Праздник Эоху 2 страница

– Тише, милая, – сказала она. – Тише.

У её супруга была длинная ночь, но, похоже, он не намеревался так скоро её заканчивать. Что ж, жена должна делить с мужем все тяготы, выпавшие на его долю, разве нет?

На сей раз она не выпускала Эда из виду. Ворота в Нижний город уже открыли, и оба они проехали беспрепятственно. Улицы пустовали, хотя кое‑где уже выползали из своих нор нищие, чьи трудовые будни начинались чуть свет. Сперва Эд ехал по направлению к кварталу Тафи, но потом резко свернул на развилке к югу. Если бы дело происходило днём, Магда почти наверняка не успела бы заметить этого манёвра и потеряла бы мужа в толпе, но сейчас на маленькой площади перед развилкой был только золотарь, копавшийся в сточной канаве. Магда обогнула его по широкой дуге – и внезапно поняла, что Эд этого не сделал, и даже не прикрыл нос, проезжая мимо отходника.

Ещё она поняла, что он направляется в ремесленный район.

Ничего не понимая, Магда двинулась следом. Здесь не было ни особняков знати, ни весёлых домов, ни даже богатых лавок – все они остались ближе к торговой площади и центру города. Заставив коня ускорить шаг, Эд продвигался в глубь лабиринта замызганных невзрачных улочек, названий которых Магда не знала. Да это было и ни к чему, потому что никто из благородных, всю жизнь проживших в Сотелсхейме, никогда не попадал в этот район. Тут были ряды ткачей, маляров, сапожников, прачек и мебельщиков, стеклодувов и бочаров, и знатные леди вроде Магдалены Фосиган в большинстве своём даже не знали, чем занимаются все эти люди. Магда знала, потому что её статус бастарда в некотором роде стирал границу между нею и этим миром, но в то же время она была любимым бастардом конунга, а потому никогда этого мира не видела. Зато Эд, судя по уверенности, с которой он петлял среди немыслимых переулков, почти мгновенно сменявших друг друга и так непохожих на строгие правильные линии богатых кварталов, выдавало в нём большого знатока местности. Магда потеряла его и несколько минут металась по оживавшим улочкам, прежде чем поймала наконец взглядом знакомый белый плащ, мелькнувший перед очередным поворотом.

У этого поворота она и остановилась.

Улочка, которую выбрал Эд, ничем не отличалась от всех остальных – разве что глухая вонь, доносимая крепнущим ветерком, свидетельствовала о близком соседстве трущоб. По обеим сторонам улочки тянулись хилые одноэтажные домики с соломенными крышами. Сточная канава здесь была почти такой же ширины, как и дорога. Чистили её намного реже, чем стоки в центре города, и кобыла Магды волновалась и гневно раздувала ноздри, пятясь от зловонной лужи.

– Тише, милая, пожалуйста, – прошептала Магдалена, не отрывая глаз от Эда, который, спешившись, подошёл к двери, не отличавшейся от всех остальных. Впрочем, нет, кое‑чем всё же отличавшейся: под стрехой крыши Магда заметила небольшую деревянную вывеску, на которой красной краской была просто, но чётко и даже красиво нарисована змея, заглотившая собственный хвост.

Эд постучал, по‑прежнему спокойно, не таясь и никуда не спеша, как будто знал, что его ждут здесь. Его и правда ждали: дверь отворилась почти тотчас же. Любой дворянин на месте Эда, взбреди ему в голову посетить подобное место, воровато оглянулся бы и опасливо скользнул внутрь, плотно прикрыв за собой дверь…

Но Эд из города Эфрин не был дворянином. Он был смердом, которого возвысил конунг, и смердом остался. Поэтому он не стал оглядываться.

Та, кто открыла дверь, шагнула на порог, закинула руки Эду на шею и приникла к его рту долгим, исступлённым поцелуем. Она правда его ждала, и, судя по всему, ожидание было долгим. Крепкие руки Эда легли ей на талию, быстро и плавно притянули к себе, и женщина чуть не задохнулась, но не оторвалась от его губ.

