Рассеянный склероз 1 страница

Если вы читали мои книги, то вы знаете, что известный телеведущий Монтель Уильяме — мой самый близкий, самый дорогой друг, и я люблю и любила его всег­да — ныне и в других жизнях, которые нам довелось про­жить вместе. В 2000 году он объявил миру, что борется с рассеянным склерозом. Поэтому когда я говорю, что ничто не обрадует меня больше, чем умение лечить рас­сеянный склероз, — в моих словах нет ни капли преуве­личения. Не знаю, исполнится ли когда-нибудь моя меч­та, но люди, страдающие этим жестоким заболеванием, всегда будут занимать в моем сердце особое место.

Бо живет на ранчо в Техасе. Это очень симпатичный человек. У него есть привычка очаровательно растягивать слова и смущенно улыбаться уголком рта. Его на­правил ко мне врач в надежде, что я смогу излечить Бо от рассеянного склероза, который обнаружили у него три года назад. Я охотно ухватилась за такой шанс. Детство этого человека прошло в бедности и лишениях, но благодаря упорному труду и мудрым капиталовложениям он сумел сколотить значительное состояние. Бо — настоящий боец с довольно внушительным послужным списком: он пережил покушение на свою жизнь, когда алчная жена и ее молодой любовник хотели завладеть его богат­ством; он отдал почку для пересадки старшему из своих сыновей; он сумел уберечь свое ранчо от всех природных бедствий, рыночных потрясений и от растратчика-бух­галтера. Но он ни разу не был так напуган, как в тот момент, когда его доктор сказал: «Бо, у вас рассеянный склероз». Однако мужчина отнесся к этому недугу точно так же, как к любой другой задаче, которые ставила перед ним жизнь за сорок шесть лет, — а он привык не жаловаться на судьбу и идти только вперед. Философия Бо основывается на следующем утверждении: «У нас с Богом уговор — я верю в Него, а Он в меня. Если Он ставит на моем пути препятствие, а я не борюсь как следует для то­го, чтобы его преодолеть, значит, я не выполняю взятое на себя обязательство».

Бо добросовестно следовал рекомендациям врачей, много ездил в поисках нетрадиционных методов лечения своего недуга, участвовал в группах взаимопомощи вмес­те с другими жертвами рассеянного склероза и анонимно оказывал финансовую поддержку семьям тех больных, ого эта болезнь поставила в затруднительное матери­альное положение. Сказать, что Бо «боролся как следу­ет», — значит не сказать ничего, и чем дольше я его слу­шала, тем больше восхищалась этим мужественным че­ловеком. Когда Бо узнал, что Монтель сражается с той же коварной болезнью, он тоже стал его поклонником. Именно в шоу Монтеля Уильямса Бо в первый раз увидел меня и решил (хотя он тогда еще не определил своего от­ношения к экстрасенсам вообще), что со мной лично его объединяет непоколебимая любовь к Богу, а значит, я не стану его дурачить.

— Хотите стать невероятно богатой? — спросил Бо.

— Кто же этого не хочет? А что?

— Вылечите меня, и я отдам вам все, что у меня есть.

Я положила руку ему на плечо.

— Бо, говорю вам от чистого сердца: если бы я могла вылечить вас, то сделала бы это бесплатно. Но обещаю, что через несколько лет исцеление все-таки придет.

Он внимательно посмотрел на меня, ища намеков на то, что я просто утешаю его, суля заманчивую ложную надежду. Но поняв, что я верю в каждое произнесенное мною слово, Бо слегка улыбнулся. Затем, помолчав не­много, прокашлялся и сказал:

— Вы собираетесь провести со мной регрессию. Оче­видно, это означает, что вы верите в прошлые жизни.

— Именно так.

— Ладно, — продолжал он, — тогда позвольте кое о чем спросить вас. Допустим, что реинкарнация, карма и подобные вещи существуют на самом деле. Свидетель­ствует ли мое заболевание о том, что в одной из прошлых жизней я сделал что-то ужасное, а теперь пришло время расплаты?

