Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Суббота, 15 октября 2005 г. Милан 3 страница




В разгар этих мыслей на сотовый телефон Виктора позвонила дама. А, это она, ожидаемая! Увы, wishful thinking. Нет, это была другая. У этой не было и не могло быть фигурно стриженной смоляной челки и обезоруживающего гонора в сочетании с обезоруживающей неуверенностью. Не было хрупких пальчиков с десятком кривых колец подружкиного чекана. Громадных зрачков. Эта особа не была мгновенно изменяющей решения, резкой, афористичной, непререкаемой Наталией, за которой Виктор гонялся с июня, оборвав такую красивую Мирейкину любовь.

Ну, не то чтоб односторонне оборвав! От Парижа до милого Милана, как ни старайся, рукой не достанешь, и Мирей в свои двадцать четыре года явно бытовала в Париже не по‑монашески. Не по‑монашески и Виктор в Милане привычно жил в свои сорок шесть. Так что, как следовало ждать, после непродолжительной увертюры их история заскорузла и раскрошилась, как старый бинт.

Кстати, не одна Мирей была принесена в жертву идолу. Виктор упразднил и упоительные шашни с булочницей – снизу, из ароматной двери, из розмариновой пекарни, с брызгочками пота над бровями, с футболистом‑балбесом братом, от единого которой вида, этой Дезире (ракурс декольте с верхнего этажа), Виктор улетал чувством в Италию знойного Возрождения: Форнарина! А Дезире стягивала крахмальную скуфейку с кос и перекурлыкивалась с ним с первого этажа на третий, запрокинув голову и полуразведя уста и заглядывая на верхнюю галерею. И потом взбегала по грохотливым железякам в его дом прямо с рафаэлевого полотна.

Сорокалетний бобыль, холостяцкий дом, тяга к сменам. Прелестное разнообразие, что ни говори, вносит в жизнь эта пекариха. Ее однодневные одежки с базарных развалов. Бесконечно напяливаемые и стаскиваемые колечки, подвески, цепки. Все эти стразовые крестики, киски блискучие для пекарихи – запретная радость. Носить их нельзя, чтобы они не попадали, как в неаполитанской кинокомедии, в тесто пицц. Поэтому жизнь ее проходит то в нацепливании этих мелких верижек, то в сложном их расстегивании и раскладывании по подручным поверхностям у себя в спальне. А часто и в спальнях не у себя.

Пока она взбегала к Виктору, мальчишка‑брат косился на происходящее, как бешеная лошадь, но молчал. Когда же перестала взбегать, юный футболист, тупо отрабатывавший приемы пяткой во дворе, похоже, исполнился намерения прийтись одним из самых крепких пасов по Викторовой заднице. Виктор в отчетный период уже не позванивал, в скобках сказать, и смурной, однако фигуристой деве Стелле из этнографического музея. Отставка на все лето как Дезире, так и Стеллы, не говоря уж о Мирейке, явила целую триаду принесенных на Наталиин алтарь жертв.

Может, Наталия звонит, что получила его напористую почту? Что согласна погулять на закате? Готова за ним зайти и отвезти в замечательный новый ресторан с выставкой картин, за все платит редакция? Что она опять подрядилась писать для воскресного приложения выставочно‑гастрономический этюд?

Нет. Это не Наталия. Значит, не приближается счастье. Хотя даже и звонок не означал бы, что счастье в кармане. Неделю назад Нати обещала прийти. Виктор размечтался – с ночевкой. А в последний момент перезвонила, что не сможет подняться к Виктору. Посмотреть кассету Фрица Ланга было бы чудно. Не пересматривала с университетских лет. Но как потом лететь на саммит, не собрав чемодана! Что? Ты что, обижаешься?