Они не прятались. Их заливало светом взошедшее солнце.

– Су‑ударь… су‑ударь, да‑айте моне‑етку.

Маленькая грязная лапка дёргала Магдалену за сапог.

Магда посмотрела вниз, на чумазую рожицу ребёнка, возраст и пол которого было невозможно определить. Оглянулась, сквозь застилавший глаза туман различая обращённые к ней лица, удивлённые, тупые, как у овец. Они все смотрели на неё, и никто не смотрел на её мужа, целовавшего в пяти шагах от них какую‑то женщину. К этому‑то зрелищу они, похоже, привыкли – а незнакомый лорд был в новинку.

Магда отстегнула от пояса кошелёк и разжала пальцы. Тяжёлый мешочек, набитый серебром, хлюпнулся в грязь. Бесполое дитя выпустило сапог Магды и, истошно завопив, кинулось наземь. К нему немедленно подоспела стайка соперников. С этой отчаянной потасовкой и с неистово целующейся парой Нижний Сотелсхейм вступил в новый день, а жизнь Магдалены Фосиган начала подходить к концу.

– Моё‑ё! Это моё, да‑а‑ай! Ма‑а‑а!

Магда вонзила шпоры в бока своей кобылы. Грязь и нечистоты брызнули из‑под конских копыт.

Неизвестно, как в иных частях мироздания, но в этом мире и под этим небом не существовало занятий, которые Эд Эфрин любил бы больше любовных утех. Иногда, под настроение и в хорошую погоду, он мог предпочесть им стрельбу по диким уткам, но это случалось редко. А вот хорошая трубка с отменным табаком после этих самых утех – удовольствие, почти сравнимое с бурным излиянием в гостеприимное женское лоно. Именно этому удовольствию он и собрался предаться, когда Лизабет Фосиган сморщила носик и сказала:

– Фу! Не смей! Ты же знаешь, как я ненавижу дым.

Эд застыл, сжимая трубку в приподнятой руке и глядя на Лизабет самым несчастным взглядом, каким только может одарить мужчина только что переспавшую с ним бабу, не рискуя при этом навеки уронить себя в её глазах. Однако Лизабет Фосиган отличалась фамильным упрямством своего клана и осталась непреклонна.

– Убери, – потребовала она, сердито сверкая янтарными очами. Эти янтарные очи, ну и, конечно, ненасытное лоно были единственными её достоинствами, впрочем, совершенно неоспоримыми. В противовес им наличествовал вздорный нрав, плоская фигура, жиденькие волосёнки и изрытое застарелыми оспинами лицо – тоже своего рода фамильный подарок. Иная на месте Лизабет предпочла бы помереть от оспы, как все приличные люди. Однако Фосиганы отличались легендарной живучестью: дружно переболев заразой в первой её волне, они в полном составе уцелели, обзаведясь на память рытвинами на коже. Ходили слухи, будто на землях Одвеллов и их септ слово «фосиган» означает «урод». Хотя, может быть, и врали – люди любят врать. Эд врать не любил; он любил охоту, любовные утехи, трубку после них и, иногда, малышку Лизабет. Не в те минуты, впрочем, когда она запрещала ему курить. Эх, были бы они в его доме или хотя бы в борделе… но здесь, в замке Фосиганов, она была хозяйка, а он вор, для которого она любезно раскрыла свой маленький тайничок. Поэтому и он по меньшей мере обязан быть любезным.

Очень любезно Эд вытряхнул табак на ковёр и бросил трубку на стол. Надо было бы сунуть её в карман, но поскольку он сидел на столе голым, а штаны и куртка вместе с плащом валялись на кресле, сделать это было затруднительно.

Лизабет хихикнула.

– Утром Марджи снова спросит, откуда табак. А я скажу…

– Скажешь, что златокудрый Эоху залетал пожелать спокойной ночи, – подсказал Эд, – и присел на край стола покурить, а ты не смогла ему отказать, понятное дело.

– Язык бы у тебя отсох, богохульник.

Эд поцокал тем самым языком, которому только что пожелали такой незавидной участи.

