Твоя жена Пенелопа 3 страница

Никита глянул сбоку, спросил то ли насмешливо, то ли вполне серьезно:

– Эй, а почему у тебя две сумки? Чужую в суматохе прихватила, что ль?

– Нет, это подружкина!

– А, понятно. А я уж грешным делом подумал, ты еще и воровка.

– Да ты… Ты что вообще!.. – задохнулась от возмущения Нина.

Но не успела высказать своего возмущения до конца, поскольку в собственной сумке тоже проснулся мобильник. Анька…

– Нинк, ты где? Тебя что, забрали?

– Нет, Ань… Я спаслась. Вернее, меня спасли… Через черный ход вывели.

– Кто?

– Ладно, Анька, потом… Кстати, передай Настьке, что ее сумка у меня.

– Ой, правда? Ну, ты молоток! А то наша именинница уже носом хлюпает. Сходили, называется, отметили… Нинк, а правда, ты где сейчас?

– Домой еду.

– В такси?

– Нет… Меня подвезут.

– Да кто, кто подвезет‑то?

– Ну, парень один… Все, Ань, у меня батарея садится…

Нина торопливо нажала на кнопку отбоя, сунула телефон в кармашек сумки.

– Одному парню хотелось бы знать, в какой стороне твой дом, – насмешливо проговорил Никита, полуобернувшись к ней. – У одного парня вообще‑то бензин почти на нулевой отметке.

– Ой, извини… Мне на Слободскую надо…

– Это где?

– В старой части города, за мостом, где торговый центр «Янтарь»…

– У‑у‑у… Ничего себе, глухомань… На такие расстояния мой альтруизм не запрограммирован.

– Ну, я не знаю… Тогда на автобусной остановке высади, что ли…

– Какой автобус в два часа ночи?

– Ничего, я такси поймаю. Или частника.

– Да ладно, расслабься, шучу я… Отвезу, конечно. Если опять же на полосатую дубинку не нарвемся.

– В смысле? Это на гаишников, что ли?

– Ага. Они сейчас любят ночами на охоту выходить. Им план повысили на выявление лишних промилле за рулем. За каждый лишний промилле – рубль к зарплате.

– А ты что, пьяный? – обернулась к нему испуганно Нина.

– Нет, что ты. Я трезв как стеклышко. Мы же с тобой из консерватории едем, одухотворенные скрипичным концертом Сибелиуса.

– А, ну да… А ты много пил там, в клубе?

– А ты?

– Мы только шампанское… Немного…

– Ну все, значит, договорились. Как гаишника увидим, сразу местами меняемся.

– Но я не умею… Я вообще ни разу даже за руль не держалась…

– Слушай, откуда ты такая взялась, а? У тебя что, совсем с юмором плохо?

– Но ты же сам… Про гаишников… А вдруг и впрямь поймают? Тебя прав лишат, да?

– А что ты предлагаешь? Машину бросить? Вообще‑то, знаешь, я так и хотел… Я ж парень до тошноты правильный, чтобы пьяным за руль – ни‑ни. Думал, оставлю на ночь в том дворе, возле клуба, а утром заберу. А тут такой форс‑мажор с неформатом! Кто ж знал, что ты в клубе драку затеешь?

– Да я ж тебе объясняю, не затевала я ничего…

Нине и самой не понравилось, как слезно‑пискляво прозвучали ее слова. Сейчас опять скажет, что у нее с юмором плохо… Вон как глянул насмешливо. Эх, Аньку бы сюда с ее острым язычком! Живо бы поставила на место этого смешливого сноба! Ну почему, почему она не умеет, как Анька? Почему голова сама по себе от смущения в плечи втягивается, а язык не те слова лопочет? Лучше уж совсем не разговаривать, к окну отвернуться…

– Эй… Обиделась, что ли? Это вместо того, чтобы доброму дяденьке спасибо сказать?

– Спасибо, добрый дяденька.

– Ладно. Будем считать, принято. Теперь давай знакомиться. Положено же спасенным знать своих героев по имени? Меня Никитой зовут.

– А я – Нина…

– Нина? – переспросил он удивленно.

