположен последовательно по главам (так, в рук. № 28 – предисловие, № 29 – гл. I, № 30 – гл. II и т. д.). Некоторые главы занимают по нескольку рукописей. Внутри каждой отдельной главы материал располагается хронологически, в порядке последовательной работы над ней. Рукописи №№ 53–54 содержат обложки с пометами и датами Толстого и H. Н. Гусева. Последняя полная исправленная Толстым редакция статьи находится в рук. № 58.

В настоящем издании статья «Закон насилия и закон любви» печатается по рук. № 58.

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОМУ ТОМУ

 

В 37‑м томе Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого продолжается публикация его произведений, написанных в последние годы жизни. Здесь помещены относящиеся к 1906–1910 гг. художественные произведения, статьи, очерки.

Для правильной оценки включенных в этот том произведений следует учитывать систему взглядов Толстого в целом, в их совокупности, во всей сложности переплетения сильных и слабых сторон. Эти взгляды выражены не только в произведениях Толстого, но также в его дневниках и письмах, в которых читателю раскрывается потрясающая картина мучительных переживаний, вызванных у писателя все более и более ухудшавшимся положением народа, политической реакцией в стране, поисками пути изменения действительности и полным непониманием единственно возможного пути – революционной борьбы.

Годы, к которым относятся публикуемые в 37‑м томе произведения, это годы безудержного террора, которым царское правительство стремилось задушить революционную борьбу. Истекающая кровью страна была покрыта виселицами, тюрьмы были переполнены, всякие проявления революционного протеста жестоко карались. Либеральная буржуазия, с ликованием встретившая поражение революции 1905–1907 гг., всемерно помогала самодержавию обманывать народ. Обнищание масс дошло до предела. Но гнев народа не мог быть подавлен никакими репрессиями и нарастал с каждым днем. Настроения пассивизма, непротивления, выражавшие слабые стороны взглядов крестьянства и нашедшие отражение и во взглядах Толстого, стали постепенно изживаться в массах под могучим влиянием пролетарской революционной борьбы и уроков первой русской революции.

Вся эта совокупность условий русской жизни нашла отражение и в эволюции Толстого, писателя, который переживал народные бедствия с такой силой, что страдания крестьянства стали его собственными страданиями.[5]

В последний период жизни Толстой, при всех кричащих противоречиях своих взглядов, при всей интенсивности пропагандирования реакционной теории непротивления злу, не только не перестал быть обличителем существовавшей политической системы, но сам все отчетливее осознавал свой гражданский долг писателя, срывающего с правящей верхушки и эксплуататорских классов все и всяческие маски.

Великая роль Толстого‑обличителя с особенной силой стала очевидной в 1908 г., когда все передовое человечество отметило восьмидесятилетие со дня его рождения. Всемирно‑историческое значение Толстого тогда получило оценку от имени революционной России в статье Ленина «Лев Толстой, как зеркало русской революции». Ленин охарактеризовал взгляды гениального художника как отражение силы и слабости крестьянской революционности в эпоху 1861–1904 гг. Он с гордостью писал о Толстом как страстном обличителе существовавшей системы, беспощадном критике эксплуатации и рабства, враге самодержавия, выразителе настроений широчайших масс крестьянства. И в то же время Ленин учил отделять в творчестве Толстого то, что принадлежит будущему, от того, что ушло в прошлое. Великий вождь пролетариата указал на опасность, которую представляло для судеб русской революции «толстовское непротивление злу, бывшее серьезнейшей причиной поражения первой революционной кампании».[6]

Трудовой народ в приветствиях, посланных Толстому в связи с юбилеем, выразил свою горячую любовь и благодарность за его самоотверженную деятельность обличителя и критика. Так, в послании рабочих Балтийского судостроительного завода говорилось:

«Из душных мастерских завода мы, люди тяжелого труда и тяжелой доли, сыновья одной с Вами несчастной родной матери, шлем Вам привет, чтя в лице Вашем национального гения, великого художника, славного и неутомимого искателя истины. Мы, русские рабочие, гордимся Вами как национальным сокровищем, и лишь хотели бы, чтобы и могучему созидателю новой России – рабочему классу – природа дала своего Льва Толстого».