– И что вам всем сегодня мой язык так не угодил, – риторически заметил он и лениво почесал живот.

– Кому – всем? – спросила Лизабет и, в обычной своей манере, тут же сменила тему: – Потуши свечи. Я переоденусь на ночь.

Эд покачал головой. Лизабет возмущённо зашипела и подтянула парчовое одеяло к подбородку. Эд смотрел на неё с умилением: его всегда восхищала в ней эта преувеличенная стыдливость, просыпавшаяся после соития, причём проявлялась эта стыдливость тем сильнее, чем извращённее была свежая выдумка юной леди Фосиган. Впрочем, сегодня ничего такого особенного они не делали, всего лишь выбрали плацдармом не постель, а стол, на котором ныне восседал Эд. Сам он считал, что это не очень удобно, прежде всего для Лизабет, но ей нравилось. Ох уж как ей нравилось… и, едва они выдохлись, она немедленно сбежала в постель, откуда продолжала им командовать. Восхитительная женщина.

– Сама потушишь, – сказал Эд. – Или велишь своей Марджи. Я сейчас уйду.

– Почему? – насупилась Лизабет, однако в её ярких, бесстыдно искренних глазах мелькнуло облегчение. Эд задумался, первый ли он её гость за сегодняшнюю ночь и, главное, последний ли.

– Магда, должно быть, уже извелась, – беспечно пояснил он, заранее забавляясь её реакцией, которая всегда была одна и та же.

– Опять ты!.. Я же сказала, не смей говорить мне о ней!

– Курить не смей, о Магде говорить не смей, – скучным голосом начал перечислять Эд. – Втроём не смей, сзади тоже не смей… Вы так капризны, моя леди.

– Ты ещё толком ничего не знаешь о моих капризах, – многозначительно сказала Лизабет, и это прозвучало как обещание. На следующую ночь наверняка приготовит что‑нибудь интересненькое…

Курить хотелось очень сильно. Спать тоже. Эд подавил вздох. Интересно, который сейчас час? Вроде бы ещё не рассвело, хотя ставни были закрыты наглухо и судить было трудно.

– А как ты попал в замок? – спросила Лизабет; не то чтобы это её и вправду интересовало, но, похоже, ей надоело фантазировать о будущей ночи, и она решила подумать о чём‑нибудь другом. Такое часто с ней бывало – она не могла долго удержаться на одной мысли или намерении, и это делало их ночи особенно разнообразными.

– Как обычно, – отозвался Эд.

– Я слышала, ворота сегодня закрыли. Как ты прошёл?

– Ну как всегда же. Сказал, что иду к конунгу.

– Ох, Эд, – хихикнула Лизабет. – Однажды ты всё‑таки попадёшься на этом, и отец спустит с тебя шкуру!

– Не попадусь, – заверил Эд. – В крайнем случае, скажу, что в самом деле шёл к нему, а по дороге заскочил к тебе.

– Эдвард!

Он подмигнул ей, и она боязливо захихикала, ткнувшись носом в одеяло. Развратность и бесстыдство зрелой женщины дивным образом сочетались в ней с глуповатой наивностью восемнадцатилетней девчонки, которой она и была. Впрочем, там, где Эд родился и вырос, в этом возрасте ни одна леди уже не была девчонкой. Только дочь конунга, за всю жизнь носа не совавшая дальше Нижнего города (и то – по большим праздникам), могла сохранить этот очаровательный юношеский идиотизм. Её менее знатные сверстницы здесь, в Сотелсхейме, уже были куда более искушенными, а потому и более пресными. Эду они давно надоели.

– Ты ведь будешь ко мне приходить после свадьбы? – спросила Лизабет. Эд подумал, как хорошо было бы сейчас обнять её и покровительство похлопать по мягкому задику, но тогда она бы его уже не выпустила, а ему в самом деле надо было скоро уходить.

– Ну, милая, если меня не остановила моя собственная свадьба, то твоя‑то уж тем более не остановит.

Ей, видимо, не понравились нотки снисходительности в его голосе, и она сочла нужным строго свести неровно растущие рыжеватые брови.