Вот уже несколько месяцев Наталия на все, что слышит от Виктора, отвечает и в нравственном и в интеллектуальном смысле, и интересуется, и глубоко понимает всю европейскую половину его личности (вторая, русская, часть Викторовой души для нее была и остается симпатичным, но темным лесом), и любой с ней разговор – это сплошные умственные кульбиты и фуэте, но, увы, приблизительно за пятнадцать секунд до перехода к иным кульбитам, которые вообще‑то общеприняты между женщинами и мужчинами и о которых Виктор только и волнуется, начиная с первого «прошу прощения», оброненного между ними шестого июня, в два часа дня, в проходе между сиденьями венецианского поезда, где Наталиины кроссовки торчали абсолютно посередине прохода, и он налетел – и вляпался носом в расправленную на ее столике программу фестиваля – и еле выровнялся – и вмазался взглядом в бьющую из‑под ресниц синеву – и, к счастью, в голове за этот миг уже опозналась аляповатая графика программы, такую же афишку он сам вынимал из конверта на прошлой неделе, это рутинная рассылка, таких приходит двести, но ему, на диком адреналине, в ту же секунду, боже, посчастливилось вспомнить, о чем в той афишке речь, и тут же он понесся рассыпать трели соловьиные, и девушка втянулась в беседу, и главное было уже не позволить ей выйти, не дать ей выйти никуда и никогда, поэтому Виктор, не признаваясь, что едет подписывать соглашение об оцифровывании документов из фонда Чини, выпалил на ходу, будто собирается на тот же литературный фестиваль, что и красотка, а коли так, то прямо с паровоза он повел ее по Венеции, и они дошли до аудиториума Святой Маргариты, и тут‑то Виктор хитро ввернул про Чини, что фонд занимает целый остров, остров Святого Георгия, и туда никого не пускают, а попасть туда и посмотреть монастырь можно только вместе с ним, с Виктором, – с того самого мига вот уже четыре месяца Наталия приблизительно за пятнадцать секунд до дела выскальзывает из Викторовых рук как пери, потому что в коридоре шумят и кто‑нибудь сейчас войдет, потому что через час у нее билет на какой‑нибудь там поезд, на самолет, на верблюда, а в большинстве случаев потому, что серебристый ее телефон голосом украинско‑молдавско‑румынской няньки визжит вдруг, что у Марко рвота, или что уже пришли, на сутки поперед условленного, циклевать паркет, или что сработала противоугонка на Наталииной запаркованной машине, а отключить ее нянька, естественно, не умеет.

Противоугонка эта вообще не знает себе равных по загублению Викторовых сладких замыслов. Вчера в нежный момент уже не по телефону, а наяву она заверещала под окошком с улицы: «Ваську‑ваську‑ваську‑ваську‑ловите‑ловите‑ловите‑ловите». Наталия сбежала к машине, да уж, отключив сирену, заодно глянула на часики, досадливо качнула головой, махнула Виктору от низу и была такова.

Был два месяца назад перепуг. Мало того что Наталия весь август, пока Италия валялась на пляжах, вкалывала на родимую «Стампу», как кубинец на сафре. Так еще и появился страх, что и в сентябре она будет сидеть приклеенная к ребенку и даже будет возить его в Турин с раскраской и фломастерами на заседания редсовета. Дело в том, что ее молдаванка‑румынка Валя уехала в конце июля, как положено, на родину и оттуда дала знать, что о возвращении речи быть не может – загулял и запил муж, стройку забросил, Валины кулоны раздарил девкам. Хорошо, что Виктор сохранил телефон Любы, опытной сиделки, проухаживавшей в Киеве последние полтора года за покойной бабулей. Виктор мигом сосватал Наталии эту умелую Любу. Через неделю Люба высадилась из автобуса, прибывшего из Украины, со спортивной сумкой. У Виктора потеплело в животе. Вот теперь‑то у Наталии время освободится. И теперь она ему, Виктору, сможет время уделить.

Ну и что? Хотя новая Люба, отдать ей должное, по пустякам хозяйку не дергает, – легче не стало. Потому что отчего‑то как‑то слишком часто сама Наталия спохватывается, что у нее на другом конце города уже полчаса как опоздана деловая встреча… Какая в одиннадцать вечера может быть деловая встреча? Спросил бы, но ведь не имеет Виктор права спрашивать! Проклятие, не имеет права. Получить бы право на какие‑нибудь даже не очень резкие вопросики!

