Таинственный трактат

Одним из самых знаменитых трактатов, своеобразным учебником по кунфу считается «Трактат об изменениях в мышцах» («Ицзиньцзин»), составленный, согласно легенде, самим Бодхидхармой. Этот труд нередко приводится в качестве основного доказательства практики кунфу в Шаолиньском монастыре. Многие авторы в работах, посвященных истории кунфу, высказывают мнение, что именно в «Ицзиньцзине» изложены секреты ранних видов кунфу, представляющих комплекс приемов, которые преподавал сам Бодхидхарма монахам.

Даже при поверхностном прочтении нетрудно заметить, что трактат не имеет непосредственного отношения к кулачному бою, но является кратким иллюстрированным пособием, излагающим гимнастико‑дыхательные методы, ряд из которых встречается в ранних даосских системах даоинь. История возникновения «Ицзиньцзиня» весьма необычна, и прочитать ее можно в двух предисловиях к нему. Первое из них составлено якобы монахом Ли Цзинем в 628 г., второе – южносунским деятелем Ню Гу в 1142 г., который, судя по его рассказу, был воином.

Излагая известную легенду о приходе Бодхидхармы в Шаолиньский монастырь, Ли Цзинь дополняет ее интересными подробностями. Дамо перед уходом из монастыря оставил железный ящик, в котором монахи обнаружили два свитка. Первый свиток оказался «Трактатом об омовении костного мозга» («Сисуйцзин»), его передали чаньскому патриарху и настоятелю монастыря Хуэйкэ. Знаменитый трактат нередко упоминался в более поздних трудах, а известные мастера кунфу пытались разгадать технику омовения костного мозга, предлагая свои варианты. Сам же трактат был утерян.

Второй рукописью, найденной в железном ящике, оказался «Ицзиньцзин», написанный на санскрите. Первоначально была переведена лишь малая часть его, поэтому монахи в своей практике часто отклонялись от истинных указаний, оставленных первопатриархом. Наконец, буддийский миссионер из Западной Индии, китайское имя которого было Паньцэмиди, сделал полный перевод трактата и передал его Цю Жанькэ, который, судя по его прозвищу «Бородатый пришелец», вероятно, также прибыл из Индии. Наконец, Цю отдал трактат в руки буддийского монаха Ли Цзиня. После этого следы «Ицзиньцзина» затерялись.

О его дальнейшей истории рассказывает предисловие Ню Гу. Однажды, следуя вместе с войсками, Ню Гу повстречал на дороге бродячего монаха, который назвался учителем знаменитого бойца и военачальника Юэ Фэя. Монах рассказал о себе удивительную историю, что он был на западе (то есть в Индии) и посетил учителя Дамо (!), а ныне неторопливо завершает свое путешествие. Старик скорбел о смерти ученика, который незадолго до этого был предательски отравлен наложницей, подкупленной врагами. И говорил, что Юэ Фэй «именем известен, волей неукротим. О Небеса! О Судьба!». После Юэ Фэя осталась небольшая шкатулка, которую монах и передал Ню Гу. В ней лежал свиток «Ицзиньцзина».

Если принять всю историю трактата за правду, то могла бы подтвердиться версия о том, что зачатки системы кунфу преподавал еще Дамо, причем именно в Шаолиньском монастыре. Однако оба предисловия, как и сам трактат, были составлены сравнительно поздно – в 1624 или в 1629 г. монахом секты Тянтай Цзынином. Он свел воедино ряд легенд, широко распространившихся в Китае в XVI в., использовав истории из «Полного жизнеописания тех, кто чист и предан» («Цзиньчун цюаньчжуань») и «Полного описания сказаний о Юэ Фэе» («Шоюэ цюаньчжуань»). Перед нами характерный факт из истории китайских кунфу: ценность трактата определяется не его содержанием (оно относительно примитивно и не идет в сравнение с трактатами по тайцзицюань или блестящими трудами Сунь Путана), но его историей, которая не случайно в предисловии, приписываемом Ли Цзиню, названа «истинной передачей святых небожителей».

Ни читателей, ни составителей не смущали исторические несуразности, сплошь и рядом встречающиеся в тексте. Например, Бородатый пришелец, якобы передавший трактат Ли Цзиню, жил почти на 200 лет позже него, а Ню Гу называет такие воинские звания, которые появились в Китае лишь столетиями позже. Любой, кто получал трактат в руки, становился непосредственным участником истинной передачи, вступая в духовное общение с Дамо и Юэ Фэем – людьми, которым приписывается создание нескольких десятков стилей кунфу. В то же время краткость и предельная простота «Ицзиньцзина» создавали ощущение всеобъемлемости знания, изложенного в трактате, и сущности двенадцати упражнений, описанных в нем.