– А не пугает ли вас, милорд, возможность встречи с моим мужем?

– Не пугает! – хохотнул Эд. – Хотя где бы мне с ним встретиться? Разве что он будет возвращаться от своей любовницы примерно в то же время, когда я буду возвращаться от своей?

– Эд!

– Думаю, в таком случае мы обменяемся рукопожатием и, раскланявшись, разойдемся. Не бойся, малышка, мужчины в таких вещах куда более терпимы друг к другу, чем вы, женщины, привыкли думать…

– Эд! – завопила Лизабет и запустила в него своей туфелькой – спасибо, хоть не ночным горшком. Эд увернулся и, вздохнув про себя, всё‑таки поплелся заглаживать её гнев. Для этого хватило основательного поцелуя – Лизабет, как и большинство юных и страстных дев, до одури любила целоваться.

– Ты невозможен, – пробормотала она, и Эд оставил эту констатацию очевидного без комментария.

– Я пойду, – сказал он наконец тоном, не располагающим к продолжению диалога. Иногда не мешает продемонстрировать превосходство мужского пола, пусть и над дочерью конунга.

– Завтра ты у меня, – тем же тоном ответила она, демонстрируя превосходство происхождения, пусть и над мужчиной.

Эд кивнул было, но потом, будто спохватившись, виновато уставился на неё.

– Я забыл тебе сказать. Проклятье, совсем вылетело из головы… вот что ты со мной делаешь!

Лизабет смотрела на него, ожидая, что напоследок этот невыносимый мужлан скажет что‑нибудь скучное.

– Послезавтра я дерусь с Бристансоном.

Не скучное, нет. Лизабет часто заморгала, глядя в предельно серьёзное и даже немного смущённое лицо Эда.

– Я хотел, чтобы ты узнала от меня, – пояснил он. – А то наболтают, как обычно, всякой чуши…

– С Сальдо? – тонко спросила Лизабет. – С моим Сальдо?!

– Так получилось.

– Из‑за меня?! – пискнула Лизабет, белея от ужаса и краснея от восторга. И ужас её, и восторг длились не долее секунды, потому что Эд ответил, успокоив её и одновременно разочаровав:

– Нет, не бойся. По крайней мере, формальный повод был другой.

– А какой? – немедленно спросила Лизабет. Закономерный вопрос, даже для восемнадцатилетней конунговой дочери. Эд подождал немного, надеясь, что она привычно сменит точку приложения своего женского любопытства. Ожидание пропало впустую. Эд вздохнул и попытался встать. Коготки Лизабет впились в его запястье.

– Неужели… леди Чаттона?!

– Так получилось, Лиз, – страдальчески ответил Эд, и Лизабет Фосиган, рухнув на подушки, пронзительно расхохоталась.

– О, Гилас, помилуй грешные души наши! Неужели правда?! Эта шлюха! Сальдо всерьёз согласился драться из‑за неё?!

– С большой охотой.

– Гилас и Тафи, если б я только знала! Вот дурачок!

Эд искоса наблюдал за ней, продолжая изображать страшное раскаяние. Что ж, он явно был прав в своих подозрениях: к увлечению Сальдо Бристансона куртизанкой из веселого квартала приложила руку его невеста. Не то чтобы Эд был удивлён – ведь он сам не стесняясь расписывал Лизабет прелести леди Чаттоны. Маленькой принцессе нравилось слушать о его похождениях с другими женщинами, её это заводило, а излишней ревнивостью она не отличалась – если только речь не шла о Магдалене. Сводную сестру Лизабет презирала и ревновала к ней дико, всех же остальных женщин Эда считала своими боевыми подругами. Леди Чаттоной она особенно заинтересовалась – как раз в то время Лизабет искала источник надёжного и контролируемого удовольствия для своего будущего мужа. По мнению Эда, это был разумный и дальновидный ход, настолько, что впору было заподозрить в нём авторство кого‑то из старших подруг конунговой дочери. Впрочем, насколько он знал, у неё не было подруг.

