Владимир Онищенко 28 страница

Когда одежда была сброшена, времени на ласки совсем не осталось, терпения ‑ и того меньше. Данте опрокинул её на кровать, не переставая мучить ненасытными поцелуями, спеша слиться воедино.

‑ Моя Птичка, ‑ шептал в ухо, входя глубже, чувствуя на плече её горячее дыхание. Она прикрывала глаза, выгибаясь навстречу со сдержанным стоном. Расцветая в его объятиях.

Глава 42

Энджел обернулась и посмотрела в комнату. Ещё пара минут у неё есть. А потом он выйдет из душа и будет ворчать, что она снова выскочила на балкон в одном халате. И хотя тот укутывал её целиком, волочась по полу, Данте всё равно ругался и выговаривал. А она рядом с ним задыхалась от жары и духоты. Потому регулярно и выбиралась на маленький балкончик, подышать свежим воздухом, поговорить с ветром, посчитать капли дождя, который, застав их в дороге, провожал до самого дома, заливая лобовое стекло и барабаня по крыше, отбивая всякое желание вылезать из салона автомобиля.

Сегодня дождь походил на водную пыль, пудру, липнущую к коже, застывающую на ресницах, проникающую в лёгкие с каждым глотком воздуха. Кто‑то сказал бы, что им не повезло с погодой, но она так не считала. Дождь на улице не в силах потушить пожар, разгоревшийся в сердце; холод на улице не мог остудить её пылающего тела. Когда любимый рядом ‑ человек, ради которого можно сделать всё, что угодно, ‑ стоит ли жаловаться на судьбу?.. Ещё глупее ‑ на погоду.

Газон возле дома утопал в лужицах. Влажный воздух серебрился от воды, а облака, воздушные, как белковый крем, никак не пускали солнце на небосвод.

Странное это лето… Жаркое, но иногда – плаксивое, норовящее залить всё вокруг слезами…

Дверь распахнулась и, подцепив пояс халата, Данте втащил её в комнату.

‑ Ты снова меня не слушаешься, ‑ укорил он.

Она, быстро развернувшись, толкнула его на кровать, навалившись сверху.

‑ Я на минутку…

‑ Да уж, на минутку. – Зарылся пальцами в её волосы, ‑ прохладные, впитавшие сырость улицы, но хранившие её запах. Влажные – они пахли сильнее…

Домик у озера, куда он привёз её, не отличался громадными размерами, но был уютным и тёплым. Белые фасады сверкали приветливой чистотой, маленькие комнаты не позволяли друг от друга отдалиться. Пара шагов от балкона и они уже на кровати, которая не заправлялась. Пустая трата драгоценного времени: в ней они проводили больше часов, чем где бы то ни было. Три шага в сторону двери и узкая деревянная лестница провожала в гостиную, где камин уже согревал воздух, треща сухими поленьями…

Они установили свои правила: ели сыр, запивая красным вином; спали днём, бодрствуя ночью, ‑ у телевизора, смеясь над тупыми комедиями, или у озера, глядя на спящих лебедей, ‑ но только если не было дождя.

Бывало, утром она варила ему кофе с молоком, но сама пила зелёный чай, устроившись на диване поджав ноги и завернувшись в тёплый плед, а он открывал окно и садился на подоконник. В одних джинсах. Ему никогда не было холодно. Его тепла хватало на двоих…

Как он смог вырваться на целую неделю, не представляла. А он смог. Но не совсем, потому что мобильный был всегда рядом и часто звонил, иногда в неподходящее время. Тогда Данте терял самообладание, нервничал и мог сорваться, но только не на неё. Её мало интересовали телефонные разговоры: она не пыталась подслушать, если он уходил в другую комнату, и не прислушивалась к словам, когда он отвечал не уединяясь. Теперь всё чаще её занимала мысль, как лучше сказать ему, о том, что скоро их будет трое. Такая простая, на первый взгляд, идея, вызывала массу сложностей. И чем больше проходило время, тем сложнее было начать разговор.

Как обычно, Данте еле промокнул волосы полотенцем, отчего по груди стекали капельки воды. Энджел приподнялась и с улыбкой размазала их ладонью. Влага в считанные секунды испарилась с горячего мужского тела. Руки его бесцеремонно забрались под полы халата, блуждая по самым чувствительным изгибам.

