Хирон Райан, журналист

Один мой старинный при­ятель любил повторять: «Четверть всех знаний мы по­лучаем от учителей, четверть – слушая самих себя, четверть даруют нам друзья, а еще четверть – прожи­тые годы». Но в тот день, когда мы впервые собрались у Афины, которая намеревалась окончить лекцию, пре­рванную в театре, все мы учились у… право, затрудня­юсь сказать.

Хозяйка вместе с сыном принимала нас в маленькой гостиной – белой и пустой, если не считать тумбы с музыкальным центром и стопки компакт‑дисков. При­сутствие мальчика меня удивило – ему, наверно, скуч­но будет, подумал я и стал ждать, что Афина начнет с того места, где остановилась в прошлый раз. Но у нее были другие намерения: она объявила, что поставит диск с записями сибирской музыки, а мы все должны будем просто слушать.

И больше ничего.

– Медитация не оказывает на меня никакого воздей­ствия, – сказала она. – Мне смешно смотреть, как люди с закрытыми глазами, с улыбкой на устах, с серьезными лицами, с высокомерным видом сидят, сосредоточившись неизвестно на чем – а верней, ни на чем – в полнейшем убеждении, что входят в контакт с Богом или Богиней. Мы, по крайней мере, будем вместе слушать музыку.

Снова почудилось мне, что Афина не вполне отдает себе отчет в своих действиях. Но у нее собралась почти вся труппа во главе с режиссером – если верить Ан‑дреа, он был здесь как лазутчик во вражьем стане.

Музыка стихла.

– А теперь танцуйте – но в ритме, который не име­ет совершенно ничего общего с мелодией.

Она снова поставила диск, прибавила громкости, и тело ее задвигалось – причем не очень‑то изящно. Из всех присутствующих ее примеру последовал лишь один пожилой актер, в пьесе игравший роль пьяного короля. Больше никто даже не пошевелился – все испытыва­ли некоторую неловкость. Одна из актрис взглянула на часы – а прошло‑то всего‑навсего десять минут.

Афина остановилась, обвела всех взглядом:

– Чего стоите?

– Мне… мне кажется нелепым делать это… – робко произнесла одна из актрис. – Мы ведь пытаемся по­стичь гармонию, а не ее противоположность.

– И все же делайте, что я говорю. Желаете получить теоретическое обоснование? Пожалуйста: перемены происходят лишь тогда, когда мы идем против того, на­перекор тому, к чему привыкли.

Она обернулась к «королю»:

– Почему вы решились танцевать, не попадая в такт?

– Все очень просто – у меня совершенно нет чув­ства ритма.

Все рассмеялись, и темная тучка неприязни рассея­лась.

– Что ж, я начну сначала, а вы можете либо следо­вать мне, либо уйти – на этот раз я решаю, когда ис­течет время моей лекции. Одна из самых агрессивных вещей, которые может делать человек, – идти против того, что ему кажется красивым. Этим мы сегодня и зай­мемся. Мы будем танцевать плохо. Мы все!

Это было всего лишь очередное упражнение, и, чтобы не ставить хозяйку в неловкое положение, все мы подчинились. Я боролся с самим собой, одолевая искушение следовать этому чудесному, завораживаю­щему ритму ударных, и мне казалось – я нападаю на музыкантов, исполнявших мелодию, на композитора, создавшего ее. Но тело мое постоянно противилось этой дисгармонии, и приходилось подчинять его моей воле. С нами танцевал и Виорель, заливавшийся сме­хом. Но вот в какой‑то момент он остановился и сел на пол – слишком больших усилий стоил ему этот танец. На середине аккорда музыка оборвалась.

– Ждите. Мы ждали.

– Сейчас я сделаю то, чего не делала раньше никогда. Афина зажмурилась, закрыла лицо ладонями.

– Я никогда еще не танцевала, не попадая в ритм… Стало быть, это испытание далось ей тяжелей, чем каждому из нас.

– Мне плохо…

Все мы, включая режиссера, вскочили. Андреа, мет­нув в меня яростный взгляд, все же направилась к Афи­не. Но прежде чем успела дотронуться до нее, та попро­сила всех вернуться на свои места.

– Может быть, кто‑нибудь хочет высказаться? – го­лос ее был слаб и подрагивал, а лицо она по‑прежнему закрывала руками.

– Я хочу.

Это была Андреа.

– Только сначала возьми моего сына, скажи ему, что со мной все в порядке… Мне надо побыть так…

Виорель и в самом деле выглядел напуганным. Андреа посадила его к себе на колени, стала успока­ивать.

– Так что ты хотела сказать?

– Ничего. Я передумала.

– Это ребенок заставил тебя передумать. Продол­жай.

Афина медленно отняла руки от лица, подняла голо­ву, лицо ее было неузнаваемо.

– Не стану.

– Как хочешь. А ты, – она показала на старого ак­тера, – завтра же сходи к врачу. То, что ты всю ночь не можешь заснуть и поминутно бегаешь в туалет, – это серьезно. У тебя – рак простаты.

Тот побледнел.

– А ты, – теперь она обращалась к режиссеру, – определись со своей ориентацией. Не бойся. Признайся самому себе, что тебя влечет к мужчинам.

– Что ты такое…

– Не перебивай. Я говорю это не из‑за Афины. Я имею в виду всего лишь твою сексуальность. Ты лю­бишь мужчин, и ничего плохого я в этом не вижу.

Как это понимать – «не из‑за Афины»?! Она и есть Афина!

– А ты, – она повернулась ко мне, – подойди сюда. Ближе! Стань на колени.

Боясь рассердить Андреа, стесняясь всех остальных, я все же повиновался.