– И вы дерётесь послезавтра? – отсмеявшись, переспросила Лизабет. От смеха её рябые щёчки раскраснелись, и она стала почти хорошенькой.

– Да.

– За две недели до моей свадьбы! Эд, ты совсем обезумел, вызывая его!

– Я не вызывал его. Он сам меня вызвал.

Она захлопала глазами. Потом фыркнула, уже не выглядя столь довольной, как прежде.

– Так он и впрямь всерьёз увлёкся этой Чаттоной…

– Ревнуешь? – поддел Эд. – А я? За меня ты не боишься?

– Не смеши меня. – Она скользнула ладонью по его плечу, мимоходом погладив небольшие, но твёрдые и упругие мускулы, выпирающие под кожей, отдав этим жестом наибольшую дань его телу и силе, какую только может дать мужчине женщина. – Я скорее боюсь за Сальдо. Ты ведь не убьёшь его?

– Ты его любишь? – напористо спросил Эд.

Лизабет смутилась, что нечасто с ней бывало.

– Тогда убью.

– Эд!

– Брось, Лиз. Где видано, чтобы члены благородных кланов убивали друг друга из‑за шлюхи?

– И тем не менее вы дерётесь, – обиженно заметила она. Боги, как быстро у неё менялось настроение. Вот уже и недовольна, а только что смеялась над ситуацией.

– Я бы оскорбил его, если бы не согласился.

– Ты и так его оскорбил.

– Обида обиде рознь, – загадочно сказал Эд, переводя разговор в плоскость таинственной сферы мужских представлений о чести, чем вынудил Лизабет замолчать. Воспользовавшись паузой, он мягко отвёл от себя её руку, встал и принялся одеваться.

– Я на самом деле никак не поверю, что стану его женой, – проговорила Лизабет за спиной Эда, будто про себя. Она часто так говорила, особенно после соития – так у неё выражалась ночная меланхолия. – Ты вот спросил, люблю ли… а я… Я не знаю, Эд. Вот сама думаю всё время и не знаю. Он мне нравится. Может, я его полюблю, когда узнаю в постели. Он же думает, что я девственница, знаешь? – она хихикнула, забавляясь этой мыслью. – Я‑то сумею провести его в брачную ночь, но… что если он окажется неуклюжим? Или будет дурно пахнуть, или некрасиво выглядеть голым? Ты очень красив, когда голый, – заявила она.

– Спасибо, моя леди, – коротко отозвался Эд, затягивая пояс. – Хотя вообще‑то я полагал, что и одетым смотрюсь недурно.

– А у Сальдо красивое лицо, – не слушая, продолжала Лизабет. – Очень красивое. Лучше, чем твоё. У тебя рот такой… терпеть не могу твой рот. И когда вот так ухмыляешься, да! А у него губы мягкие… тёплые… И нежные такие! И кожа на лице нежная, как у женщины. Я когда его целую, чувствую себя пятнадцатилетней, – она прижала пальцы к губам и широко улыбнулась. Потом улыбка разом сбежала с лица. – Но и что, что он красивый? Вдруг он скучный? Я вижу его пока только на официальных приёмах… ты же знаешь, раз я его невеста, нам запрещено оставаться наедине. Так глупо, по‑моему… И на этих приёмах он всегда молчит или несёт такую чушь! Он ужасно скучный.

– Зато красивый, – напомнил Эд. – Влюбишься хотя бы за это. Что, к слову, уже больше, чем есть у многих твоих потенциальных мужей. Вспомни хотя бы Крестона, тебя же вроде бы за него сперва сватали?

– Уилл‑Вислоух? – хихикнула Лизабет.

– Точно. Видишь, могло быть намного хуже.

Лизабет посмотрела на него с благодарностью. Эд на миг почувствовал себя неуютно – он хотел её подколоть, а на деле утешил. Надо же, какой конфуз.

– А может, я и не захочу, чтобы ты приходил ко мне после свадьбы. Если с таким лицом у Сальдо ещё и тело, как у тебя… то не захочу.

– Тогда я точно его убью, – пообещал Эд. – В приступе дикой ревности.