‑ Нет‑нет, ‑ запротестовала она.

В духовке жарился аппетитный кусок говядины. За ужином она собиралась затронуть волнующую её тему.

Но рот закрыли самым верным из существующих способов – поцелуем, а нежные прикосновения пробили значительную брешь в решимости.

В эти дни он был необычайно нежен, купал её в объятьях счастья, связывая сердца атласными ленточками надежд на будущее. Надеждой было пропитано всё вокруг ‑ и прохладный сырой воздух на улице, и пламя в камине, и ароматы еды на кухне, и пена в ванной комнате, ‑ все давало надежду на счастливое будущее…

…Пальцы легко выписывали на спине узоры. Едва касались женственно‑выпирающих позвонков. Она пыталась ускользнуть, избавляясь от щекотки, тогда как он стискивал её крепче, не позволяя. И как только обнажившаяся грудь мягко прижималась к телу, халат соскальзывал с плеч, его дыхание становилось тяжёлым, ‑ игривости заканчивались. Он мягко насаживал её на себя, осторожно проникая в тесные глубины… или переворачивал, придавливая к постели… И тогда ласки становились медленными, избирательными. Шёлковые прикосновения тёплых ладоней сменяли чувственные движения языка. Поцелуи приобретали ванильный вкус. Желание удовольствия эгоистично вытесняло другие мысли. Лексикон стремительно беднел, ограничиваясь несколькими словами, остальные превращались в стоны… Они занимались любовью…

Когда любишь, ловишь счастье в воздухе и запираешь в сердце, ‑ пьянящее, как глоток коньяка, освежающее, как мята, крепкое, точь‑в‑точь как утренний кофе, сладкое, как кокосовое печенье. Любовь похожа на абрикосовый джем, искренность – сахар, – обязательный компонент, ‑ если недостаточно, то испортится, а если переборщить – засахарится. Но это уже не страшно, значит ‑ храниться будет долго…

Энджел надела тёплые носочки и натянула мягкий вязаный свитер – что‑то среднее между длинной кофтой и платьем. Под ним не было другого белья кроме трусиков. Данте неотрывно смотрел на неё. Ему нравилось наблюдать за её неторопливыми мягкими жестами. Как натягивала она одежду, но ещё больше ‑ когда снимала. Округлая грудь приподнималась при малейшем движении. Он любил трогать её и делал это в любое для себя желанное время. Для него это так же естественно, как «доброе утро».

Энджел тоже страдала этой типичной привычкой всех влюблённых – следить за объектом обожания. И она следила, – за движениями губ, когда говорил, ел; любила заставать его в ванной, когда он чистил зубы или брился. Тогда утыкалась носом ему в спину и целовала тёплую кожу. А он, если замечал такой взгляд, молча подходил к ней, отводил волосы от лица, обхватывал его ладонями и целовал в губы. Слова были не нужны.

‑ Если мы останемся без ужина, будешь виноват ты. – Она бросила ему белую футболку.

‑ А то как же… ‑ изрёк он, надевая вещь.

Конечно, средней прожаренностью там и не пахло, но мясо получилось вполне приличным. Большего и не нужно. Они были неприхотливы в еде, и их вполне устраивала одна тарелка на двоих, если разместиться с ней на пушистом ковре у камина.

Данте схватил со спинки стула оставленное кем‑то из них полотенце и, просушивая, взъерошил волосы. Никто из них не заморачивался насчёт беспорядка. Даже сумки, до сих пор не разобранные, стояли на полу в шкафу. Только зубные щётки вытащили, бросив в стаканчик в ванной. Однако Энджел намеревалась исправиться и разложить вещи по полкам, но вспоминала об этом только когда вытаскивала очередную майку или любую другую вещь.

Каждый раз, как только его рука, специально или невзначай, ложилась на её живот, Энджи невольно замирала. Задерживала дыхание, иногда неосознанно или намеренно, но возникающие при этом ощущения перетягивали её внутреннее внимание, концентрируя его на будто горящем участке тела. Чрезвычайно чувствительно это. И отражало её лёгкое внутреннее напряжение. Она даже не исключала возможности, что Данте либо догадывался, либо интуитивно чувствовал её состояние. Что‑то проскальзывало в его взгляде, полуулыбке; что‑то говорило об этом.