— На этот вопрос можно отвечать часами, — ответи­ла я. — Но буду краткой и скажу: ни в коем случае. Перед началом каждой новой жизни на земле мы пишем план этой жизни. И включаем в него все препятствия, с кото­рыми нам предстоит столкнуться. Для чего?.. Чтобы достичь целей, которые мы сами же перед собой поставили!

— Вы утверждаете, что я сам выбрал для себя рассеянный склероз? — спросил он недоверчиво.

— Да, я утверждаю именно это! И как ни трудно вам сейчас в это поверить, придет день, когда вы поймете, по­чему сделали такой выбор. А пока запомните вот что: только самым отважным, самым неординарным душам хватает смелости ставить перед собой такие серьезные за­дачи, как ваша. Разве какой-нибудь хилой бледной душе было бы под силу выдержать то, что выпало на долю вам?

— Не думаю, — сказал он наконец убежденно. — Вот видите? Мы еще даже не начали, а мне уже легче на душе... Итак, что мне делать? Я должен рассказать вам, где локализуются самые сильные боли?

— Ничего мне не рассказывайте, Бо. Чем меньше я знаю вначале, тем тверже вы будете уверены потом, что я не направляла ваш рассказ и не подталкивала вас к опре­деленным выводам. Я не дам вам ответов — вы сами бу­дете отвечать себе. А сейчас все, что вам нужно сде­лать, — это усесться поудобнее.

Я начала особенно долгую, глубокую расслабляющую медитацию. Сжатые до боли мышцы его подбородка постепенно расслабились, лицо стало безмятежным, и он погрузился в гипнотическое состояние. Я обратилась с мольбой к его клеткам, чтобы они запомнили это состояние покоя и Бо мог войти в него всякий раз, когда ему захочется. Затем я повела клиента в прошлое.

Это была Тоскана, Италия. Шел 1041 год. У четырнад­цатилетнего Бо был брат-близнец по имени Гарон — в точности похожий на него, но только слепой. Они были старшими из двенадцати детей в сплоченной трудолюбивой семье. Бо вспоминал, как по воскресеньям к ним в гости отовсюду съезжались бабушки и дедушки, дядья и тетки, двоюродные братья и сестры и начинались шум­ные праздники — пиршества любви, доброты и смеха. Бо очень тепло относился ко всем этим счастливым щедрым людям, но больше всего на свете он любил своего слепого брата — спокойное и мужественное отражение его само­го. Брат никогда не сетовал на свою слепоту и всегда знал, что чувствует Бо, даже если тот не говорил ему ни слова. Бо был прирожденным земледельцем. Парень целыми днями трудился на родительских полях и огородах. Он действительно ощущал шестым чувством, как радуются его заботе растения. Гарон всегда работал рядом с братом и был лучшим его учеником и помощником. Они расска­зывали друг другу свои тайны, истории, сны, — ив конце концов никто из них уже не мог сказать с полной уверен­ностью, где заканчивается один и начинается второй. Каждое утро перед рассветом братья нагружали большой воз плодами и овощами, — это был лучший товар во всей округе, — и везли его в соседний город на рынок, где отец имел постоянное место. Отец гордился талантом Бо, гордился тем, что у них лучший на базаре товар, гордился тем, с какой самоотдачей близнецы вносили свой вклад в благополучие семьи.

Однажды холодным утром Бо и Гарон, как обычно, приехали в город и ходили взад-вперед по узкой улочке, разгружая свою телегу. Вдруг чья-то повозка с зерном сорвалась с тормозов и, набирая скорость, покатилась по наклонной мостовой прямо на Гарона. Растерявшись от криков, слепой застыл посреди улицы. К нему бросился Бо и за миг до беды оттолкнул брата в сторону. Гарон остался цел и невредим, но Бо не успел отпрыгнуть. Тяжелая повозка сбила парня и проехала колесами по его груди и ногам. Отец и брат бросились к нему. Они плакали, обнимали его, и последнее, что слышал Бо перед смертью, — это слова Гарона, который спрашивал, что произошло и умолял брата не умирать. Позже, после регрессии, когда мы с Бо говорили о той жизни, которая, очевидно, произвела на него огромнейшее впечатление, он спокойно сказал:

— Боли локализовались у меня только в последние шесть или восемь месяцев. Теперь можно сказать вам, где именно?