– А хотела бы я выйти за тебя. Хотела бы! Но ты ведь женился на этой ублюдочной сучке Магдалене…

Эд решил, что самое время заткнуть ей рот прощальным поцелуем. Не в том даже дело, что Лизабет лгала – хотя, может быть, не до конца отдавая себе в этом отчёт. Она никогда не вышла бы за него. Она могла выбирать между Бристансоном и Крестоном, сравнивая хоть их внешность, хоть могущество их семей, но никогда не стала бы выбирать между Эдом Эфрином и кем‑то ещё – потому что выбор этот однозначно не оказался бы в пользу безродного смерда, как бы он ни был хорош в постели. Эд понимал это и ни в чём её не винил. Другое дело – её отношение к Магдалене, её мелочная, пакостливая ненависть, которая может существовать только между женщинами и только между сёстрами. Магда любила Лизабет не больше, чем та её, но Эд ни разу не слышал от неё подобных слов.

Он прервал поцелуй, и Лизабет крепко ухватила его за шею, требовательно заглянув в глаза.

– Пообещай не убивать Сальдо.

– Обещаю.

– Клянись Гилас!

– Клянусь Гилас не убивать твоего Сальдо. Ты что, за дурака меня держишь? Я не стану портить тебе свадьбу, моё милое строгое дитя, – сказал Эд. Потом чмокнул её в лоб, высвободился и задул свечу, мерцавшую у изголовья кровати.

– Всё. Можешь переодеваться, – сказал он, забрал со стола свою трубку и, откинув гобелен на двери, вышел из спальни конунговой дочери.

Служанка клевала носом в кресле у входа. Эд тронул её за плечо и приложил палец к губам. Вкладывая в ладонь женщины золотой – привычную дань, – Эд подумал, сколько же всё‑таки платит ей Лизабет, и платит ли вообще. А если нет, то скольких её любовников в неделю должна пропускать милашка Марджи, чтобы оплачивать платья, в которых она щеголяет…

Служанка провела Эда будуаром и тесной, обильно опрысканной духами приёмной, дальше которой не могли пройти простые смертные и мужчины с некрасивыми телами. Лизабет Фосиган пользовалась немалым влиянием на своего отца и ничуть этого не скрывала. Днём её апартаменты в замке осаждало не многим меньше лизоблюдов, чем приёмную самого конунга, а на балах право танцевать с ней, быстро шепча ей на ушко прошения вперемешку с комплиментами, расписывалось и оплачивалось не менее чем за неделю. Неизвестно, какую часть этих прошений Лизабет удовлетворяла, и вообще доходило ли хоть что‑то до её отца, или эта маленькая развратница была ещё и ловкой мошенницей – как‑никак, покровителем её рода была Лукавая Тафи. Но деловая хватка у девочки была та ещё: её покои и наряды были едва ли не самыми роскошными не только в замке, но и во всём Верхнем Сотелсхейме, и непохоже, что всё это – щедростью любящего родителя. Эд знал, что лорд Фосиган довольно‑таки прижимист, и хотя для тех, к кому у него лежала душа, его карман был открыт так же широко, как и сердце, использовать конунга как дойную корову не получалось даже у его любимых дочерей. Лизабет же обеспечивала себя сама, и хотя явно этого никто не утверждал, ибо это было неприлично, на самом деле многие ею восхищались. Эд тоже, но не из‑за этого. Урвать свой кусок пожирнее он и сам умел, этим его трудно было удивить, и в этом отношении ему от Лизабет ничего не было нужно. Он не обивал её пороги и не искал её взгляда на балах, не прислуживал ей за общим столом и не подсаживал на коня во время охоты. По большому счёту, это она добивалась его – из спортивного интереса. Едва он появился, она была поражена: как, первый мужчина при дворе, который не пытается через её голову дотянуться до конунга! Поскольку Эд дотянулся до конунга самостоятельно, Лизабет была ему не нужна. Это её ужасно заводило. Их связь длилась уже три года – практически с того дня, когда конунг приблизил Эда ко двору. Это была самая давняя его связь, не считая Северины, конечно. И всё это время Лизабет подогревало то, что Эду по‑прежнему ничего не было от неё нужно. Всё, что Эд хотел взять у конунга, он просто брал у конунга. И если весь Сотелсхейм ненавидел его за это, то Лизабет именно за это и любила, потому что воображала, что он с ней ради неё самой.