– Ну да… А что?

– Да так… Ничего. Хорошее имя – Нина. А главное, редкое.

– Опять шутишь, да?

– Нет, почему?.. И впрямь хорошее имя… Нина. Сейчас редко такое встретишь. Что‑то из моды сороковых годов, правильно? Тогда, мне бабушка рассказывала, всех поголовно называли Нинами, Зинами и Тамарами. Очень круто считалось. А сейчас круто звучит – Инна. У нас девчонка в группе учится – Инна, так она прямо тащится от своего имени! А по сути – только буковки переставить… Нет, мне определенно нравится – Ни‑на!

Никита повернулся, глянул Нине в лицо заинтересованно. И улыбнулся вдруг широко:

– А ты и сама ничего, Нина… Прикольная. Волосы‑то свои или крашеные?

– Свои, конечно! – произнесла она с неожиданной гордостью, привычно откинув светлые пряди за спину.

Волосы у нее и впрямь были хороши – от природы нежно‑платиновые. Помнится, воспитательницы в детском саду так и называли ее – Ниночка‑яичко… Редкий, между прочим, подарок такие волосы. Да к тому же длинные и густые. Наклонишь голову – падают на щеки прямыми прядями. И никаких легкомысленных челочек придумывать не надо. И причесок модных наворачивать.

Да, волосы хорошие, а лицо так себе, с мелкими невразумительными чертами. Если не подмазать, будто и лица нет. Чистый лист бумаги, а не лицо. А с другой стороны – рисуй на этом листе, что хочешь… Вот и насобачилась рисовать, что ж делать‑то? Подводкой ровную линию провести, чтоб рука не дрогнула, тушью ресницы подмазать – утренняя обязательная процедура, выполняется почти на автомате. Когда глаза есть, уже и лицо есть. Пусть обыкновенное, но все же лицо.

– Эй, штурман, не спать! – весело скомандовал Никита. – Показывай, куда ехать, я этот район не знаю…

– Да, да, – Нина встрепенулась неловко, вгляделась в ночную темень, разбавленную жидким светом фонарей: – С моста сразу резко направо, потом все прямо. А потом в переулок, я покажу.

До родного переулка не доехали совсем немного, машина задергалась, Никита едва успел съехать на обочину. Тихо чертыхнулся – видимо, все‑таки бензин закончился. Слегка ударив ладонями по рулю, отвалился на спинку сиденья, в изнеможении закрыв глаза. Нина сидела, съежившись, чувствуя себя виноватой.

– Может, такси вызовешь? – проговорила она жалобно, глядя в лобовое стекло. – А машину здесь на ночь оставишь. Завтра утром заберешь…

– Ну да… Больше мне делать нечего, как туда‑сюда мотаться. Тем более до утра совсем немного времени осталось. Я уж лучше в машине пересижу. А ты домой иди… Далеко идти‑то? Может, проводить?

– Нет, недалеко. Два шага. Вон мой дом, в начале переулка. Но мне… неудобно как‑то.

– А чего тебе неудобно?

– Ну… как я тебя здесь одного оставлю?

– Так не оставляй. С собой возьми. То есть пригласи на чашечку кофе, в лучших традициях романтического знакомства. Ну, или чего еще там… Какао с чаем. У тебя есть какао с чаем?

– Да все у меня есть. Только…

– Что? Папа с мамой ругаться будут?

– Нет, не будут. Их вообще дома нет.

– О! Так чего ж мы тогда сидим, время теряем?

– В каком смысле?

– Да в обыкновенном, в каком! Странная ты какая, ей‑богу. Или думаешь, я маньяк и примусь тебя на части рвать?

– Нет. Не боюсь.

– А чего тогда? Какао с чаем жалко?

– Да ну тебя.

– Тогда пошли?

– Что ж, пошли…

Она и сама от себя не ожидала такой прыти. Привести в дом незнакомого человека, да еще ночью! Просто верх сумасбродного легкомыслия! Но опять же, если с другой стороны посмотреть… А что такого? Она ж не виновата, если ситуация так сложилась. И с дракой этой, и со спасением, и с бензином, который все‑таки закончился. Не могла же она после всего его на улице ночью бросить!