Я уже знала, но хотела услышать это от него, чтобы быть уверенной, что Бо связал события прошлой жизни своим нынешним состоянием.

— Да, пожалуйста, скажите.

— В верхней части живота и в ногах, над коленями — именно там, где по мне проехали колёса. Признаюсь, все эти вещи с прошлыми жизнями для меня внове, но я видел все, что произошло, ясно, как днем. Совпадения быть не может, это уж, черт побери, точно.

Я рассказала ему о клеточной памяти, и мы вместе помолились о том, чтобы его клетки отпустили ужасную боль, за которую они держатся вот уже почти тысячу лет. Затем Бо надолго задумался. Наконец я спросила о чем.

— Вы знаете, насколько реальным был для меня этот опыт?.. А думал я о том, что стало с Гароном после моей смерти, — ответил он. — Надеюсь, у него было все хорошо.

— Скажите, — спросила я, сдерживая улыбку, — а вам не показалось, что вы его хорошо знаете? Может быть, он похож на кого-то из нынешних знакомых?

Бо поразмыслил.

— Если уж вы об этом заговорили... Хотя внешне они совсем не похожи, но Гарон почему-то совершенно отчетливо напоминает мне моего старшего сына, Вэйна.

— Старшего сына в этой жизни, да? Которому пере­садили вашу почку?

Бо кивнул, и я рассказала ему, что они прожили вмес­те три прошлые жизни. Вначале та жизнь в Италии. В другой жизни они были лучшими друзьями и партнера­ми по бизнесу на Аляске. А третья жизнь прошла в Марокко; они были женщинами, неразлучными кузинами. В каждой из этих жизней они преданно любили друг друга, в каждой жизни Бо заботился о своем лучшем друге. Во всех трех жизнях после Тосканы Бо пытался смягчить свою вину перед Гароном-Вэйном за то, что некогда покинул брата гак рано. А Гарон-Вэйн, в свою очередь, пытался отплатить Бо за то, что тот когда-то спас ему жизнь.

— Вы удивитесь, если я расскажу, как много это объясняет в моих взаимоотношениях с Вэйном, — ска­зал он с усмешкой. — Когда врач сказал, что у меня рассеянный склероз, сын был со мной, и он воспринял эту новость острее, чем я сам. Он даже сказал, что лучше бы сам заболел вместо меня. Я велел ему больше никогда не говорить так. Однако если дела обстоят именно так, то, наверное, он уже просто устал умирать позже меня. — Бо посмотрел мне в глаза. — Представляю себе выражение го лица, если я сяду рядом и скажу: «Вэйн, я сегодня ходил к экстрасенсу, и она говорит, что мы знаем друг друга уже на протяжение четырех жизней». Он сразу бросится вызывать мне «скорую». Но тогда речь пойдет не о рассеянном склерозе — меня отвезут в сумасшедший дом. Мы расхохотались.

— Тогда не говорите ему ничего, — сказала я. — Но если вам когда-нибудь покажется, что я способна помочь вашему сыну разобраться в том, что вы оба переживаете, позвоните мне. Если нет, все равно позвоните. Давайте не знать о своем состоянии. Если не позвоните, предупреждаю сразу: тогда позвоню вам я.