Заглядывая в будущее, Энджел с улыбкой представляла, как их ребёнок, ‑ неважно, девочка или мальчик, ‑ назовёт её мамой, а Данте – папой. Папа…

Для неё самой это слово так и осталось почти незнакомым. Оно не имело вкуса определённых чувств и эмоций, конкретных качеств, чётких ощущений. Можно по пальцам пересчитать, сколько раз ей удалось произнести его, обращаясь к отцу. Потому образ его, скорее, собирательный со слов матери и брата, чем её собственный, выстроенный на личных отношениях, сотканный из нитей слов, объятий и прикосновений. Возможно, в этом и крылась причина её проблема с мужчинами.

Положено считать, что девушка выбирает себе спутника по подобию отца. Отец – тот идеал, герой, к которому она стремится намеренно или по наитию. И не имеет значение, каков его характер. Он тот, с кем она уже внутренне согласна найти примирение.

А у Энджел не было своего героя. Этот ориентир был размыт, детские воспоминания не обозначали чёткой картинки её желаний. Она не имела представления, каков её «идеал» и с кем она могла бы найти гармонию. Никогда не считала Тони отцом, да и он сумел так отстраниться, что прямого участия в их с Ричардом воспитании не принимал. Всю жизнь он держался в стороне. Производил впечатление «доброго соседа» или друга семьи, поселившегося в их доме на время. Именно поэтому Энджел не хотела, да и не собиралась лишить своего ребёнка «героя».

Когда Данте снова сделал будоражащий её жест, девушка застыла на месте.

‑ Мне кажется или ты волнуешься?

Когда он подошёл, Энджи стояла у стола, намереваясь отрезать несколько кусочков ржаного хлеба.

‑ Ты не можешь меня не волновать. А потом – у меня нож, я могу нечаянно тебя поранить.

‑ Первое меня радует. Второе – не очень. – Он забрал из её руки нож. ‑ Пойдём на улицу, дождь прекратился.

‑ С большим удовольствием. – Энджи оставила его разделаться с мясом и хлебом, а сама, схватив кухонное полотенце, вышла на улицу, чтобы смахнуть воду со стола во дворике.

Людям свойственно наделять тёмное время суток особым романтизмом. Забавно, но ночь будто раскрашивала слова и чувства в краски. Усиливала их. Придавала больше правдивости. Заставляла верить. Сказанные ночью слова любви могли положить на лопатки любые сомнения. Редко говорят «романтический завтрак», или «…обед», ‑ но всегда – «романтический ужин». Сложно спорить, но ужин всегда вкуснее, чем обед, и чаще – гораздо приятнее, чем завтрак. А уж еда на свежем воздухе, в молочных сумерках, пахнущих имбирём и корицей…

Он подошёл близко. Обнял, на минуту прижавшись лицом к щеке. Она слегка поёжилась от теплоты его прикосновения, улыбнулась таинственно.

‑ Чудесно, правда? ‑ восторженно сказала, укутывая ноги в плед.

‑ Чудесно… ‑ повторил он. Не подтвердил. Просто проговорил вслед за ней, уткнувшись губами в макушку. – Чудесная ты, всё остальное – банальщина.

‑ Почему же сразу банальщина?

Пока кто‑то морочил ему голову по телефону, она успела поесть и принести себе холодного чаю с лимоном.

‑ Сложный вопрос, ‑ пожал плечами и сел в удобное плетёное кресло, вытянув ноги. ‑ Спорить здесь не о чем. Но если ты находишь что‑то особенное в том, чтобы любоваться на тёмную воду в свете луны и слушать завывания ветра, я готов в этом поучаствовать. – Бросил взгляд на водную гладь. Чуть подальше от них, напротив соседнего дома, женщина и двое детей бросали в воду кусочки хлеба, пытаясь кормить лебедей.

‑ Мне этого достаточно. – Энджел посмотрела в ту же сторону.