Это случается каждый раз, как он держит журавля в руках. Несомненно, Наталия журавль. Худосочный, но породистый, с японской гравюры. С яркими глазами сквозь вороную гривку. Линзы она, что ли, вставляет цветные?

Чаще всего журавль витает в дальних небесах. То Нати вообще по сотовому телефону неразговорчива, потому что как раз обретается в Западном Судане под бомбардировками. То она в Малаге на конгрессе «Национальные репрезентации прошлого. Двадцатый век и Война воспоминаний». Эта «Стампа» уж и не знает, на какое задание послать ее. Но отдадим должное, репортажи получаются удачные, потому что Наталия на самом деле исключительно одаренная особа. И вдобавок в черно‑белой врезке фотография ясноглазой Нати смотрится эффектно на полосе. Да. И думает, черт бы побрал ее, только о работе.

Так она исчезла и вела себя загадочно в июле, неделю. Оказалось, добралась до Александра Литвиненко и взяла у него интервью о втором издании книги «ФСБ взрывает Россию». Виктор консультировал ее по мелочам. Литвиненко остро поставил в интервью вопрос об отравлениях как оружии российских спецслужб: «Яд для них – такое же оружие, как нож или пистолет. Приказ на его применение может дать директор ФСБ или его первый заместитель». Ну просто замечательно разбирается в ядах и отравлениях этот Литвиненко. Глядь как бы этот парень сам кого‑нибудь не отравил.

Кстати, очерк о убийствах политических оппонентов за пределами России, Наталии и невдомек, взбаламутил Виктора. Ведь у него самого мать погибла в тридцать семь лет на французско‑испанской границе, по дороге на конференцию диссидентов, в неправдоподобной автомобильной катастрофе.

 

Когда постучали тогда, двадцать восьмого августа семьдесят третьего, снизу в их парижскую квартиру три ажана, перед домом на площади Сен‑Жорж кипел асфальт и окна были забаррикадированы ставнями, чтоб не впускать перекаленный воздух. На кухне из разверстого холодильника вытекала прохлада. Отчим Ульрих заливал водой кафельный пол, и они с Виктором лежали на полу на простынях. Отчим с кроссвордом («Полорогое с острова Сулавеси: аноа»), Виктор со свежим «Пиф Гаджет». Методу этому, мокрые тряпки на голый камень, Ульриха научил Жильбер, приятель, сидевший не в Инте и не в Ижевске, как Ульрих, а в Джезказгане, где летом для разнообразия заключенные мерли не от холода, а от жары.

У полицейских, конечно, имелась инструкция, как оповещать семьи погибших. При Викторе они сказали, что мама попала в больницу. Отчима отвели в сторону, и, поскольку по закону нужно было его везти на опознание, к Виктору вошла посидеть заранее подготовленная соседка. А что произошло с матерью на самом деле, Вика услышал уже от отчима, когда тот вернулся с опознания. Оповестил тот Виктора коротко. Гораздо короче, чем обычно с ним говорил.

Когда первый месяц после материной смерти миновал – а в первый месяц Вика так и не отцепил сжатых пальцев от простыней‑половиков, – отчим добавил комментарий. Мама слетела в обрыв не случайно. В маминой крови обнаружили алкоголь. А это странно при Люкином законопослушном характере. Из цилиндров, похоже, была выкачана тормозная жидкость. Так что маму и сидевших в машине троих ее друзей, скорее всего, убили. Убили те, чья трехбуквенная кликуха и прежде произносилась в этом доме с гадливостью. Клубок гадюк, колтуны, колдуны, гробовой бобок. В прерывистых снах Виктора эти образы, впиваясь друг в друга и вращаясь, свертывались в смертный колобок аббревиатуры.

 

Поэтому, получив газету с Наталииным интервью с Литвиненко, Виктор отослал ксерокопию в Аванш Ульриху. Отчиму, который с тех самых пор, не отступаясь, пытается разгадать женину безвременную смерть.