На всякий случай Нина позвонила в дверь – вдруг родители вернулись? Они бы уж точно явление ночного гостя не одобрили. Нет, за дверью была тишина. Нина открыла, махнула Никите рукой – заходи…

– А ты зачем в дверь звонила? – почему‑то шепотом спросил Никита, переступая порог. – Что, родители могут вернуться в любой момент?

– Нет… Они сегодня в саду ночуют.

– В саду? В каком саду? – удивленно уставился Никита.

Она тоже в первый миг удивилась несуразности вопроса – в каком саду, главное! В обыкновенном! В коллективном садовом товариществе! Но в следующую секунду вдруг призадумалась. Послышалась в Никитином удивлении какая‑то уничижительная нотка. Нет, ну не с Марса же он свалился, в самом деле? Не знает, что вложено в понятие «сад»? А может, и впрямь не знает? Может, он вообще из другого мира, в котором не бывает коллективного садоводческого товарищества?

А если вдуматься, действительно нелепо звучит – «ночуют в саду». Так и видится смешная романтическая картинка, как лежат папа с мамой на земле под лунным небом, а над головами – цветущие ветки яблонь и груш.

– А, я понял! Это на даче, наверное, да? – радостно догадался он. – Они сегодня ночуют на даче?

– Ну… Можно и так сказать.

Она пожала плечами и почему‑то смутилась. Хорошо, что сам догадался. А иначе пришлось бы объяснять, что такое «коллективный сад» и чем он от дачи отличается. Да разве это можно назвать дачей? Фанерный сарайчик на шести сотках в окружении картофельных и луковых грядок да навозная огурцовая грядка и теплица, сделанная из горбыля, вывезенного кем‑то на свалку. Ладно, пусть будет так – на даче. По крайней мере красиво звучит.

– Ты проходи в комнату, я пока чайник поставлю. Ты крепкий чай любишь?

– Мне бы кофейку лучше… Сваришь?

– У меня только растворимый.

– Ну, давай растворимый.

Пока топтались в прихожей, Нина успела в свете неяркой лампочки разглядеть лицо Никиты. Очень красивое, надо сказать. Кожа ровная, ухоженная, как у девицы, брови вразлет, ямочка на крупном подбородке. Джеймс Бонд, ни больше ни меньше. Хотя – нет! Никакой он не Джеймс Бонд. Он похож на героя из повести Франсуазы Саган «Немного солнца в холодной воде». И глаза такие же, будто печальным туманом подернуты. Хотя нет, не туманом… И не печальным… Скорее обалдевшие глаза‑то. Совсем пьяные, что ли?

Пока возилась на кухне, Нина слышала, как гость включил телевизор в комнате. Ага, футбол смотрит… Болельщик, значит. Хорошо, а потом‑то что? Посмотрит свой футбол, выпьет кофе, а дальше?

А дальше – сама решай… Сама для себя определи честно. Может, хватит уже носиться со своей девственностью, ну признайся же себе честно, ведь нравится он тебе? Да, едва знакомы… И что? Сердце‑то вон как стучит от волнения. Можно сказать, впервые с ней такое, чтоб разволновалась по‑настоящему! Не этого ли ты романтического волнения ждала, оберегая себя от неприятных рук, от немилых губ? Да уж, все как у Франсуазы Саган получается. Увидела – поняла. И никаких сомнений. Да, так бывает. Бывает! Чтоб сразу и рук захотелось, и губ!

А какие у него губы чувственные! Точно как у героя из той повести! Если представить…

Рука дрогнула, кипяток перелился через край кофейной чашки. Так, все, надо взять себя в руки. И пусть будет что будет! – отругала она себя. – Хватит волнением трепетать, тоже нашлась целка‑неврастеничка! Надо ж себя помнить, кто ты есть! Где ты – и где Франсуаза Саган.