‑ Я не против твоих мыслей. Для меня ночь – это ночь; день – это день. Единственное, что я нахожу романтичным – это секс с любимой женщиной, то есть – с тобой. И сопутствующие этому атрибуты меня мало волнуют.

Она повернулась к нему с улыбкой:

‑ А помнишь наши первые встречи? Как всё началось?

‑ Как? – Данте посмотрел на дно бокала и отпил.

‑ Безнадёжно. – Энджел чуть скривилась.

‑ Безнадёжно для кого? – приподнял он бровь.

‑ Для меня. Ты изменил мой мир. Я люблю тебя.

‑ За то, что я изменил твой мир?

‑ Не знаю.

‑ Никто не любит беспричинно. Миф о том, что любовь является инстинктом, – заблуждение.

‑ Ты так считаешь?

‑ Это не я придумал, но согласен с этим.

‑ И где ты такое вычитал?

‑ Ты же не думаешь, что меня интересуют только аналитические сводки. Никогда не знаешь, с кем придётся иметь дело.

‑ И то верно. Наверное, ты прав, ‑ романтическая любовь давно умерла. Сейчас люди взвешивают все «за» и «против», и находят веские основания, прежде чем разделить с кем‑то свою жизнь. Просто найти спутника жизни уже недостаточно, ‑ поделилась она своими размышлениями.

‑ Хотел тебе рассказать одну историю…

‑ Какую?

Вместо того чтобы ответить, Данте приложил палец к губам.

‑ Т‑сс…

‑ Что? – шёпотом спросила она.

‑ Тихо. – Он поднялся и долил в свой бокал коньяка. ‑ Мы не одни. – Потянулся, поставил тот на край стола и придвинул плетёное кресло. Потом сел на место, загадочно ухмыльнувшись.

Энджел с любопытством наблюдала, как через некоторое время из‑под деревянного настила террасы выглянула мохнатая мордочка. Но ещё большее удивление вызвало то, что енот уверенно забрался на кресло и, поставив лапки на стол, принялся лакать коньяк из бокала.

‑ Господи, что это? – глянула она на Данте слегка ошарашено.

‑ Познакомься, это мой друг. Он часто меня навещает, когда я останавливаюсь здесь. Правда, имя я ему ещё не придумал.

‑ И что? – говорила она вполголоса, стараясь не спугнуть животное. Но енот, поглядывая на них, особого беспокойства не выражал. ‑ Он сейчас вылакает весь бокал целиком?

‑ Зависит от настроения. – Данте сцепил пальцы и упёрся локтями в подлокотники кресла. ‑ Иногда он ограничивается парой глотков, а бывает, и бокала мало.

‑ А может быть это «она»? – с иронией спросила Энджел.

‑ Думаешь? – поддержал Данте.

‑ Я уверена. Смотри, каким влюблённым и преданным взглядом она на тебя смотрит. За версту чую соперницу, ‑ засмеялась девушка.

‑ Ревнуешь? – самодовольно проговорил мужчина.

‑ Всегда ревную. Давай свою историю.

Енот, тем временем, опустошив полбокала и уютно разместившись в кресле, свернулся калачиком.

‑ Пойдём в дом. Расскажу. – Данте поднялся с кресла.

‑ Это что‑то страшное? – Энджел последовала его примеру, но у дверей вновь оглянулась, посмотрев на притихшее в кресле животное. Енот и усом не дёрнул.

‑ Нет.

‑ Я готова. – Она подлила себе чаю и присела рядом с ним на пушистый ковёр.

‑ История называется «Искатель». – Данте не понижал таинственно голоса, чтобы полностью завладеть её вниманием, Энджел сама задержала дыхание, ловя каждое слово.

‑ Почему именно так? – спросила, вскинув бровь. Подобное название навевало мысль и некой философии, что вызвало улыбку. Так неожиданно звучало это из его уст.