И в то же время своей обличительной деятельностью Толстой вызывал острую ненависть царского правительства, правящих классов, церкви. Реакционная пресса все более усиливала погромную травлю писателя, либералы в своих лживо‑лицемерных писаниях грубо извращали сущность его творчества. Царское правительство всеми силами пыталось (как откровенно признала официозная газета «Россия») пресечь «стремления придать почитанию гр. Толстого характер общественного сочувствия его деятельности, направленной против православной веры, против государства и государственных установлений».[7]Разгул черносотенной травли дошел до таких пределов, что Иоанн Кронштадтский сочинил «молитву» о скорейшей смерти Толстого, а епископ Гермоген опубликовал «архипастырское обращение», содержавшее отъявленные ругательства по адресу писателя.

Однако никакая травля не могла остановить обличительную деятельность Толстого. До конца своих дней он остался верен своему убеждению в том, что необходимо неустанно «обличать богатых в их неправде и открывать бедным обман, в котором их держат».[8]Еще в 1890‑х гг., в связи с преследованиями за статью «О голоде», он писал: «Я пишу, что думаю, и то, что не может нравиться ни правительству, ни богатым классам.... и пишу не нечаянно, а сознательно…»[9]О том, что он не прекратит обличений существующих порядков, несмотря ни на какие репрессии, Толстой открыто заявил правительству в статье «По поводу заключения В. А. Молочникова» (1908).

Но, как отметил Ленин, «противоречия в произведениях, взглядах, учениях, в школе Толстого – действительно кричащие».[10]Замечательно сильный, искренний протест, гениальные обличения социальной несправедливости и лжи сочетались в деятельности писателя с проповедью нравственного самоусовершенствования, всепрощения, с надеждами на возможность отказа власть имущих от зла, их перевоспитания и т. д. Толстой – «горячий протестант, страстный обличитель, великий критик обнаружил вместе с тем в своих произведениях такое непонимание причин кризиса и средств выхода из кризиса, надвигавшегося на Россию, которое свойственно только патриархальному, наивному крестьянину, а не европейски‑образованному писателю».[11]

Противоречивость взглядов Толстого со всей отчетливостью выразилась и в одном из самых лучших его публицистических произведений – статье «Не могу молчать» (1908).

Эта статья, вызванная все возраставшим столыпинским террором, имела огромный резонанс. Мировое общественное мнение высоко оценило протест великого писателя против массовых казней революционеров и восставших крестьян. Несмотря на то, что «Не могу молчать» было напечатано за границей и могло появиться в России легально только в отрывках, этот, как тогда говорили, «манифест Толстого» получил большую известность.

Как следует из Дневника Толстого, непосредственным поводом к написанию статьи явились газетные сообщения о казни через повешение в Херсоне крестьян «за разбойное нападение на усадьбу землевладельца»[12]. Однако содержание статьи оказалось значительно шире даже весьма острой и важной самой по себе темы о самодержавно‑полицейском терроре: это было суровое обвинение всему существовавшему строю. Толстой подчеркнул, что террор был выражением непримиримой вражды царского правительства к представителям «лучшего сословия народа». Говоря о двенадцати казненных крестьянах, писатель продолжал: «…делается это, не переставая годами, над сотнями и тысячами таких же обманутых людей, обманутых теми самыми людьми, которые делают над ними эти страшные дела». Толстой говорит, что двенадцать казненных – это люди, «на доброте, трудолюбии, простоте которых только и держится русская жизнь» и что задушены они «теми самыми людьми, которых они кормят, и одевают, и обстраивают…»

Обличение правящих классов, «высшего сословия», глубоко враждебного народу, составляет пафос всей статьи. С ненавистью говорит Толстой о царском правительстве, которое ввело в систему казни «для достижения своих целей», о том, что «представители христианской власти, руководители, наставники, одобряемые и поощряемые церковными служителями», совершают «величайшие преступления, ложь, предательство, всякого рода мучительство…» Толстой гневно опроверг обычные утверждения царских чиновников и попов о том, что смертные казни – это единственное средство успокоения народа. Обличая правительство, он писал: «Все те гадости, которые вы делаете, вы делаете для себя, для своих корыстных, честолюбивых, тщеславных, мстительных личных целей, для того, чтобы самим пожить еще немножко в том развращении, в котором вы живете…»

Как и в других своих статьях, Толстой указывал, что освобождение земельной собственности, передача ее народу является важнейшей задачей, без выполнения которой никакие «усмирения» и «успокоения» невозможны. В ужасах, происходивших в России, Толстой винил весь правительственный аппарат «от секретарей суда до главного министра и царя», – участников «ежедневно совершаемых злодеяний».