Нина подхватила поднос с чашками, вдохнула‑выдохнула, медленно направилась в комнату. И тихо рассмеялась от увиденной картины… Герой романа, то есть едва знакомый парень по имени Никита, мирно спал на диване, подложив по‑детски ладони под голову и трогательно согнув ноги в коленях. Телевизор исходил криками трибун – кто‑то кому‑то забил гол.

Нина поставила поднос на столик, выключила телевизор. В наступившей тишине было слышно, как гость сладко посапывает. Вот дрогнули во сне уголки губ, и отчего‑то ей со страшной силой захотелось дотронуться до них кончиками пальцев. Нет, она, конечно же, не дотронулась. Пусть спит. Присела на корточки, долго рассматривала его лицо. Внутри плескалась, ходила теплыми волнами незнакомая доселе нежность – интересно, откуда она взялась? Да, наверное, так оно и бывает… Вот так, сразу… А еще говорят – это бабочки в животе порхают. Сколько раз про этих «бабочек» слышала, ни разу в собственном животе их не обнаруживала! Нина усмехнулась грустно – так вот вы какие, бабочки, теперь и я про вас все поняла… Дождалась наконец. Хоть почувствовать, хоть знать, что это такое.

Она накрыла гостя пледом, а подушку под голову подложить побоялась – вдруг проснется. Потом долго плескалась под душем, напевая себе под нос. И снова относительно себя удивилась – как же так‑то? Пришел первый попавшийся, увидел, победил… Или не первый попавшийся? А как раз тот, какой надо?

Выйдя из душа, Нина заглянула в гостиную. Спит… Комната сизая от луны, за окном бьются под ветром тополиные ветки. Машина проехала, пробежал по потолку, по стенам короткий свет фар, ослепил на секунду. Нина подошла к дивану, поправила сползший с гостя плед… Дотронулась‑таки кончиками пальцев до щеки. Не проснулся. Крепко спит…

Улеглась в своей комнате, обняв руками подушку. Бабочки в животе нехотя сложили крылышки, затаились, – обиделись, наверное. Может, надо в таких случаях более смелой быть? Или наоборот, не надо? Кто ж знает…

И сама не поняла – то ли спала остаток ночи, то ли маялась полусонной сладкой тревогой. Поднимала от подушки голову, прислушивалась… И опять проваливалась в странное состояние невесомости, счастливое и в то же время тревожно опасливое. И ругала себя за робость. И призывала здравый смысл. И опять проваливалась…

А под утро все‑таки крепко уснула. Когда почувствовала на плечах его руки, даже не вздрогнула от неожиданности. Уж какая там неожиданность, разве не этого сама ждала? Повернулась, обхватила его шею руками, потянула к себе… И задохнулась в первых торопливых поцелуях, и здравый смысл об руку с робостью отлетел в сторону, предоставив полную свободу их горячим и жадным телам. В какой‑то миг ее пронзило короткой и острой болью – прощай, неловкая девственность, и прости… Прости, наступил мой час! Может, и несуразный в своей случайности, но мой! Самый что ни на есть придурочно романтический!

– Ты… что? – глухо прохрипел в ухо Никита, задыхаясь. – Я тебе больно сделал, да?

– Нет, нет… Нет…

И понеслись дальше, в едином дыхании, в горячем и нарастающем напряжении. Остатки боли пульсировали внизу живота, мешая тому, главному, которое вроде и близко было, и не давалось никак… Вот же, проклятая девственность! Испортила праздник узнавания собственной плоти! Ну, хоть Никита получил свой праздник, и то хорошо… Или не хорошо, а так и должно быть?

– Извини, я не понял… Ты это… Первый раз, что ли?

– Ну да… А что?

– Ничего себе!.. Хоть бы предупредила…

– А это обязательно?

– Что – обязательно?

– Ну, предупреждать…

Она открыла глаза, глянула ему в лицо. Да уж, выражение на нем, прямо сказать, было обалдевшее. Нине стало смешно… Испугался, что ли?

– А… можно спросить, Нин, ты не обидишься? Сколько тебе лет?

– Двадцать три скоро будет…

– Ни черта себе! Прямо нонсенс какой‑то… У меня вообще впервые такое, представляешь?