 

А Наталию за интервью премировали на Мантуанской книжной ярмарке. Вот сейчас недавно, в сентябре. Виктор ездил, волновался, сидел, хлопал в публике. Наталия была в вихре – не обратила на него внимания, рукой махнула. В этой Мантуе ее приглашали на вечерние приемы. Официально, на каблуках и с мужем. Ну что, приезжал муж из Брюсселя, где служит в каком‑то политическом террариуме. Этот полуразведенный с Наталией Джанни Пископо. Он на вечерах нервничал, грыз удила. В результате славно напился на пару с Виктором.

Этот муж, кстати, тоже частая причина Наталииных неявок. Хотя известно, что с мужем Наталия в процессе расхождения с тех пор, как Марко было три года. Развод еще не оформлен. В Италии эта тягомотина может длиться без срока. Тебе, Виктор, некоторых вещей не понять. Нати и экс‑супруг остаются людьми очень близкими. Естественно, нетактично было бы уходить от приехавшего экса куда‑нибудь, и приводить домой кого‑нибудь, и будоражить хорошего, ни в чем не виноватого человека.

В общем, телефон мог бы нести новости с фронта Наталии. Не волноваться, сказал себе Виктор. А то ничего не пойму. Я от психоза глупею. Я не вслушался. Я не успел ни обрадоваться по поводу заказанного ресторанного репортажа, если она меня с собой ведет в качестве эскорта и подъедателя, сподручного сотрапезника, – ни омрачиться по поводу саммита.

Если это звонит Наталия, и при этом без твердых планов – я могу ей сам кой‑что предложить. Хотя бы «Амур» на Сольферино. Они устроят нам нечто неповторимое. Увидев с такой брюнеткой! Там меня всегда поддерживали… А лучше, еще лучше – в «Льеватапс» к испанцу Мейеру! Или в бретонский «Пикник»? В «Бибопе» вроде были недавно. А может быть, наоборот, в «Хоум»? В стиле пятидесятых. Достаточно новое… Или пригласить Наталию прокатиться. Тут рядом, в Канеграте, третья октябрьская суббота, сагра трюфелей. В Кодоньо, неподалеку от Лоди, и в Морбеньо, если Виктор правильно помнит, торжественно жарят каштаны у соборов на площадях. Музыка, простонародное веселье, прощание с летом. Репортаж можно написать прекрасный. В Санто‑Стефано‑Тичино празднуется виноградосбор…

Это если бы звонившая была Наталией. Но волнение накатило и отхлынуло. Послышался скрип на кошмарном английском невесть про что. Нет. Это не ожидаемая…

– Да, Виктор Зиман. Извините, по какому поводу?

Нет, скрипучка не была Наталией. Анонимная тетка. Польский у нее инглиш или русский? Южнославянский? Догадка почти справедлива. Короткий раздраженный ответ. Шипливый инглиш дамы – болгарского бутилирования.

– Виктор Зиман? Прошу меня прощения извинить за беспокойство перед вашим уезжанием. Вы когда прибываете во Франкфурт? Меня зовут Зофка Станчева. Литературное агентство «ЗоЛоТо». Вы когда‑нибудь встречались по работе с моим бывшим мужем Лойко Тодоровым. Лойко вам передает привет, в этом году не намерен присутствовать во Франкфурт. Будет его зам. Лойко поручил мне договорить с вами эту встречу. Как я и опасалась и как теперь слышу, у вас не имеется возможность. Погодите, все же вам имеет смысл меня слыхать. К вам важное дело, интересное для нас, но в особенности оно вам интересное. Даже не для фирмы, а лично вам, господин Зиман. Нет, я не буду обращаться к секретарше профессора Бэра. Я понимаю, что франкфуртский график скомплектован… Но я думаю, что узнаете, каких бумагов касается, и изыщете возможность. Нет, полчаса вам покажется неполно. Я покажу вам их. Нет, о присылке по мейлу нет возможности. Они не сканированы. Может, вы получите в самое близкое время количество страниц копий. Конечно, дело о происхождении материалов. Нет, разговор не телефонный. Понимаю, однако все же я на вашем месте отнеслась насерьез…

…Ну, что предпочитаете… Впоследок скажу, что речь идет за неизвестные и неопубликованные фронтовые тетради киевского художника Семена Наумовича Жалусского, прославившегося в Киеве писателем… И есть отдельный рукописный документ по дрезденскому вопросу.