Но этот беспощадно‑резкий и смелый протест, отражавший настроения народа, совмещался в статье «Не могу молчать» с увещаниями, основанными на религиозно‑нравственном учении, увещаниями, обращенными к тем людям, которые покрыли Россию виселицами. «Да, подумайте все вы, от высших до низших участников убийств, подумайте о том, кто вы, и перестаньте делать то, что делаете, – писал Толстой в заключении статьи. – Перестаньте – не для себя, не для своей личности, и не для людей, не для того, чтобы люди перестали осуждать вас, но для своей души, для того бога, который, как вы ни заглушаете его, живет в вас». Однако этому предшествовала критика революционеров с позиций непротивления, то есть критика той единственной силы, которая только и могла смести до основания ненавистный Толстому строй угнетения и рабства.

Определяющей и самой сильной стороной статьи является позиция Толстого‑обличителя. В том, что он выступал своей статьей прежде всего в этой роли, свидетельствуют и его собственные признания. «Знаю я, – пишет Толстой, – что все люди – люди, что все мы слабы, что все мы заблуждаемся и что нельзя одному человеку судить другого. Я долго боролся с тем чувством, которое возбуждали и возбуждают во мне виновники этих страшных преступлений, и тем больше, чем выше по общественной лестнице стоят эти люди». И далее следуют знаменательные слова: «Нo я не могу и не хочу больше бороться с этим чувством». Толстой признает, что не выступать с обличением людей, совершающих преступления, – все равно что быть участником преступлений, быть в кругу тех людей, которыми порождена «нищета народа, лишенного первого, самого естественного права человеческого, – пользования той землей, на которой он родился». С ненавистью ко всем виновникам народных бедствий, с страстью негодования Толстой восклицал:

«Нельзя так жить. Я по крайней мере не могу так жить, не могу и не буду».

И далее он заявлял о своем намерении обличать и бороться против зла, утверждая: «…буду всеми силами распространять то, что пишу, и в России и вне ее…»

Обличительная сила статьи «Не могу молчать» была так велика, что перекрывала места, выражавшие слабые, реакционные стороны толстовского учения. Это было очевидно и для сторонников реакции. Статья смогла быть отпечатана в России только нелегально. В Севастополе издатель газеты, напечатавший ее, был арестован, другие газеты штрафовались даже за помещение отдельных отрывков. Апологеты самодержавия реагировали на статью с бешеной злобой, – это выражалось и в письмах, которые приходили в Ясную Поляну. До какого озверения доходили те, против которых было направлено обличение Толстого, свидетельствует следующий факт. В день восьмидесятилетия на его имя пришла посылка с веревкой и письмом такого содержания: «Граф. Ответ на ваше письмо.[13]Не утруждайте правительство, можете сделать это сами, не трудно. Этим доставите благо нашей родине и нашей молодежи».

Характерно, что официозная «Россия» в статье, посвященной «Не могу молчать», утверждала, что Толстой «по всей справедливости» должен бы быть заключенным «в русскую тюрьму», если бы этому не мешала его известность как художника.[14]

Марксистская истина, согласно которой ложные взгляды не могут быть выражены в действительно высокой художественной форме, находит свое подтверждение и в некоторых включенных в 37‑й том произведениях. Всюду, где Толстой пишет о реальных процессах, происходивших в самой действительности, всюду, где он изображает реальные поступки людей в типических обстоятельствах, виден величайший художник, автор таких шедевров мировой литературы, как «Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение». И вместе с тем те страницы произведений, которые заняты морализированием и подчинены пропаганде реакционных идей непротивления и самоусовершенствования, носят чисто иллюстративный характер к заранее заданной теме, лишены живописной образности, яркости описаний. Это относится и к таким произведениям, как «Разговор с прохожим», и к статьям. Достаточно сравнить с этой точки зрения темпераментно‑страстные, обличительные страницы «Не могу молчать» и стилистически однообразную, не содержащую ни одного яркого образа статью «Любите друг друга» с ее ложной идеей о том, что «подчиненным и бедным» даже легче «исполнить учение любви», смириться, чем «властвующим, богатым». В произведении «Кто убийцы? Павел Кудряш» самые впечатляющие и горячие строки посвящены описанию того, как зарождалось и развивалось у Павла стремление бороться с окружающей несправедливостью.

