Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного. – Мф 5, 16. 4 страница

На сей раз официальной причиной для похода в город была примерка обуви. Вначале я по‑быстрому разделалась с этой задачей, а затем от мастерской сапожника по чистенькой и тихой улочке прошла до почты. Заведовала почтой пожилая дама в роговых очках и черных перчатках без пальцев.

– Скажите, нет ли писем для Дж. Э.? – спросила я.

Дама внимательно посмотрела на меня поверх очков, затем открыла ящик стола и так долго копалась в его содержимом, что я стала терять надежду. Наконец она достала конверт и несколько минут подержала его перед очками, затем положила на барьер, сопровождая это действие пристальным и недоверчивым взглядом. Да, было письмо для Дж. Э.

– Только одно? – удивилась я.

– Больше нет, – ответила она, после чего я сунула письмо в карман и направилась домой: сразу я не могла вскрыть и прочитать письмо, так как правила распорядка обязывали меня быть в школе к восьми, а была уже половина восьмого.

По прибытии меня ожидали разные дела: вначале надо было посидеть с девочками во время приготовления ими самостоятельных заданий, потом был мой черед читать молитвы, далее укладывать детей спать, а затем я ужинала с остальными учителями. Даже после ужина, когда мы, наконец, отправились спать, я не могла сразу прочесть письмо, потому что мне пришлось терпеть общество мисс Грайс. У нас в комнате оставался короткий огарок свечи в подсвечнике, и я с ужасом подумала, что мне придется слушать ее разговор, пока не догорит свеча. Но, к счастью, обильный ужин, который она себе позволила, произвел на нее усыпляющее воздействие: не успела я раздеться, как услышала храпение. Оставалось еще с дюйм свечи, и я достала письмо. На печати была буква «Ф». Я вскрыла конверт. Письмо оказалось кратким:

«Если Дж. Э., которая дала объявление в «Геральде» за прошлый четверг, обладает упомянутыми там качествами, и если она может представить удовлетворительные рекомендации о своем характере и профессиональных навыках, то ей может быть предложено место, где есть только один ученик – маленькая девочка девяти лет и где жалованье составляет тридцать фунтов в год. Просьба к Дж. Э. направить рекомендации, имя и фамилию, адрес и прочие сведения по адресу: миссис Фейрфакс, Торнфилд, под Милкотом, графство …шир».

Я долго рассматривала письмо: старомодный почерк, рука несколько неуверенная, так пишут пожилые леди. Что ж, этот факт меня удовлетворял. Ведь в глубине души я очень боялась, что, действуя исключительно по собственному усмотрению и на свой страх и риск, я могу попасть в какую‑нибудь неприятную ситуацию. Я очень хотела, чтобы в конечном итоге все вышло чинно, достойно, как положено. Мне подумалось, что пожилая леди в деле, которым я собиралась заняться, – это неплохо. Миссис Фейрфакс! Я представила ее в черном облачении и вдовьем чепце. Холодная, возможно, но приличных манер, этакий образец старой доброй английской респектабельности. Торнфилд! Это, безусловно, название ее дома, наверняка старого, ухоженного, но вот составить ясную картину владений я не могла. Милкот….шир. Я представила себе карту Англии. Так, вижу, и графство, и город. Графство на семьдесят миль ближе к Лондону, чем мое нынешнее захолустье, и это была солидная рекомендация графству передо мной. Меня тянуло туда, где заметны жизнь и движение, а Милкот был крупным промышленным городом на берегу реки А… – что и говорить, место оживленное. И очень хорошо: тем значительнее будет перемена. Потом мои мысли переключились на высокие заводские трубы и клубы дыма. «Ничего, – возразила я себе, – Торнфилд наверняка находится на приличном удалении от города».

И тут догорела свеча.