С тех пор мы с Бо общаемся регулярно. Он продел­ает свою отважную непримиримую борьбу с рассеянным склерозом, продолжает помогать другим людям, страдающим этим недугом, и просит в своих ежедневных молитвах, чтобы Бог помог им растворить все негативные клеточные воспоминания в белом свете Святого Ду ха. Его боль уже не локализуется в верхней части живота и в ногах, и Бо хорошо помнит, почему она ослабла в этих местах. Не забывает Бо и о том, что он перестал бояться своей болезни и смерти именно тогда, когда отправился на тысячу лет в прошлое — и вновь прожил час вместе с братом Гароном, в котором узнал своего сына Вэйна.

Что же касается Вэйна, то Бо пришел с ним на лек­цию, которую я читала в прошлом году в Техасе. Во вре­мя медитации перед Вэйном пронеслось мимолетное ви­дение: рыночная площадь, овощи и фрукты на телеге, и брат, неуловимо напоминающий ему отца. Я хотела бы обратить к читателям краткий вопрос Бо, который он задал, когда позвонил рассказать мне об этом: «Что ска­жете?»

Джульетта

Потеря аппетита

Кроме страстного желания научиться лечить рассеянный склероз, у меня есть еще одна мечта: найти надежное средство против потери аппетита (анорексии). Понять это сложное, ужасное и нередко фатальное забо­левание нередко бывает сложнее, чем излечить. Его кор­ни не всегда можно обнаружить в каком-нибудь извест­ном нам тайнике организма или сознания, включая клеточную память. Слава Богу, в случае Джульетты причина проблемы раскрылась легко и быстро.

Джульетте был двадцать один год, и она страдала от­сутствием аппетита уже почти четыре года. Проблемы начались в первый год обучения в университете Ivy Lea­gue. При росте метр шестьдесят пять девушка была ужас­но худа и весила всего сорок килограмм. Ее кожа приоб­рела серовато-белый оттенок, длинные темные волосы потеряли блеск, в запавших глазах совсем не было света. Направивший ее ко мне психиатр сказал, что три года работы с этой девушкой были самой большой неудачей в его карьере.

— Направляя эту пациентку к вам, я вовсе не отказы­ваюсь от нее, — заверил он меня. — Я не поставлю на ней крест, пока женщина не испустит последний вздох; иск­ренне надеюсь, что она умрет в глубокой старости в окру­жении любящих правнуков. Но вы знаете меня уже двад­цать лет. Вы знаете, как я не люблю проигрывать. Однако боюсь, что в этом случае меня ждет проигрыш, — если только я не достану из рукава козырный туз. Сильвия, вы помогли стольким моим пациентам... Не обижайтесь на козырного туза, хорошо?

— Я и не такое слышала в свой адрес, так что не бес­покойтесь. Присылайте поскорее свою пациентку, я при­му ее вне очереди.

Вдобавок ко всем остальным проблемам, Джульетта страдала хронической диареей. Врачи провели «тысячу» исследований желудочно-кишечного тракта, но не наш­ли никаких отклонений от нормы.

— По словам врачей, все «нормально», — говорила Джульетта, плача, — но тогда почему мне пришлось уйти из университета? Я настолько «нормальна», что мне едва хватает сил вставать по утрам с постели, а мои родные заливаются слезами при одном взгляде на меня. Я попросту умру, если стану еще хоть чуть-чуть «нормальнее».

Это была не жалость к себе, но констатация факта. Смерть казалась для девушки единственным возможным выходом. Но я знала: если Джульетта сможет понять, по­чему она — красивая, умная, талантливая, обеспеченная молодая женщина, выбравшая себе перспективную про­фессию и живущая в любящей семье, — готова предпочесть голодную смерть жизни, тогда, выйдя из моего ка­бинета, она, как минимум, обретет надежду на исцеление.

Как ни измучено было тело Джульетты, ее сверхсо­знательный ум оставался здоровым, полным жизни и хо­тел, чтобы его услышали. С началом регрессии изменился даже голос девушки: если вначале он звучал монотонно и обреченно, то теперь в нем появились страсть, сила и уве­ренность.