…А! А! Ну именно. Так я и полагала, господин Зиман. Если вы настаиваете, я согласна переговаривать даже и до ярмарки.

 

Кого это черт несет, звонок от подъезда! В такой момент!

С трубкой у уха Виктор ринулся жать на домофон и отворачивать дверную шайбу. Мирей, с выбившимися рдяными кудрями, румянясь, роется в чемодане и на вызовы не реагирует. Может, просто не слышит звон, потому что вниз головой? Что делать, если это пришла Наталия? Знакомить? Умоляю, что угодно, кроме этого!

Нет. Не Наталия, уф, а всего лишь Наталиина домработница.

 

– Люба, здрасте. Это я не вам. Нет, это и не вам. А вы что, можете говорить по‑русски? Нет, я имею в виду вы, а что вы умеете – я знаю. Извините, подождите, пожалуйста, минуту. Я не вам. Может, вам удобнее тогда? Люба, это я вам, извините, придется подождать две минуты… За коробкой – какая коробка? – что? Забыла Наталия? А, да, слева там возле прохода коробка ваша стоит.

– Извините, пожалуйста, я тут просто дверь открывал. Конечно, по‑русски. Нет, без проблем, даже радуюсь практике. Ну конечно. До девяти лет. Не переставал. Ну так вот что. Давайте до выставки, давайте в понедельник, то есть лучше давайте завтра, я вылетаю во Франкфурт завтра с утра и уже днем в воскресенье могу встречаться. Продиктуйте мне телефон. А, да, понятно, вы с вечера воскресенья. Ну давайте сразу? Документы посмотрим. Сойдемся в цене, я совершенно убежден. У вас есть резюме? Нет? Еще не читали? Я в первую очередь хочу обсудить все по Дрездену. Не сразу? Нет? Хорошо, в понедельник. Хорошо, в понедельник. Когда именно? Продиктуйте номер. Я проверю по таблице, какие встречи на это время у меня. Постараюсь освободить. Да, я что‑нибудь отменю. Можете мне звонить на этот номер. Или на мейл. Пишите мейлы. У меня компьютер с собой. То есть я буду читать почту. Даже когда я сам не в состоянии подключиться, почту проверяет ассистентка. Мирей. Идеальная память. Знает об агентстве все. Если бы не она, кто бы тут помнил пароли серверов и аккаунтов…

Что‑то я залебезил и разболтался, Мирейка все равно по‑русски не понимает. Не лебези. Сожмись, Виктор. Иначе болгарка по телефону услышит, как у тебя трепыхается сердце.

– Вы, господин Зиман, безусловно, останавливаетесь в отеле «Франкфуртер Хоф». Ничего удивительного, о компании «Омнибус» гораздо много общеизвестно на мировом книжном базаре. Да, полагаю, больше, чем нежели думаете. А профессор Бэр когда считает приехать? Нет, мы не настаиваем встречу с профессором Бэром. Вы сильнее заинтересованы, господин Виктор Зиман, повидать на наше предложение, нежели профессор Бэр. Потому что Семен Жалусский – это не дедушка профессора Бэра, а ваш собственный дедушка.

– Как? Вы знаете и это?! Откуда? Погодите. А можем мы поговорить о приблизительной цене? Как понимать – дорого? Дорого – понятие относительное. И все‑таки тоже и о документах. Содержание… Конечно, плен, годы войны, но важнее всего – разыскание дрезденских картин и вещей в штольнях и заброшенных замках. Ну пожалуйста, не вешайте трубку. Почему разговор не телефонный?..

Люба пока что вроде бы, кивнув на указующий жест Виктора и подхватив за дверью в углу коробку с именинным набором «Лего» для Марко, вышла и прикрыла дверь. Но ведь нет – вернулась! Снова топчется у дверей, пялится расширенными глазами. Чего ей надо‑то?