На следующий день нужно было предпринимать новые шаги. Время одиночных действий прошло, пора было ради успеха предприятия подключать к делу других. Во время дневного перерыва я попросилась на прием к директору, и она меня приняла. Я рассказала ей о перспективе получить новое место с жалованьем в два раза больше (в Ловуде я получала только пятнадцать фунтов в год) и попросила ее обговорить мое дело с мистером Броклхерстом или кем‑то из комитета, чтобы заручиться их разрешением быть упомянутыми в качестве моих рекомендателей. Она любезно согласилась стать посредницей в моем деле. На следующий день она изложила мой вопрос перед мистером Броклхерстом, и тот сказал, что нужно письменно обратиться к миссис Рид, поскольку она является моей опекуншей. Этой леди послали соответствующее письмо, и она ответила, что, мол, я могу поступать, как мне нравится: она давно отказалась от какого бы то ни было вмешательства в мои дела. Письмо обошло членов комитета, и спустя некоторое время – оно мне казалось ненужной проволочкой – я, наконец, получила официальное разрешение перейти на другую работу, если я считаю, что она меня больше устраивает. Было добавлено, что, поскольку я показала себя в Ловуде с хорошей стороны и как ученица, и как преподавательница, мне будет выдана рекомендация относительно моих личных качеств и профессиональных достоинств, подписанная инспекторами учреждения.

Такой документ я получила примерно через месяц и один экземпляр направила миссис Фейрфакс. Леди ответила мне, что удовлетворена и ожидает, что ровно через две недели я займу место гувернантки в ее доме.

И я вовсю занялась приготовлениями к отъезду. Две недели прошли быстро. Гардероб мой был невелик, но он удовлетворял моим потребностям. Последнего дня вполне хватило, чтобы уложить дорожный сундучок – тот самый, с которым я приехала восемь лет назад из Гейтсхеда.

Сундучок перевязали веревками, прибили бирку. Через полчаса должен был прийти человек и забрать его в Лоутон, а мне предстояло отправиться туда рано утром и там сесть в дилижанс. Я почистила щеткой свое черное дорожное платье, поправила шляпку, подготовила перчатки и муфту, затем прошлась по всем своим ящикам – не оставила ли чего. На этом мои дела закончились, и я присела отдохнуть. Но мне не сиделось от перевозбуждения, хотя я провела целый день на ногах. Ведь сегодня вечером кончалась первая фаза моей жизни, а завтра утром начиналась вторая. Как же можно было спать в этом промежутке? Надо было напряженно наблюдать, как произойдет эта перемена.

– Мисс, – обратилась ко мне работница школы, встретившаяся мне в коридоре, где я бродила, как неприкаянный дух, – там внизу вас ждут.

«Это за вещами пришли», – подумала я и, не задавая новых вопросов, побежала вниз. Я проходила мимо учительской комнаты, дверь в которую была полуоткрыта, и собиралась пройти через кухню, как из учительской кто‑то выбежал и схватил меня за руку, остановив мое стремительное движение.

– Это она, она! Я б узнала ее хоть где! – воскликнула подбежавшая ко мне женщина.

Я взглянула на нее. Женщина была одета, как одевается прислуга в хорошем доме, она была полненькая, но еще молодая. Она приятно выглядела: черные волосы, черные глаза, живое лицо.

– Ну, кто это? – спросила она, и ее голос и улыбка показались мне знакомыми. – Я думаю, вы же не окончательно забыли меня, мисс Джейн?

Мгновение спустя я уже бурно обнимала и целовала ее.

– Бесси! Бесси! Бесси! – только и могла я произнести, а она смеялась и плакала.

Мы пошли в учительскую. Там у камина стоял мальчик лет трех в курточке и брюках из клетчатой ткани.

– Это мой, – не дожидаясь вопросов, сказала Бесси.

– Значит, вы вышли замуж, Бесси?

– Да, пять лет уж как, за Роберта Ливена, кучера. Кроме Бобби у меня есть и девочка, я назвала ее Джейн.

– А вы не живете теперь в Гейтсхеде?

– Я живу в домике привратника: старый‑то ушел.