В первой жизни, куда вернулась Джульетта, она была молодой индианкой-охотницей где-то на севере атланти­ческого побережья Америки. Она так хорошо знала окрестные дремучие леса, словно создала их сама. Девуш­ка проводила в этих лесах, вдали от племени, по несколь­ку недель кряду, охотясь на пушных зверей. Растения служили богатым источником пищи и целебных масел. Лю­бая сломанная ветка, любая разворошенная куча листьев могла поведать целую историю, и охотница читала их легко, как букварь. Небо было ее надежным проводни­ком и хронометром, каждое дуновение ветерка доносило особые ароматы, в мельчайших подробностях рассказы­вая обо всем, что происходит вокруг. Тьма ночи была полна секретов, и казалось, сама земля шепчет их разгад­ки ей на ухо. Ее инстинкты были так же остры, как у дру­гих лесных обитателей, рядом с которыми она имела честь жить. Джульетта чувствовала Божественный Дух в земле, в небе и в животных, — все они слились воедино, давая ей дом, и женщина считала этот дом священным.

На каждое новолуние она возвращалась в свое ма­ленькое селение с пушниной и пищей. Родственники и старейшины племени относились к охотнице с благого­вейным почтением. Все очень уважали ее за тот вклад, ко­торый она вносила в благосостояние племени. Начинался традиционный праздник, и жители деревни возносили благодарность Божественному Духу за Его щедрость и за благополучное возвращение охотницы. Но через нес­колько часов ей всегда становилось тесно и душно в ком­пании этих доброжелательных, но шумных людей. Тогда она незаметно уходила от них и возвращалась в благосло­венный дремучий лес, который был ее домом.

Однажды, когда охотница была еще довольно молода (двадцать с небольшим лет), она, как обычно, возвраща­лась с добычей в селение, но по дороге у нее началась жес­токая лихорадка. Женщина не помнила, как ее нашли и отнесли в хижину, где жили мать и бабушка. Те сразу по­звали шамана. Он дал ей наваристый бульон и лечебные настойки, но женщина все это вырвала. Вокруг охотницы собралась вся деревня, люди пели песни и молитвы, а ей между тем становилось все хуже.

— Они слишком шумные, — пожаловалась Джуль­етта. — Слишком много возни и шума. Я не слышу.

— Что вы не слышите, Джульетта? — спросила я.

— Землю, — ответила женщина.

Шесть бесконечных дней охотница находилась меж­ду жизнью и смертью, прежде чем «освободилась и ее дух обрел Божественный покой». Женщина ушла с благодар­ностью, почти с радостью. И еще она помнила, что в те шесть дней ее дух не раз совершал астральные путешест­вия в дебри любимого леса, чтобы попрощаться с ним.

Во время регрессии Джульетта посетила еще две прошлые жизни, по увидела их не так подробно. В одной из них она провела тридцать лет в заточении за государс­твенную измену, которой не совершала. После освобож­дения, прожив два несчастливых месяца, она умерла от перитонита — инфекционного воспаления брюшины. Еще в одной жизни (в начале двадцатого века) ее в две­надцать лет похитили с детской площадки возле деревен­ской школы и продали в публичный дом в Майами. В пятнадцатилетнем возрасте хозяева забили ее до смерти за попытку к бегству.