– Опусти голову. Дай мне пощупать твой затылок. Я чувствовал только, как ее пальцы чуть сдавили мне голову – и ничего, кроме этого. Прошло не мень­ше минуты, прежде чем она приказала мне подняться и отойти на место.

– Тебе больше никогда не понадобятся снотворные. Отныне ты позабудешь, что такое бессонница.

Я взглянул на Андреа, ожидая, что она подаст ка­кую‑нибудь реплику, но она была ошарашена не мень­ше, чем я.

Подняла руку молоденькая актриса:

– Можно мне?.. Но я хочу знать, к кому обраща­юсь.

– Зови меня Айя‑София.

– Я хочу спросить…

Да, по возрасту она была самой юной в труппе. Сму­щенно обвела всех присутствующих взглядом, но ре­жиссер кивнул, позволяя продолжить.

– Хочу спросить, хорошо ли сейчас моей матери?

– Она – рядом с тобой. Она сделала так, что вчера, выходя из дому, ты забыла кошелек. Вернулась, но обна­ружила, что не можешь войти – ключ остался внутри.

Ты потеряла целый час, разыскивая слесаря, хотя у тебя была назначена важная встреча с человеком, который смог бы устроить тебя на хорошую работу. Но если бы все получилось, как ты рассчитывала, через полгода ты погибла бы в автокатастрофе. Забытый кошелек изме­нил твою жизнь.

Девушка заплакала.

– Кто еще хочет спросить? Режиссер вскинул руку:

– Он любит меня?

Значит, это правда?! История с забытым кошельком вызвала у всех вихрь эмоций.

– Это – неправильный вопрос. Вам нужно знать дру­гое – способны ли вы дать любовь, которая нужна ему. А что выйдет – не важно. Чувствовать в себе способность любить – этого уже достаточно. Если не он, то будет кто‑нибудь другой. Потому что вы открыли источник, отва­лили камень, и ударившая струя затопит ваш мир. Не ста­райтесь держаться в отдалении, чтобы видеть, как будут развиваться события, и не пытайтесь загодя убедиться, что сделанный вами шаг будет верен. Что дадите, то и по­лучите – хоть иногда совсем не оттуда, откуда ждете.

Эти слова относились и ко мне тоже. Афина – или кто это теперь был? – повернулась к Андреа.

– Ты!

Я почувствовал, как кровь застыла у меня в жилах.

– Приготовься к тому, чтобы потерять вселенную, которую сотворила.

– Что такое «вселенная»?

– Это – то, что ты считаешь уже существующим. Ты сковала свой мир, но знаешь, что его нужно освободить. А я знаю – ты понимаешь, о чем я говорю, хоть и предпочла бы никогда не слышать это.

– Да, понимаю.

Я был уверен: речь – обо мне. Неужели Афина устроила этот спектакль ради меня?

– На этом – все, – произнесла она. – Принесите мне ребенка.

Виорель, напуганный преображением матери, упи­рался, но Андреа ласково взяла его за руки и подвела к ней.

Афина – или Айя‑София, или Шерин, не важно, как звали ее, – ощупала затылок мальчика, точно так же, как за несколько минут до этого – мой.

– Пусть не пугает тебя то, что ты увидел здесь, сы­нок. Не пытайся отринуть это, ибо в конце концов оно уйдет само. Постарайся по мере сил призвать к себе ангелов. Сейчас тебе страшно – но не так, как должно быть страшно, потому что в этой комнате мы с тобой – не одни. Ты перестал смеяться и танцевать, увидав, как я обняла твою маму и попросила позволения говорить ее устами. Знай, что она разрешила мне это – иначе ни­чего бы не было. Я всегда появлялась в образе света, я и сейчас остаюсь в нем, но сегодня решила заговорить.

Мальчик обнял ее.

– Вы можете идти. Дайте мне побыть с ним на­едине.

И мы двинулись к выходу, оставляя мать и сына. Возвращаясь на такси домой, я попытался было загово­рить с Андреа, но она попросила – если уж непременно надо вести беседу, не затрагивать в ней то, что проис­ходило у нас на глазах.

И я затих. Мою душу одновременно переполняла печаль – потерять Андреа было бы очень трудно для меня – и осеняло глубокое умиротворение: недавние события привели к переменам, избавив меня от сомни­тельного удовольствия признаваться женщине, кото­рую я сильно люблю, в том, что влюблен и в другую.

Так что в этом случае я предпочел замолчать. Когда приехали домой, я включил телевизор, Андреа ушла в ванную. Я закрыл глаза, а когда открыл их, в комнате было совсем светло – оказывается, я проспал десять часов. Андреа оставила мне записку – не хотела меня будить, ушла в театр, сварила кофе… Записка была весь­ма романтично украшена сердечком и отпечатком густо накрашенных губ.

Я понял, что она ни в малейшей степени не намерена «отдавать свою вселенную» без боя. Она собирается бо­роться. А моя жизнь станет сущим кошмаром.

Когда ближе к вечеру она позвонила, голос ее звучал как всегда. Рассказала, что старый актер был у врача, и тот определил, что предстательная железа воспалена. Анализ крови показал повышенное содержание ПСА (ПСА – простатический специфический антиген, ве­щество белковой природы, которое вырабатывается клетками предстательной железы.). Предстоит сделать биопсию, но, судя по клинической картине, есть высо­кая вероятность злокачественной опухоли.

– Доктор сказал ему: вам повезло, даже если со­бытия пойдут по самому неблагоприятному варианту, возможна операция, при которой шансов на полное вы­здоровление – 99 из 100.

Дата добавления: 2015-05-06