– Представляю. Отчего ж не представить‑то?

– Нет, а почему ты?.. Тебя родители из дому не выпускали, что ли?

– Да при чем тут родители! Нет, я сама так решила. И вообще, хватит об этом! Чего ты мне допрос устраиваешь?

– Да, извини, конечно. Как‑то растерялся немного. Надо же… Ты в душ первая пойдешь?

– Да…

В ванной первым делом глянула на себя в зеркало, будто ожидала увидеть в лице некие перемены. Нет. Лицо как лицо. Щеки румяные, губы, припухшие от поцелуев. Правда, глаза, как показалось, блестят по‑другому… Нет, а чего им блестеть‑то? Ничего особенного в принципе не произошло. По крайней мере для Никиты. Надо отдать себе в этом отчет. Сейчас тоже душ примет, кофе попьет и исчезнет из ее жизни. Подумаешь, случайная подруга девственницей оказалась. Такой вот нонсенс. Бывает.

Пока Никита плескался в душе, она приготовила на скорую руку завтрак. Кофе, гренки, яичница с колбасой. Кухонный стол накрыла льняной скатертью, позаимствовав ее из маминого «богатства». Расставила все красиво, подтянула пояс на халате, уселась за стол, подперла подбородок ладошкой. Поймала себя на мысли – а настроение какое хорошее… Хотя с чего ему взяться, казалось бы? После такой связи, безнравственно случайной? Ан нет, все поет внутри, и никакого стыда на душе нет. Может, у нее природа женская никакая не романтическая, а просто безнравственная? Если не сказать хуже?

Хлопнула дверь в ванной. Нина встрепенулась, расправила плечи, откинула влажные волосы за спину. Встретила показавшегося в кухонном проеме Никиту с улыбкой:

– Садись завтракать, я все приготовила! Как говорится, скромненько, но со вкусом. Что бог послал.

– О, еще и завтрак… Ну, ты даешь…

Уселся напротив, жадно хлебнул кофе. Потом с аппетитом принялся за яичницу, задумчиво поглядывая на Нину. А она сидела – русалка русалкой, улыбалась, глядя на него, как блаженная.

– Так я не понял все‑таки… Почему, а? Вот объясни мне, дураку. В двадцать три года быть девственницей – это комплексы или принципы?

– Во‑первых, мне еще нет двадцати трех, через два месяца только исполнится!

– Ну, это, конечно, меняет дело, – произнес он с легким сарказмом. – Ладно, это во‑первых. А во‑вторых?

– А во‑вторых… А сама не знаю, что во‑вторых! И вообще, чего тебя на этой теме заклинило, какая тебе забота? Нет у меня ни принципов, ни комплексов!

– Так и я вроде о том же… Никаких комплексов не заметил… Нет, а если серьезно? Ведь должна же быть какая‑то причина? Ну, или цель…

– В смысле? Какая цель?

– Ну, допустим, корыстная… Говорят, сейчас за это хорошие бабки срубить можно.

– Замолчи, слышишь? Иначе по щам схлопочешь, как говорит моя подруга Анька!

– Ладно, извини дурака. И без того понятно, что цели никакой нет. Иначе с чего бы – первому встречному… А все‑таки – почему? А, Нин? Должна же быть какая‑то подоплека? Психологическая?

– Хм… Психологическая, говоришь? Ну да, наверное, есть психологическая причина моей девственности. Только она звучит смешно. Хотя чего мне – можешь и посмеяться. В общем, я не могла абы с кем, потому что… Потому что мне было стыдно перед Франсуазой Саган!

Сказала и рассмеялась звонко. Глянула на него с хитрецой: с юмором у меня слабовато, говоришь? Так вот тебе юмор, получи по полной программе!

– Погоди, не понял… Перед кем стыдно? – Никита так и не донес до рта вилку с куском яичницы. Потом улыбнулся, кашлянул в сторону, будто с трудом сдержал смех: – Ты что, была с ней лично знакома?

– А ты что, знаешь, кто это?

– Да отчего ж не знаю? Знаю, конечно.

– Может, еще и читал?