– Почему не телефонный разговор?

– Мы информируем только общий смысл этих документов. Да, мы читаем по‑русски. Но у нас не сделано резюме их. Бумаги попали в Болгарию в девятьсот семьдесят третьем году. Кстати, у нас есть и фонд Владимира Плетнёва. Вы увидите. Передадим на встрече опись и копии. У вас занято время обеда? А время ужина? Я учитываю. Ну тогда мы встречаемся на завтраке в отеле «Франкфуртер Хоф»…

(Ох, неприятные трели, ядовитый сироп медленно затекает в ухо – неужели все это только из‑за болгарского акцента?)

– …В девять в «Хофе» в понедельник. Мы к вам сами подойдем, молим не организовывать.

Запипикал отбой, хотя Виктор вцепился в трубку и орал как бешеный:

Dont hang up! Wait! Please! I feel extremely uncomfortable

Матушку вашу. На экране маячит «Номер не определен».

 

Драматичность и дурновкусие этой дамы, театральное бросание трубки – тем значимее суть события. Для Виктора Зимана (по советской записи в ЗАГС – Виктора Семеновича Жалусского) ничто на свете не было важней этих дедовых тетрадей. Значит, они есть! Более того, через два дня будут в руках Виктора! Он и надеялся, что они когда‑нибудь всплывут. Что это вознаградит его, Вику, за служение всей жизни. За служение Бэру, архивному богу, или, лучше сказать, архивному Молоху. До сих пор не было ясно, существовали ли эти дневники. Ведь во время войны вести дневники запрещалось. Под угрозой трибунала. И тем более страшный риск это был для Семена Жалусского. Для человека, который знал все: и где были спрятаны сокровища, и как обнаружены, и кто и как их вынимал, и куда они были потом отправлены. Это как с золотом Трои, о котором полвека русские мотали головой, что знать ничего не знают. А потом, хвать‑похвать, обнаружилось, что Шлиманово золото, диадема Елены Прекрасной и все ее бирюлечки – преспокойненько в запасниках Пушкинского музея лежат.

Жалусскому многое могло быть известно: и кто этим занимался, и кто честно перевозил, а кому к рукам прилипало, и что за реляции составлялись на правительственном уровне, и какие там возникали секретные обстоятельства. И если только и вправду он оставил записи о последних днях войны, когда Красная армия вошла в Дрезден и развернулись поиски спрятанных гитлеровцами картин, рисунков, монет и ювелирных изделий, – эти записи осветят такие аспекты истории… Истории чего? Ну, двадцатого века. Или, там, мирового искусства. Звучит выспренне. Но ведь и правда. Записи Жалусского трудно переоценить…

…И невозможно разыскать. Они, вероятно, хранились у дедова друга Владимира Плетнёва и были взяты во время обыска на плетнёвской квартире в семьдесят втором, в декабре.

Чтобы подкорректировать мысли, Вика двинулся в коридор взять книгу деда. У дверного проема околачивалась Люба. В другом проеме, в контражуре, маячил узкий силуэт Мирей, перетряхивающей то одну, то другую одежку Бэра, нежно вливающей в зев чемодана пышные свитера.

– Люба! Что вы тут ждете?

– Я? Я тут подумала, слышала – вы улетаете завтра? А вы из Мальпенсы? А на такси? А мне в Галларате надо ж сумки перевезти. Сумки тяжелые. У меня подруга жила в моей комнате, она теперь переехала, чемодан здоровый, как это самое. Я сколько ей уж раз: Маш, забери. Она ноль внимания. А мне нет где сесть, в середине камеры моей стоит, прямо не знаю. И падроне, он же днем моей камерой пользуется, сказал – выноси по‑любому. Так я бы подвезла с вами на такси на вашем, если едете. Маша ко мне в Мальпенсу подъедет и заберет вещи, а я обратно в Милан на пульмане. Подбросите? Вам же все равно же? Что, если я с вами завтра с утра съездию?