Жизнь за жизнью, включая нынешнюю, Джульетта билась над одной и той же жизненной темой. Перед очередным воплощением на земле каждый из нас пишет подробный план предстоящей жизни — что-то вроде карты дорог, по которым нам следует пройти, пока мы находимся на Земле, чтобы осуществить свои цели. Кро­ме этого мы избираем одну из сорока пяти жизненных Г тем — и она определяет нашу сущность, главную движущую силу в жизни. Перечень и подробное описание этих сорока пяти тем вы можете найти в моих книгах «Бог, Творение и инструменты для жизни» и «Совершенство­вание души». Сейчас мы сосредоточимся только па жиз­ненной теме Джульетты: Одиночка. Люди с темой Оди­ночка могут много общаться, жить на виду, активно заниматься общественной деятельностью, но по-настоя­щему комфортно они себя чувствуют, только находясь в одиночестве, — когда они совершенно свободны в своем выборе и, самое главное, полностью контролируют свое жизненное пространство. Одиночки чувствуют себя наи­более дискомфортно и одиноко именно в окружении других людей — особенно если это совершенно чужие люди или не очень близкие знакомые. Большинство лю­дей находят уют, эмоциональную подпитку и стимуля­цию только в группах, а одиночки испытывают в ком­пании лишь смущение, раздражение и опустошенность. Им необходимо небольшое личное пространство, куда в любой момент можно спрятаться. Причина в том, что одиночкам, как воздух, нужна возможность полностью контролировать среду вокруг себя — пусть даже в тече­ние непродолжительного времени. Уединение для них — это возможность подзарядить свои «аккумуляторы», восстановить запас энергии, подпитаться за счет рос­кошной возможности действовать по собственному вы­бору. Они периодически испытывают необходимость от­городиться от любой внешней помощи, советов и помех. Только после этого они снова будут готовы иметь дело с внешним миром.

На протяжении нескольких воплощений подряд жизнь Джульетты начиналась в спокойствии, простоте и уединенности. Затем женщина оказывалась среди людей и не могла вынести их шумного, навязчивого — беспокойного — общества. Основываясь на опыте этих прош­лых жизней, клеточная память посылала ей информа­цию, что простота и уединенность несут с собой безопас­ность, а общество других людей означает смерть.

В этой жизни, пока Джульетта жила с родителями, которые, сами того не осознавая, уважали н блюли ее пра­во на одиночество, все было нормально. Но потом де­вушка попала в крупный престижный университет, где есть все для интеллектуального развития и реализации честолюбивых устремлений студентов, но совершенно нет условий для развития душевной индивидуальности каждого. С точки зрения клеточной памяти Джульетты, все эти общежития, соседи по комнатам, переполненные аудитории и столовые, почти обязательные клубные собрания и шумные вечеринки ничем не отличались от ин­дейской деревушки... От тягостной «свободы» после тридцати лет тюремного заточения (которое казалось ей гораздо более приемлемым) и от унизительного плена в публичном доме. Джульетта чувствовала опасность: она была окружена людьми, в точности так же как в преды­дущих воплощениях. И ее тело, опираясь на информа­цию из предыдущих жизней, просто стало готовиться к якобы неизбежной смерти. А поскольку три предыдущие смерти были так или иначе связаны с животом, что могло быть естественнее в ее случае, чем избрать смерть от диа­реи и голода? Если жизненная тема Джульетты — Оди­ночка и уединение служит ей необходимой духовной пищей, почему бы ее организму не отреагировать на не­достаток уединения неприятием физической пищи? Ключевая потребность Одиночки состоит в полном контроле над средой обитания. Поэтому нет ничего удиви­тельного в том, что Джульетта все-таки нашла ту сферу, где ей никто не указ: сколько она должна есть. По иронии судьбы, всеобщая обеспокоенность отсутствием аппети­та у девушки только усугубила ее положение. Если люди докучали ей и до этого, то теперь тем более: они букваль­но не отходили от нее. Одни пытались накормить и забо­тились о том, чтобы она записалась к хорошему врачу. Другие исследовали, призывали раскрыться и рассказать, что на самом деле привело к таким ужасным проблемам. Третьи давали добрые советы... Все они руководствова­лись только любовью, а в ней все больше зрела реши­мость сбежать.