– Ну да, не хватало мне до французских любовных романов опуститься! А ты не уходи от темы! Значит, Франсуаза Саган заморочила тебе голову, и ты…

– Да ничего не заморочила! Это же я так сказала, образно… Прикололась слегка. А ты не понял. Жаль. Да и вообще, я особым анализом не заморачивалась. Может, просто состояние души такое было… Или протеста…

– Протеста? Против чего – протеста?

– Не знаю, как тебе объяснить… Вот мой отец, например, уже много лет в состоянии протеста живет, в неприятии новой жизни. И состояние протеста ему силы дает, понимаешь? Войти в новые обстоятельства душевных сил не нашлось, зато протеста – сколько угодно! Вот он за него и цепляется изо всех сил, как за соломинку… Ну вот посмотри, как мы живем, не Версаль, правда? Другой бы сник давно, старым лузером себя почувствовал, а папа живет и протестует! И духом не падает, и прекрасно себя чувствует!

– Не понял… А какая связь? При чем тут…

– А при том. Наверное, я тоже таким образом протестую. Вернее – протестовала… Ну не хотелось мне абы с кем, понимаешь? Не от ханжества, а от уважения к себе! Внутреннее состояние отказа – это тоже протест против навязываемой социумом модели поведения… И сексуальной модели поведения в том числе. О, как умно сказала, даже не думала, что так умею! Значит, мне это… на пользу пошло!

– Нет, погоди. Я все‑таки не понял! А почему тогда – со мной? Почему – мне?..

– Не знаю. Так моя протестная природа вдруг распорядилась. А что, имеет право, в конце концов!

– Ладно… Допустим, принимается, хотя и в общих чертах. А в частностях… Куда уж мне, тупому представителю сексуальной модели поведения…

– Обиделся, что ли?

– Нет. С чего бы. Я не обиделся, я просто думаю, что мне теперь со всем этим делать… Непривычная для меня ситуация, если честно. Чувствую себя полным идиотом.

– Не надо чувствовать себя идиотом. Надо выйти на улицу и поднять над головой флаг – я сегодня переспал с девственницей!

– Да? Хорошая мысль. Слушай, а ты забавная. Можно, я тебе позвоню? Еще встретимся, поболтаем. Заодно ты мне курс лекций о творчестве Франсуазы Саган прочтешь.

– Звони, конечно. С удовольствием прочту.

– Правда?

– А то.

– Ну, я тогда побежал? Первую пару уже пропустил, а на вторую успею… У нас с прогулами строго, потом объяснения в деканате писать…

– А как, как ты успеешь‑то? Тебе же еще с машиной разбираться надо!

– А чего с ней разбираться? – озадаченно уставился на нее Никита. – Надеюсь, где оставил, там и будет стоять… Сяду и поеду…

– А бензин? У тебя же вчера бензин закончился!

– Ты… Ты что? Неужели ты вчера и впрямь в эту байку поверила?

– Ну да… Конечно, поверила!.. – обиженно распахнула Нина глаза. – Значит, ты меня обманул насчет бензина?

– Господи, да откуда ж ты взялась, такая?! А я искренне полагал, что мы в одну и ту же игру играем. Во дурак, да?

– Дурак… Конечно, дурак. И я – дура.

– Да уж… Так живешь и не знаешь, где найдешь, где потеряешь… – Он поднялся из‑за стола и задумчиво, с улыбкой взглянул на нее. – В общем, я позвоню тебе вечером.

– Куда позвонишь? Ты ж номер мой не знаешь.

– А! Ну да! Точно! – Он достал из кармана джинсов мобильник. – Совсем тут обалдеешь с тобой… Давай, диктуй номер, я запишу…

Нина продиктовала. И подумала: слишком старательно.

Тут же на подоконнике заверещал ее телефон… И она соскочила со стула, чтобы ответить на звонок.

– Да это я, я номер кликнул… – проговорил ей в спину Никита насмешливо. – Ну, чтобы проверить – вдруг врешь?

– Я – вру?! Зачем бы мне врать, интересно?