– Ну и как там дела? Расскажите мне о всех, Бесси. Но вначале сядьте. А ты, Бобби, иди ко мне на колени, пойдешь? – Однако Бобби предпочел прижаться к матери.

– Вы не сильно подросли, мисс Джейн, и не то чтобы прибавили в теле, – продолжала миссис Ливен. – Смею сказать, что они вас тут в школе не слишком баловали. Вот мисс Элиза Рид и выше вас на голову, и в плечах будет пошире. И Джорджиана в ширину будет раза в два шире вас.

– Джорджиана, наверно, красивая, Бесси?

– Очень. Прошлой зимой поехала с мамой в Лондон, так вызвала там такой фурор, а один молодой лорд даже влюбился в нее. Но его родные были против. И что ж вы думаете? Они с мисс Джорджианой сбежали. Но их нашли и вернули по домам. И нашла их мисс Элиза. Я думаю, она это из зависти. Теперь сестры – как кошка с собакой, то и дело ругаются.

– Так. Ну а как Джон Рид?

– Совсем не так, как этого хотела бы мама. Пошел в колледж, но там – провалился, так, что ли, они говорят? Дядья его хотят, чтобы он стал адвокатом, изучал законы. Но он такой распутный молодой человек, ничего они из него не сделают, я думаю.

– А как он выглядит?

– Очень высокий. Некоторые считают, что он симпатичный. Но у него такие толстые губы.

– А что миссис Рид?

– Миссис Рид полная и с лица вполне хорошая. Вот только душа у нее вечно неспокойна: от поведения мистера Джона ей мало радости, он тратит уйму денег.

– Это она прислала вас сюда, Бесси?

– Нет. Правда, нет. Мне так давно хотелось увидеть вас, и, когда я услышала, что письмо от вас и что вы собираетесь переезжать в другое место, я решила, что надо поехать глянуть на вас, а то потом вас не отыщешь.

– Я боюсь, что разочаровала вас, Бесси, – смеясь, сказала я: я заметила, что взгляд Бесси, хотя и выражает уважение, но отнюдь не восхищение.

– Нет, мисс Джейн, это не так. У вас очень благородный вид, вы как настоящая леди, и в общем такая, как я и ожидала: вы и в детстве не блистали красотой.

Я улыбнулась откровенному ответу Бесси. По‑моему, она была права, но, признаюсь, мне было не все равно, красива я или некрасива: в восемнадцать лет большинству девушек и молодых людей хочется нравиться, и убеждение, что твоя внешность не способствует этому, вызывает какие угодно чувства, но только не удовлетворение.

– Я бы сказала, вы зато умная, – добавила Бесси в порядке утешения. – А что вы умеете делать? Вы умеете играть на пианино?

– Немного.

В комнате стояло пианино. Бесси подошла к нему, открыла и попросила меня сыграть что‑нибудь. Я сыграла пару вальсов, и Бесси была очарована.

– Никакая из мисс Рид так не может! – воскликнула Бесси. – Я всегда говорила, что вы превзойдете их в учении! А рисовать можете?

– Вон одна из моих работ, над камином.

Это был акварельный пейзаж, я подарила его директору в знак признательности за ее любезное посредничество перед комитетом, а она вставила картину в рамку.

– Как красиво! Мисс Джейн, это так же красиво, как у художников, которые учат рисованию наших мисс Рид. А про самих леди я и не говорю, они и близко к этому не могут! А французский вы выучили?

– Да, Бесси, я умею и читать, и говорить.

– А вышивать на ситце и холсте?

– Да.

– Ой, да вы настоящая леди, мисс Джейн! А я знала, что вы будете. Вы пробьетесь, помогут вам родственники или нет. Да, я кое‑что хотела спросить вас. Вы когда‑нибудь слышали что‑нибудь о ваших родственниках со стороны отца, из Эйров?

– В жизни не слышала.