Виктор уставился на нее, ища предлога отделаться. Однако наряду с раздражением в нем странно всхлюпнуло еще и нечто вроде интереса (а может быть – неужели? – тяги?), отчего раздражение только разбухло, однако взгляд прилип, сомнения одолели и предлог отвертеться не нашелся. Что ни говори, исходит от этой Любы какая‑то, ну как сказать, даже и притягательность. По объективным критериям, много чего на «отлично»: длинные ноги, стройность, широкие развернутые плечи и небольшая голова, мужская рубашка, джинсы. Ноги вдобавок удлинены высоченными каблуками под раструбами. Вот только волосы грубейшие желтые перьями торчат. Понятно, что к парикмахерам не приучена. Стрижет ее кто‑нибудь из знакомых и густо пользует перекисью. И руки, естественно, громадные, красные и потресканные. Вика вспомнил, как Наталия говорила, что эта Люба отказывается складывать и даже трогать ее чулки и всякий шелк. Мокрыми руками еще ничего, а сухими – ни в какую. Шершавостей и заусенцев на пальцах столько, что паутиновые плетеньица тут же цепляются и рвутся. Чуть что – затяжка, поехавшая петля.

Так же шершаво, скажем правду – непереносимо для слуха и все, что излетает изо рта Любы.

И все же он помялся, кивнул и согласился, за что себя и выругал. Придется теперь вызывать такси с грузовым трюмом. У самого Вики чемодан не мал, и еще Бэровы бебехи, и рюкзак с папками и компьютером. Плюс у Любы будут громадные бесформенные торбы. «Клунки», как эти миланские украинки называют багаж.

Ну ладно, завтра утречком. Тогда и мучиться будем. Сейчас постараемся отключиться. Завтра, так и быть, совместно двинемся в Мальпенсу. Но, бога ради, оставьте меня в покое сегодня. Дайте просто подумать, помолчать.

 

Захлопнув за Любой дверь, Вика опять спросил себя: как болгары могли узнать, кем для Виктора были дедик Жалусский и Владимир Николаевич Плетнёв, «дядя Лёдик»?

 

Дедик Сима и дядя Лёдик – это нечто единое, голосящее, гогочущее, друг друга ущучивающее и подначивающее, сыплющее каламбурами, покидающее дом по воскресным дням для прогулок и опаздывающее потом к обеду. Обед под унизанной с исподу жирными пузырями эмалированной крышкой перестаивается на коммунальной плите. Вика снует на трехколесном велосипеде по коридору, вслушиваясь в клацанье лифта. Зрение у Вики не ахти, зато уши хватучие, локаторы. И верткость. Его пытаются отправить на кухню к няне и прабабушке Лизе и накормить там супом, в котором мясо уже разварено так, что по виду не отличается от такой же растомленной капусты. Вика вывертывается и жмет на педали. Сдаваться няньке и испивать супную чашу – дудки. Он борется, чтоб посадили обедать за большой стол. Тогда перепадут рассказы и шутки взрослых, теплый с луком и рисом пирог, шпикачки и жареная картошка.

Дедик‑Лёдик выходят из лифта, когда уж размякли и картошка и шпикачки. У обоих блеск в глазах. От них интересно пахнет – пропустили пару раз по тридцать грамм в «Мичигане» (официально «Грот») на Крещатике. Аперитив, сказал бы сегодня Виктор. Но тогда подобных слов не водилось, хотя и читали про аперитивы у «папы Хэма». Дедик вынимает из кармана курильщика в бескозырке. У того во рту дыра для микроскопической папироски. Их с игрушкой продается тридцать штук, боекомплект. Морячок дымит. Дымят и дед Сима с Плетнёвым, довольные.

Каждое воскресенье, кажется, они приносили такие подарки. Морщинистую обезьянью рожу, в которую с обратной стороны надо было всовывать пальцы в масляную резину, желтую, как изнанка боровика, и двигать щепотью. Рожа кривлялась. Эти чудеса обычно привозились из Одессы, а туда – по синему, вернее Черному морю. Сувениры загранплаваний. Их продавали в Ботаническом саду, где и марки и черепашек, на дикарском базарчике, на задах университета.