В действительности это была очень несчастная и очень одинокая девочка. Эд надеялся, что она и вправду сумеет полюбить Сальдо Бристансона… хотя это и было довольно цинично с его стороны.

Жизнь в замке Сотелсхейма не замирала никогда, лишь утихала, когда большинство его обитателей погружались в сон, и ночью в коридорах и галереях можно было встретить отдельных стражников или даже целый патруль. К счастью, Эду не было нужды от них прятаться – никто и никогда не стал бы задавать ему вопросов. Они не сомневались, что он от конунга, даже если официально конунга не было в замке. Мало ли, что там официально, на деле могло быть всякое… Беспечно разрывая ночную тишину звуком своих шагов, Эд в который раз подумал, что мог бы последовательно зайти в покои всех членов семьи конунга, включая его самого, и вырезать их одного за другим, прежде чем кто‑нибудь поинтересовался бы происхождением крови на его одежде. Слепая и немая преданность людей Фосигана своему лорду поражала – не только своей безмерностью, но и тем, как близко она граничит с глупостью. Эд подумал, что это, пожалуй, тема для ночной беседы с лордом Грегором, если ему вздумается послушать очередной досужий трёп своего любимца. Но не в ближайшие дни, это точно. В ближайшие дни – дуэль, а потом неизбежная головомойка за неё. Может быть, арест. Магда расстроится… Эд вздохнул. Жаль, что присутствовавшие в «Серебряном роге» друзья Бристансона отговорили его от немедленной дуэли. Эд предпочёл бы разобраться с этим делом быстро. Это было неизбежно, и всё же одна только мысль о предстоящем поединке вызывала в Эде смесь досады, раздражения и глухого отвращения к самому себе. Нет, не надо было до этого доводить. С другой стороны, как можно было до этого не довести? И разве были другие пути?

Во дворе Эд вздохнул снова, более глубоко, наполняя лёгкие предрассветной свежестью. До рассвета оставалось не менее часа, но как же славно дышалось. Эд нарочно замедлил шаг, идя к конюшням. Домой ехать страшно не хотелось. Постельный разговор с Лизабет, вроде бы вполне невинный, отчего‑то испортил ему настроение. И почему только женщины не могут, сделав дело, просто заткнуться и дать мужчине спокойно покурить? Покурить! Эд вытащил трубку и, на ходу набив её, блаженно затянулся. Магда тоже не любила, когда он курил. А вот Северине всё равно. Она равнодушна к запахам – вернее, ей нравятся все запахи, которые исходят от него.

Второй раз за ночь он думал о Северине. Эд сбавил шаг, пытаясь вспомнить, когда был у неё последний раз. Месяц тому, что ли? Или уже больше? Он помнил, что ночь была холодная, он выскочил на задний двор отлить и чуть не застудил себе всё, что можно. Не летом, значит, дело было, весной ещё… так давно? Эд остановился и глубоко затянулся табаком. Хороший табак. В лавке Северины такого, конечно, не было, но он всегда брал у неё немного и выкуривал прямо там. Ей нравилось делать ему такие вот маленькие подарки, а он никогда ничего ей не дарил. Только давал деньги, стараясь отмахнуться от мысли, что таким образом превращает её в шлюху. Проще было убедить себя, что это всё ещё благодарность за то, что она для него сделала, когда он впервые попал в этот город. Хотя на самом деле он поступал так потому, что, не заплатив ей золотом, должен был бы платить чем‑то другим. Чем‑то, что нельзя купить. А у него не было на это ни времени, ни сил.

Странно – подобные мысли должны были утомить его и вызвать раздражение, но вместо этого только сильнее захотелось её увидеть. Эд вытряхнул из трубки прогоревший табак и вошёл в конюшню. Дежурный конюх знал его и не остановил. Эд задумчиво провёл ладонью по крупу своего коня, подумав, что бедолагу не мешало бы почистить.