– Знаете, миссис все время говорит, что они бедные, презренные и так далее. Может, они и бедные, но не менее благородные, чем Риды. Однажды, лет семь назад, в Гейтсхед приезжал один мистер Эйр, он хотел видеть вас. Миссис сказала ему, что вы в школе, в пятидесяти милях от Гейтсхеда. Он очень расстроился, потому что не мог больше задерживаться. Ему надо было ехать куда‑то за границу, а через день то ли два из Лондона отходило его судно. Но выглядел он вполне джентльменом, и я думаю, что это был брат вашего отца.

– А куда он уезжал?

– На какой‑то остров в тысячах миль отсюда. Там делают вино… Мне наш лакей говорил…

– На Мадейру? – предположила я.

– Вот, точно! Именно вот это слово!

– И, значит, он уехал?

– Да. Он лишней минуты не стал задерживаться в доме. Миссис держалась с ним свысока. Она потом все называла его «жалкий торгаш». Мой Роберт считает, что он купец, занимается торговлей вином.

– Очень может быть, – предположила я. – Или служащий, агент при купце.

Мы с Бесси еще целый час говорили о старых временах, пока не настало ее время уезжать. На следующее утро я вновь увидела ее в Лоутоне, когда ждала дилижанса, но лишь на несколько минут. Мы расстались с ней у дверей местного отеля «Герб Броклхерстов», и каждая из нас направилась своей дорогой. Она пошла вверх, на лоутонский подъем, чтобы там дождаться оказии до Гейтсхеда, а я села в дилижанс, который должен был повезти меня навстречу новым обязанностям и новой жизни в неведомых окрестностях Милкота.

Глава XI

Новая глава в романе – это несколько похоже на новое действие в спектакле. И вот я в очередной раз поднимаю занавес, и представьте себе, читатель, номер в милкотской гостинице «Георг», обои в крупный рисунок, какой встретишь только в гостинице, соответствующие ковер, мебель, узор каминной решетки, эстампы, включая портрет Георга Третьего, еще один – принца Уэльсского и третий эстамп – гибель генерала Вулфа. Представьте, что все это вы видите в свете масляной лампы, висящей на потолке, и отличного света камина, возле которого сижу я в своей накидке и шляпке. Мои муфта и зонтик лежат на столе, а я отогреваю себя от окоченения, приобретенного за шестнадцать часов нахождения на октябрьском холоде. Из Лоутона я выехала в четыре утра, а городские часы Милкота только что пробили восемь вечера.

Читатель, хотя внешне кажется, что я устроилась с комфортом, на душе у меня было неспокойно. Я полагала, что, когда экипаж остановится перед гостиницей, меня кто‑нибудь встретит, и, спускаясь из дилижанса по ступенькам деревянной лестницы, которую служитель гостиницы любезно подставил мне, я крутила головой во все стороны, надеясь услышать свое имя и увидеть какой‑нибудь экипаж, дожидающийся меня, чтобы тут же повезти в Торнфилд. Ничуть не бывало. А когда я спросила у служащего, не спрашивал ли кто‑нибудь насчет мисс Эйр, то получила отрицательный ответ. Так что мне не оставалось другого выхода, кроме как попросить номер. И вот я сижу и жду, а меня одолевают всевозможные сомнения и тревоги.

Странное это ощущение для молодой неопытной девушки – чувствовать себя одинокой в мире, отрезанной от всех и вся, не уверенной, можно ли достигнуть порта, в который идет твое судно, и лишенной возможности вернуться к тому, от чего отказалась. Очарование приключения несколько смягчает остроту неприятного ощущения, а гордость за себя греет душу. Но потом все перебарывает страх. Вот и во мне страх победил все остальные чувства, после того как прошло полчаса, а я по‑прежнему была одна. И я решила позвонить в колокольчик.

Явился служащий.

– Скажите, есть тут поблизости место под названием Торнфилд? – спросила я его.

– Торнфилд? Не знаю, мадам. Спрошу в буфете.

Он исчез, но тут же вновь явился.

– Ваша фамилия Эйр, мисс?

– Да.

– Тут вас ждут.