‑ Потому что вся наша жизнь – поиск. – Отодвинув стакан с холодным чаем, Данте притянул её ближе к себе и она, развернувшись спиной, опёрлась ему на грудь. ‑ Так вот… ‑ продолжил он. ‑ Однажды Искатель, направляясь в город, увидел возвышение, а подойдя ближе, обнаружил, что это холм с множеством восхитительных деревьев, птиц и цветов. Он на время позабыл о том, куда и зачем он шёл, и поддался соблазну немного отдохнуть в этом месте. Искатель вошёл внутрь и стал неспешно продвигаться меж белых камней, которые как будто в случайном порядке были уложены среди деревьев. На одном из камней он обнаружил такую надпись: «Абдул Тарег, прожил восемь лет, шесть месяцев, две недели и три дня». Искатель вздрогнул, поняв, что это был не просто камень, а надгробная плита.

‑ Данте, ‑ тут же последовало возмущение, ‑ я же просила без ужасов. Не надо про кладбище.

‑ Дослушай, ‑ постарался утихомирить её. ‑ Искатель почувствовал жалость при мысли о том, что ребёнок прожил так немного. Оглядевшись, он увидел, что и на соседней плите тоже есть надпись. Она гласила: «Ямир Калиб, прожил пять лет, восемь месяцев и три недели».

‑ Ужас… ‑ покачала головой, не испытывая особого желания досушивать эту историю до конца.

‑ Искатель был потрясён. Это прекрасное место было кладбищем, а каждый камень – могилой. Одну за другой принялся он читать надписи. Все они были схожими: имя и скрупулезно подсчитанное время жизни. Но самым ужасным оказалось то, что человеку, прожившему дольше всех, было чуть больше одиннадцати лет.

‑ Кошмар… Прекрати! – Она хлопнула его по коленке и попыталась встать, но его руки крепко и ловко удержали её на месте.

‑ Сильно опечаленный этим открытием, он сел и заплакал. К нему подошёл проходивший мимо смотритель кладбища. Заметив, что искатель плачет, он спросил, не оплакивает ли он какого‑либо родственника. «‑ Нет, не родственника, ‑ ответил искатель. ‑ Что здесь происходит? Что случилось в этом городе? Почему столько детей похоронено в этом месте? Что за проклятие лежит на этих людях?» Старик улыбнулся и сказал: «‑ Успокойтесь. Никакого проклятия нет. У нас есть древний обычай. Когда юноше исполняется пятнадцать лет, родители дарят ему книжечку. Её носят на шее. С этого момента каждый раз, переживая что‑то очень приятное, открываешь книжечку и записываешь в ней: слева – что вызвало наслаждение; справа – сколько длились эти мгновения. И когда кто‑то умирает, нужно открыть книжечку и сложить время наслаждения, чтобы записать его на могиле… Такая вот традиция…

‑ Оказывается каждому отпущено своё время радости… ‑ задумчиво проговорила она, уже не сопротивляясь.

‑ Да. Забавно, правда? Я подумал, если бы у меня была такая книжечка, сколько бы я в ней записал…

‑ И сколько? – В свою очередь, Энджел тоже попыталась оценить моменты радости, которые стоили того, чтобы занести их в такой «реестр». И на самом деле их оказалось весьма немного.

‑ А как это измерить? И добавлять ли связанные с этим переживания? Эти вопросы взволновали Искателя, как и меня. Например, рождение ребёнка. Один день? Два? Неделю? Или все девять месяцев?

Руки его спустились к животу и замерли. В эту секунду мысль о том, что он знает, пронзила её как молния. Она развернулась к нему лицом и прижала ладони к щекам, которые залились румянцем.

‑ Мне не нравится, как ты себя ведёшь, ‑ уже недовольно сказал он. ‑ Я рассчитывал не на такой разговор.

‑ Я тоже. Но я не знала, как сказать тебе.

‑ Как сказать? Что за глупость? Не понимаю. Да просто взять и сказать. Объяснить. Рассказать. Всё очень просто. Зачем ты снова всё усложняешь? Неужели так трудно поговорить со мной? Я не умею слушать? Грублю тебе?

‑ Перестань, ‑ мягко сказала она, сглаживая не очень приятную ситуацию. ‑ Сейчас ты наговариваешь.

‑ Неужели ты думала, что я не догадаюсь? Глупая.

‑ Когда ты узнал? – Она обняла его за шею, прячась от него самого.

‑ Не скажу.

‑ Когда? Как? – страстно желала узнать, несмотря на отказ.