В. И. Ленин, так высоко оценивший всемирно‑историческое значение Толстого еще при жизни писателя, вместе с тем со всей резкостью писал о вреде толстовской проповеди «одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно религии…», о его стремлении «поставить на место попов по казенной должности, попов по нравственному убеждению», о культивировании «самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины».[15]Отсюда очевиден и реакционный смысл религиозных произведений Толстого. В одном из своих писем к Горькому Ленин разъяснил, почему «всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой…» – особенно опасно. «Миллион грехов, пакостей, насилий и зараз физических гораздо легче раскрываются толпой и потому гораздо менее опасны, чем тонкая, духовная, приодетая в самые нарядные «идейные» костюмы идея боженьки».[16]В какие бы наряды ни рядилась идея бога, она всегда направлена против научного понимания жизни и ее закономерностей, разоружая человека в его борьбе за изменение действительности, за осуществление в сознательной практической деятельности великих социальных задач.

К чести Толстого, его религиозно‑нравственное учение нередко вызывало у него самого мучительные сомнения.

Изучение произведений, писем, Дневников Толстого последних лет его жизни говорит о том, что после революции 1905–1907 гг. он, хотя и сохраняя систему своих взглядов, все же не мог не отразить в какой‑то степени сдвиги, произошедшие в крестьянстве. Сомнения и колебания Толстого в истинности своего религиозно‑нравственного учения нельзя рассматривать только как противоречия его личной мысли, – такая постановка вопроса противоречит ленинскому подходу к литературе.

К концу жизни Толстой, впадая в еще более разительные противоречия, вместе с тем стал высказывать сомнения в правильности своих рассуждений о «всеобщей любви» и «непротивлении» как способе устранения социального зла. Об этом свидетельствуют многие его признания, сделанные для себя и лишь сравнительно недавно ставшие достоянием читателей. Так, например, в 1909 г., когда Толстой так активно пропагандировал идею «всеобщей любви», он записал в своем Дневнике: «Главное, в чем я ошибся, то, что любовь делает свое дело и теперь в России с казнями, виселицами и пр.».[17]Вопреки своему принципу отрицания революционного насилия, он вынужден был признаться самому себе: «Мучительное чувство.... унижения, забитости народа. Простительна жестокость и безумие революционеров».[18]А по поводу своей религии он однажды записал: «Страшно сказать, но что же делать, если это так, а именно, что со всем желанием жить только для души, для бога, перед многими и многими вопросами остаешься в сомнении, нерешительности».[19]

Все эти трагические раздумья Толстого были вместе с тем отражением тех благотворных сдвигов, которые происходили в сознании русского крестьянства после революции 1905–1907 гг. Еще в середине 1904 г. Толстой заметил, что время, когда народ «хотел обожать и покоряться», уже прошло: «Теперь же народ уже не обожает и не только не хочет покоряться, но хочет свободы».[20]В предисловии к альбому картин Н. Орлова «Русские мужики» Толстой, хотя «…с характерным для худших сторон «толстовщины» сожалением…»[21], но констатировал, что русский народ с удивительной скоростью научился делать революцию. И в самом деле, русский народ, накапливая революционную энергию, учась на опыте 1905 г., шел навстречу великому перевороту, обозначившему новую эпоху всемирной истории. В ходе подготовки к этому перевороту революционная Россия взяла на вооружение наследие Толстого‑реалиста и обличителя и, во имя торжества великих идей свободы и справедливости, безоговорочно отвергла и осудила «толстовщину», уходившую в прошлое.

Б. Мейлах

 




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-05-06; Просмотров: 272; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.042 сек.