– Так ты девушка себе на уме, я понял. Вся такая порывистая, непредсказуемая вся. Ну, я побежал! До связи! Не провожай, я дверь сам захлопну!

Вот так. Еще и сомнительных комплиментов наговорил напоследок. И номер телефона попросил – зачем? Ясно же, что не позвонит… Не любят тех, которые себе на уме. Вместе с их непредсказуемостью и не любят. Как однажды выразился про нее один незадачливый ухажер – мутная ты какая‑то… Конечно, мутная! В кафе сводил, цветы подарил, а дальше – непредсказуемый по плану облом. То есть пустые сексуальные хлопоты и некомпенсированные денежные траты. Хорошо хоть фригидной не обозвал. Потому как это ж понятный вывод: если меня – меня! – не хочешь, значит, такая ты и есть, мутная и фригидная. Как говорит известный политик – однозначно.

Нет, а как она с байкой про бензин прокололась! Ведь поверила, честно поверила. Ну, и кто же из нас врет, получается? Хотя – чего себе голову морочить, что за эмоции послевкусия? Все равно не позвонит. Помог красиво расстаться с девственностью, и на том спасибо.

Весь день Нина ходила, исполнившись странной гордостью. Сама приняла решение, сама себе хозяйка! Хочу – халву ем, хочу – пряники… А когда ближе к вечеру Никита позвонил, растерялась. И обрадовалась до дрожи в руках, до гулкого сердцебиения. Вот тебе и пряники с халвой, как все просто оказалось! Ждала, значит, звонка‑то! Да, да, давай встретимся! Ровно в пять, на перекрестке Гоголя и Луначарского! Да, поняла, из института поедешь… А куда пойдем?.. Не знаю, куда пойдем. Куда скажешь, туда и пойдем. Нет, ко мне нельзя, родители дома будут.

Так и началась их маетная жизнь, бурно сексуальная до невозможности. А маетная, потому как приткнуться со своими потребностями совсем некуда было. Ну, в машине, конечно, – святое дело… Пока однажды на стоянке какой‑то чайник в зад не въехал, и не пришлось бедную машину в сервис везти. Вот тогда и началась веселая жизнь. Чудеса азартно‑греховной изворотливости! Но им весело было – жуть! И оба получали странное удовольствие от абсурдности торопливых соитий, и будто соревновались меж собой в поисках опасного местечка. Однажды даже в лифте умудрились, а потом еще – стыдно сказать – в туалетной кабинке ночного клуба… Было, было в этом что‑то азартно‑романтическое и в то же время нежно‑трогательное. В общем, – родом оттуда, из повестей Франсуазы Саган… Их обоюдное азартно‑романтическое, нежно‑трогательное, одно на двоих счастливое нахальство. Потом, позже, такого острого ощущения счастья уже не испытывали…

Нет, когда удавалось ключи от чужой квартиры раздобыть, тоже были счастливы, конечно. Летели туда, подгоняя таксиста, – скорее, пожалуйста, мы опаздываем! Жалко было и одну лишнюю минуту упустить! И целовались, целовались все время…

Ладно Никита. Ему к такой жизни скорее всего не привыкать было. Но у нее – откуда чего взялось? Прямо стыд вспомнить! Наверное, это ее природа плетью подстегивала, заставляя наверстывать упущенное. Да еще и влюбилась по уши, совсем голову потеряла. Где, как, на чьей постели – неважно, даже чувства брезгливости не было. Да и то – разве голодный испытывает чувство брезгливости? А она такая и была – будто с голодного остова сорвалась, все никак насытиться своей молниеносной любовью не могла. Сама себе удивлялась, но так, исподволь… Некогда было удивляться‑то. Да и не хотелось никаким анализом заниматься, хотелось любить, как уж получалось. А получалось именно так, взахлеб.