В начале XIX в. трактат, сотни раз переписанный от руки, обрел широкое хождение во многих школах кунфу и, вероятно, именно в это время попадает в Шаолиньский монастырь. Известный мастер по нэйгун Ван Цзуюань после долгих поисков в архивах монастыря обнаружил две копии одинакового содержания, называющиеся, однако, по‑разному: первая именовалась «Схема внутреннего искусства» («Нэйгун тушо»). Центральную часть труда занимали «Ицзиньцзин», а также пособие «12 кусков парчи» и «Песнь о классифицированной внешней работе» («Фэнсин вайгун цзюэ»). Все рисунки и объяснения были взяты из более раннего труда Сюй Минфэна «Передача истины о мировом долголетии» («Шоуши чжуаньчжэнь»), изданного в 1771 г. С момента выхода этого ксилографа (до того были лишь рукописные копии) «Ицзиньцзинь» приобретает свой канонизированный вид.

Гимнастическая система «Ицзиньцзина» состоит из двенадцати основных упражнений, выполняемых в общей сложности от получаса до часа. В настоящее время китайские медики рекомендуют ее как общеукрепляющую и стимулирующую, так как она благотворно действует на деятельность эндокринной системы и коры головного мозга. Описание упражнения давалось предельно кратко: рисунок и речитатив с равным количеством иероглифов в строке, что позволяло их проговаривать перед выполнением упражнения и представляло собой медитацию.

Три первых упражнения назывались одинаково: «Вэй То протягивает палицу», остальные – «срывать звезды и перемешивать Большую Медведицу», «волочить за хвост девять коров», «выпустить когти и расправить крылья», «десять чертей крутят ножом для лошадей», «три уровня приседания», «черный дракон выпускает когти», «лежащий тигр бросается на пищу», «бить поклоны», «махать хвостом». Каждое упражнение соответствовало не только определенной позиции, но и внутреннему состоянию, что позволяло сочетать внутреннюю крепость (то есть укрепление внутренних органов) и внешнюю крепость и духовную отвагу (то есть движения членами и телом для приобретения силы и гибкости).

В ранних комплексах не было столь тесного сочетания внешнего и внутреннего. Концепция двуединства и изначальной нераздельности человека достигнет своего апогея лишь столетием позже в стилях тайцзицюань. Однако уже в упражнениях «Ицзиньцзина» за скупыми объяснениями видна четкая проработка основных принципов системы, которая использовала всевозможные факторы для достижения наибольшего эффекта движения, внутреннюю концентрацию, даже выражение лица. Например, первое упражнение объяснялось следующим образом: «Тело непременно надо держать прямым, руки, согнув, соединить перед грудью. Успокоить и сгустить весь дух. Душа зеркально чиста и внешний вид также достойный». В некоторых упражнениях приводились методики, как выделять слюну, которая в соответствии с даосскими представлениями являлась одним из жизненно важных соков человеческого организма. Для этого, например, следовало провести языком по нёбу.

По существу, комплекс представляется сильно упрощенным вариантом древних даосских методик даоинь, ибо массовость несоединима со сложностью. В этом смысле дань традиции древним системам платилась уже обесцененной монетой. Так, «Ицзиньцзин» был практически самостоятельным произведением, как, впрочем, и вся система кунфу к тому времени, но пользовавшимся традиционными даосскими формулами объяснения упражнений типа «успокоить ци» и «сгустить дух», «породить сок» (то есть выделить слюну), «отрегулировать дыхание». К этому времени системы даосского и буддийского цигун настолько тесно переплелись, что как в теории, так и в своем внешнем виде утратили первоначальную самобытность.

Например, в большинстве трактатов, вошедших в «Объяснение схемы внутреннего искусства», в том числе и в «Ицзиньцзине», изображены люди, одетые в буддийские одежды, но нередко выполняющие изначально даосские упражнения. Вообще одежду на рисунках упражнений цигун можно считать важным показателем принадлежности к той или иной системе. В книге Фань Вэйвэя «Путь здоровья», вышедшей в 1935 г. и практически без изменений воспроизводившей все объяснения упражнений XVII–XVIII вв., люди изображены уже в современных одеждах.

Скрывался ли какой‑то смысл, помимо оздоровления посредством движения, за внешне простыми упражнениями «Ицзиньцзина»? Безусловно, да. Непритязательность письменного изложения имела и оборотную сторону. Надо учитывать, что этот трактат никогда не был учебником, он лишь выполнял роль своеобразного транслятора традиции кунфу. Несомненно и то, что сама система изучалась под руководством опытнейших учителей, передававших «свой образ и след», используя опыт учительства, накопленный за столетия в Китае. Трактат же, подобный «Трактату об изменениях в мышцах», оправдывал такое преподавание кунфу, подтверждал нескончаемую ценность постигаемого метода.

Парадоксальность заключалась в том, что простота книги опосредовала сложность изустного преподавания. Вместе с тем за каждым иероглифом для знатока открывался целый комплекс, сочетающий движение и внутренний настрой, которые, как уже отмечалось, тесно связывались в системах цигун XVII–XVIII вв. В «Ицзиньцзине» к внешней работе причислялись восемь способов: поднимание, приподнимание, толчок, натягивание, нажим, удержание, наклон, поворот. «Эти восемь способов необходимо выполнять три раза в день, долго добиваясь успеха, и тогда сила наполнит все тело», – сказано в трактате.