‑ Тебя укачивает в машине, ‑ со вздохом начал он. ‑ По ночам ты слоняешься от бессонницы. Ненавидишь луковый суп, который раньше любила. И на лице у тебя всегда мечтательная улыбка. Ты забыла, что у меня маленькая племянница, я знаком со всеми самыми красочными проявлениями твоего состояния.

‑ У меня на языке крутится самый глупый вопрос, который только можно задать в этой ситуации. – У неё на лице и сейчас была та самая мечтательная улыбка, о которой он говорил. ‑ Гарантирую, я не одна такая…

‑ Не спрашивай. Поверь, это событие я давно занёс в свою «книжечку». И всё остальное, по сравнению с этим, меркнет. Надо же… Моя Птичка беременна...

Его тихие вкрадчивые слова и крепкое кольцо рук производили больший эффект, нежели, если бы он закружил её, пафосными восклицаниями знаменуя свой восторг. Тихо, крепко, уверенно, ‑ так, что душа замирала.

‑ Скоро можно будет узнать пол малыша.

‑ Может, оставим сюрпризом?

‑ Нет, ни за что! Мне снился мальчик.

‑ Значит – будет мальчик.

‑ Или девочка.

‑ Или мальчик и девочка, ‑ улыбнулся.

‑ Ох…

‑ Я же сказал тебе, что не отпущу тебя. Ещё той ночью сказал. Откуда столько упрямства?

‑ А как же: любовь не инстинкт?

‑ Я и не говорил, что влюбился в тебя в тот первый раз.

‑ А когда?

‑ Не скажу.

‑ Когда? Скажи.

Разговор давно уже сошёл на шёпот.

‑ Нет, не скажу. И не спрашивай.

‑ Почему?

‑ Я оставлю это для себя. Для тебя же – всё остальное. Вся моя жизнь… Не могу сказать «до гроба», может, как‑нибудь деликатнее…

‑ Как?..

‑ …до последнего вздоха.

Она заглянула в приёмную и негромко сказала:

‑ Привет. – И тут же приложила палец к губам.

‑ День добрый, ‑ тихо получила в ответ.

‑ А он добрый? – адресовав ответную улыбку секретарше, спросила Энджел и посмотрела на закрытую дверь, осторожно ступая, чтобы не издать стука каблуков.

‑ Вполне, ‑ ответила она и, поймав направленный на дверь взгляд, не дожидаясь вопроса, кивнула: ‑ У себя.

‑ Занят?

‑ Нет, один.

‑ Это очень хорошо. – Энджел шагнула в сторону двери.

‑ Что‑нибудь нужно? Кофе, чай?

‑ Нет, благодарю. Думаю, обойдёмся.

Как только дверь за невестой босса захлопнулась, зазвонил телефон.

‑ Он вам перезвонит, как только освободится, ‑ уверенно отослала Элен звонившего и положила трубку.

Данте вскинул глаза на звук открывающейся двери, и взгляд его тотчас смягчился, стоило увидеть посетителя. Вернее, посетительницу, ‑ самую желанную из всех возможных.

‑ Что‑то случилось? – слегка встревожился он, потому что её визит не был запланированным.

‑ А почему что‑то должно было случиться? – с лёгким налётом игривости в тоне спросила она.

‑ Ты приехала…

‑ …соскучилась.

‑ Я рад, ‑ с улыбкой.

И он был рад. Их карамельные дни прерывались его встречами, работой, телефонными звонками ‑ всеми теми элементами реальной непридуманной неромантической жизни, которые очень хотелось послать подальше. Горчинка в медовом соусе. И её неожиданный приход ‑ лирическое отступление, – как мята в десерте, ‑ оттенял, освежал, оставляя после себя приятный привкус.

Данте не спешил подняться навстречу, а смотрел, наблюдал, лишь слегка отодвинувшись от стола и откинувшись на спинку кресла. Это всегда приятно – ловить на её лице мягкую искреннюю улыбку, отмечать блеск глаз, пытаясь угадать мысли, желание… и угадывать, исполнять, удивлять, ждать отклика, ‑ это безумно приятно…

Она твёрдо ступала, выстукивая шпильками, с напускным загадочным выражением, с улыбкой, так красящей её лицо. Медленно шагала, на несколько секунд замерев на середине, обернувшись, оглянувшись. Осмотрелась, хотя всё было знакомо и ничуть не изменилось. Только она сама. Когда‑то она шла сюда как на заклание, а сейчас впорхнула как бабочка. У большого овального стола Энджел остановилась и положила на одно из придвинутых к нему кожаных кресел пластиковый пакет, что держала в руке.