– Хреновый я хозяин. И муж хреновый, – сообщил он коню, и тот презрительно фыркнул в ответ: мне бы, мол, твои заботы. Эд вскочил в седло и выехал во двор, по‑прежнему не таясь, но уже и не очень шумя. Не приведи Гилас, и впрямь его заметит конунг из окна – потребует к себе и до утра уже не отпустит. А Эд хотел к Северине. Теперь и вправду хотел.

Он беспрепятственно проехал через Верхний город, встретив по дороге только одного путника, такого же, как он, праздношатающегося гуляку. К тому времени, когда Эд добрался до Криворукой улицы, уже почти рассвело и витиеватые переулки Нижнего города понемногу заполнялись людьми. Он не прятался и здесь: они знали его, хотя никогда с ним не говорили, и он принадлежал им больше, чем чистым мощёным мостовым Верхнего Сотелсхейма.

Вычищенная вывеска «Красная змея» выдавала в её хозяйке рабочее настроение. Это было хорошо. Хорошо, если она занята делами и не думает о нём – будет меньше упрёков…

И всё‑таки, будь Эд хотя бы чуточку сентиментальнее, он непременно поверил бы, что она его ждала – так быстро она открыла дверь и таким спокойным, вовсе не удивленным было её лицо, когда их взгляды встретились.

Северина ничего не сказала Эду, только поцеловала его, и от неё пахло мятой и спиртом, а руки были скользкими и неестественно чистыми от уксуса.

– Так рано встала? Работаешь? – с усмешкой спросил Эд, прекрасно зная, что, скорее всего, она ещё не ложилась. В Нижнем городе надо было поискать женщину более порядочную, чем аптекарша Северина из «Красной змеи», но главных своих клиентов она принимала ночами, как и шлюхи из квартала Тафи. Это единственное, что их роднило. Если задуматься, между Лизабет Фосиган и теми же шлюхами общего было куда больше.

Но к Мологу Лизабет Фосиган. И даже шлюх из квартала Тафи тоже к Мологу… к Мологу всё.

Всё.

Северина не ответила на его вопрос, но Эд ведь и не ждал ответа. А то, чего он вправду ждал, она ему дала, как всегда. И через час он уснул в её узкой неудобной постели, на соломенном матраце, в мансарде над лавкой, пропитанной резкими запахами неизвестных трав. И пока он спал, Северина бережно расчесала и заплела его волосы.

Домой Эд вернулся после полудня. По меркам Верхнего Сотелсхейма это было раннее утро, когда благородные леди ходили друг другу в гости на завтрак, а их не менее благородные мужья только‑только подтягивались из пивнушек. До вечера леди теперь будут заниматься своими обычными дамскими глупостями, а для мужчин наступит сонное время суток. Эд в который раз подумал, что если бы Одвеллы надумали брать Сотелсхейм штурмом, то наилучшим временем для этого был бы промежуток от двух до пяти часов дня. Глубокая ночь для благородных воинов клана Фосиган, стало быть.

Сам Эд, выросший далеко от Сотелсхейма, всё‑таки придерживался менее извращённого режима дня, но всё равно чувствовал себя достаточно помятым за прошедшую ночь, хотя и совершенно довольным. Поэтому он вошёл в свой дом, напевая, и подмигнул топтавшемуся у статуи лакею.

– Доброе утро, милорд, – с подчёркнутой вежливостью, отличающей всех лакеев, произнёс тот.

– И тебе доброй ночи, – зевая, отозвался Эд. – Что нового?

– Осмелюсь сообщить, что вас ожидают…

– Ох, нет. Не надо. Молчи, – скривился Эд. – И зачем я только спросил? Утром расскажешь.

– Утром? Милорд…

– Ну, завтра. Завтра утром. Какая, к дьяволу, разница? – пробормотал Эд, поднимаясь по лестнице. Кто бы его там ни ожидал, подождут ещё немного.

Дата добавления: 2015-03-29