Я моментально вскочила, схватила муфту и зонтик и выбежала в коридор. У открытой двери на улицу стоял мужчина, а в свете уличных фонарей я увидела одноконный экипаж.

– Это, наверно, ваше добро? – несколько резко спросил он, указывая на мой сундучок в коридоре.

– Да.

Мужчина отнес сундучок в крытую повозку, затем поднялась туда и я. Прежде чем он успел закрыть дверцу, я спросила, далеко ли до Торнфилда.

– Миль шесть будет.

– И как долго ехать туда?

– Да часа полтора обычно.

Он закрыл и запер дверцу, забрался на свое место снаружи, и мы тронулись в путь. Ехали мы не торопясь, и у меня было вволю времени для раздумий. Я была довольна, что мое путешествие, наконец, близится к завершению. Я откинулась на спинку сиденья и предалась размышлениям.

«Полагаю, – думала я, – если судить по простоте слуги и повозки, что миссис Фейрфакс не слишком богата. Тем лучше. Я лишь раз жила среди богатых, и была несчастна. Интересно, она одна живет, не считая девочки? Если это так и если она хоть немного дружелюбная женщина, то я полажу с ней. Я буду стараться. Жаль только, что старания не всегда находят соответствующий отклик. В Ловуде, правда, я решилась, держала своего и добилась успеха, понравилась. А с миссис Рид сколько ни старалась, все мне выходило боком. Молю Господа, чтобы миссис Фейрфакс не стала второй миссис Рид. А если да, то я вовсе не обязана оставаться там. Будь что будет, но я снова дам объявление! Интересно, сколько мы проехали?»

Я опустила окно этой удобной, хотя и не элегантной кабины, и выглянула. Милкот виднелся позади нас. Судя по огонькам, это город довольно большой, никакого сравнения с Лоутоном. Сейчас мы ехали, несколько я могла судить, не по частной земле, но повсюду были раскиданы дома. Мне показалось, что это непохожий на Ловуд район, более населенный, менее живописный, более суетливый и менее романтичный.

Дорога была нелегкой, вечер туманным. Мой возница не торопил лошадь, она шла все время шагом, и полтора часа растянулись на все два. Наконец он повернулся ко мне и объявил:

– Уже недалеко от Торнфилда.

Я снова огляделась вокруг. Мы проезжали мимо церкви. Я увидела широкую низкую башню на фоне неба – колокольня. И как раз колокол на ней отбил четверть часа. На склоне холма я увидела узкое скопление огней – значит, городок или деревенька. Минут через десять кучер спустился с повозки и открыл створы ворот. Мы проехали, и ворота с шумом захлопнулись. Медленно проехав по дорожке, мы оказались перед длинным фасадом дома. В одном окне за занавесками горел свет, остальные были темными. Экипаж остановился у парадной двери, ее открыла служанка. Я покинула повозку и вошла в дом.

– Не угодно ли пройти сюда, мадам? – сказала женщина, и я последовала за ней. Мы миновали квадратный холл с высокими дверями и оказались в комнате, двойной свет которой – от свечи и камина – поначалу ослепил меня, после того как мои глаза два часа привыкали к темноте, а когда я привыкла к свету, то моему взору предстала весьма приятная картина.

Я увидела маленькую уютную комнатку, круглый столик у веселого камина, кресло с высокой спинкой, в котором сидела невообразимо аккуратненькая сухонькая пожилая леди во вдовьем чепце, черном шелковом платье и белоснежном переднике из муслина. Именно так я и представляла себе миссис Фейрфакс, только мне она виделась менее чопорной по виду и с более мягкими чертами лица. Она была занята вязанием, а у ее ног удобно устроилась большая кошка – идеальная картина домашнего уюта, ни прибавить ни отнять. Более обнадеживающего начала для новой гувернантки нарочно не придумаешь. Не было здесь ни давящего на психику великолепия, ни угнетающей официальности. К тому же, как только я вошла, пожилая леди любезно встала и довольно живо сделала несколько шагов мне навстречу.