Прошу обратить внимание: я не утверждаю, будто причиной потери аппетита всегда служит нереализован­ная тема Одиночка, и не говорю, что это расстройство всегда можно вылечить при помощи регрессии в про­шлые жизни. Но в случае Джульетты это, слава Богу, сра­ботало. Первый шаг состоял в том, чтобы увидеть и осо­знать всю негативную информацию, которая досталась ее клеткам из прошлого. Следующий шаг — позитивно следовать теме одиночки, вместо того чтобы бороться с этой темой или выражать недовольство ею. Вернувшись в университет, Джульетта переехала из общежития в кро­хотную квартирку, которая большинству людей показалась бы невыносимо тесной, но для девушки это был нас­тоящий рай — там просто не нашлось бы места ни для кого больше. Приглашения в клубы и на вечеринки она просто отвергала: «Спасибо, это не мое». Она отказалась от всех видов внеклассной деятельности, подразумеваю­щих интенсивное общение со многими людьми, и оста­новилась на относительно уединенной работе. Даже из видов спорта она выбрала самый индивидуальный — гольф. Она поговорила со своим любимым преподавате­лем, записалась на интересную для нее лабораторную работу — и сдала ее на отлично. Не при помощи магии, но убедив свои клетки во время медитаций, что она хочет жить, а не умереть, Джульетта снова начала есть. Через месяц женщина ела уже три раза в день, а еще через три месяца набрала почти четыре килограмма, и ее диарея полностью исчезла.

После регрессии с Джульеттой прошло шесть лет. Она и сейчас довольно худенькая, но все же весит на пятнадцать килограммов больше, чем тогда, когда пришла ко мне. Она счастлива, здорова и работает судебным патологоанатомом. Ее очень ценят на работе за богатые те­оретические знания и способность подолгу безупречно выполнять работу, требующую непрерывного сосредо­точения.

Что касается психиатра, который направил ее ко мне, я никогда не нарушу своего обещания хранить его имя в тайне. Особенно после того, как он позвонил мне, чтобы поздравить с исцелением Джульетты, и довольно робко попросил провести регрессию с ним. В ходе этой рецисссии мы выяснили причину хронического псориаза на его левой стопе и лодыжке. Выяснилось, что эта нога об­горела до кости во время пожара в Болгарии, в 1507 году. На обожженном месте началось заражение крови, и он умер.

Теперь я учу проводить гипнотические регрессии и того психиатра, и его дерматолога, который в течение десяти лет безуспешно его лечил, но в конце концов при­знал случай безнадежным. Как они написали мне в совместном письме: «Мы подумали: если терапия при помо­щи клеточной памяти завоюет популярность, то это может либо лишить нас работы, либо в четыре раза уве­личить нашу клиентуру. Мы выбрали последнее».

Рич

Жестокая боль в шее Морская болезнь

На примере Рича видно, что экстрасенсу-медиуму не нужно направлять клиентов во время гипнотичес­ких сеансов. Он должен просто сопровождать их на пути, который они избирают сами. Я подвожу клиентов к воротам в прошлое и придаю регрессии определенную структуру. Я охраняю людей от душевных травм, пока они находятся в трансе, помогаю им проанализировать полученный опыт — и освободиться от мучающей их бо­ли после того, как регрессия закончится. Однако это прежде всего их путешествие, и я очень часто бываю удивлена тем, куда оно их приводит.

Рич — тридцатидвухлетний ударник — довольно ус­пешно работал по найму для студийных записей с разными музыкальными группами. Рич не вписывался в рас­хожее клише бесшабашного длинноволосого странству­ющего рок-музыканта с трубкой в зубах. Это был коротко стриженный веселый умный опрятно одетый се­мейный человек. Он не употреблял наркотики, исправно погашал кредит в банке, ездил на «Вольво», имел жену и двоих детей, а теперь он и ждали третьего ребенка, для ко­торого Рич лично обустраивал детскую. Мучительные приступы боли в шее начались у пего внезапно, в возрас­те двадцати пяти лет, когда он с друзьями и их детьми играл в софтбол*. Для болей не было никакой видимой причины — Рич не ударился, не столкнулся с другим иг­роком, и даже, насколько он помнит, не поворачивался резко. Он мне рассказывал: «Боль пришла из ниоткуда, словно меня по затылку вдруг ударили молотом». Ему де­лали рентген, лечили при помощи ультразвука, иглоукалывания, массажа и лечебной физкультуры, кололи кор­тизон, ставили холодные и горячие компрессы, выписы­вали противовоспалительные средства и микстуры для снятия мышечного напряжения, но за эти семь лет стало только хуже... Теперь Рич не мог повернуть голову и ему приходилось все больше платить в фонд медицинского страхования.