Однажды, помнится, очнулись в чужой постели – сейчас и не вспомнить в чьей… Кажется, однокашник Никиты ключи от квартиры дал, у него родители в отпуск уехали. Лежали, счастливые, обессиленные, как две рыбешки, выброшенные штормовой волной на берег. Она потянулась, лениво перевернулась на живот, рука скользнула под подушку… Пальцами нащупала что‑то. Вытянула – трусы. Чужие. Необъятных размеров. Однокашниковой мамы, наверное. Никита глянул… И передернулся вдруг. Встал, подошел к окну, закурил нервно, пустил в форточку струйку дыма. И вдруг проговорил, не оборачиваясь:

– Нин… А тебе не надоело по чужим хатам, на чужих постелях, а?

У нее сердце оборвалось. Решила – все, кончилось счастье. Лежала, сжавшись в комок, не зная, что ответить. А что тут ответишь? Если ему, судя по вопросу, надоело.

– Давай квартиру снимем, Нин? Чего мы, как озабоченные малолетки? Взрослые вроде люди…

– В смысле – квартиру? Я не поняла, Никит?..

– А чего тут понимать? Снимем квартиру, как все люди, будем вместе жить. Вместе уснули, вместе проснулись. Хорошо же, правда?

– Да… Да, хорошо, конечно… Замечательно просто…

Говорила осторожно, будто боялась его спугнуть. А душа замерла от счастья. Жить вместе, в одной квартире, как одна семья! Это же… почти как замуж выйти! За любимого Никиту! Каждый день его видеть, готовить ему завтраки, рубашки стирать… Да неужели это возможно?

Странно, но ей тогда казалось нормальным так думать – немного в уничижительном направлении. Спасибо, мой господин, что назначил меня любимой женой. И позволил мне, голову от любви потерявшей, до конца ее потерять.

– У нас в группе девчонка есть, она, по‑моему, однушку на окраине сдает, ей от бабки в наследство досталась. Я завтра спрошу у нее, хорошо, Нинуль?

– Спроси… Спроси, конечно. Только ведь дорого, наверное? Хотя мне зарплату со следующего месяца обещали повысить…

– Да нет, какая зарплата… Не парься, я арендную плату на родителей повешу. Чего возьмешь с бедного студента?

– И они согласятся?

– Конечно, согласятся! Без проблем. И вообще, они у меня продвинутые, не переживай! Любые практические навыки с моей стороны приветствуются.

– Не поняла. Какие навыки?

– Ну… В смысле самостоятельности. Мужского становления, так сказать. А твои – как в этом смысле? Ничего, нормальные?

– Да… Да, в общем…

А что она могла ему ответить? Сказать, что родители в этом смысле как раз ненормальные? Что они, мягко говоря, не то чтобы ее поступка не одобрят, но и скандал могут закатить? Матери еще туда‑сюда, что‑то можно объяснить, но отцу… Она даже представить себе не могла, что скажет ему. И какими словами он ее потом назовет. Лучше бы, конечно, оттянуть это «потом» на потом… Или придумать что‑нибудь…

Ничего не придумалось, кроме бегства. Она просто собрала чемодан и оставила родителям записку на столе. Длинную, умоляющую, с намеком в тексте на скорую свадьбу. А без намека никак бы не обошлось, надо же было горькую пилюлю подсластить. Целый месяц потом отцу на глаза не показывалась, боялась. А с матерью часто созванивалась, слушала в трубку ее упреки: «Нехорошо, дочка, не по‑людски… Папа очень переживает…»

Но со временем и это наладилось. Даже отец смирился, только иногда загонял в угол вопросом: свадьба‑то будет когда иль нет? И что там за женишок такой, который родителям невесты должного уважения оказать не может, в гости зайти по‑человечески! Рылом для него, что ли, не вышли? Не могла же она отцу правду сказать! Ужасную правду, стыдную! Прости, мол, папа, но не хочу я тебя с Никитой знакомить. Опасаюсь, боюсь, стесняюсь. Да, я плохая дочь, папа. Дочь‑предательница. Более того, и сам Никита с тобой знакомиться не стремится. И не потому, что вы с мамой, как ты говоришь, рылом не вышли, а потому, что ему, похоже, все равно. Потому что он из другой жизни, которая позволяет ему быть ветреным сыном продвинутых родителей. Из той самой жизни, в которую и сама я не особо вписываюсь…

Дата добавления: 2015-05-06