– Как вы себя чувствуете, моя дорогая? Боюсь, у вас было скучное путешествие. Джон ездит так медленно. Вы, наверно, замерзли, подходите к огню.

– Полагаю, вы миссис Фейрфакс?

– Да, совершенно верно. Садитесь.

Она подвела меня к своему собственному креслу и стала снимать с меня шаль и развязывать тесемки на шляпе. Я попросила, чтобы она не беспокоилась обо мне.

– Ну что вы, какое беспокойство? Я вижу, у вас руки не слушаются от холода. Ли, принесите глинтвейна и парочку сэндвичей. Вот ключи от кладовой.

И миссис Фейрфакс извлекла из кармана связку ключей и передала их служанке.

– Так, пододвигайтесь поближе к огню, – снова обратилась она ко мне. – У вас есть вещи, дорогая?

– Да, мадам.

– Сейчас я распоряжусь, чтобы их отнесли в вашу комнату, – сказала она и поспешно вышла.

«Она относится ко мне, как к гостье, – подумала я. – Я мало ожидала такого приема, предполагала одну холодность и чопорность. Не слыхала, чтобы так относились к гувернанткам. Но пока еще рано радоваться».

Она вернулась, сама убрала со столика вязальные принадлежности и пару книг, чтобы освободить место для подноса, который быстро принесла Ли, и сама же стала ухаживать за мной. Меня смутило, что я стала предметом такого внимания, доселе мне незнакомого, к тому же оказываемого мне хозяйкой, работодательницей. Но по ней не казалось, что она делает нечто несвойственное ей, и я предпочла спокойнее воспринимать ее любезное обхождение.

– Могу я иметь удовольствие видеть сегодня же мисс Фейрфакс? – спросила я ее, после того как отведала угощения.

– Что вы сказали, дорогая? Я немного глуховата, – сказала эта милая леди, наклоняя ко мне ухо.

Я повторила вопрос более отчетливо.

– Мисс Фейрфакс? А‑а, вы имеете в виду мисс Варан? Варан – это ваша будущая ученица.

– Да? Значит, это не ваша дочь?

– Нет. У меня нет семьи.

Я хотела было продолжить расспросы и выяснить, кем ей приходится мисс Варан, но потом подумала, что невежливо задавать так много вопросов. К тому же я была уверена, что со временем все узнаю.

– Я так рада, – продолжала она, сев напротив меня и взяв кошку на колени, – так рада, что вы приехали. Теперь у меня будет компания, здесь станет приятнее жить. Говоря по правде, здесь приятно и без того: Торнфилд – чудный старый дом, только вот разве в последние годы до него руки не доходят. Но вы ведь понимаете, в зимнее время и в самом хорошем доме тоскливо. Я говорю – одной… Знаете, по правде говоря, Ли – очень хорошая женщина, и Джон со своей женой – тоже очень приятные люди, но все‑таки, видите ли, они прислуга, и с ними нельзя беседовать на равных, их нужно держать на определенном расстоянии, иначе потеряешь влияние на них. Прошлой зимой, – а она была холодная, если помните, – то снег, то дождь с ветром, – сюда ни одна живая душа не заглядывала, кроме мясника да почтальона. И это с ноября по февраль! И по вечерам места себе не находишь от скуки. Я просила Ли, чтобы она мне читала, но бедняге, По‑моему, не очень нравилась эта нагрузка. Весной и летом здесь повеселее: солнце, длинные дни вносят разнообразие, а потом еще в начале осени эта малышка, Адель Варанс, приехала со своей няней. А дети сразу так оживляют дом. А теперь еще и вы здесь – тут вообще весело будет.

Я сразу расположилась к этой милой леди, слушая ее речь. Подвинувшись поближе к ней, я заверила ее, что ее не разочарует мое общество.