____________* Разновидность бейсбола с использованием более мягкого мяча и мень­шей по размерам площадки. — Прим. перев.

— Клянусь, я бы смирился и жил с этой болью, если бы она не мешала моей работе. Попробуйте-ка играть на барабанах, если вы не можете повернуть головы. Поверь­те на слово, я пытаюсь справиться с этим уже не первый год и... — Он сделал паузу, горько усмехнулся и продол­жил: — Мне это очень надоело. В любом случае, я не могу больше тратить время на врачей, которые, очевидно, не в силах мне помочь. Мне нужно избавиться от боли сейчас и немедленно.

— Прекрасно, — сказала я с улыбкой. — Но не будем форсировать события. Хотя, откровенно говоря, я тоже предпочитаю решать вопросы быстро и потому сделаю все, что от меня зависит. Я понимаю ваше естественное желание поскорее избавиться от боли, но все-таки любо­пытно, почему такая спешка?

— Это типичный пример шутки о хорошей и плохой новости, — сказал он. — Хорошая новость состоит в том, что я только что подписал контракт на два месяца работы с группой в танцевальном зале круизного тепло­хода. Плохая новость состоит в том, что я только что под­писал контракт на два месяца работы с группой в танце­вальном зале круизного теплохода. Два месяца постоян­ного заработка — это при моей профессии дар Божий, тем более что мы с женой ждем ребенка. Но я знаю, что не смогу вытерпеть эту боль даже в течение двух дней — ведь нам придется играть каждый вечер по четыре часа подряд, — а тем более в течение двух месяцев. Но это еще не самое веселое в этой истории: дело в том, что у меня морская болезнь.

— Ложитесь, — сказала я с наполовину наигранной тревогой, — сейчас нам придется хорошенько пора­ботать.

Шел 1716 год. Рич был матросом на пиратском корабле, промышлявшем у побережья Вест-Индии. Их капитан был очень жесток, не только по отношению к жерт­вам, но и к своей команде: матросов регулярно избивали и морили голодом за малейшее нарушение дисципли­ны — реальное или воображаемое. Большинство матро­сов на борту были отпетыми разбойниками и готовы бы­ли вытерпеть все ради своей доли награбленного и рас­путной пиратской жизни. Но Рич вместе с горсткой других недовольных решил, что даже смерть лучше та­кой жизни. Однажды безлунной ночью они тихонько спустились в воду и поплыли к берегу. Беглецы не знали, что в их мятежной группе был предатель, который пре­дупредил обо всем капитана. Верные капитану матросы спустили шлюпки и быстро догнали бунтовщиков. Неко­торым из них еще повезло — их убили прямо в воде. А вот Рича с тремя другими беглецами поймали и отвезли на корабль. Их связали, засунули кляп в рот, завязали гла­за и швырнули в трюм. Рич не знал, сколько дней или не­дель над ними издевались и морили голодом. Он помнил только, что долго лежал в темноте на деревянных досках, тело болело от побоев, живот сводило от голода. Он так ослаб, что не в силах был за что-нибудь держаться, когда корабль качало во время жестокого шторма. Когда его, едва осознающего происходящее, вытащили из трюма и бросили за борт, Рич испытал облегчение.

Я никогда не проявляю свои эмоции во время сеанса регрессии, но хорошо помню, какое сильное впечатление произвел на меня поступок Рича. Имея такие ужасные клеточные воспоминания о кораблях, он согласился ра­ботать на теплоходе! И еще я знала: если он сможет от­пустить это воспоминание, то морская болезнь у него исчезнет без следа.

Дата добавления: 2015-05-06