Всё это время Данте с любопытством следил за каждым её движением, не торопясь с расспросами. Теперь у него было время на всё. И можно не торопиться хватать её в объятья. Созерцать её не менее приятно, а когда она появлялась неожиданно, как и всегда – вызывала ощущение глотка свежего воздуха в убивающей духоте и приятное тепло в груди. Обратил внимание, что оделась она не в той манере, в какой он привык видеть её последнее время. Снова влезла в узкую строгую юбку и голубую, украшенной одним лишь бантом у горла, блузку, которую смело можно назвать офисной. Здесь, в рабочей атмосфере, ‑ привычно, но уже странно.

‑ У меня для тебя подарок, ‑ сказала она, подойдя вплотную.

Тогда только он поднялся, реагируя приятным удивлением:

‑ Да? – И посмотрел на кресло, на которое она бросила свою ношу. – Какой? – Задержал руки на её талии, заглядывая в глаза. Потом перехватил руки чуть выше, обнимая.

Всегда хотелось прижимать её к себе бесконечно долго. И крепко. И не отпускать.

‑ Нет, туда не смотри. Там для тебя нет ничего интересного. Смотри на меня. – Она немного отстранилась.

‑ Да. Как я мог забыть, что самый главный в жизни подарок я уже получил.

Дав себя поцеловать, она отстранилась:

‑ Подожди. – Снова устремилась к двери и, повернув ключ в замке, вернулась. Но уже не так быстро. На лице у Данте отразились сомнения, которые рассеялись по мере её приближения. Тем более, многообещающее выражение лица она сопровождала действиями, не спеша, развязывая бант на блузе.

‑ Ты же не собираешься?..

‑ Ещё как… ‑ Расстегнула верхнюю пуговицу.

‑ Ты не посмеешь. – Он всё ещё сомневался в серьёзности её намерений.

‑ С чего ты взял, что нет? – Пальцы проворно освобождали пуговки из петель.

‑ Мы не можем…

‑ Кто сказал?.. Ты только об этом и мечтал.

Его доводы закончились, как только её рубашка соскользнула с плеч. Он всё ещё не верил, но в следующую минуту пришлось, потому что она сбросила юбку и села перед ним на стол.

‑ Я думал, ты не умеешь устраивать сюрпризы.

‑ Ты не можешь знать всё. – Она притянула любимого к себе, уцепившись за галстук. Не получив сопротивления, стянула и принялась за сорочку, отметив удовлетворённо, что грудь его стала вздыматься чаще, на лице был румянец, а руки, сомкнувшиеся за спиной, чтобы расстегнуть застёжку бюстгальтера – горячие. Взволнованное тело уже реагировало мелкой дрожью. Нарочитая медлительность распаляла.

‑ …если ты только пообещаешь не шуметь.

‑ Обещаю, ‑ смело согласилась она.

‑ Попробуй только пикни...

В ответ она рассмеялась. Его угроза уже не имела никакого значения, потому что весьма сомнительно, что он остановится в такой момент. Прибывая в возбуждении. Прижимая её к себе. Лаская в самом интимном месте.

Обещание она не сдержала. Пришлось заставить её молчать поцелуем, глотая стоны…

‑ Я позволяю тебе слишком много… ‑ сказал в губы.

Она не ответила, скользнула по плечам, крепче сжимая его бёдрами, улыбнулась, утыкаясь в шею…

Он всё ей позволял, потому что она слушала, не осуждая; высказывалась, не давая совета; доверяла, ничего не требуя; была рядом, не пытаясь чего‑то добиться; обнимала, но не душила; знала о его самых непривлекательных чертах и не пыталась их изменить...

Любила его без ограничений...

А он её – без условий… всегда…

Дата добавления: 2015-05-06