В одно из подобных воскресений, как расслышал из‑под стола Вика (ему уже исполнилось восемь, ну и что, из‑под стола все равно было слышнее и понятнее), Дедик‑Лёдик ввалились сами не свои от восторга. Сегодня они нашли не игрушку, не обезьянку, а отыскали в Киеве настоящий булгаковский дом Турбиных.

Оба любили пьесу «Дни Турбиных» и прекрасно себе представляли описанные Булгаковым здания: Первую, или Александровскую, гимназию, красно‑черный университет, магазин «Парижский шик» мадам Анжу, двери с колокольчиком, то есть «Гастроном» на Театральной. Но не знали, который дом на Андреевском спуске принадлежал Турбиным. Пока в шестьдесят шестом году в «Художественной литературе» не опубликовали романный вариант – «Белую гвардию», где открытым текстом было пропечатано, что номер дома – тринадцать.

В первое же воскресенье дедик и Лёдик двинулись на Андреевский спуск. Лёдик потом описал этот день на страницах «Нового мира»:

 

Войдя во двор, позвонили в левую из двух выходивших на веранду дверей и у открывшей немолодой дамы‑блондинки спросили, не жили ли здесь когда‑нибудь люди по фамилии Турбины. Или Булгаковы.

 

Дальше дед, умирая со смеху: дама удивленно посмотрела на пришедших и сказала, что да, жили, очень давно, вот именно здесь, а почему вдруг это интересует? Тогда Лёдик сказал, что Булгаков – знаменитый русский писатель и что все, связанное с ним…

 

На лице дамы выразилось еще большее изумление.

– Как? Мишка Булгаков – знаменитый писатель? Этот бездарный венеролог – знаменитый русский писатель?

 

Как писал Лёдик, «примечательно, что даму поразило не то, что бездарный венеролог стал писателем (это она знала), а то, что стал знаменитым».

Так ненавидевший пошлятину Лёдик, по сути дела, поспособствовал тому, чтобы Булгаков окуклился в этнографическую ляльку в национальном вертепе украинцев. Эх, перекосило бы покойника, услышь он, как его величают «видатным письменником Михайло Офанасьевичем». Хотя, с другой стороны, и Гоголь что бы ответил на лубочное обращение «Мыкола»? Напрасно Лёдик в свое время смахнул с булгаковских мест пыль.

А в другой раз Сима с другом тоже пришли взбаламученные, но не радостно приподнятые, как после булгаковской находки, а охрипшие и злобно всклоченные, то есть в первую очередь Лёдик. Разогрет после драки и даже лих был Лёдик, с сорванным голосом (проорал полчаса перед толпой без микрофона), а дед еле волочил ноги. Вика пробыл под столом всего‑то не более десяти минут, после чего мама Лючия, вообще в последний свой киевский год пребывавшая в нервном тонусе, наклонилась и гневно погнала его в маленькую. Но тут же ввалилась куча званых и незваных гостей, так что Вика остался в большой комнате беспрепятственно.

Владимир Плетнёв в тот день стал главной фигурой первого митинга в Бабьем Яру. Шестьдесят шестой год. Двадцать девятое сентября. Сам собой организовался митинг, приуроченный к двадцатипятилетию расстрела. В Яр они тогда приехали в уже намоленное интеллигенцией место. На дальний берег оврага. Не на низкий, куда немцы гнали обреченных, а на высокий и обрывистый, где еврейское кладбище. Там была немецкая батарея. Немцы выворотили и снесли большинство памятников для расчистки сектора обстрела.

Украинцы по части памятников тоже потрудились. На сохранившихся, большей частью поваленных плитах были нацарапаны матерные слова и «бей жидов». Виктор помнит, как валялись еврейские надгробия‑деревья с обрубленными бетонными сучьями. Многие плиты, прочел он впоследствии, были использованы в сорок третьем году, в сентябре, когда немцы заметали следы и заставляли узников Сырецкого концлагеря сжигать на этих плитах разлагающиеся трупы.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-05-06; Просмотров: 259; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.077 сек.