– Но я не буду долго задерживать вас сегодня, – сказала она. – И так уже почти двенадцать, а вы целый день провели в дороге, устали, наверное. Если у вас согрелись ноги, то пойдемте, я покажу вам вашу спальню. Я выбрала вам комнату рядом с моей. Она маленькая, но, я думаю, она вам понравится больше, чем любая из тех, что с фасадной стороны. Правда, те попросторнее, в них и мебель получше, но там так тоскливо и одиноко. Я и сама‑то там ни разу не спала.

Я поблагодарила ее за заботливый подход к выбору спальни и выразила желание отдохнуть, так как с ног уже падала от усталости после долгой дороги. Она взяла свечу и повела меня за собой. Вначале мы проверили, крепко ли заперта парадная дверь. Она вытащила ключи из замка, и мы стали подниматься по лестнице. Ступеньки и перила были дубовые, окна над лестницей – высокие и решетчатые; и лестница, и длинная галерея, куда выходила спальня, скорее могли принадлежать бы церкви, нежели жилому дому. На лестнице и в галерее гулял холодный воздух, навеивая невеселые мысли об отрезанности и одиночестве, и я обрадовалась, когда, наконец добралась до своей комнаты – маленькой, обставленной обычной мебелью в современном стиле.

После того как миссис Фейрфакс ласково пожелала мне спокойной ночи и я заперла дверь, можно было спокойно оглядеться. Приятный вид моей комнаты в определенной степени сгладил мрачноватое впечатление, которое на меня произвели широкий холл, темная просторная лестница и длинная холодная галерея. После целого дня физических нагрузок и душевного напряжения я, наконец почувствовала себя в спокойной гавани. Меня охватил порыв горячей благодарности, я опустилась на колени возле кровати и вознесла благодарение тому, кого надлежало благодарить. При этом я не забыла, прежде чем подняться с колен, попросить о помощи на моем дальнейшем пути и силы быть достойной той доброты, которую мне с такой искренностью оказали сегодня и которую я еще не заслужила. В эту ночь я спала на ложе без шипов, а мою уединенную комнату не населяли страхи. Усталая и довольная, я заснула сразу и крепко. Когда я проснулась, за окном было светлым‑светло.

В солнечном свете, проникавшем сквозь веселенькие голубые ситцевые занавески, комната выглядела очень мило. Приятные обои, ковер на полу – все это было так непохоже на испачканную штукатурку стен и голые доски пола в Ловуде, что мое настроение повышалось на глазах. Для молодежи внешний эффект – вещь немаловажная. Я сразу стала думать, что для меня начинается период жизни лучший, чем прежний, такой, в котором будут свои розы и шипы, свои удовольствия и тяготы. Новое место приложения сил, новый спектр надежд, казалось, вдохнули в меня новые способности. И эти способности рвались проявить себя – если не сегодня или в этом месяце, то когда‑то в будущем.

Я встала, тщательно оделась. Хотя и вынужденная носить простую одежду – потому что у меня вся одежда была пошита с предельной простотой, – я по натуре была склонной одеваться изящно. Не в моих правилах было не обращать внимания на собственную внешность или быть равнодушной к тому, какое внешнее впечатление я произвожу, напротив, я всегда стремилась выглядеть как можно лучше и производить максимально хорошее впечатление, насколько мне это позволяло отсутствие красивой внешности. Иногда я переживала, что не уродилась покрасивее. Иногда мне хотелось иметь розовые щечки, прямой нос и ротик‑вишенку. Хотелось иметь точеную фигурку, быть высокой и стройненькой. Я очень переживала, что я такая маленькая, бледнолицая, что я не обладаю правильными чертами лица. Отчего у меня были такие мечты и такие сожаления? Трудно сказать, я и сама себе не могла тогда этого объяснить. Но объяснение этому, конечно, было – и логическое, и естественное. Однако, когда я гладко зачесала волосы, одела черное платье, – хоть и квакерское с виду, но с претензией на изящество, – и пришила чистый белый воротничок, я, как мне показалось, приобрела вполне респектабельный вид, чтобы предстать перед миссис Фейрфакс и чтобы от меня по крайней мере не отшатнулась в ужасе моя новая ученица. Открыв окно и осмотрев, все ли у меня в порядке на туалетном столике, я вышла.