Подавляющее большинство упражнений никак не соотносилось с боевой техникой, хотя (это может показаться парадоксальным неискушенному человеку) «Ицзиньцзин» считается базовым трактатом по кунфу. Но в упражнении «черный дракон выпускает когти» читаем: «достичь заслуг монашеского аскета», «успокоив дыхание и сделав безмятежным сердце» и др. В описании упражнения «лежащий тигр заглатывает пищу» говорится, что «дела бессмертных небожителей, укрощающих драконов и усмиряющих тигров, учат нас, что истинность формы также есть гигиена». Эта фраза имеет двойной смысл: а) обладать огромной силой; б) усмирять страсти посредством выработки пилюли бессмертия. Последнее значение характерно для средневековых даосских текстов. Отметим здесь мотив достижения могущества через усмирение страстей.

Таких ключевых трактатов по кунфу, не имеющих видимой связи с рукопашным боем, каким нередко и представляется система кунфу, в XVII–XVIII вв. появляется несколько десятков. В основном в своих предисловиях они повторяли в качестве основной цели даосскую формулировку «продления жизни и излечения всех болезней». Емкие и краткие объяснения снимали необходимость подробного описания упражнений. Само состояние, вызываемое этими системами, настолько хорошо (хотя бы теоретически) было известно всем тем, кто практикует даоинь, что все слова считались излишеством. Достаточно было намека, упоминания о вселенском переходе инь‑ян, как сознание начинало автоматически воспроизводить образ пустоты, свободно изливаясь в движении. Именно это, а не боевые приемы, связывали воедино и оздоровительные комплексы цигун, и прикладные действия шаолиньцюань.

В объяснениях слова сводились до минимума, работая как бы символически, обрисовывая не упражнения, но, как бы сказали в Китае, его механизм‑пружину, внутренне невидимое и не выявленное действие – недеяние (увэй). Краткие пояснения к рисункам в трактатах того времени лишь обрисовывали намеком контур неразрывной связи между силами космоса и человеком.

Проиллюстрируем эту мысль достаточно характерным примером – «Общим пояснением к схемам», завершающим изложение шаолиньского «Ицзиньцзина»: «Полные схемы – это вместилище высшего принципа, начало и конец всех изменений, видимое проявление всех перемен. Основа Неба и Земли заключена в началах инь и ян. Главное в инь и ян – это движение и покой. Человеческое тело являет собой единство инь и ян. Движение и покой находятся в согласии друг с другом, а ци и кровь приходят в гармонию. Тогда не смогут зародиться сотни болезней. И это позволит дожить до Небесного долголетия». Поясним, что Небесное долголетие, по даосским представлениям, – 120 лет. Хороший мастер кунфу обладает прекрасным здоровьем благодаря гармоничному развитию, а потому вполне может дожить до такого возраста.

Многие методики даосской психорегулирующей системы даоинь стали практиковаться в качестве составной части кунфу, а в шаолиньском кунфу они слились со способами буддийской саморегуляции. По существу, система, описанная в «Ицзиньцзин», и подобные ей имели двойную ценность для человека – оздоровительную и военно‑прикладную. Однако и такая двусторонняя оценка «Ицзиньцзина» показалась бы традиционному китайскому мастеру кунфу крайне суженной и не отвечающей действительности, так как в его сознании нэйгун не распадался на отдельные аспекты. Все это делало кунфу внутренне непротиворечивым, не противопоставляющим оздоровительный, гуманный аспект и боевой, наносящий вред человеку. В кунфу гуманность как высший принцип боевой добродетели редко обсуждалась открыто. Она гармонично проистекала из самой сущности боевых искусств, объединяющих всю полноту человеческих возможностей, которые в своей основе несут высшее добро.

«Боевая добродетель»

На монаха, изучавшего боевые искусства, накладывались серьезные моральные обязательства, несоблюдение которых грозило исключением из школы кунфу и из монашеского братства. Знание приемов отнюдь не означало еще того, что монах мог быть признан истинным шаолиньским бойцом, ибо речь шла в основном о силе духа и духовной щедрости мастера, нежели о владении техникой приемов. Не случайно одним из высших достоинств бойца была гуманность, или человеколюбие, – жэнь.

Известный советский китаевед академик В. М. Алексеев очень точно, хотя и весьма расширительно, трактовал жэнь как культуру духа, или человеческую культуру. Действительно, именно культура духа должна была отличать истинного знатока кунфу от обычного драчуна и любителя кичиться своей силой. Таким образом, настоящее кунфу превращалось в Китае в гармоничный путь развития собственного духа, преисполненного открытости к людям и уважительной гуманности.

В Шаолиньском монастыре был составлен ряд предписаний, которые каждый ученик должен не только помнить, но и строго придерживаться их, иначе обучение его прекращалось на определенное время или навсегда. Эти «Шаолиньские заповеди» были созданы в XIV–XV вв. и сочетают буддийскую идею ахимсы (непричинение вреда живому) с боевым духом кунфу.

Дата добавления: 2015-05-06