Пройдя длинную галерею, застеленную ковриками, я по скользким дубовым ступенькам спустилась вниз и прошла в холл. Там я остановилась на минутку, осмотрела картины (на одной, я помню, был изображен мрачный мужчина в кирасе, на другой – леди в парике и с жемчужным ожерельем), бронзовую лампу на потолке, большие часы в дубовом футляре с причудливой резьбой, поцарапанном и почерневшем от времени. Все это мне казалось величественным и впечатляющим, но тогда я ничего и не видела по – настоящему величественного. Парадная дверь, наполовину застекленная, была приоткрыта. Я переступила порог. Стояло отличное осеннее утро. Утреннее солнце спокойно лило свет на желтеющую листву и по‑прежнему зеленую траву. Подняв голову, я осмотрела фасад. Дом был трехэтажный, не огромный, но внушительный, не графский дворец, но поместье состоятельного джентльмена. Зубчатый верх придавал ему довольно живописный вид. Серый цвет фасада удачно выделялся на фоне обширного грачевника, чьи шумные обитатели проносились над лужайкой и парком при доме и садились на большое поле, отделенное от усадьбы покосившейся оградой, вдоль которой росли старые деревья – широкие, как дубы, мощные, узловатые, усеянные колючками. Тут‑то я и поняла, почему поместье носит такое название – Торнфилд. (Первая часть названия означает «колючка», «шип»). Вдали виднелись горы, но они были пониже, чем вокруг Ловуда, более покатые и не походили на разделительный барьер, закрывющий доступ к остальному миру. Но эти тихие и пустынные горы, охватывавшие Торнфилд, создавали поместью уединение, несколько неожиданное близ такого оживленного города, как Милкот. По склону одной из гор вверх карабкалась деревенька, крыши домов которой сливались с деревьями. Местная церковь находилась неподалеку: ее глава виднелась из‑за пригорка, расположенного между домом и въездом в усадьбу.

Я любовалась спокойным пейзажем, жадно вдыхала свежий утренний воздух и даже с удовольствием слушала грачиный гвалт, разглядывала фасад этого старинного дома и думала, что он великоват для одинокой миссис Фейрфакс – когда эта леди появилась в двери.

– Как! Уже на улице? – воскликнула она. – Я вижу, вы ранняя птичка.

Я подошла к ней, она поцеловала меня и приветливо пожала мне руку.

– Как вам нравится Торнфилд? – спросила она, на что я ответила, что очень.

– Да, – сказала она, – очаровательное место. Но боюсь, что здесь все захиреет, если мистер Рочестер не решит приехать сюда и жить здесь постоянно или хотя бы наезжать почаще: большие дома и ухоженные сады требуют постоянного присутствия владельца.

– Мистер Рочестер?! – воскликнула я. – А кто это?

– Это владелец Торнфилда, – спокойным голосом ответила она. – А вы разве не знаете, что его зовут Рочестер?

Конечно, нет. Я никогда не слышала о нем, но пожилой леди казалось, что существование мистера Рочестера – это такой факт, о котором все знают или должны знать инстинктивно.

– А я думала, – сказала я, – что Торнфилд принадлежит вам.

– Мне? Господь с вами, детка. Ну и ну! Мне! Я всего‑навсего здесь домоправительница, управляющая. По правде говоря, мы в дальнем родстве с мистером Рочестером, по линии его матери. По крайней мере, мой муж был. Мой муж был священником прихода в который входила деревня Хэй – та, что вон там под горой, а эта церковь, что недалеко от ворот – как раз его была. Мать мистера Рочестера – из Фейрфаксов, она была троюродной сестрой моего мужа. Но я никогда не пользуюсь родством – зачем мне это? Я считаю себя обычной домоправительницей. Мой работодатель всегда корректен со мной, а большего мне и не надо.

Дата добавления: 2015-03-29